***
«Можешь пожалуйста приютить меня с Мишей на пару дней?». Я держу Мишу за руку и пишу Даяне. Сейчас девять часов, на улице около пяти градусов – довольно тепло для апреля. Я мог-бы пойти к Вадиму, при таком раскладе куда меньше проблем и вопросов, – Даяна, всё-таки, с матерью живёт, – но я просто не хочу. Мне не неудобно, у меня нет ощущения, что я доставляю хлопот, я просто не хочу. Он достаточно хороший партнёр; щедрый, готов защищать и заступиться за меня, всегда найдёт время на меня, если мне нужно, хоть в три часа ночи приедет. Но последнее время он словно обезумел, ревнует к каждому столбу, устраивает скандалы на пустом месте, готов избить каждого, кто не так посмотрит на меня. Это утомляет. Люди начали считать, что он зверь, над которым я имею контроль и даже злились на меня, что я не остановил его. Но единственное, чем я могу как-либо воздействовать на него – это расставание. Он не слушает меня, делает всё по-своему, да и несёт ответственность за свои поступки. Но это звучит не так, как есть на деле. Он просто запугивает своих жертв, которые перекладывают вину на меня. Эта абсолютная самоотверженность и отдача отталкивает. Я-бы не хотел подобной ответственности. «Ага, когда тебя ждать?». «Сейчас». Смотрю на Мишу, он поднимает голову и быстро-быстро моргает. Улыбаюсь ему. — Мы переночуем у моей подруги, а потом вернёмся, хорошо? — Миша кивает и улыбается мне. Я встревожен. Вот с Даяной будет неудобно. Мне нужно как-то гонять из Колпинского в Фрунзенский, – похоже, наконец смогу сесть на свою Кавасаки, – к тому-же, водить Мишу в детсад. Не знаю, как это всё скажется на нём. Может, стоило остаться... Нет. Тогда она-бы могла сделать что-нибудь и по-хуже. Пусть Миша сменит обстановку, расслабится.***
Я взял Мишу на руки ещё пару километров назад, поэтому и сейчас он крепко обнимает меня. Даяна открывает дверь. — Уснул, что ли? — она кивает на Мишу и открывает дверь шире. Миша оживляется, поворачивается и уверенно говорит «нет», — Заходите. Внутри я опускаю Мишу и развязываю ему ботинки. — Ты насколько? — кладу руку на голову Мише и он, улыбнувшись, забегает вглубь квартиры. Вспоминаю, как Даяна рассказывала, что её мама в командировке, осталось вроде пару дней до её приезда. — Видимо, на дня два, — Я снимаю пальто и вешаю его. Даяна хмурится, её руки скрещены на груди. Волосы сейчас собраны в хвост. Редко такое увидишь. — Эй, не обращай внимания на маму, — она кладёт руку мне на спину и мы идём на кухню, — Я твоя подруга и всегда помогу, а её можно и уболтать. Я говорил, что Даяна любит детей? Из-за этого она не матерится в их присутствии, особенно – в мишином. Миша, кстати, сейчас сидит в зале, кажется, Даяна заранее включила детский мультфильм. — Я знаю, — мягко улыбаюсь, благодарно молчу. Я знаю, что мы оба всегда придём друг другу на помощь, но в любом случае, она одна из немногих, кого я не хочу беспокоить. Я люблю её, она моя вторая самая сильная платоническая любовь. Она ставит передо мной кружку с чаем, на столе стоят сладости. — Миш, будешь чай? — ласково зовёт Даяна и выходит к нему. Не знаю, как он реагирует, потому что смотрю в свою чашку, попивая из неё. Тихо. Спокойно. Нежно и приятно. По-домашнему. Вот-бы этот момент длился вечно.***
«Дорогие ученики, в связи с распространением гриппа в школе, принято решение о дистанционном обучении. Не приходите в школу». Я просыпаюсь и вижу сообщение от классной руководительницы. Вот тебе и доброе утро, хорошо получилось. Сейчас где-то шесть утра, я проснулся пораньше, чтобы Мишу отвезти в садик. Иду умываться и по дороге прохожу мимо комнаты Даяны. Она просыпается. В ванной смотрю на свои волосы. С косичками придётся повременить. Собираю их в небрежный хвост и умываю лицо. Здесь нет запасной щётки, но у меня в любом случае есть жвачка. Иду на кухню, чтобы приготовить Мише омлетов – он их обожает, особенно со сметаной. Через полчаса – я потратил их на то, чтобы привести себя в порядок, одеться и все такое, ещё приготовил мишину одежду в садик, – на звук треска масла выходят и Миша, и Даяна. — Доброе утро, — бормочет Миша и садится за стол, кладёт на него руки и ложится на них, прикрывая глаза. Я киваю. — Твой кавасаки где? — Даяна протирает глаза, набирая воды, — если в Фрунзенском, я за Мишей пригляжу. Ты-же для этого встал? — Ага, — кладу последний омлет на тарелку и выключаю плиту, — можешь Мише их сложить надвое и внутри сметану намазать? Она кивает, выливая остатки воды. Я вытираю руки и иду в прихожую. — А где Юра? — тихо говорит Миша, кажется, разлепил-таки глазки. Даяна что-то ему объясняет, но я уже закрываю дверь. Бегу вниз, выхожу наружу. Время поджимает, мне нужно добежать из одного района до другого, к счастью, я справляюсь за двадцать минут. Открываю дверь гаража, она, что странно, открыта. Напрягаюсь, иду внутрь в тишине. Знаю, смена закончилась, вот он и пришёл. — Слышал, ты из дому сбежал, — щелчок зажигалки и её короткий свет осветляет лицо отца. Он сидит в кресле перед нашей машиной. Я молча иду к байку. Он молчит. Вижу, как он откидывает голову, распластавшись в кресле столь кинематографично, что даже неприятно. Звук липучки на перчатках разрезает тишину на пару с треском сигареты. — Сами разберёмся, — огрызаюсь я, хотя желал наоборот, прозвучать спокойнее, жёстче. Мои движения становятся резче. Он протягивает «М-м», прикрывая глаза. Я устанавливаю удерживающее устройство для Миши, проверяя, насколько крепко она держится, чувствуя пристальный взгляд отца. Вытаскиваю кавасаки из гаража и завожу, седлая.***
И вот я на дороге. Сейчас час пик, поэтому машин довольно много. Я проезжаю между джипом и бэхой. До Даяны осталось ещё два поворота. Взглядом цепляюсь за переулок и вспоминаю, что так даже короче – сворачиваю, но слишком резко и, кажется, кто-то меня обматерил. В переулке есть несколько людей, они курят. К счастью, здесь широко и они лишь испуганно вскрикивают, видимо, не успев ничего сказать. Я выхожу во двор Даяны, которая как раз звонит. — Ты приехал? — коротко отвечаю, после чего открывается входная дверь, — Мы в падике. Я подзываю Мишу и усаживаю его. Снова проверив безопасность, смотрю на него снизу вверх – я сейчас на корточках, – и мягко улыбаюсь. Я поправляю ему шапку, вставая. — Удачи, — говорит Даяна и Миша машет ей.***
Когда я подъезжаю к садику, Миша, весь радостный и слегка взволнованный, начинает рассказывать, как прошло его утро без меня. — Никому не говори, что мы ушли из дома, понял? — я поднимаю Мишу и опускаю его на землю. Снимаю шлем, а после и перчатки на липучках. Волосы ужасно потные. — А если спросят, почему меня ты привёз? — Открываю калитку и завожу его на участок. — Скажешь, что мама просто занята, — когда мы заходим внутрь, становится до жути жарко, чувствую, как кровь приливает к лицу. Оставив Мишу на воспитательницу, я возвращаюсь к байку. В любом случае старый гараж уже не наш, придётся вернуться в нынешний, поэтому я решаю сделать пару кругов по району. Музыка сменяется одна за другой, я не успеваю понять, что вообще играет сейчас, ибо голова пуста и заполнена мыслями одновременно. За два дня мама наверняка не успокоится до конца, будет лишь злиться. Нужно продержаться как минимум дней десять. Она пройдёт все стадии, придя в итоге к беспокойству и временной любви. Вот тогда и вернёмся. Надо ещё подработку найти, чтобы снять квартиру на почти две недели. Хотя, если не успеем, она может даже поднять тему детдома. Возможно, будет беситься ещё неделю – тогда уже полмесяца. Чёрт. Я не заметил, что кружил уже полтора часа. Надо передохнуть. Поворачиваю и еду, неспеша, к дому. Отца в гараже нет и, думаю, пока посижу тут. Сижу около минуты, но понимаю, что становится чертовски скучно. Снимаю шлем и запускаю руку в волосы, чтобы откинуть чёлку назад и чувствую, что я чертовски потный. Бак уже почти пустой, а ехать куда-то – впадлу. Ладно. В любом случае, придётся идти...***
Куда идти? Нахуй? Вот пришёл на место, только не особо мне тут рады. Удар прилетает справа. Я едва успеваю – фантомная боль горит в щеке. Сгруппировываюсь, решая, что против этого верзилы лучшая тактика – защита. Мы ходим по кругу, смотря друг на друга. Он вновь набрасывается, целится в нос, я уклоняюсь, но в этом-то моя ошибка. Сразу после этого прилетает в живот. Я падаю и сворачиваюсь калачиком, пока этот мудак пинает меня по спине. После этого он, чертыхаясь и пыхтя что-то о Колпинском, утопал. Я ещё какое-то время полежал свёрнутым в клубок, а потом расслабился и лежал на боку. Ноги и руки болели нещадно, в голове пульсировала боль. Чувствую, на спине тысячи синяков останется. До Даяны слишком далеко, ещё и телефон, вроде как, у неё оставил. Я отхватил апперкот, к тому-же каким-то образом прокусил губу – выплёвываю её на асфальт, рядом с мусоркой. Хромая и держась рукой за другую, выхожу из подворотни, в которую меня загнал тот двухметровый качок. Оглядываюсь, нет-ли того мудилы и плетусь к дому. Куда ещё идти? Не потяну. Удивительно, насколько может разным быть к тебе отношение в зависимости от того, где ты жил. Если-бы я переехал не из Колпинского, а, допустим, из Кировского, отношение было-бы лучше? Возможно, да. Хмыкаю и хмурюсь от ударившей в челюсть – и выше, – боли. Я иду около пятнадцати минут и, уже видя свою этажку, замечаю балконного парнишу с друзьями. Он выглядит удивлённым, обомлев, слушая крашенного друга. Когда я уже в трёх-четырёх метрах от них, он смотрит на меня и выглядит взволнованным, виноватым. Даже выпрямился как-то. Я задаю вопрос мимикой, замедляясь, но не останавливаюсь. Его друг оборачивается и его челюсть чуть-ли не на тротуар падает. Его глаза бегают то ко мне, то к балконному парню. — Что? — не выдерживаю я и легко бросаю. Блондинчик сжимает губы, выглядит неуверенным. — Тебя... Мой друг, — услышав фразу «краткость сестра таланта», он явно посчитал, что они сиамские близнецы. Я усмехаюсь. — Ну да, — говорю я и двигаюсь дальше, но он хватает меня за запястье и я издаю звук, похожий на шипение. Он резко отстраняет руку. Я свою прижимаю к себе, хмуро смотря на него, — да, отпиздил меня твой дружок, и что? — Он тебя из-за меня так, — он кивает на мою руку, — я хотел извиниться за него. — Ага, теперь доволен? Я могу идти и знать, что ты не схватишь меня за больное? — язвлю я и скалюсь, он хмурится моей улыбке. — Я могу тебе чем-нибудь помочь? Загладить вину, — чёрт, он похож на человека, которого хоть на горящие иглы ставь, не извинится, но при этом выглядит обеспокоенным, поглядывая на мою этажку. Ох, в тот вечер окна что, открыты были? Блядство. Не хватало ещё жалости какого-то стрёмного чувака, который пялился на нас с Мишей. Хотя... Это отличная возможность. Немного подумав, я смотрю на него, который, замерев, ждёт. Глаза выдают его неуверенность и сомнения насчёт своего предложения. Его друг во время нашей удто в статую превратился. — Да, — он оживляется, — приюти меня и моего младшего брата. Я улыбаюсь, думая, что он откажется от своих слов, решив, что извинений будет, всё-таки, достаточно. Он задумался. Кивнул себе, словно соглашаясь с чем-то своим. — Хорошо. — Чего?! — от голоса его друга я вздрогнул, мы оба – я и, видимо, мой сожитель, – посмотрели на крашенного. — Ты че, серьёзно? — говорю я, уголки рта нервно поднялись вверх. Я отступаю на шаг, почти падаю, но удерживаюсь. — Да, — он кивает, — я... слышал вас вчера. — Да вся улица слышала! — почти кричит его друг, но тут-же понижает голос, — мы курили за углом, когда вы ушли, твоя мать ещё часа два орала и материла вас! — А-а-а, — протягиваю я, совсем не удивлённый, — да, похоже на неё. Я смотрю на балконника, слегка прищуриваюсь, выжидая. — Ты меня щас жалеешь? — вскидываю бровь и, не дав заговорить, продолжаю, пожимая плечами, — в любом случае, мне нужна крыша над головой. — Можешь хоть сейчас зайти, — говорит он и вскакивает со скамейки, — я помогу обработать. Его друга жизнь явно к такому не готовила. Балконник, неуверенно, помогает мне идти, а я смотрю на крашенного и машу, улыбаясь.***
Кто-бы мог подумать; я приглашаю парня Вадима к себе, при чём не на чай, а пожить на чёрт знает сколько времени! Но всё равно уже поздно... Он уже сидит у меня на кухне, весь избитый, грязный и чертовски непроницаемый. Я чувствую себя неловко. Господи, Саня, попадись мне на глаза хоть раз и я... — Уютненько тут у тебя, — говорит он, когда я открываю аптечку. Сидит. А я стою. Это какой-то сюр. Может не поздно выгнать? — Да, — говорю я, пытаясь как-то улучшить обстановку, — м-м, а где твой младший брат? — В садике. И мы опять молчим. Я думаю, как наладить контакт со своим новым сожителем. И как маме объяснять? Вот я идиот. Я ведь так себя не веду. Какого хуя? Надо было промолчать. Но если-бы я узнал о том, что Саша его отпиздил чуть позже, я-бы сейчас не тратил на Исаковского лекарства. Чёртов Саша. — И сколько ему? Пять? — я обрабатываю перекисью его руку, осторожно поглядывая на него. Он хмурится, закусывая губу, на которой засохла кровь. Вот придурок. Заклеиваю ему руку пластырем. — Ага, — шипит он и я, взяв другой ватный тампон, тянусь к его лицу. — Можно? — после кивка я начинаю осторожно убирать кровь рядом. Ну и нахуя я Саше только рассказал, что он парень Вадима? Теперь я обязан приглядеть за ним. Сам себе хлопот создаю... К слову, мне интересно узнать, правда-ли это всё. Будет глупо, если его избили просто так, — Слушай... Я молчу, собираясь с мыслями. Он выжидающе смотрит на меня. — А правда, что вы с Вадимом, ну, — я пытаюсь подобрать слова, — вместе? Он молчит. Блять. Ложь, получается, просто слухи? Но нет, он заторможенно кивает. Одной виной меньше, почти за дело отпизжен. И что дальше говорить? Может, ещё не поздно?... — Я, если что, пошутил, — говорит Юра. Я продолжаю обматывать ему вторую руку, не сильно реагируя, но на следующие слова я едва сдерживаю облегчённый выдох, — про пожить. Спасибо, что помог, больше не свидимся. — Уверен? — он кивает, а я мысленно ликую, но вида не подаю. Глубоко вдыхаю, — Хорошо. Давай я дам свой номер на всякий случай. — Было-бы неплохо найти тут друзей, спасибо, — говорит он, кладя локоть на стол. Мой взгляд скользит за этим движением, смотрю в его глаза. Я идиот. Но хотя-бы заглажу вину, не таким радикальным образом, который предложил он. Буду с ним общаться, все привыкнут, и таким, надеюсь, его больше не увижу, — Телефон забыл, так что дам тебе номерок я. Он будто хочет договорить, но осекается, лишь хитро улыбаясь. Я отдаю мобильник, он быстро набирает цифры и возвращает его мне. Я завис, смотря в экран. Он встаёт из-за стола, идёт к прихожей, не оборачивается даже, лишь коротко бросает «Не провожай». Я очнулся от... прострации, или как там это называют? Вскакиваю. — Стой! — Слышу, как он надевает кеды и бегом к нему, — Я твои ноги ведь не обработал, ты хромал-же. — Не надо, — говорит он и встаёт с тумбочки, тут-же пошатнувшись. Ага, не надо, конечно. Он молча стоит. А я не могу сдержать победной ухмылки. Он обратно падает на неё, — Только быстро. Киваю и протягиваю ему руку, помогая дойти до кухни. Усаживаю, а сам опускаюсь на колени. Я закатываю ему штаны, видя на синяки и кровь. — Может, позвонишь кому-то из друзей? Ну, или с кем ты живешь? — втираю мазь ему в голень. Взгляд скользит вниз, к носкам. Прикольные, с котами. Слышу тихий смешок. — Дашь телефон? — киваю на стол, закрывая баночку. Тянусь к аптечке, за перекисью, пока он набирает. Сейчас где-то одиннадцать часов, на улице тихо и тишину разрывают лишь протяжные гудки, — Привет. Это я, Юра, да. Я останусь у одного парня из Фрунзенского, если что приходи. Ноги побиты, сам не смогу. На словах «не смогу» он шипит и ахает, жмурясь. Я чувствую себя слегка виноватым, всё-же, надо будет Саше сказать, что это слухи были. Что у него, между прочим, девушка есть, а мы зря на него наговаривали, мол, из-за волос. Юра кладёт трубку. — Она сейчас придёт потусить, познакомиться, ты не против? Я скину ей адрес, — говорит он, морщась, пока исчезала белая пенка перекиси. Я взял пластырь и наклеил его, после чего встаю, убраться надо. И, желательно, накормить эту спичку. Соглашаюсь, раздаётся щелчок, это аптечка закрылась. — Чай будешь? — Да.***
— Йоу, — салютует Даяна, снимая кроссовки. Она видит меня из прихожей, я повторяю жест. Илья сидит рядом со мной, — я принесла уно. — Класс, — я слегка улыбаюсь, после чего смотрю на Илью, – так зовут того балконника, – вижу, что ему явно некомфортно. — Я раздам, — Илья встаёт с дивана, взяв из рук Даяны колоду, пока она усаживается на полу. Она не уложила волосы, поэтому они чёрными волнами струятся по плечам. Я сползаю с дивана. Илья быстро перемешивает карты и бросает по семь. Я беру свои, рассматривая их. Неплохо, две +4 и одна на любой цвет, остальные простые. — Я Илья, кстати, — говорит он, взяв свои карты. — Даяна. — Начнёшь? — он смотрит на неё, после чего она бросает три семёрки. Сильно. Даяна ухмыляется, словно уже победила, а Илья скалится, как гладиатор, добавляя мне карт. Я дарю Даяне восемь и она тут-же хмурится, шикая на меня. Мы с Ильёй смеёмся. Я заметил у него щербинку. Мы проиграли где-то три часа. За десять раундов Даяна победила дважды, я – пять раз, а Илья три раза. Он сурово молчал, когда проигрывал и злорадно смеялся каждую победу, с каждым часом всё сильнее расслябляясь. На самом деле, в первую игру было дико некомфортно всем. Даяна разговаривала больше обычного, а я – молчал. За эти три часа я понял, что Илья обожает быть первым; популярнее, лучше, сильнее, умнее. В общем, быть победителем. Он тяжело переносит проигрыш, иногда он даже огрызался. Он похож на ребёнка, хотя, вспоминая Мишу, который реагирует куда спокойнее, Илью даже жаль. Речь зашла об автомобилях и мотоциклах, – Даяна собирается стать механиком, поэтому третьей лишней она не была, – уно ушло на второй план. — К слову, у Юры мотоцикл есть, — вспомнила Даяна, когда подала мне подушку. Она переместилась на диван по окончании игры. — Серьёзно? Какой? — Илья перевел взгляд на меня. Его глаза сейчас почти сияют, несмотря на то, что они карие. Я снимаю резинку, распуская волосы. — Kawasaki Z, — Илья протягивает «воу». Где-то два часа назад он переоделся в футболку, дав и мне, на замену грязной водолазке. Я смотрю в окно, через пару часов надо будет сходить за Мишей. Замечаю, что Илья как-то зажался, снова нахмурился. — Я сейчас коплю на Yamaha, — он выдавливает улыбку, что выглядит почти естественно. Даяна, кажется, не чувствует этого и продолжает разговор. — И какую? — она улыбается, а я смотрю на Илью.***
Тётя со стороны отца, узнав об этой ситуации с мамой, вызвалась приглядеть за Мишей. Она хороший человек, родители часто оставляли меня с ней, когда уезжали по делам, поэтому я доверял ей. Теперь я могу не беспокоиться о Мише – тётя великолепно отвлекала детей от проблем. Мы проводили Даяну до такси и я остался на вечер. Я написал Вадиму, что мы расстаёмся и теперь, сидя на балконе кухни, мы – с Ильёй, – наблюдали сцену того, как он стоял под моим окном с колонкой с песней «Baby» от ЛСП. Один он смотрелся-бы смешно, но он пришёл с пацанами и мы едва сдерживали смех, чтобы он не понял, что тот, кому он поёт, стоит прямо сзади него. — Никогда-бы не подумал, что человек, который является грозой района, придёт петь под чьё-то окно, — мы постелили плед и положили подушки, чтобы было тепло и, прячась за оградой, тихо смеялись. — Однажды он привёз мне роз, когда мы поссорились, — Илья едва сдержался, чтобы не заржать в голос, но я и сам не лучше, — я его первый парень... — И он посчитал тебя девушкой... — Илья задыхался в смехе, который активно заглушал. — Тихо, стой, остановись, — я хлопаю Илью по плечу и он пытается успокоиться, — посмотри. Мы вглядываемся в окно, из него выглядывает... Мой отец. О боже. Он стоит, скрестив ноги, он опёрся локтями о подоконник и, молча, курит, сбрасывая пепел на улицу. Он в майке-алкоголичке. Это слишком комично... Илья не смог и его смех разрывает эту комедию. Вадим с пацанами оборачиваются к этажке Ильи, высматривая нас. Я – при чём очень героично, – показываюсь. Я знаю, что отец не сдаст меня матери, потому что ему абсолютно плевать на эту ситуацию. Он машет мне рукой с сигаретой. Я улыбаюсь ему, но это больше похоже на ухмылку. — Юра! — кричит Вадим, — Почему ты не отвечаешь на звонки? — Не знаю, что за Юра, но мне его жаль! — кричит кто-то с этого этажа. К ней подключаются и другие: — Юра, заткни этого мудака, мне завтра в университет к восьми! — Юра, блять! — я понял, о чём этот мужик, поэтому сгибаюсь в три погибели со смеху. Я сейчас скорячусь, серьёзно, ха-ха. Илью уже разносит. — Юра, передай своему поклоннику: иди нахуй домой! — Не материтесь, дети слышат! — Идите нахуй! — раздаётся детский голос. — Машенька, ты что! — Я сейчас на атомы распадусь! — кричит какая-то девушка, её подруга снимает всё это. — Чел, это, — какому-то парню мешает смех, его, я так думаю, девушка, тоже записывает, — физически невозможно! — Душнила! — Чел, это физически невозможно! — передразнивает подруга той девушки, распавшейся на атомы. — Блять! — это кричит один из друзей Вадима, показывая мне средний палец, пока они убегают. Весь двор смеётся. Илья схватился за живот, его хохот смешит меня, а мой смех уже его, и так по кругу. Я смотрю в своё окно, отец улыбается и смеётся, но я его не слышу – он далеко, да и чужие голоса заглушают. Он закрывает окно.