***
С того момента прошло полмесяца или чуть больше. Вадим продолжал написывать мне с левых аккаунтов и разных номеров. Сколько-бы я его не блокировал, он покупал новые симки и создавал фейки. Мой телефон стал... Загруженным. В вкладке уведомлений, раньше, практически все функции были выключены, а теперь наоборот. Я постоянно хожу с отрубленным звуком, режимом «не беспокоить» и перестал брать звонки с незнакомых номеров, записал всех в контакты, чтобы не вздрагивать при виде набора цифр вместо имён. Во мне засел страх. Я начал гулять в одном наушнике, избегая безлюдных мест, хотя раньше просто обожал их. Вслушивался в шаги идущих сзади. Я начал тренироваться бегать дольше и быстрее, улучшая выносливость. Боялся я не Вадима, все его сообщения были безобидны, хоть и полны манипуляций. Вроде; «я так тебя люблю, трачу на тебя силы, а ты...», «я столько для тебя сделал и чем ты ответил?». Он просил меня вернуться к нему. Присылал подарки. Я не понимал его одержимости мной. Повторюсь, боялся я не Вадима, а его дружков – жестоких, тупых и животных. Вадим, когда «мстил» за меня, – людям, пакостившим мне, подкатывавшим и всем-всем прочим, кто не имел абсолютной безучастности к моей личности, – всегда приводил меня посмотреть. Его стадо верных псов – я их так и называл про себя, псами, – избивало людей, которые, как он думал, мне враги. Он смеялся и издевался, сам не прикасаясь к ним, лишь стоя рядом со мной. А я стоял, молчал и смотрел. Я застывал, словно статуя на Красной площади, вселяющая в других желание сражаться, а сама лишь стоит и не двигается. Я боялся, что на месте глупого парнишки окажусь я. Буду избит ими, а Вадим направит их на меня. Пацаны били резко, жестоко и, казалось, на поражение. Из-за меня один человек чуть не стал инвалидом. Это вызвало во мне эмоциональную встряску и я стал говорить Вадиму, что мне не нравятся эти потасовки – они стали проводиться заметно реже. Я переводил тему, заговаривал ему зубы и люди успевали убежать, уйти целыми. Но это единственное, что я мог. Отвлечь и всё – если он был на пике, то без крови никуда не уйдёт. Когда мы познакомились, – это произошло по его инициативе, – Вадим первое время казался мне хорошим. Но когда он признался мне, а я отказался, он стал добиваться меня. Дарил подарки, отвозил в рестораны, поддерживал тактильный контакт всё время, закидывая руку мне на плечо. В этом жесте достаточно много смыслов, чтобы никто ничего не заподозрил, но этого-бы не произошло всё равно – Вадим придумал историю про то, как я его спас и теперь он обязан мне жизнью по гроб. Все его псы безмозглые ублюдки, не ищущие причинно-следственных связей. Дай им кажущуюся логичной причину и они улыбнутся, войдя в положение и вопросов не будет. Вся его кровавая романтика ввергала меня в ужас. После его признания, когда он ещё не успел начать своих «ухаживаний», меня избили. В следующий вечер он пришёл ко мне домой, – когда я собирался за Мишей в садик, – весь в крови и с нежной улыбкой. Я отшатнулся от него и ему это не понравилось. Больше он не дрался сам – лишь наблюдал со мной. Когда он узнал про Мишу, покупал подарки и ему; игрушки, сладости, канцелярия, даже одежда. Он радостно хлопал, а маму это напрягло. Она прямо сказала, что ей противен Вадим и лучше мне перестать с ним общаться. Кажется, я первый и последний раз в своей жизни был честен с матерью – рассказал всё как на духу, и про его «любовь мясника», и про свои чувства на этот счёт, страхи. Она впервые не стала кричать и ссориться, а лишь молча выслушала и сказала, чтобы я был осторожен. Вадим обеспечен – это очевидно, и то, что полицию он подкупал, я знал. Я кивнул. Я согласился вступить в отношения, когда под прицел попала Даяна. Он был в бешенстве, я впервые видел такой сильный приступ ревности. Я просто выкрикнул, что хочу встречаться и выражение его лица мгновенно поменялось; он стал ластиться как кот, напряжение стихло. А у меня внутри всё скрутилось и задрожало. Я чувствовал, как петля завязывается вокруг моей шеи. Мама не поднимала тему моих отношений с Вадимом, но часто бросала взгляды на его подарки. Я думал, что всё изменится, ибо имел привязанность. Первый секс произошёл тогда, когда я поссорился и с отцом, и с матерью. Уже не помню, из-за чего, но одно знаю наверняка – пелена ярости застилала мне глаза и сознание. Я пришёл к единственному человеку, которому доверял – с Даяной я тогда лишь начинал дружить, – в новом городе. Я был зол и Вадим принял меня. Это был самый дикий трах в моей жизни. Воспоминания развеялись, когда я встал, чтобы налить себе ещё кофе. Я часто замечаю его у своего дома. Отступая в другую сторону, чтобы с тётей и Мишей ничего не случилось, навещать их я не ходил, но всё объяснил. Нашёл квартирку по-дешевле и пашу на двух подработках. Все эти недели жил в тревоге, ожидая, из какого угла выйдут его псы, если ему надоест всё это и я останусь с ожогами от сигарет и зажигалок. Возможно, я стал параноиком в той или иной степени. Мне нужен был отдых. Я познакомился с друзьями Ильи; того друга со скамейки зовут Костей, лёгкий на подъём парень, улыбчивый и дружелюбный, быстрый и эмоциональный; Рома – спокойный, миловидный парень, он довольно вежливый и кажется робким. Он из того типа людей, на которых смотришь и вспоминаешь слово «бабушка» с приятным оттенком. Да и сам он весь ходит в одежде тёплых тонов. Ещё есть Артур, он тоже парень не особо конфликтный, но ему больше подходит эпитет «безразличный». Он любопытный и, кажется, местный информатор. Он знает всё про всех. С ними пару раз тусовался белобрысый, Филипп вроде. Он улыбчивый, но я-бы отнёс его к типу тех самых тихонь с чехлом гитары. Я гулял с ними, чувствуя хоть какую-то защищённость. Мы гуляли у набережной чаще, чем в других местах. Узнал, что Илья и Костя катаются на скейтбордах и у них неплохо получается. Илья дал мне попробовать, но я упал. К счастью, Костя был мне подстраховкой. Моментами я даже забывался, но когда вспоминал, хмурился и прятал руки в карманы зипки, теребя пачку сигарет. Я отпил из кружки. На улице уже было тепло – вся грязь высохла и многие дети гуляли в одних футболках. К слову о футболках, когда я был в гостях у Ромы, – меня позвали Костя и Илья, – честно, случайно пролил на себя манговый сок, одетый в белую футболку. Чтобы родители Ромы не застали меня раздетым, – а они точно застали-бы, ибо стиралка за минуту всё не постирает, и футболка не высохнет к их приходу, — мы отмывали её, а после сушили феном и меня посадили под солнце. Костя, "как эксперт", хотел мне помочь, но в итоге мы сломали кран и я был весь мокрый. Успокаивало одно – мокрые были все, находящиеся в ванной. Мы все вместе ждали сантехника и, из совести, скинулись на оплату. Извинились перед родителями. Усмехнувшись воспоминаниям, я взял телефон из кармана, пробегаясь глазами по сообщению: «Через час зайду, ок?». Я сжал телефон в руках, падая на кровать в практически пустой комнате. Я был рад, что Илья придёт, ведь с ним классно. Пока он не вышел из сети, я быстро написал: «Хочешь прокатиться на мотике?». Ответ был положительным, поэтому я снова встал, чтобы переодеться. Подошёл к рюкзаку, вывалив из неё на кровать всю одежду. Я думал над образом, хотя обычно не заморачивался: что со мной? В голове опустело, как бывает, когда шквал мыслей собирается навалить на тебя с такой силой, что становится понятно: то затишье перед бурей это тот момент, когда враг собирается с силами и готовится. Цунами почти охватило меня, почти коснулось, но я вспомнил, что нельзя отвлекаться на раздумья, ведь это всегда надолго, а мне сейчас надо спешить. Илья всё время заносит что-нибудь поесть, то конфет, то фруктов. Ни разу не приносил апельсинов и вишни, говорит, не любит. Я засмеялся и купил себе вишнёвый парфюм. Вообще, я пользовался им и раньше, Илья стал лишь поводом. Вернувшись в настоящее, я решил, что, всё-же, не стану заморачиваться. Четыре часа субботы, солнце начинает катиться вниз. Вчера я устроил себе заезд по малолюдной дороге, да и проснулся достаточно поздно – часа три назад. В общем, я ужасно потный. Я подумал, что успею, поэтому, захватив с собой полотенце и бельё, заскочил в душ. Минут через двадцать уже вышел, ощущая себя свежо и хорошо. Разлёгся на кровати, включая телефон. За день, кроме Ильи, никто не написал, разве что Даяна скинула пару тиктоков. Я ответил на все, после чего прозвенел домофон. Я глянул на время: 16:58. Какой педантичный. В руках у Ильи был пакет с клубникой и яблочный сок. Я упоминал, что терпеть не могу яблочный сок? Ну, ему уж точно. Нам нравилось в мелочах выбешивать друг друга, в этом даже не было смысла или причин, но приносило странное удовольствие. Я закатил глаза и взял пакет у ухмыляющегося Ильи. Он был одет легко, в спортивные штаны и худак. — Эй, — Илья, удобно устроившись за столом, посмотрел на меня. Я был у плиты, ставил чайник, — Давай после чая сразу на трассу? — Работать? — Илья коротко хихикнул, положив локти на стол, как прилежный школьник. Конечно, он знал, что нет, я ведь писал, но я всё равно шутливо нахмурился, поставив перед ним кружку. Он отвёл от меня взгляд и смотрел в кружку, и хотя в ней ничего не было, он помешивал воздух внутри ложкой. Задумчивым Илья, в отличие от меня, не был. По крайней мере, я за ним такого не замечал. Я сел напротив него, взяв одну клубнику. — Мама ещё не говорила ничего? — я замер, всего на мгновение, но этого хватило, чтобы Илья, судя по глазам, пожалел о сказанном. Да, прошло уже около двадцати дней, больше обычного, но я всё ещё не слышал от неё никаких вестей. Я сбегал и раньше, но без Миши. Обычно наши ссоры с матерью его не касались. Я покачал головой. Илья впервые спросил об этом: да и это, наверное, наш первый такой личный разговор. Не думаю, что я обязан отвечать развёрнуто, поэтому я сменил тему. — Давай поскорее съедим клубнику и поедем куда-нибудь... — я дежурно улыбнулся, отпив чай. Илья кивнул, натянув такую-же улыбку, но получалось у него гораздо хуже. — Давай на рапсовое поле? — он закинул клубнику в рот и встал, взяв пакет с собой под моё негодование(«Э, куда!»), — оставим на дорожку. Я вздохнул и встал вслед за ним. Он быстро надел кроссовки и вышел в подъезд, пока я шнуровал свои кеды. Выбежал за ним, крепко держа ключи от своей Z в кармане. Её, кстати, добрая бабушка-соседка разрешила оставить у себя в гараже. Она как раз сейчас спускалась и я, поздоровавшись, помог ей с пакетом, она, похоже, на дачу уезжала. А Илья, тем временем, стоял поодаль, давно ждя на улице. — Кто это? — он кивнул на уезжающее такси. — Да так, — я махнул рукой, открывая гараж. Он был близко. Наконец поддавшийся замок открыл мне вид на мой мотоцикл.***
Я хоть и видел пару раз её, однажды Юра подбросил меня до поликлиники, но всё-же моё сердце каждый раз, при виде неё, замирало. И снова оно ухнуло: я сглотнул. — У меня только детский шлем есть, ок? — Юра надевал перчатки, а после шлем. Он был в шортах, поэтому выглядел нелепо. Я, сдерживая смешок, кивнул, — чтобы скучно не было, включим что-нибудь? — Я колонку дома забыл, возьмём? — Юра задумался, выходя с мотоциклом из гаража. — Похуй, давай без неё, — он запрыгнул на Z, а я следом. Я обнял его по-крепче и мы тронулись с места. Я почти ахнул, почувствовав это ощущение свободы и риска. Ветер был не так силён, но стало прохладно, ибо он объял всего меня, пробираясь под худи. Перед нами, через пару минут, была пробка, но мы успешно объезжали другие машины. Ветер бил по ушам и я почти ничего не слышал, а слышал-ли меня Исаковский – я привык звать его по фамилии, – меня не волновало, да и я просто смеялся от приятного ощущения, даже не понимая какого. Мотоциклы вызывали во мне восхищение, да и довольно давно мечтаю купить собственный. С недавних пор стал копить. Через десять минут дороги стали постепенно опустошаться, а мы – набирать скорость. Вот тогда адреналин ударил в голову. Я буквально сжал Исаковского в руках, ветер совершенно точно растрепал мои волосы, стало даже холодно, а в глаза бил ветер. Я спрятал голову в его затылок. Было очень неудобно: моя спина точно затечёт. Я терпел около пяти минут, но больше не смог. — Боже, блять, Исаковский! Не несись! — кричал я сквозь ветер и почувствовал, как он смеётся. Он действительно снизил скорость, но не совсем из-за меня: мы просто прибыли на место назначения. Я соскочил с мотоцикла, когда он остановился, и стал разминать конечности и спину. Юра мерзотненько хихикал, скидывая шлем. Он посмотрел на рапсовое поле и замолчал. Да что скрывать? Мы оба замерли в созерцании этой красоты: мягкий ветер колыхал цветки, почти золотые под солнцем, уходящим по-немногу за горизонт, ещё не красиво и ужасно слепяще. Юра двинулся к ним, зашёл в поле, рукой проводя по цветам. Влажные волосы блестели, а из-за рапсов, казалось, отдавали рыжим. Подул лёгкий ветер, развевая юрины волосы по его лицу. Я рассмеялся, а он, хмуро поправляя волосы, цыкнул. — Ну, — требовательно начал Исаковский, уперев руки в бока, но ненадолго: ветер снова стал измываться над ним и ему пришлось придерживать чёлку. — включай что-нибудь. Ветер сбил мои волосы, я знал, – скорее чувствовал, но уверенность была слишком большая для простой интуиции, – знал, что выгляжу взъерошено, но, что странно, меня это совсем не волновало. Мои губы растянулись в улыбке, а руки я спрятал в карманы, держа их прямо-прямо. — А давай ты? — хотелось смеяться. Почему-то настроение такое, знаете, смешливое. Если-бы Юра тогда рассказал мне какую-нибудь самую трагичную историю в мире, я-бы всё равно смеялся. Но мне не хотелось, чтобы он видел это настроение: почему? Не стану думать. Юра пожал плечами и вытащил телефон. Через пару мгновений заиграла музыка.# Она была похожа на восточную и неудержимо хотелось под неё танцевать. Танцовщицы, да! Китайские танцовщицы с красными лентами у их ног. Точнее, на их ногах, словно кандалы рабов. Но танцовщицы рабыни совсем другого толка – они в плену у искусства. Я любил искусство, но вряд ли пытался вникнуть и интересоваться. Книг не читал, картины рассматривал от силы секунд 10, а музыку я не разбираю. Я просто чувствую силу этого творчества. Не помню, кто так говорил, но «искусство в мгновении», верно? — Никто так не говорил, — смеялся Юра, плавно и, словно в замедленной съёмке, танцуя. Я просто стоял рассматривая рапсы и Исаковского. Он-бы был похож на танцовщиц, если-бы двигался быстрее, но выглядел он всё равно красиво. Эстетично. Он сказал мне, что я хмурюсь и я так удивился этому. Но я и правда хмурился. Навязчивая мысль вновь всплыла в голове и я решил сменить тему. — А что за песня, кстати? — «Маяк» Сплина, — Юра прикрыл глаза, вновь медленно кружась и раскрытой ладонью касаясь цветков. Песня действительно была красивой, хоть я и не особо фанат русского рока. Я повёл плечом. — Красивая, — коротко вынес вердикт я. — Я уже понял, — с усмешкой сказал он, что мне не понравилось. Я посмотрел в сторону: золотой закат, делающий поле ещё более сияющим, а Исаковского – рыжим, — ты сейчас словно светишься. Я нахмурился. Не понял о чём он. Дошло уже тогда, когда включил свою музыку.## — Неплохо, — сказал Исаковский и хмыкнул. Его глаза заблестели ехидством, но я, дурак, заметил не сразу, а уже тогда, когда он начал щекотать меня. Я сначала испугался, врезав ему локтем, но он чудесным образом подскользнулся, повалив меня за собой. Щекотка – уже бой, – продолжилась уже в горизонтальном положении. Мы хохотали по очереди, дёргая конечностями, а после рассмеялись в унисон. Я устал и просто свалился рядом. Мы тяжело дышали и улыбались. — Придурок, — выдохнул я, повернув голову к нему, смотрящему в небо. Он посмотрел на меня на мгновение и вернулся к облакам. У него красивая улыбка. — Смотри, — он указал рукой в какое-то облако, похожее на очень уродливого лепрекона, — это ты. Я, разумеется, оскорбился: «Я? Да иди ты нахуй». Стал смотреть в небо в упор, ища самое уродливое выражение лица, которое смог-бы найти. — А вон то, — я дождался, пока Юра не посмотрит в нужном направлении, — вот тот зевака это ты. Исаковский промолчал. Он разглядывал указанное мной облако и, хотя уголки губ были опущены, выглядел он радостным. По глазам видел. Мне это очень не понравилось. Как так? Если-бы я только знал, что он в том облаке видел не лепрекона. Юра повернулся ко мне и, вернув себе привычное надменное выражение, прошептал: – как скажешь, сударь. Я вновь стал щекотать его. Он вскочил и побежал изо всех сил. Я взял наши телефоны – он, придурок, свой выронил, – и ринулся за ним. Мы смеялись и догоняли друг друга по полю где-то полчаса, но по ощущениям это была вечность. Исаковский выбежал из поля и мы, кажется, вышли с другой стороны. Подумать только, перебежали целую поляну! Возвращаясь к мотоциклу, мы проболтали ещё около часа.***
Попрощавшись с Ильёй, я поплёлся к дому. Повалившись на кровать, стал проверять новые сообщения. Я невероятно удивился: писала мама. «Возвращайтесь. Я купила вам новой одежды». Я обрадовался, что наконец-то можно снова видеть брата чаще. Я написал тёте: «я заберу Мишу завтра. простите за неудобства». Посмотрев на едва начинающую быть похожей на обжитую квартиру, я решил, что соберусь потом. А сейчас отпраздную с Даяной. Она пришла через полтора часа, накрашенная, с собранными в пучок волосами, а в руках держала два пакета, в одном попить, а в другом всё для ночёвки. Я, к слову, успел приготовить печёную картошку. Пока я раскладывал её по тарелкам, а Даяна открывала пиво, в дверь позвонили. Я напрягся, встретился взглядами с Даяной, но она и сама была в недоумении, тихо спрашивая, кого ещё я пригласил. Она знала, что меня сталкерит Вадим, поэтому я взял нож, а она – ножницы. Другого оружия у нас попросту не было. Мы, на цыпочках, подошли к двери. — Кто там? — мы затихли, взяв свои орудия самообороны по-крепче. — Какую рифму сказать-то теперь? Хуй в пальто не получится ведь, ну Юр! Такой прикол запорол, — я вздохнул с облегчением и открыл дверь чуть ли не нараспашку. Это был мой двоюродный брат, сын той самой тёти, с Мишей. Увидев последнего, я нахмурился на брата, – к слову, зовут его Кириллом. Низкий рыжик с карими глазами, хотя он упорно твердил, что они у него зелёные на солнце, – намекая ему вспомнить о правиле мата с детьми. Он явно не понял, лишь миленько улыбаясь мне. — Не матерись при нём, — сказал я, затянув его внутрь, а Мише улыбнулся, аккуратно взяв его за руку, — хорошо у тёти было? — Да! Она мне так много конфет давала, и, как его, чай с сахаром, — улыбался Миша, снимая кроссовки. Даяна стояла в дверном проёме кухни, глухо стуча банками. Я поджал губы, уперев руки в бока. Что теперь с ним делать-то? Тёте он так надоел, что ли? Я повернулся к Кириллу, — а чё тёть Надя так быстро его вернула? Совсем вас довёл что ли? — Ты что! — возмутился Кир, вешая ветровку, — Миха-ж милейший ребёнок! Мама сказала привести его к тебе, проведать, говорит, чувствует её сердце, что плохо тебе. — Не в то русло думала, мать возвращаться говорит, — говорю я, пока Миша стоит истуканом, не зная, куда деваться и я веду его в свою комнату. До этого сказав Даяне без меня не пить. — Ах... Э, я очень рад! — Кир потопал за нами. Забыл упомянуть: ему лет четырнадцать, вроде. Парень не глупый, сразу заметил алкашку, но не пьёт, к счастью. — Миш, вот телефон, ты тут посиди, хорошо? Я с Даяной обсужу кое-какие дела, Кир со мной будет, ага? — тут уже поворачиваюсь к Кириллу, а когда тот кивает, снова обращаюсь к брату, — если кушать захочешь, приходи, не стесняйся, понял? Миша очень тихий мальчик в присутствии кого-то чужого для него. В этом случае это Даяна. Когда Миша согласился, я поцеловал его в лоб, поправил его волосы и встал. — Ему лить? — говорит Даяна, кивая на Кира. Он качает головой.### — Я просто так посижу, — он садится подальше от неё, как-бы прячась за мной. Кир тоже парень стеснительный. Будь Миша его братом, то было-бы понятно в кого они оба такие. У нас-же ни отец, ни мать стыда словно не знали. Я сую ему – Киру, – картошку, а сам к подруге подсаживаюсь, открывая банку. Мы чокаемся и улыбаемся. — За возвращение домой, — выдыхает Даяна тост, после чего опрокидывает в себя пиво. Я кратко смеюсь, медленно отпивая из банки. Кир, почувствовав себя чуть менее скованно, расслабился и ел спокойно, сгорбившись. Я улыбнулся и потрепал его по волосам, вставая из-за стола. Ах да, я не упомянул, что Даяна ещё и колонку принесла. Так вот, встал я из-за стола и начал танцевать, одновременно попивая из банки. — Видимо не видимо, видимость ноль! — подпеваю я, а Даяна подпевает мне. Я смеюсь, наконец вылив всё в себя. Морщусь до звёздочек, распахиваю глаза и встряхиваю головой. Я протягиваю руку Киру, чтобы он дал мне ещё алкашки. Ещё банка. Голос становится громче, язык развязней, движения – раскрепощённее. Даяна принесла всякого алкоголя, крепкого тоже. Думаю, я знатно проблююсь после. А сейчас, держась за руки, мы с Даяной танцевали непонятно что: сплетали пальцы, встав напротив друг друга, двигались почти в такт песне вправо и влево, а потом принимали позицию вальса, скользя во все стороны. В танцы, в итоге, был впутан и Кир. Я смеялся, когда Кирилл говорил мне, что я алкаш, при этом пытаясь выбраться из позиции дамы в венском вальсе. Я стал двигать плечами, одно вперёд, другое назад и так по очереди. Видимо, всё это время алкоголь лишь касался мозга, но потом он, как говорится, ударил в голову. Я отпустил – отпихнул, – Кира, повернувшись к Даяне, одиноко дрыгающейся. Взял её за плечи и стал слабо трясти. — А давай Илью позовём? — я расплылся в улыбке, снова начав танцевать с ней подобие классики. Даяна радостно закивала, откинулась назад в моих руках и захохотала. Мы были пьяны, чтобы быть глупыми, но не настолько, чтобы я не смог не удержать. Посадив её на стул, я стал искать телефон. Миссия потерпела неудачу и я обратился к величайшему агенту Кириллу Михаиловичу: — А где мой телефон? — Кир встал и пошёл в спальню. Выключил там свет и вернулся с телефончиком. — Миша спит, вот, — он протянул мне, после чего я, слегка неумело, открываю пароль и начинаю набирать. Кирилл, кажется, сказал, что тоже пойдёт спать, поэтому, когда я поднял глаза, как собеседник трубку, Кира уже не было. — Алло? — слегонца сонно раздалось на том конце. В груди стало так мягко, так тепло, что я приложил руку к сердцу и сжал футболку. Кажется, я молчал слишком долго, тупив в стенку, — Исаковский? — Да-а, — растягиваю я, опираясь на стол, прохожу к стулу, — угада-ал. — Ты пьян? — Да! Зайдёшь? — я украдкой посмотрел на стол, — правда алкашка закончилась уже... Я стал хихикать. — Я быстро. С тобой больше никого нет? — конечно есть, спящие братья и пьяная подруга, желающая трахаться, поэтому пристающая к своему бывшему или какому-нибудь поклонник в сообщениях. Но тогда Илья-бы подумал, что его помощь не нужна и не приехал-бы. Я знал, что он, разумеется, всё равно приедет, но, повторяюсь, я достаточно пьян, чтобы быть сейчас глупым. — Никого! Совсем! — слишком резко сказал я, в конце размякнув. С этого момента я перестал помнить что-либо.***
Юра на том конце болезненно застонал. Я сделал звук по-громче, чтобы слышать всё самому, но также чтобы не разбудить маму. Время было около десяти вечера. Я уже одевался, пока Юра о чём-то бормотал. В коридоре, надевая кроссы, я сказал ему, что вешаю трубку и чтобы он был осторожен. Быстро забежал в такси, после того, как преодолел четыре этажа. Когда он открыл мне дверь, то был в стельку, шатался даже. Это-ж сколько он выпил или насколько плоха его выносливость? Он опёрся плечом об косяк. — Илья, а я тебя ждал, — и расплывается в улыбке, падая мне в руки. О боже, мысленно вздыхаю я, заходя с ним в квартиру и, не знаю почему, решив закрыть дверь на щеколду и вообще все замки, что здесь были. Я, придерживая Исаковского за талию, провёл его на кухню. Там лежала Даяна и сладко посапывала, пока кто-то говорил с ней по звонку. Он, кажется, слал её нахуй. Я усадил Исаковского на стул, а девушку – в спальню. Там лежали, кажется, брат Юры и ещё какой-то парень. В общем, оставил я это трио и вернулся к Юре, который вот-вот и свалился-бы со стула. Благо, я успел подбежать и теперь стоял над его душой, держа за плечи. Он хихикал и гоготал, откинув голову. — Проблюёшься? — я заправил его вспотевшие волосы за ухо, приведя его в более-менее приличный вид. Юра активно покачал головой, после чего ойкнул. Закружилась, наверное. Он опустил голову. Я свою наклонил едва в бок, пытаясь разглядеть его выражение лица. Пальцами он касался пальцев другой руки, прерывисто вздохнул и его начало слегка трясти. Всхлипы. О боже, он плачет. Я присел на корточки перед ним, взяв кончиками пальцев его за руки и заглянул в глаза. Капли только начали собираться вокруг глаз. — Всё хорошо? — он покачал головой. Я молча ждал, когда он решит сказать хоть что-то, но он снова покачал головой. — Мне страшно, — прошептал он, притянув мои руки ближе к себе, — очень, очень страшно... — Почему? — я не стал переходить на шёпот, как он. Большим пальцем я гладил его костяшки, смотря по большей части ему в глаза и, совсем осторожно и редко, на пальцы. — Вадим, это всё из-за него, — выдохнул Исаковский, смотря на мои махинации с его руками. Я тоже отвёл взгляд, — он всё время ошивается где-то рядом, он придёт за мной, мне страшно, мне страшно, они будут бить, очень больно. Он тараторил, бегая взглядом. У меня появилось множество вопросов, но вряд ли он в силах ответить внятно. — Он не придёт, эй, — я мягко улыбнулся ему и, вызволив одну свою руку под его печальный и слегка разочарованный взгляд, погладил его по голове. В этих ранее разбитых глазах заблестела надежда и он прикрыл веки, уголки губ слегка приподнялись. Я был рад, но он всё ещё выглядел напуганно, — всё будет хорошо. Или не веришь, а? Последнее я сказал так, словно наезжал на него, но смех меня выдал. Юра, что удивительно, не покачал головой. — Нет-нет, верю, — сказал он так, словно отрезвел, — просто страшно немного. Всё в порядке, правда? Вопрос в его голосе меня озадачил. Я не особо силён в утешениях: хорошо, что он пьяный и настроение быстро меняется. Пары слов достаточно. Но тут я замер. А если в будущем он не будет отравлен алкоголем? Как я должен буду поддержать? И могу-ли я, имею-ли право? Поддержать, конечно, дело каждого человека и друга, но это смотря из-за чего ему будет хуёво. Это может быть ситуация, в которую я не могу вмешиваться. Я вздохнул. — Надеюсь, всё будет хорошо, — я погладил его по волосам и повторил, — всё будет хорошо. Юра слегка отстранился и чмокнул меня в лоб. Я закатил глаза, встал и пошёл посмотреть, на чем можно поспать и укрыться, ибо кровать была забита. Остановившись, в темноте спальни и под шум сопения и детского говора во сне, я коснулся лба. Совсем на мгновение и тут-же отдёрнул руку, словно ошпарило. Да ладно, он пьяный, не буду думать об этом. Я принёс покрывало и плед, плюс пару вещей из, кажется, юриного рюкзака, заместо подушек, на пол спальни. Не на кухне-же спать. Пошёл за Юрой и уложил его спать. Он бормотал нечто бессвязное, но в итоге уснул. Я поправил плед и вновь вернулся на кухню. Перерыл все шкафчики – здесь нет аптечки. Обречённо вздохнув, я вытащил телефон и проверил, сколько у меня денег. Ну, хватит впринципе. Слава богу, круглосуточная аптека была недалеко: молоденькая девушка напевала какую-то мелодию и очень быстро справлялась с работой. Поблагодарив её, я ринулся в квартиру и, оставив всё на столешнице, вернулся домой. Но прежде, чем сделать это, я сфотографировал спящего Юру и скинул ему. Ох, уже так поздно? Надеюсь, его утро будет менее болезненным.***
Башка раскалывалась. Кирилла уже и след простыл, Даяна дрыхла, а Миша сладко спал. На кухне лежали таблетки от похмелья. Надо обязательно поблагодарить Кирилла потом, у меня вроде есть его номер? Впрочем, всегда можно узнать у тёти. Я выпил лекарство. Стал проверять сообщения в телеграмме, зашел проверить, что за фотку отправил Илья, а там, блять, я. «Абра-кадабра, пускай утро твоё будет и тяжким, вечер удастся на славу». Значит, Киру благодарствовать и отвешивать поклоны не надо. Следующее сообщение меня слегка насмешило: «К слову, одна из знакомых закатит вечеринку, если сдаст пробник, это через три недели. Хочешь? Хотя вряд ли, с таким-то похмельем». Не знаю, что мной двигало, – может, я всё ещё был пьян? – но я без каких-либо мыслей ответил: «С похмельем или без, а с тобой хоть куда». Кринжанул я почти сразу, хотел удалить, но Илья успел прочитать. «Охотно верю». И, немного выждав, он отправил скобку, мол, улыбка. Я хмыкнул, проведя по ней пальцем.***
Прошла неделя, мы вернулись к маме. После того сообщения, мы больше не переписывались, а я просто взял Мишу и пришёл домой. Мама отвечала кратко и односложно, часто игнорируя меня или делая вид, что не услышала. Я сразу понял: она хочет, чтобы я извинился, какой я ужасный сын и как я рад, что она, бедненькая, моя матушка. Однако извиняться не стал. Мы выдерживали эту холодную войну ещё пару недель. Если вы сейчас задумались, о том, что-же делал отец, то ответ прост: пока это не касается его на прямую, то плевал он на нашу ссору с высокой колокольни. Он даёт мне деньги, учил раньше механике и на этом ограничивалась его грань «отца». После этого он был ёбырем мамы, который совершенно не влюблён в неё. А мама, наоборот, разбита его безразличием. Она часто уходит в слезах, а возвращается с заплаканными глазами и хриплым голосом. Отворачивается от нас и прячется на кухне. В детстве, ещё когда я не знал, что такое побег из дома, я пытался её утешить. Но это не моя проблема. Не моя вина и, уж тем более, не моя ответственность. И мама стала холодной совсем. Одно лишь тело и грело, да и то не нас, а лишь её одежду и одеяло. В этом холоде меня раздражало всё: от сдержанного, светского тона матери, до равнодушия отца. Больше всего мне было жаль Мишу – он ребёнок, ранимый и нежный, а растёт в такой среде... Я ненавидел родителей за то, что они не смогли дать любви ни мне, ни младшему. Если я ещё и мог сдерживаться, я уже научился искать и заполнять пропасть в другом, то Миша совсем нет. Он ведь совсем малыш. Родители для него это всё. А после них – я, покалеченный подросток, сбегающий на тусовки. И на почве этого я ненавидел себя ещё сильнее. Он ребёнок, я для него последняя надежда и защита, и что я делаю? Сбегаю. Какой позор. «Думаю, я не приду». «Причины?». Его требовательность и раздражала, и смешила одновременно. «Малого оставить не могу одного». «Ясно. Повеселитесь». «Тебе того-же». Я решил прогуляться с Мишей. После подработок осталось пару тысяч, так почему-бы нет? — Миш, — он остался дома, потому что у него болела голова. Родители на работе, поэтому я оставил его смотреть мультики, — хочешь погуляем? — Давай, — он засветился весь и расплылся в улыбке. А у меня на сердце так хорошо стало, как я не заметил, что и сам улыбаюсь. Присел перед Мишей и лыблюсь ему. — Куда сначала отправимся? — В кафе! Хочу пиццу! — я коротко посмеялся и пригладил его волосы. — Пойдём одеваться, — говорю я и подхватываю его на руки, закрутившись. Его смех отзывается в груди нежностью. Я целую его в нос и несу в его комнату. Ставлю на пол, открывая шкаф, — какую футболку хочешь? — Хм, — Миша показательно нахмурился и задумчиво приставил палец ко рту, а потом, словно его озарило, выпалил: — черную! Которая ещё с надписью такой английской. — Аа, которую я тебе покупал? — Да! Да, её, — я взял ту самую футболку, а после мы выбрали красные шорты по колено и бордовые носки с котами. Чтобы соответствовать образу Миши, я решил надеть чёрное боди, а поверх него красную рубашку. На низ взял джинсовые чёрные шорты, тоже по колено. Кедам я не стал изменять. Так и пошли. Миша чуть ли не бежал вприпрыжку, а я топал следом. Пока ждали такси, Миша осыпал меня вопросами: — Юра, Юра, а можно я не пиццу, а бургер возьму? — Можно. — А можно и бургер, и пиццу? — Если влезет, да. Ты много не ешь, потом ещё на аттракционы пойдём, — глаза у Миши засияли. Пока я отслеживал местоположение такси, он восторженно замолчал на какое-то время. — А на какие? — Какие захочешь. — Ура! — Миша начал бегать вокруг меня с поднятыми руками, а потом крепко меня обнял за ногу. Я вдруг ощутил, как быстро он вырос. Казалось, совсем недавно он едва-ли мог дотянуться до моего колена(хотя ему тогда и года не было), а теперь уже выше моего бедра. Я вздохнул. Когда приехала машина, я посадил Мишу, которому очень не терпелось как можно скорее приехать. Таксист, видимо, заметил, каким радостным тогда был Миша. — Что, оценки хорошие получил, да? Отец ведёт в кафе? — я прыснул от неожиданности. Неужели я так старо выгляжу? — Нет, Юра мой брат, — как я уже говорил, Миша очень стеснительный ребёнок, поэтому сказать и про то, что едем мы не из-за оценок, он не смог. Он взял меня за руку и опустил голову. Я сжал его ручонку в своей, как-бы подбадривая. Он мягко улыбнулся мне. — А родители где? У вас проблемы в семье? — меня поразила наглость этого человека. На вид ему было лет сорок. — А это уже не ваше дело, — сказал я злобно, приобняв Мишу за плечо. Таксист, растерявшись, промолчал. Больше вопросов не задавал, а я жалел, что испортил настроение Мише. На выходе предложил ему мороженое после того, как поедим. Он тотчас-же обрадовался. В кафе Миша сказал, что вместо мороженого хочет сладкую вату. Он рассказывал, что в садике многие зовут меня его папой, потому что они никогда не видели нашего отца, но он убедил меня, что ему совсем не грустно и он рад, что я так часто с ним играю. Я обязательно буду долго анализировать то, какие наши родители ужасные и мысленно проклинать их, но это потом. Весь этот день мы гуляли по аттракционам: сначала на американских горках(для детей) Миша вжался в мою руку, боясь, что он вылетит, после – на карусель с лошадьми, которые ему казались живыми. Затем Миша захотел на радиоуправляемую машинку. Он выбрал синюю, что очень мило контрастировало с нашим образом. Потом он предложил на велосипед для двоих. Я крутил педали, но кто-бы мог подумать, что это будет так тяжело. Мы плелись как улитки, но Миша всё равно радостно смеялся с моего бессилия и полного опустошения после. В конце мы сели на колесо обозрения. Солнце уходило прочь, бросая в наши глаза ослепляющий золотой свет. Миша был доволен, надышался свежим воздухом и, похоже, выздоровел (если боль в голове вообще можно считать болезнью). К нашему возвращению мама решила, что пора положить конец холодной войне между нами. Миша всё подслушал и сказал мне, что сегодня – самый лучший день. Он крепко обнял меня за шею, а я погладил его по спине и отправил играть. Отец, смотря на то, как Миша выбегал из моей комнаты, опёрся об косяк. — Вы разобрались? — и тут я вспомнил тот разговор в гараже. Он действительно не вмешивается ни во что, да? Грёбанный мудак. — Ага, можешь не переживать, — я не хотел, чтобы мой голос дрогнул и выдал мою обиду. Но получилось ничего, язвительно даже. Отец усмехнулся и закрыл дверь. Да, день и правда выдался замечательным. И следующий тоже. Да что тут? Конец этого и весь следующий месяц – были спокойными, размеренными. Вадим перестал писать мне с левых номеров и звонить. Тревога к концу мая совсем прошла. Я влился в компанию и стал «своим». Всё шло как никуда лучше. Ещё я все сдал и получил аттестат, да и не только я – многие с нашего района. Но это я узнал уже от Артура и Ильи, когда последний приглашал меня на вписку у одного из тех, кто в этом году выпускается. Я решил, что всё будет в порядке, если я пойду. Мама выглядит в хорошем настроении, значит, всё будет нормально. «Много не пей, я о тебе позаботиться не смогу уже». «Тоже будешь в говно?». «Да».