Разум заперт изнутри

      На певице, разогревающей публику перед началом концерта, сверкающее платье с глубоким декольте и разрезами. Голос у нее с красивой хрипотцой, и трудно сказать, живой это человек или полимерное создание, для Закулисья их делают неотличимыми. Она сходит с небольшой сцены в углу и идет по фойе под звуки рояля. Репертуар подбирают с помощью Радио Будущего, кто и когда исполнит эти песни на самом деле, остается тайной, но здесь и сейчас они всеобщее достояние.       I don't go to church on Sunday       And I don't get down on my knees to pray       I don't memorize the books of the Bible       'Cause I've got my own special way…       Закулисье от внешнего мира отделяет нулевой этаж. Стеф встречает гостей в фойе и провожает в нижнюю часть театра, куда не попадает обычный зритель, просто купивший билет и дождавшийся своей очереди на спектакль. Рейтинг гостя он определяет на глаз, но на премьерах обычно те, кого он давно и хорошо знает. «Три робота» имеют оглушительный успех у театралов и гостей Предприятия, поэтому народу сегодня много.       Художественному руководителю Театра Степану Ласточкину или Стефану, Стефу, как он себя называет на иностранный манер, подчиняются все — официанты, бесшумно скользящие между столиками, певицы — и в вечерних платьях, и легко одетые, а также музыканты и бармены. Сам Стеф, бывший завхоз, сделавший карьеру в Закулисье, подчиняется Штокхаузену, которого почему-то до смерти боится и настолько же уважает за заграничное прошлое. Кому подчиняется Штокхаузен, говорить не нужно, все и так знают.       — Да никто в «Аргентуме» не ругается матом! — продолжает прерванный разговор Дима, мало обращая внимания на то, что люди в фойе оборачиваются в их сторону. — Это запрещено, три раза предупреждают, на четвертый вышибают за порог независимо от заслуг и талантов. У «реагентов» это уже в подкорке.       — Хватит думать о Плутонии, — говорит ему Харитон. — Отвлекись от работы.       — На что? — не понимает Дима.       — Да уж, действительно — на что!       Как любое заведение Предприятия, Театр Майи Плисецкой — это не только красивое фойе в надводном корпусе, это еще и несколько этажей вниз, под гладь озера Лазурь, но не настолько глубоко и далеко, чтобы встретиться с Академией Последствий.       Все сотрудники Предприятия тотально невыездные, за исключением некоторых особенных случаев, когда выезжающих сопровождают толпы охранников и гэбистов, да и программа у них плотная и насыщенная, включая культурную. Чтобы не порождать у лучших советских умов тягу к запретному западному плоду, этот самый плод подают в Закулисье, разделанным и сервированным на тарелочках с голубой каемочкой.       Особенной популярностью пользуется американская тематика, потому что каждый сотрудник Предприятия, особенно работающий над «Атомным сердцем», знает — скоро этой экзотики не будет. Соединенные Штаты доживают последние годы, и виски с колой, джаз и джинсы приобретают обаятельный ореол темной обреченности.       Под руководством худрука театральные декораторы весьма точно воссоздают любой западный антураж, от парижских кабаре до гонконгских притонов, кинозалы показывают западные фильмы, иностранная пресса свободно лежит на всех поверхностях, а актрисы и актеры разговаривают и поют на нескольких языках — хорошая языковая практика как для них, так и для слушателей.       — Чтобы «реагент», придя в сознание, первым словом произнес матерное ругательство, должно пойти не так абсолютно все! — снова возвращается к начатому разговору Дима.       — У Плутония шоковое состояние, — заступается за несчастного Харитон. — Не исключено, что первой активизировалась та область мозга, в которой хранятся запреты. Ты меня прости, но увидеть себя лишенным конечностей и ничего не сказать — es ist fast übermenschlich.       — Дело не в его реакции, — огрызается Дима. — Ты тоже остался без тела, но на тебя это никак не повлияло, ты остался собой. А у него в голове ничего от Плутония. И при любой попытке вызвать к жизни прежнюю личность мы имеем неконтролируемую реакцию сопротивления, причем агрессивную. Черт, я бы понял, если бы он превратился в овощ несмотря на все мои старания. Обидно, но — понял бы. Но он не овощ, и при этом ведет себя так, как будто когда мы вбиваем ему в голову нечто принципиально чуждое и неорганичное. Напоминает изнасилование.       — А не могла личность Плутония быть для него наносной?       — В каком смысле?       На них опять оглядываются, хотя в большей степени на Близняшек, но Дима этого не замечает.       — Жил человек и всю жизнь усилием воли носил маску, а сейчас стал собой, — объясняет Харитон. — Как ты там говорил про темноту? Все мы чудовища?       — Сорвался бы раньше, — отметает возражения Дима. — Имей мы дело с профессионалом какой-то разведки, Кузнецов его расколол бы, у нас была пара случаев внедрения, опыт есть. Выдали бы товарищи, жена, кто угодно. Да и препараты снимают все сдерживающие факторы и любую маскировку. Нет, он тот, кто он есть, ни больше, ни меньше.       — «Искра» такого эффекта тоже дать не могла, — защищает свои творения Харитон. — «Искрами» они пользовались миллион раз, она не затрагивает личностных характеристик. Насчет «Восхода» так однозначно не скажу, статистика маловата, но по логике — тоже нет. Импланты не приносят в мозг ничего нового, используют то, что в нем уже есть. Ячейка тоже локальна.       — Насколько вообще возможно такое изменение всех характеристик личности? Биология знает такие примеры?       — Парочку знает. Отправной точкой всегда служит потрясение, физическое или эмоциональное, мозг расторгает старые связи и строит новые. Новые идут совершенно иными путями и формируются под воздействием новых факторов, старые затрагивают фрагментарно, так что на этой основе растет куча теорий о прошлых жизнях и инопланетных захватчиках разума, настолько новая личность отличается от старой. Ты же любишь фантастику, должен был читать что-то в этом роде.       — Я читаю научную фантастику. А то, о чем ты говоришь, к науке отношения не имеет. Кроме того, если человеку до потрясения были отвратительны нецензурные ругательства, то и после потрясения он будет испытывать к ним безотчетную неприязнь. Это касается всей остальной культурной прослойки, базовые настройки личности никуда не денутся. Но у него же даже фрагментарно ничего старого не высвечивается. Я согласен, теоретически связи могли выстроиться в обход старых путей, но практически — нереально, что-то задели бы обязательно, что-то пересекли бы.       — Тогда зачем ты меня об этом спрашиваешь?       Дима хмуро молчит, слушая нового исполнителя в гангстерской шляпе.       Oh your soul is on fire       Oh your soul is on fire       Pray as you weep       The lord he shall keep       The devil       The devil never sleeps…       Харитон тоже знает, что проблема за последний месяц приобрела гигантский размах: вместо покладистого и вежливого Плутония у них на руках оказался П-3, с которым санитары справляются вчетвером, если не держат на антипсихотиках. Надежда, что он даст показания против Петрова перешли в разряд мифов, потому что П-3 не помнит никакого Петрова. Он не помнит даже собственную жену, не говоря об «Аргентуме», Предприятии и болгарской АЭС. Выбор пока стоит между тем, чтобы пожизненно держать его в «Павлове» как Плющ, либо согласиться на эвтаназию, если дело будет и дальше ухудшаться. Последнее Диме не позволяет профессиональная гордость, убить П-3 — признать, что проблема тебе не по зубам, у академика Сеченова такого не бывает. Нет нерешаемых проблем, есть неправильный подход. Но какой подход будет правильным в отношении П-3 — до сих пор неизвестно.       Они покидают фойе, и Стеф, встретивший их на подходе в зал, открывает перед ними двойную дверь в Закулисье. Там на столах интимно горят лампы, большая сцена занята оркестром, играющим что-то лирическое. Соулы и блюзы в Закулисье такое же обычное дело, как иностранная выпивка и незнакомые советским гражданам закуски. Впрочем, икра вполне русское блюдо, просто она здесь преимущественно черная.       Механическая исполнительница отличается от живой только формами, слишком идеальными, чтобы быть из плоти и крови. Лицо ей одолжила одна кинозвезда, имя которой Харитон не помнит, но часто видел ее на афишах, красивая блондинка.       The man is tall bad, mean and good looking,       And he’s got me in his eye       When he looks at me, I go weak at the knees       Got me going like no other guy…       В дело вступает мужская подтанцовка, сцена разгорается в неоновых лучах, а зал погружается в полумрак — начинается праздничное ревю, нечто среднее между бутлегерской вечеринкой и Мулен Ружем со всеми вытекающими последствиями — то, ради чего в Театр ломятся партийные функционеры со всего Союза.       — Однозначно проблема в трансплантации, — Дима снова останавливается, Стеф, удерживая двери, терпеливо ждет. — Если матрицу мы сняли правильно, загрузили и выгрузили ее тоже по протоколу, значит, что-то пошло не так в самом лимбо. Там и надо искать ответ, на какую бабочку он наступил.       — Бабочку?       — Видел на прошлой неделе в Колльерсе такой рассказ. Фантастический. Найду — покажу.       — Не надо, я верю, — Харитон старается говорить серьезно. — Правда, насколько полимерный отпечаток бабочки может изменить органическое сознание в реальности — большой вопрос.       — Настолько же может, насколько меняют сознание реальным людям придуманные герои книг и фильмов, являясь заведомой ложью, которую даже не скрывают от потребителя, — горячо возражает Дима. — Но мозг сознательно игнорирует это предупреждение и выдает реакции, идентичные тем, что появляются на реальные раздражители.       — Да потому что мозгу нравится раздражаться, — напоминает Харитон. — Чем больше раздражителей, тем обширнее нейронные связи, это его конечная биологическая цель, именуемая эволюцией.       — По-твоему П-3 — эволюция Плутония? При эволюции сохраняется весь ранее наработанный опыт, а не исчезает бесследно. Поведение П-3 ближе к деградации, чем к эволюции.       — Полимерная мимикрия?       — Вы все о работе, товарищ Сеченов? — произносит рядом с ними голос Молотова. — Родина, конечно, требует полной самоотдачи от своих граждан, но не настолько, чтобы даже в Театре обсуждать полимеры.       Харитону приходится чувствительно долбануть Диму разрядом, чтобы тот переключился на осознанный диалог с членом Политбюро.       — Здравствуйте, товарищ Молотов. Как вам наш новый спектакль?       — Превосходно. — Молотов с откровенным интересом посматривает на Близняшек, Стеф тут же подлетает к нему, горя желанием лично проводить к месту, но Молотов жестом отказывается — он тут не первый раз и прекрасно знает, где рассаживают самых почетных гостей Закулисья. — Как обстоят дела с гамма-коннекторами?       — Работаем, товарищ Молотов.       Лицо Молотова становится неприятным.       — Товарищ Сеченов, я слышу от вас эту фразу каждый раз, как задаю вопрос о коннекторах. Вам не кажется, что в ней должна появиться уже какая-то определенность?       — Обязательно появится. Очень скоро.       — Когда? Назовите конкретный срок. Обтекаемые формулировки меня не устраивают.       — Через три месяца.       — Почему так долго?       — Товарищ Молотов, помимо гамма-коннекторов у меня много других правительственных задач.       — Я могу освободить вас от них, — говорит Молотов. — Как и от всех остальных обременительных обязанностей административного толка, которые мешают вам сосредоточиться на правительственном заказе.       — Не мешают, товарищ Молотов. Мы ускорим производство прототипов первой партии, через месяц получим тестовый вариант и обязательно вам продемонстрируем.       — Это будет прекрасно, товарищ Сеченов. Какое сегодня число?       — Тринадцатое.       — Чертова дюжина? Ну что же, так тому и быть. Поговорим о гамма-коннекторах ровно через месяц тринадцатого числа. Договорились?       — Да.       На расстоянии от них материализуется Штокхаузен, делает какие-то отчаянные знаки, которые можно понять, как просьбу уделить ему время. Дима разворачивается, за ним намереваются последовать Близняшки.       — Товарищ Сеченов, — останавливает его Молотов. — Одолжите мне своих дам составить компанию на сегодняшний вечер. Давно хотел познакомиться с ними поближе.       — Не могу, товарищ Молотов, — с убийственной серьезностью отвечает Дима. — Они несовершеннолетние.       — С огнем играешь, — говорит Харитон, когда Молотов исчезает в зале. — Хочешь работать в шарашке за стакан молока?       — Пошел он к черту! — с чувством говорит Дима. — Что там у вас, Михаил Генрихович?       Лицо Штокхаузена становится озабоченным и почему-то неестественным.       — Товарищ Филатова, — понизив голос, говорит он. — Она пришла не одна.       — И что?       — Она пришла с Виктором Петровым. Он заключенный, а заключенным запрещено появляться в Театре и тем более в Закулисье. Но она меня не послушала и провела его, потому что считает, что как сотрудник и руководитель имеет право на выбор спутника. По статусу ей положено, но по инструкции я должен вызвать охрану заключенного Петрова и...       Он сбивается, но Дима уже и так видит проблему — Лариса действительно идет под руку с Виктором. На ней красивое платье, а вот шпильки остались прежними. Сколько Харитон помнит, Лариса всегда на каблуках, несмотря на свою прическу и рабочие брюки, с платьем же это выглядит неотразимо. Михаэль смотрит на нее с мрачным отчаянием.       Лариса видит Диму и лицо ее становится непроницаемым.       — Добрый вечер, — говорит она. — Поздравляю с премьерой.       Последнее относится к Стефу, подскочившему предупредить намечающийся скандал. Тот невнятно бормочет благодарность, одновременно вопросительным взглядом уставившись в лицо Штокхаузена, но Михаэль движением бровей велит ему молчать, что Стеф и делает.       — Добрый, — соглашается Дима. — Вы почти не опоздали.       — Мы не собирались опаздывать, но товарищ Штокхаузен с чего-то взял, что Виктору нельзя пройти в зал. Какая глупость! Виктор этот Театр с нуля создавал, все что здесь есть — сделано его руками.       Все это она произносит с вызовом, Петров ухмыляется и помалкивает, предоставив даме самой разбираться в ситуации. Он одинаково готов к любому исходу, потому что в каждом варианте отыграет несколько очков. Не пропустит его Штокхаузен, Лариса тоже демонстративно развернется и уйдет. Пропустит — грубейшим образом наплюет на правила Предприятия, по которым заключенные не имеют права посещать развлекательные заведения, это уже будет мучительно для самого Штокхаузена, любителя порядка.       — Проводите их в зал. — приказывает Дима Стефану. — Обоих.       — Но, Дмитрий Сергеевич… — бормочет сбоку Михаэль.       — Я сказал — проводите! — повторяет Дима.       Петров торжествует и берет Ларису под руку, они с королевским видом следуют в зал за Стефом. Все это время на Михаэля жалко смотреть, пока Дима не обращается к нему снова:       — Михаил Генрихович, мне нужно знать, будет ли Петров сегодня искать личного контакта с Молотовым. Подозреваю, что у них запланирована встреча, а Ларису используют как прикрытие. Сообщите мне, если Петров окажется за одним столиком с товарищем Молотовым, с дамой или без.       Лицо Михаэля выражает облегчение, с этой точки зрения его самолюбие не страдает. Он касается «Мысли» на виске таким жестом, каким отдают честь.       — Хорошо, Дмитрий Сергеевич.       Дима разворачивается и направляется к выходу.       — Куда? — говорит Харитон, видя, как удаляется от них бархатный зал. — Хотели же отдохнуть сегодня вечером или я тебя неправильно понял?       — Так отдохнули уже, — недоуменно говорит Димка. — У меня родилась идея, я хочу ее попробовать. Что-то не так?       Вместо того, чтобы объяснить, что не так, Харитон не разговаривает с ним до самой окружной больницы.