О всех созданиях, лучших и умных

Позднее, когда бы Шерлок ни вспоминал последнее пробуждение в длинной белой комнате, в памяти возникает глухой треск, словно с возвращением в сознание порвалась сердечная мышца — и он вспомнит лишь то, что видел, а не то, что действительно произошло. Позднее, когда бы Шерлок ни пытался заполнить дыры в неописуемом описании, он терпит неудачу и не знает, на кого злиться: на себя или на Джонa, что заставил его сделать то, что сделано, не позволив стать свидетелем всей ситуации. Позднее, когда бы Шерлок ни старался вспомнить реальные события, его разум начинает закорачивать и искрить, чадит как дымный порох, как мерцающие угольки химикатов — как и предсказывал Джон. Джон, заставивший Шерлока. Джон, укравший у Шерлока то, что случилось на самом деле. Джон, взявший всё на себя, хотя Шерлок скорее умер бы, чем допустил подобное, и по факту почти так и сделал. Джон, преднамеренно ослепивший Шерлока. Позднее, когда бы Шерлок ни пробовал сорвать завесу забвения, она рассыпается в пальцах как прах лишь для того, чтобы обнажить все ту же ложную картину. Исключая самое начало и конец, разумеется. Начало и конец клеймом выжжены в памяти Шерлока, и никакими усилиями, не считая хирургического удаления, невозможно умалить этот шрам. * * * — Шерлок, — говорит Джон. Дёрнувшись, Шерлок пытается пошевелиться и обнаруживает, что конечности подменили пластиковыми кукольными деталями. Значит, он уже стал манекеном? Неживой — так быстро? Но нет, не совсем так… покалывает в кончиках пальцев, а язык дергается, сухой, как старый жесткий ластик. В горле першит от воздействия сонного газа. Какое-то время он давится, потом качает головой из стороны в сторону. Шея работает. Уже что-то. Значит, он пока еще не мозг в колбе. И похоже, что он... расположен вертикально. Это точно? Гравитация тянет его вперед за лоб и челюсть. Лодыжки болят, а когда он пытается сместить их, боль усиливается. И они не смещаются. Не двигаются. Почему я не могу двинуться? — Шерлок, ты должен меня выслушать. Прямо сейчас. Шерлок лишь кашляет. Голова по-прежнему кружится и, может, отсюда его проблемы с гравитацией, но разве ему не правильнее лежать? Складывается ощущение, что он связан, кровь бурлит в венах. Губы онемели, глаза плотно закрыты. В комнате холодно. Почему так чертовски холодно? Раньше не было так холодно. По коже бегут мурашки. — Скажи, что слышишь меня. Срочно, понимаешь? Подай какой-то знак. Если слышишь, скажи что-нибудь. — Ненавижу тебя за то, что ты здесь, — хрипит Шерлок, потому что На Другую Тему говорить запрещено — и это срабатывает, потому что Джон в ответ мрачно фыркает. — Супер. Взаимно. Ладно, слушай внимательно, Шерлок. У нас не было времени на тренировки, хотя мы поболтали на эту тему, а значит, постараемся, чтобы кривая вывела — это лучше, чем ничего. Ты почти в ауте, но он может вернуться в любую секунду, и ты будешь делать точно то, что я тебе скажу, без вопросов. Если нет, всё быстро станет очень, очень херово, а ты мне веришь, так ведь? Ты должен мне довериться. Всё остальное неважно, твоя задача делать только то, что тебе я скажу, в точности. Джон по-прежнему здесь, пьяно рассуждает Шерлок. Джим его не отпустил. Но ведь я ел, ел же, выполнил, что требовалось, и Джонa больше не должно здесь быть. Всё было ради него. — Понятно? Шерлок? Прежде чем у Шерлока получается продрать глаза или заговорить, он ощущает несомненный влажно-ржавый резкий запах крови. Он меня ранил, думает Шерлок, хотя не может определить, где именно. Хорошо. Он сказал, меня ждет наказание, а если Джим ранит меня, то по крайней мере, он не трогает Джона. Но даже когда Шерлок пытается еще сильнее, приоткрыв пересохшие губы, у него не выходит определить, как именно он был травмирован. Джим явно привязал его к чему-то и покромсал часть плоти — доказательство все еще забивает ноздри, — но, хотя всё тело ноет, резкой, значимой боли нигде нет. Обездвиженность сводит с ума, но если речь о физических повреждениях... он не может их определить, не знает, где чувствовать, не может провести кончиками пальцев по бокам, по низу живота и бедрам, а если бы и мог, то не знал бы, с чего начать, потому что, не считая того, что он приколот, как бабочка, все вроде бы в порядке, что может означать лишь... Сумев, наконец, открыть глаза, Шерлок моргает, пока зрение фокусируется — после чего он совершенно точно закричал бы, не будь во рту сухо как в песчаном карьере. А может и не закричал бы, думается ему позже. После. Может, силы того ужаса хватило бы, пусть ненадолго, превратить Шерлока в камень. — Тебе разрешено смотреть на меня лишь пока ты слушаешь мои приказы, — голос Джонa низкий и с хрипотцой, но под этим скрипом блестит полированная сталь. — Ясно? Шерлок не может ответить, не способен даже втянуть воздух, чтобы попытаться. Из того, что может разобрать всё еще затуманенный взор, следует, что Шерлок каким-то образом закреплен на стене возле запертого шкафа в углу длинной комнаты, ближайшему к двери в Лондон, Вестминстер: к недостижимой, невозможной, прекрасной, скучной, нормальной вселенной на Бейкер-стрит. Джон находится по другую сторону этой бескрайней белой дали, возле другого запертого шкафа. Он без рубашки, лицо искажено от боли, которую он решительно игнорирует. Его белая (ранее белая, теперь красная) футболка (ранее футболка, теперь разорвана на полосы) крепко обмотана вокруг левой ноги над щиколоткой. Небольшое (но недостаточно маленькое) количество крови пролилось вокруг лодыжки — из-за капкана на диких зверей (Шерлок видит верхи треугольных зубцов, вонзившихся в живую плоть и может вообразить остальное, хоть и не знает, на кого капкан — на медведя или на животных поменьше, вроде лис), прикованного цепью (толстой) прямо к стальной пластине, привинченной к стене (шестью болтами). — Нет, — говорит Шерлок и ненавидит себя, услышав свой голос — тихий и сломленный. — Заткнись сейчас же, — шипит Джон. Да, покрасневшие синие глаза смотрят с любовью, и в них нет слез, только прожилки вен там, где белки травмированы от мук. — Эти вещи меня не сломают, даже близко не смогут, значит, блять, не сломают и тебя. Это приказ. — Я не солдат. Никогда им не был. О, боже, нет, это не... Каким-то чудом Джон оказывается на ногах и, хромая, идет к Шерлоку — на лице отражается кромешный ад. — Стой! — кричит Шерлок, в пересушенной глотке жуткая боль. — Нет, нет, Джон. Ты лишь навредишь... — Мне уже, мать твою, навредили, — спокойно говорит Джон, хотя и останавливается. Эта цепь длиной девять метров, полагает Шерлок. Может и больше. Джон загородил оставшуюся часть. Какая у нее длина? — Слушай меня. Ты слушаешь? Кивая, Шерлок велит себе обследовать собственное состояние, выяснить, каким образом он мог бы отделиться от стены и вырвать жестокие зубцы из ноги Джонa голыми руками, когда вдруг отчетливо понимает, почему ему холодно и как именно он обездвижен. Сначала ему даже трудно в это поверить, хотя это и впрямь потрясающе предсказуемо. Раздумывает. — Джон, — говорит он через несколько секунд — Джон дал их ему, чтобы адаптироваться к ситуации, Шерлок понимает. — Я привязан к кресту? Потому что это была бы действительно плохая новость. — Шерлок взрывает в словах глухие согласные в лучших традициях частной школы. — Была бы, и да. К кресту на стене, — соглашается Джон. — Тебя держат веревки. В данный момент. Но брус толстый и определенно... сбит крестом. Намек вполне... хм... выразительный. Шерлоку приходит в голову, что ему следовало бы оцепенеть от ужаса. И часть его — ребенок, который читал тошнотворные письма — одно за другим, и никогда не боялся ни волка за дверью, ни монстра в шкафу, потому что был слишком занят страхом перед Джимом Мориарти, — съеживается. Она хочет свернуться клубочком в теплом забытье и никогда больше не просыпаться. Но внутри разгорается гневное пламя, всполохами, ярость, грозящая спалить всё дотла, запрещено было трогать Джона, всё было ради его безопасности, ты обещал, ты обещал, а теперь он на привязи, как тупое животное — и если ревущий пожар ненависти к Джиму Мориарти не найдет выхода достаточно скоро, Шерлок опасается, что самовоспламенение уничтожит их шансы на выживание. — Уже лучше, — одобряет Джон, натянуто ухмыляясь. Шерлок бьется, пытаясь высвободиться. Но веревки тугие — они препятствуют циркуляции, — и теперь, когда он полностью в сознании, то видит, что пальцы начинают синеть. На нем по-прежнему белые брюки, но рубашка отсутствует, отсюда и дрожь. Обнаженный торс, вероятно, добавляет эффект, сухо предполагает он. Рыкнув, снова пытается вырваться. — Не так резво. Хотя настрой верный. — Как долго? — рявкает Шерлок, дергая ногами. Путы не менее тугие, он стоит на небольшой доске вроде платформы; лодыжки привязаны к вертикальному столбу, а руки широко раскинуты. Обездвижен, не считая тщетных рывков выброшенного на берег лосося. Если не будет осторожен, нарушит равновесие конструкции и грохнется на пол, поэтому он замирает. Джон размышляет, нахмурившись, словно оценивает минное поле, которое собирается пересечь. — Когда я очнулся, ты уже был вздёрнут как Иисус. А очухался я чертовски быстро, когда он захлопнул мне капкан на ноге, потом я наложил жгут и повязку, он смотрел на это, позлорадствовал чуток, ушел — и ты очнулся. Я пытался привлечь твое внимание, потому что не могу физически до тебя добраться, даже близко нет. Он скоро вернется. Понятия не имею, зачем он вышел — это беспокоит. — Несомненно. Он был один? — Не совсем. — Себастиан Моран? — Высокий, типа наемник, кожа как у ящерицы? Да, был здесь. Но выглядел как не в своей тарелке. Знаю, что бред, но похоже, что он был встревожен. — Любопытно. — Шерлок, заткнись и слушай. Доверься мне, ясно. Я хочу, чтобы ты делал точно то, что я тебе скажу. Какое натяжение способен выдержать плетеный капроновый трос диаметром восемь миллиметров? Положим, связь между массой и силой определяется формулой m = F/g, кроме того канат оплетает каждое запястье четырехкратно, завершаясь самозатягивающимся узлом, тогда шансы вырваться, добавляя в уравнение адреналин... — Шерлок! — повторяет Джон. Не кричит, но его тон способен пробивать стены. — Я хочу, чтобы ты ушел отсюда. — Что? — говорит сыщик. Числа исполняют головокружительные пируэты — с безмолвной отвагой и острой болью неизбежного разрыва сердца. — Иди во дворец разума. Шерлок никогда не видел такого Джонa — словно тот оглашает последнюю волю, а Джон не может так поступать, нет, не может. — Ты обездвижен. Я не могу тебя освободить. Не могу подойти, и не могу снять сраный капкан. Он как-то запер его, знал, что иначе я его открою. Если это твоё наказание за голодовку... лучше здесь не задерживаться ни на секунду. Мне нужно, чтобы он расслабился, когда вернется — настолько, чтобы я мог сделать то единственное, что пришло в голову, но я боюсь, что перед этим он успеет причинить вред тебе или мне, сильный вред, поэтому я хочу, чтобы ты разговорил его. Отвлеки его своими плохими шутками, насмешками, лестью, сарказмом — изнутри дворца, ясно? Мне нужно, чтобы ты ушел достаточно глубоко, сделал это оттуда, и тогда мы пойдем домой. — Нет! — отвечает Шерлок немедленно. — И бога ради, хватит ёрзать, у тебя кровь на пол капает. Ты растравил рану. Мне лишь нужно.... Если я выскользну... — Ты не сможешь из них выскользнуть! — кричит Джон. Сжимает кулаки, отворачивается в сторону, размазывая кровь босыми ногами. — Я смотрел, как Моран вязал эти узлы, я в жизни не вглядывался ни во что пристальнее. Как думаешь, я бы заметил, что ты можешь освободиться? Моран помог взгромоздить тебя на это сооружение, они разложили тебя крестом, а затем я не отрываясь смотрел, как тебя фиксируют. Забудь про идею высвободиться. У нас осталось, может, с полминуты до их возвращения — и ты сделаешь то, что я прошу. — Ты же не можешь... — Шерлок, ты уже побыл героем, мучеником, и тебе удалось, ясно? — в каждом слоге Джонa слышно тихое отчаяние. — То, что ты сделал, было гениально. Вот почему он теперь делает всё, что делает. Он думал, что создал игру без решения, а ты убрал себя с доски и обменял на меня, и это сработало. Ты выиграл честно и справедливо. — Это не... — Это самая верная мысль, которую я когда-либо говорил. Ты хотел, чтобы я не пострадал, и ты выиграл, отдав ему свою жизнь, и теперь он поступает как любой ребенок-психопат, когда игрушки не слушаются: ломает их. А что делает такой взрослый, когда собака его не слушается? Пинает, блять, её в живот. А что он делает, когда мир его не устраивает? Вешает на невинных людей семтекс. А что делает, когда проигрывает? Меняет правила, Шерлок. Ну так пошел он на хер. Пусть подавится моей ногой, но твой разум он не получит. Особенно когда тот нужен мне самому. Говори с ним, когда он вернется. Выиграй время. Пожалуйста, сделай это для меня? Онемевший Шерлок лишь моргает, чтобы туман отчаяния не застил взор. — Именно это делают люди, когда у них нет выбора, — настаивает Джон. Маска на нем такая понятная, такая уверенная, но под ней.... такая покорность судьбе. — Выполняют приказы. И я приказываю тебе. Исчезни. Качая головой, Шерлок шепчет: — Не могу оставить тебя. Во всяком случае не полностью. — Нет? — Нет, если я должен разговаривать. — Вот как. Ладно, я понимаю. Значит, ты будешь нас слышать, если ты будешь в сознании и сможешь внимать. — Джон делает шаг и в этот раз морщится, но мгновенно возвращает на лицо выражение искусственного спокойствия, словно опасается, что Шерлок следит за ним. — Боже, это больно. Ты говорил, что можешь войти в транс по желанию, контролировать это. Просто не видь больше ничего, хорошо? Будь не здесь. Ничего не чувствуй. Иди. Его волосы частично растрепаны, осознает Шерлок, не контролируя более свои восхитительные способности. Дедукции просто есть, падают ему в череп, как дождь в лужи. Он сгрёб их левой рукой и сильно дернул примерно четверть часа назад, вероятно, чтобы не закричать от боли, когда зубцы вонзились в плоть, стиснул челюсти, когда Джим запер капкан, только сжал в кулак пряди цвета соломы, а я не могу их пригладить, не могу двинуться и, наверное, уже никогда не коснусь его, если всё будет и дальше идти так же как до сих пор, и кто бы мог подумать, в какой вселенной можно было бы предположить возможным то, что невозможность пригладить его волосы там, где он причинил себе боль, чтобы не разбудить тебя криком, станет ключом к тому, чтобы ты принял решение. Шерлок не опустится до мольбы, разве что в крайнем случае. Джон прав насчет правил игры. Сыщик уже предложил свою жизнь, а Джим радостно принял её. Упрашивания и слезы могут добавиться в будущем как возможные средства, но не теперь. Не теперь, когда Джон отказывается дрогнуть, потому что Шерлок смотрит. Значит, Шерлок уйдет. — Джон, посмотри мне в глаза, — Шерлок втягивает воздух, потом медленно его выпускает. — У тебя правда есть план? — Правда. — Ты расскажешь мне о нем? — Нет, потому что он слишком прост, и ты решишь, что это смехотворно. Но сработает, — Джон пожимает плечами — и каким-то образом это обычное движение излучает уверенность. — Поклянись, что этот приказ исчезнуть вправду нужен потому что так я могу отвлечь его? — Именно потому что так ты можешь отвлечь его. — А не потому что ты думаешь, что я развалюсь как... как раньше. Когда он выходил на связь. — Потому что, я думаю, ты не развалишься. Ива гнется. Камни рассыпаются. Мне нужно, чтобы ты… мог гнуться. — Ладно. — Ладно, — Джон почти улыбается. — Я так и не сделал тебе кофе в тот день, когда ты пришел ко мне после ужина у Анджело. Когда я благодарил тебя за то, что ты свалил Эбернетти. А потом слишком много случилось, и у меня вылетело из головы. Ты помнишь день, когда мы встретились? Я обещал тебе кофе. Не забудь об этом. Голос Шерлока не срывается. Джон отвечает не сразу — сначала он проводит ладонью по лицу, чтобы скрыть шок и боль, — но его голос тоже не дрожит. — Да-да, ты любишь меня, — Джон кивает. — Рад, что ты упомянул об этом, но я уже всё знаю. Увидимся через минуту. — Тогда до свидания. Получив решение Шерлока, Джон сразу же делает шаг назад, создавая дистанцию, почти спотыкается, сдерживает стон, и уверенность сыщика снова убывает. Белые стены отдаляются и приближаются с каждым ударом сердца. Джон — единственный устойчивый объект в этом крутящемся пространстве: его крепит к полу красный клей — капает, капает, капает, капает. Сколько пройдет времени, прежде чем кровь иссякнет? Он уже выглядит бледным. Как Шерлок должен это развидеть, чтобы суметь исчезнуть? Любовь всей жизни Шерлока сидит на цепи как долбаный спаниель, а кровь стекает по ноге, и это не должно было случиться, и комната переворачивается и кружится, и Шерлок слышит сзади приглушенные шаги, щелчки металлических механизмов, скрежет ключа в сложном замке — а Джон продолжает отдаляться. — Иди, — приказывает Джон, решительно целя пальцем в Шерлокa. — Сейчас же. Двери начинают открываться на беззвучных петлях. — Иди! — кричит Джон, и белые стены кровоточат цветами — сначала алыми, а потом синими и изумрудными, растекаясь в радугу — у нее золоченые края, витражные окна и теплый желтый свет ламп.