***
В школе холодно. Отключили отопление. Ребятня бегает по коридору, а я протискиваюсь в гардероб. Чувствую на себе чей-то взгляд и оборачиваюсь. Какой-то миловидный парень резко опустил голову. Я прищуриваюсь, держу на нём глаза не долго, быстро теряя интерес, возвращаюсь к тому, чтобы взять все вещи с карманов и положить в рюкзак. Затылок снова пронзает взгляд.***
Час дня, солнце высоко в небе и класс кажется тёмным. Я сажусь за свою – третью, во втором ряду, – парту, растекаясь на стуле сразу, как кладу учебник с пеналом на неё. В классе человек семь-восемь, самые ранние пташки. Остальные приходят за пять минут или опаздывают. Я откидываю голову, разглядывая потолок и люстры. Преследую взглядом каждую неровность и трещинку, щурясь. Смотрю, на кого упадёт люстра при землетрясении и расстраиваюсь, что я в числе таких несчастных. На смену печали приходит усталость. — Сегодня чудесный день, не так ли, Юрочка? — я закатываю глаза от этого голоса, сильно жмурясь и резко распахиваю их, поворачиваю голову, переводя взгляд на Даню, который скоро возвышается надо мной. Стоим так где-то минуту. Я молчу, а уголки его улыбки исчезают, сам он хмурится, сжимая лямку рюкзака. Отворачиваюсь снова к потолку, но уже закрывая глаза. Слышу, как он резко поворачивает, скидывая мою канцелярию со стола рюкзаком, уходя к своему ряду. Сегодня он что-то не в духе, не стал заставлять меня обращать внимание на учинённый беспорядок. А я всё думаю. Я чувствую себя пустым, без чего-то, что могло-бы увлечь меня так сильно, что я с искрами в глазах рассказывал-бы об этом. Мой мотоцикл валяется в нашем новом гараже, но после школы у меня совершенно нет сил. Кроме машин, – но и это не считается, ибо мой папа механик и это выглядит так, будто у меня не было выбора, – у меня нет никаких хобби. И я ощущаю себя немного прозрачным. Словно вот-вот исчезну. Всё это чертовски скучно и раздражающе, это шумно. Напрягает. Меня всё сильнее раздражает Вадим. Его навязчивость, настойчивость злят, но то, что он совершенно не слышит моего нет, ввергает в неистовство. Однако он то немногое, что доставляет – или доставляло, – положительные эмоции. Это он подсказал мне купить мотоцикл и постоянно присылал пару тысяч на карту, поэтому я достаточно быстро купил свою красную Kawasaki Z 1000SX. Я не жалею, что взял именно её. Она классная, хоть и чертовски поношенная, – она у меня уже полтора года, — ездить на ней одно удовольствие. Но при этом, я просто езжу на ней. Я не хочу разбираться, что с ней, из чего, как и что она. Мне важно лишь одно – ездить. Хорошее чувство. Мне нравится риск, факт того, что я могу умереть. Когда я умру, люди соберутся возле меня, как в кино? Или никто и не заметит, что меня задавит грузовик? Вокруг моей головы, подобному нимбу, будет растекаться кровь, какой-нибудь прохожий мальчик покажет на мой труп пальцем и скажет «мамочка, а почему дяденька лежит на дороге?». Мамочка закроет глаза сыну и уведёт его от греха подальше. Мамочка закроет глаза сыну. Я усмехаюсь. Беру все упавшие предметы, а после захожу в телеграмм. «Я слышал, какой-то мудак тебя достаёт». Боже, началось. На самом деле, страх стал теплиться в груди. «Мне избить его?». Хорошо, что я прочёл сейчас. Если-бы я, как обычно, проигнорировал его сообщения, один человек уже лежал-бы избитым. «Нет. Сколько раз я говорил тебе не трогать незнакомцев?». «Прости. Хочешь, куплю манговый сок тебе после уроков? У меня они уже закончились». «Блять, да. Но в следующий раз снова начнёшь вредить прохожим, тебе пиздец, Вадим». Я знаю, что он тает каждый раз, когда я называю его по имени, даже если и в переписке. Он зависим от меня и это обременительно. Я чувствую себя скованным, запертым, лишённым свободы. «Хорошо, Юра». Выключаю телефон, успев посмотреть время. 13:20. Скоро начнётся урок.***
«На выходных гулять будешь?». Знакомьтесь, Даяна Бакурина, моя лучшая подруга с Колпинского района, гордая хозяйка Афонопельмы с именем «Лёна». Она придумала это, когда заметила в слове «Афонопельма» частицу «Льма», но заменить «м» на «в», было-бы, как она выразилась, не этично и вообще пошло. Даяна пошлость, в отношении животных, не любила. Да и впринципе. Даяна человек культурный, не пьёт(но бывает, допускает), зато курит. Курит она исключительно L&M, но если рядом дети, сигареты Даяна топчет. Даяна любит детей. Курила она вообще редко, только когда случалось что то плохое. Часто она отдавала пачки мне. Дома у неё, помимо Лёны, живёт Эля, ящерица. Красивая такая, зелёная, ещё ни разу не отказалась от цветов, которые дарят её хозяйке. Правда, когда один из поклонников Даяны узнал, что девушка его мечты скармливает его подарки ящерице, он очень возмутился и потребовал все дары, которые ящерица не съела, назад. Даяна сильная. Она мало жалуется, всегда стараясь быть с холодной головой. Помогает людям. У неё нежное сердце. «Да». «Ты на мотике?». «Ага, не надевай платье, помнёшь». «подвези меня к одному пацанчику с вашего района». «Ок. А че за пацан?». Я жду её ответа, ибо ранее она ни о ком не рассказывала. А мы рассказываем друг другу всё. «Даня вроде, мы гуляли пару раз он мне признался я отказала. Надо зайти к нему за рубашкой он случайно с собой забрал». «Ок. К слову, сижки есть? Мои закончились». «а Вадим тебе на что». «ладно шучу, дам, только она у меня двухмесячной давности». Ответ на: [а Вадим тебе на что]. «Он ревнует постоянно, скорее всего брошу». «жёстко». она молчит минуту и я уже думаю выключить телефон, как вижу "печатает". «к слову, ходят слухи, что у тебя девушка появилась». Я ошеломлённо смотрю на сообщение, очень надеясь, что сейчас мне это лишь привиделось. «Чзх?» «ты пацанам не отвечаешь, они тебя уже в подкаблучники записали» «говорят, рыжая». «Из рыжих только я». «Будто раньше сразу отвечал, бляя». «ахаха, удачи в борьбе со слухами лошара». «тебя видели с девушкой какой-то». Я убираю телефон и вновь слушаю учителя. Последний урок. Ладно, у меня плохо получается. Меня-бы мало волновали эти слухи, но у меня есть Вадим, он точно устроит истерику, если слышал об этом, – а я уверен, что он слышал, – и меня ждёт вечер истерик. Но что за рыжая? Прячу лицо в ладони, зажмуриваюсь до разноцветных пятен и смотрю на доску. Этот день меня вымотал, хочется провалиться в кровать и ничего не делать. Вот-бы ещё дома никого не было. Интересно, у отца сегодня есть смена или нет? Жутко хочется курить. Эл эмки мне до выходных не видать, а кто курит из класса я не знаю. Чёртова новая школа. Раньше Вадим покупал мне... Точно. Вадим. Вновь прячусь за учебник, надеясь, что учитель меня не видит. «Купи мне покурить». «Хорошо». Осталось двадцать минут.***
Я выхожу к воротам и вижу Вадима. Он выделяется среди школьников, бросается в глаза татуировка на шее и светлые пряди. Из-за азиатского разреза глаз его улыбка ещё ехиднее. Его рука почти сжата в кулак, но указательным пальцем, недостаточно согнутым, он оглаживает мою щёку. Я напрягаюсь его спокойствию. Может, не знает ещё? — Пойдём ко мне? — спрашивает он, пока я двигаюсь вперёд. Я киваю, а он следует за мной. Мы отходим от школы на пару улиц и я заворачиваю в переулок. Всё это время Вадим заваливал меня расспросами по типу: «Как прошёл день?», «Что нового?». А из нового только желание сношаться и курить. Ох, погодите, это-же из старого. И постоянного. В переулке стоит бак с мусором, он закрыт и я запрыгиваю на него, смотрю на Вадима и протягиваю руку. Он предлагает пачку и уже подготавливает зажигалку. Я затягиваюсь, прикрывая глаза. Курю. Смотрю вверх, а там небо, по бокам сжатое крышами двух зданий переулка. Если-бы не оно, нас-бы раздавило как динозавров метеоритом, да? Спасибо, Небо. Хотя иногда хочется, чтобы ты рухнуло и нас всех не стало. Мы-бы все были размазаны, как в фильмах. Усмехаюсь и смотрю вниз, — хотя он достаточно высокий и сейчас мне по грудь или живот, — на Вадима, мягко улыбаюсь, отбросив окурок. Он сминает его ботинком и возвращает взгляд ко мне. Я глажу его по щеке. Его лицо непроницаемо. Я хмурюсь. — Что? — раздражённо огрызаюсь я, отдёргиваю руку, смотрю на него. Он кладёт ладонь на мои икры, медленно проводя вверх-вниз. — Слышал, у тебя рыжая появилась, — как-бы невзначай говорит он, но я чувствую, как хватка усиливается. Я тяжело вздыхаю. Начинается. Но стоит признать, в этот раз он спокойнее обычного. Недавно он весь свой дом разгромил от этой новости. — А ещё говорят, я инопланетянин. Слышал? — язвительно улыбаюсь я, тут-же опуская губы. Я вижу, как Вадим злится. Он ревнует и ревность его, если не успокою – мой приговор. — Твои истерики меня раздражают. Вадим молчит. Страшно молчит. Лучше-бы он кричал. Ощущение, будто он сейчас меня зарежет. — Раздражаешь. Я уйду от тебя, — он вздрагивает. Он пытается контролировать меня, но единственное, что меня удерживает сбежать это отдых, который я получаю с ним. Но и это я теряю. Он выглядит чертовски нервным и взволнованным. Снова гладит ногу. — Вызови такси. Мы пойдём, — я говорю медленно, чётко, отрывисто, словно полицейский объясняет подростку «дай нам показания, и мы тебя отпустим». Мягко. Оставляя больше пробелы между словами. Просто, — и потрахаемся. Я произнёс это так легко. Вадим кивнул. Я спрыгнул с бака, мы вышли из переулка, стали подлавливать такси. Нас подбросила женщина на черной бэхе. Мы все стоически молчали, отрицая существование друг друга.***
Вадим живёт один, поэтому я могу завалиться к нему хоть в три часа ночи. Но я стараюсь этого не делать. Я всё ещё воспринимаю его как чужого. Квартира у него уютная, двухкомнатная, не знаю, зачем ему вторая. Я, разувшись, прохожу внутрь, иду к дивану. Не успеваю – Вадим обнимает меня сзади, сцепляя руки у моего живота, уткнувшись лицом мне в шею, его дыхание щекочет шею. Сначала я думаю, что сейчас он снова начнёт истерику. Я не замечаю, как его рука проскальзывает под водолазку и он оглаживает торс. Опускается вниз, открыв ширинку, трогает мой член. Я откидываю голову на его плечо, выдыхая. — Пойдём, — он ведёт меня к чёрному креслу. Слишком спокоен. Я падаю в него, мои руки на подлокотниках и я смотрю на Вадима. На ходу он, кажется, слегка спустил мои джинсы. Сейчас он трогает меня, ехидно хмыкая. Кончик языка едва касается меня и я заглушаю стон, прикусив язык. Он лижет, гладит бёдра, но не берёт в рот. Это невыносимо. С глухим стоном я хватаю его за волосы, всем видом то-ли умоляя, то-ли приказывая начать. Он, слегка удивлённый, улыбается, но в итоге открывает рот. Я не убираю руку, а голову снова откидываю, прикрывая глаза. Его губы обхватывают член, он быстро набирает темп, поднимаясь и опускаясь. Низ живота скручивает до лёгкой боли, когда я отпускаю Вадима. Он крепко смыкает губы вокруг, а я резко вдыхаю с легким звуком «ах». Я сейчас с ума сойду. Пальцы ног сводит судорогой, когда я чувствую, что скоро кончу. Я отпихиваю его ногой и изливаюсь. Блять. Я тяжело дышу, он тоже. Смотрю на свои джинсы и... — Дай мне что-нибудь, — блять. Они грязные. Надо было снять. — Хорошо, — смеётся Вадим, чмокая меня в колено. Я встаю, снимая грязную одежду, и иду в ванную. В голове всё растворилось после этого. Стало лучше. Но когда я я беру из шкафчика полотенце, я замираю, смотря на зеркало перед собой. Я вижу маму, смотря на себя. Её озлобленное лицо. Касаюсь своего лица, вглядываясь в него. На первый взгляд я похож на маму. Сукин сын! Мысль словно врывается в сознание, как грабитель в магазин. Нет, пожалуйста, только не сейчас. Я не даю мыслям продолжиться, пытаюсь думать о Вадиме, о школе, о чём угодно, только не об этом. Он страдает, пока ты трясёшься в кайфе из-за отсоса. Наверняка он зовёт тебя сейчас. А ты стоишь здесь. Встряхиваю голову, хмурюсь. Нет. Я уверен, он в порядке. Но... Что если нет? — Вадим! — он откликается, — Просто дай мне одежду. — Не будешь мыться? — я отвечаю отрицательно, умываю лицо. Выхожу и хватаю одолженную футболку с штанами-карго. Быстро цепляю их, мне кажется, я дрожу от страха и тревоги. Вадим подходит ко мне и обнимает. Я вырываюсь из объятий. Слабые удары разбиваются о его молчание. Его лицо словно темнеет. — Сука, не трогай меня, — выходит слишком жалко, словно я вот-вот расплачусь. Вадим хмурится и уходит в свою комнату, — прости. Он кивает, но не оборачивается. Сегодня он ведёт себя странно. Я-бы подумал об этом, начал-бы разговор, но сейчас это не важно. Я накидываю своё пальто в подъезде и бегу к лифту. Дождись меня, я уже иду, только дождись.***
Я открываю дверь и... Удар. Я слышу, как Миша плачет. Я снимаю всю одежду и забегаю в гостиную. — Я сказала тебе не реветь! Почему ты ревёшь без причины?! — мама замахивается на него, я перехватывающие её руку и отталкиваю её. Она разъяренно смотрит на меня, возмущённо, обиженно. Я падаю к Мише, сжимаю его в объятиях, прячу его лицо в свою грудь, накрываю руками голову и спину, защищаю его даже ногами. Я открываю рот и голос словно не мой. — Сколько раз я говорил тебе не трогать его?! — Я чувствую напряжение в горле, — Что тебе сделал ребёнок?! Ребёнок! — Он действует мне на нервы! — Она встаёт, скрещивая руки. Смотрит на меня так, будто виновата здесь не она. — Да что он мог сделать? Ты совсем больная? — я отпускаю Мишу, чувствую, как он дрожит. Прячу его за собой и поднимаюсь, — уверен, он просто хотел, чтобы ты вышла с ним поиграть на улице, а ты болтала с каким-нибудь хахалем! Да?! Мама вздрогнула, начала кричать на меня, что я ещё не дорос такого говорить. — Не смей со мной так говорить! — ярость камнем тяжелеет в руках. Она злится, что я кричу на неё, хотя сама бьёт беззащитного ребёнка? Она кричит о человеческих правах, о законах, а сама нарушает их? Я ударил её. Кулаком в щёку. Она, с резким вдохом, по инерции, ушла назад. Молчит. Удивлённо смотрит на пол. — Не трогай его. Не трогай, блять, моего ребенка, — я толкаю её в плечо и поднимаю Мишу на руки, он закрывает рот, чтобы не плакать громко. — Лучше-бы я вас не рожала! Неблагодарные! — я закрываю Мише уши. Тише, малыш, всё хорошо, я рядом, тише-тише. # Я одеваю его и кладу пару вещей в рюкзак. Он сидит на моей кровати, пока мама продолжает кричать. — Юра, — он задыхается в слезах, пытается замолчать, — куда мы идём? — Уйдём на пару дней, — Миша продолжает шмыгать носом, старается не плакать. Я останавливаюсь, смотрю на него. Он испуганно, словно уличный, дикий и брошенный котёнок, смотрит на меня. Он боится, что я тоже накричу. В груди давит, в горле ком, — плакать это нормально. Я поворачиваюсь к нему полностью, обнимаю. Он дрожит, шмыгает носом. — Мама просто... глупая. — Глупая? — он начинает икать. Миша вздрагивает, когда мама бьёт посуду. Ему страшно и у меня в груди щемит, когда он так напуган... — Да, — я киваю, — дурочка. Она не знает, что дети часто плачут. Она не умеет воспитывать детей. — Но, — он заикается, тяжело дышит, — почему она тогда нас родила? — Она думала, что быть матерью легко. Она глупая, ей никто не объяснил, что правильно, а что нет, — я слегка отстраняюсь от Миши, держу его руки кончиками пальцев, — но это не значит, что она совсем не виновата. Её поступки на её совести. Не вини её в глупости, но ни за что не прощай. Ни за что. Он кивает. Я улыбаюсь, глажу его по голове. — Хороший мальчик. Запомни, эмоции это нормально. Понял? Плачь, кричи, злись и смейся. Не запирайся, прошу тебя, — Не повторяй моих ошибок, — ты... самый хороший мальчик, которого я знаю. — А если я буду капризничать много... — он шмыгает носом, почти успокоился, молодец, я улыбаюсь, — ты меня не разлюбишь? — Даже если весь мир тебя не будет любить, — я крепко обнимаю его, он наконец обнимает меня в ответ, — я буду. Всё равно буду. Я рядом и защищу тебя, хорошо? Я смотрю на него, а он кивает, слабо улыбаясь. Вытираю слёзные пути. — Но знаешь, ты слишком милый, чтобы весь мир тебя невзлюбил, — ерошу ему волосы и он хихикает, — злые люди будут всегда, но главное ты сердцем добр будь. Я целую руку и кладу её на сердце. Миша повторяет жест. Я не верю в Бога. Не верю в его любовь к нам, но Миша... Ему нужна надежда. Он слишком маленький, ему необходима вера, что кто-то всегда ему поможет и спасёт. Потому что я не смог. Я кладу оставшиеся вещи и закрываю рюкзак. Надеваю его, беру Мишу за руку. Мама, похоже, ушла. И мы уйдём. Поднимаю Мишу на руки, он крепко обнимает меня, чтобы не упасть, и мы идём к лифту. Миша уже большой мальчик, почти пять лет, но сейчас я хочу дать ему чувство безопасности. Я рядом. Сейчас – я рядом. Смотрю в верхний угол, между потолком и стеной лифта. Если ты есть, Бог, прошу, дай мне сил защищать Мишу. Пожалуйста.