***
10-14 апреля.
— Алло? — звучит хриплое на том конце, когда я выхожу на балкон. Это Юра мне звонит посреди вечера, на часах девять часов. Я смотрю на него, сидящего на подоконнике. Исаковский снова курит и усмехается, наблюдая за тем, что происходит внизу. А это Вадим – снова, – под его окнами с колонкой. Я считал, что подобное осталось в девяностых или, максимум, в нулевых, и уж думал, что больше ничего подобного не услышу. Но знакомство с Исаковским приносит множество сюрпризов: и вот один из них – не из самых приятных, но что есть, то есть. — Иногда я сомневаюсь, что он может кого-то ударить, — слышу треск тлеющей сигареты и выдох Исаковского. Я опираюсь руками об ограду, смотря на то, как Вадим кричал, что Юра самый неблагодарный и бессовестный человек в его жизни. Сам Юра на это хрипло смеялся, чуть-ли не лёжа лицом на окне. — Знаешь, я давно не видел этого, так что я и сам усомнился, — я не заметил, как его голос дрогнул. Не заметил и лишь усмехнулся, — Но, может быть, он ещё нас удивит. — И въебёт какой-нибудь мимо проходящей кошке? — Да, хромой. А после этого я-бы застрелил его за жестокое обращение с животными, — Юра, очевидно, затягивается. Я слышу как он втягивает воздух. Смотрю в упор, мы на расстоянии двадцати пяти, а может и тридцати метров, — А что ты смеёшься? Меня-бы наверняка оправдали! — А если судья не любит животных? — Тогда меня поймут остальные присутствующие, — мне страшно хотелось его подразнить и заставить ломать голову. Когда он рассуждал, он забавно проводил взглядом по каждому окружающему его предмету. Если была видна, то под прицел попадала даже пыль. — А если ни-и-икто из присутствующих не любит животных? — Тогда я пойду судиться к судье, относящемуся к животным лояльно, — я цыкнул, закатив глаза. Отталкиваюсь от перил и опираюсь спиной об закрытую дверь. Смотрю на свои ноги и лишь слушаю Исаковского. — Это тоже самое, если-бы убийца пошел судиться к убийце, — Юра молчит, раздумывает. Вижу, что смотрит на меня. — Ты-бы стал моим судьёй? О боже, я ведь даже не думаю совсем. Я услышал информацию, обработал и принял, даже не осознав её! Ответил незамедлительно, почти что перебив его, когда последние буквы едва успели слететь с губ. Вновь слышу треск сигареты. — Да. Мы всю неделю, что Вадим проводил под его окнами, общались так по звонку, обсуждая всякую мелочь. Я не писал днём – ждал вечера и даже был рад, когда приходил Вадим. Но, видимо, однажды ему надоело и он не явился: ни через час, ни через два. Я колебался. Повода позвонить нет, ведь мы болтали лишь чтобы отвлечь Исаковского от него. Иногда выходили его родные на балкон и орали на него. Соседи уже смирились, хотя некоторые пытались возродить прошлый гвалт.***
20-30 апреля.
У Ильи есть скейтборд. На самом деле, он не очень сильно этим увлекается, скорее Костя подсадил и они стали кататься вместе. Но не суть, перейдем к главному: Илья предложил мне попробовать прокатиться. Я подумал, почему-бы и нет? И что происходит далее: Илья крепко держит меня за предплечья, между нами скейт и я аккуратно встаю на него. Он съехал из-под ног и я чуть не свалился в бок, благо Илья придержал. Он усмехнулся с моих жалких попыток и, окончательно растоптав моё достоинство, продемонстрировал трюки. Я, сидя на скамейке с водой, вздыхал, по большей части из-за жары: В этом году она напала сильная. — Как твои экзамены? — спрашивал меня Илья, выполняя олли. Мы были на одной из безлюдных дорог, где-то у окраины. Я сидел в тени, попивая. — Приличные, — слабо помешивая воду в бутылке, крутя кистью, а Илья фыркает, подкатывая ко мне. Тянет руку и я передаю воду, — у самого как? — Невоспитанные, — мы коротко смеёмся, — ладно, это было глупо. Всё отлично. —Очень за тебя рад. — Ну что вы, — Илья возвращает мне бутылку, махнув мне рукой, словно подзывая, — попробуешь ещё раз? Я молчу, думая. Пожав плечами, иду к нему. Я встаю на скейт, осторожно покачиваясь вперёд и назад. Пытаюсь, по совету Ильи, найти баланс. — Молодец, — Илья берёт меня за руки, не давая упасть и смотрит на мои ноги и борд, — попробуй прыгнуть, я придержу. И ставит ногу под доску, чтобы она не съехала. Я не упал. Мы тренировались какое-то время и я смог сделать олли, хотя ездить ещё не получалось.***
1-15 мая.
Мы лежали у меня дома. Мама сегодня дежурила, поэтому её можно было не ждать до вечера. Я на кровати, а Исаковский на полу. Он курил сигареты, а я пялил в натяжной потолок, в котором отражался огонёк. Наблюдал за ним. Обстановка была довольно... Интимной. — Эй, — держу руки на животе, сгибаю ногу в колене, — ты когда-нибудь целовался? Исаковский выдыхает дым, прикрывает глаза. Уточняет, с кем-либо или с Вадимом. Меня распирало любопытство, поэтому я решил узнать весь его опыт. — Да. Но только с парнями. Если ты хочешь совета о поцелуях с девушками, то это не ко мне, — размеренно говорит, с хрипотцой. Красиво лежит. Я приподнимаюсь на локтях. — Нет, то есть... Каково это вообще? С парнями. Мне для общего развития, — Исаковский не сдерживает смешка. Я уже полноценно сажусь, смотря ему в глаза. Скрещиваю ноги. Я лежал правильно, а он головой к изножью. Мы выдерживали зрительный контакт то-ли вечность, то-ли мгновение. — Ни один из моих поцелуев не был с любовью, — начинает он, снова пиля взгядом потолок. Сигарета дотлела до фильтра и он встаёт, чтобы потушить её. Я купил пепельницу, как раз ради таких ситуаций. Потянулся к подоконнику, а после протягиваю её ему. Он тушит сигарету об пепельницу. Я убираю её обратно, а он сидит, слегка откинувшись назад и опирается на руки, — в основном для секса. Просто как прелюдия. Ну, если уж поцелуи для Миши не считаются. В голове промелькнула мысль: «неужели родители его не целуют?». Но я не стал его расспрашивать. Мысль глупая и быстрая, не стоит даже думать об этом: не от любви-же он ушёл из дому. — Это быстро, грязно и мокро, — он понижает голос, снова ложась на ковёр. Держит руки на животе, сцепив их. Прикрывает глаза, но вскоре они снова распахнуты. — Слушай. А сам ты целовался когда-нибудь? — М-м, — я качаю головой, как-бы говоря нет, — мне признавались, но я не встречался и не целовался ни с кем. Смотрю на внимательный взгляд Исаковского. — Хочешь попробовать? — этот вопрос ввёл меня в тупик. Я растерялся. Если отвечу «да», то следом может последовать «а хочешь со мной?», и что мне отвечать на это? А если «нет», то вопрос снова может быть озвучен... Нет, погодите, с чего-бы Юре вообще предлагать поцеловаться? Ну и бред. Что-ж, честность нужна во всех взаимоотношениях, верно? — Да. — Есть кто-нибудь на примете? С кем-бы ты хотел? — С тобой? — я хихикаю, вижу, как его губы тоже растягиваются в улыбке. — Нет, но в теории, может быть, — я вновь впал в ступор. Я смотрел прямо на Исаковского. Что отвечать, чтобы не выдать себя? Я замер вновь. Выдать что? Правильно, ничего. Это всё шутка и мне не стоит об этом беспокоиться. Гейские шутки. — Да ну? — я подаюсь вперёд, я тоже мягко улыбаюсь, но пытаюсь спрятать это за ехидством, — и как-бы ты это сделал? — помолчав некоторое время, добавляю с кивком вправо, — в теории. Исаковский проводит взглядом по моему лицу. Я почти физически ощущаю, как он скользит по моим чертам. Я стараюсь не показать нервозности, мысленно бью себя, чтобы не провести рукой по шее, закрыть затылок. Я вижу, как он закусывает губу. Меня это напрягает: странное, незнакомое чувство обволакивает. Я чувствую себя зажатым. — В теории, — он делает большой акцент на эти слова, — ты-бы мне не позволил. Тут-же напрашивается вопрос, а если-бы позволил? Что-бы ты сделал, чего-бы хотел сделать? Но слова комом застревают в горле. Мягко, но словно натягиваясь, это ощущение пропадает, когда я решаю сменить тему: — Может, посмотрим недавно вышедший фильм? #20-31 мая.
Я выпил впервые в жизни. Мы снова лежали, но уже у Исаковского. Его мать ушла по делам, отец-механик на работе, а Миша в садике. Мы снова валялись неправильно, по краям его кровати, которая, в отличии от моей, не была прижата к стене и на неё можно было лечь и справа, и слева. Я лёг справа, ближе к подушкам, – забыл уточнить, мы легли поперек. Наши ноги свисали с кровати, – а Юра, соответственно, слева. До этого мы выпили, прямо из горла. У Исаковского водка даже потекла по подбородку вниз, к ключицам, тонкой струёй, она спряталась под футболкой. У него ярко выраженные черты, это красиво. — Эй, — я повернул голову к нему, смотря немного вниз, — а ты когда-нибудь любил? — Манговый сок люблю, — засмеялся Юра, закрыв глаза. Меня-же это не позабавило, задело даже. Я нахмурился. — Я серьёзно... — Оу, да? Что-ж, — он сел на край кровати, смотря на меня. Кажется, в груди сердцу стало тесно, я чувствовал, как оно забилось чаще. Алкоголь всегда так действует? Как неприятно, — Я никогда не любил. Меня это поразило: неужели ни разу? Так как-же ты трахался с ними, если не любил? Мне это было чуждо. Я был романтичен до ужаса. У Юры были полуприкрыты веки из-за того, что он смотрел на меня сверху вниз и перебирал мои волосы. Он то гладил меня по голове, то запускал пальцы в пряди и словно расчёсывал. Это расслабило. Я представил его на свидании с человеком, по уши влюблённым в него. Не знаю, зачем вообще выбрал этому человеку светлые волосы, может, потому что они выглядели красиво с рыжеватыми юриными. Но при этом, ещё и невероятно печально с его голубыми, равнодушными глазами. Мне стало так обидно за человека, который эмоционально рассказывал-бы Юре о чём-то, а он отвечал-бы односложно и коротко, что-то вроде «ага, хорошо». Я смотрел на Исаковского. На его лице была мягкая улыбка, слабая, едва померкнет и пропадёт. Я потянулся к его лицу и погладил щёку тыльной стороной ладони. Хотя скорее мазнул и рука обессиленно упала.***
Пятое июня.
(Настоящее).
Музыка била из колонок, когда мы – я, Юра, Костя и Артур, – пришли на тусовку в ближайшем районе. Поводом был успешно сданный экзамен Ани, сестры Никиты. На вопрос, какая у них с Никитой и Артуром связь, раз уж тот пригласил Арта, он ответил, что они раньше были сводными двоюродными братьями. Больше вопросов я не задавал. Никите, кстати, двадцать пять, квартира его, а родители живут в другой. Встретила нас Аня, тёмные волосы вились кудрями. Костя уже был с ней знаком(но её брата не знал), поэтому удивился, что она сделала укладку. Похоже, у неё они прямые. Я, разуваясь, краем глаза заметил скейтборд в углу.* — О, — Аня посмотрела на меня, спрашивая, что случилось, — Да нет, я просто тоже катаюсь. Вы с Костей в скейтпарке познакомились? — Ха-ха, да, угадал, — лепечет Аня, проводя нас внутрь, — мы собираемся играть в карты на раздевание, хотите? — А давай, — смеётся Юра, закидывая руку мне на плечо, почти сразу-же опуская её на спину, видимо, из-за неудобства. Толкает меня и улыбается всем присутствующим, человек пятьдесят. Но, тут-же отгоняя ваши переживания, говорю вам: квартира у Никиты шестикомнатная, если не учитывать кухню и гостиную. На полу ребята, подождав нас, раскинули карты. Я сел слева от Исаковского, ибо все уже расселись. Тот, кто первый выбывает, что необычно, проигрывает слой и снимает одежду. Победитель тот, кто остался с наибольшим количеством одежды. Именно поэтому вкидывать +2 и +4 никто не спешил, разве что своим друзьям подкидывали. А ещё все дружно решили, что необходимо разрешение на неприкасаемость белья, и многие с облегчением вздохнули. Первой раздеваться начала Аня, которая была в толстовке и футболке. Кажется, под футболкой было что-то ещё. После – Никита, который, в отличие от сестры, надел лишь майку и сидел с голым торсом. Он был довольно тощим и привлекал некоторых девушек. Я посмотрел на Юру: ему было совершенно всё равно. Возможно, не его типаж? Так мы и шли, оголяя свои тела, играя в кругу двенадцати человек. Остальные пили, трахались, а добрые двадцать-тридцать персон ушли. Только музыка продолжала сменяться и играть где-то на фоне. Аня осталась в топике. Как оказалось, на ней был не только худак с футболкой, но и майка, ещё одна майка и топ. Никита остался в трусах и проиграл, после чего оделся и уединился с какой-то низкой брюнеткой. Юре пришлось снять митенки, тонкую водолазку и рубашку, оставшись полуголым, шорты он смог сохранить. Я-же, наоборот, в одной только футболке с трусами и остался. Мы с Юрой часто встречались взглядами, выдерживая их, а после кто-то окликал одного из нас. — Я всё, — Юра бросил свои карты, потянувшись к вещам. Я поиграл ещё пару партий, после чего стал искать его. Он был на балконе с бутылкой виски. На кухне кто-то кому-то сосал. Я прижался к стене, протянул руку Исаковскому и забрал бутылку. Отпил, сполз вниз и смотрел на небо. Луна была блёклая, неполная. Зато звёзды сияли ярко. — Классно поиграли, — говорю я невнятно, не отводя горлышка от рта, а потому зубы и стучали, то и дело касаясь стекла. Исаковский кивнул, смотря куда-то вдаль, вперёд, — А Вадим... Больше не маячит? Исаковский качает головой и я невольно вспоминаю тот поцелуй в лоб. Невесомо касаюсь места поцелуя, прикусив губу. — Ты... — начинает Исаковский, смотря на меня, но вновь качает головой. Достаёт из кармана пачку сигарет и вытаскивает одну. Так как у меня карманы надёжнее, он заранее отдал зажигалку мне. Я отложил виски и потянулся за ней, пытаясь зажечь. Исаковский склонился чуть ближе, а я поднял руку вверх, к нему. Второй рукой убрал ему чёлку, чуть не подгоревшую, — спасибо. Он вернулся к перилам, навалившись на них и выдыхая дым. — Как думаешь, после смерти что-нибудь есть? — ветер слегка поднимается, слабо колыша его волосы. — Зависит от того, верю-ли я в Бога, — я подношу бутылку к губам, зачарованно смотря, как повеяло ему пряди. — А ты веришь? — я промолчал, смотря на небо, усыпанное звёздами. Совсем как блёстки, а если смотреть вблизи, то сожгут ведь, пепла не оставят. — Мама верит. Я – нет. А ты? — Слабо. Может, он и создал мир, но вряд ли мы интересуем его сейчас. Так что считай, что нет, — я пожал плечами. Интересная теория. — Может, он создал ещё один мир, решив поэкспериментировать, какой к чему придёт? — Юра усмехнулся, вдохнув никотин. — И, увидев, что мы крышей едем не спеша, бросил? — Ага, — я кивнул, отставив бутылку, содержимое закончилось. Я хотел спросить, что он думает о Никите, — Слушай, ты... В прихожей что-то грохотало, девчонки вскрикнули и все прибежали на звук. Звуки ударов и драки заставили кричать всех. Планировка квартиры была такая, что к входной двери ближе всего кухня, а балкон на кухне, но там уже образовалась толпа. Исаковский потушил сигарету о бортик и выбежал на кухню, я – следом. Вадим. И его дружки, человек семь-девять. К счастью, нас больше. Избили уже пятерых. Полуголая девушка, сосавшая своему парню, вскрикнула, прячась за него, он-же схватился за стул и защищался. Пацаны избивали гостей, и, пока я стоял столбом, абсолютно обескураженный, Юра вырвался вперёд – схватился за скейтборд и замахнулся им, заехав по лицу пацана, чуть ниже него. Доска накренилась и жалостливо скрипнула. Парень отшатнулся, но не упал и Исаковский въебал ещё раз, сломал уже и доску, и, похоже, парнишку, ибо у него со лба пошла кровь и он рухнул. Люди продолжали кричать, вызывать скорую, полицию, кого угодно. Один из парней чуть не накинулся на Юру, но тут вышла Аня, с оглушающим криком ворвавшись в центр. Она широко расставила ноги и руки, держа в руках кастет. Какого чёрта у неё есть кастет? Я опомнился. Рванул к Вадиму, вцепившись ему в грудки и, скрипя зубами, зло смотрел. — Мудак, ты что творишь?! — кричу я, замахиваясь для удара. Вадим отшатывается, держась рукой за щёку. Смотрит на меня дико, восторженно. — Знаешь что, — начинает он, улыбаясь довольно, словно выиграл в споре, а не получил по лицу, — если-бы не Юра, ничего не было-бы. И кивает в сторону – я тут-же смотрю и вижу Костю. Сердце сжимается, грозясь остановиться. Дыхание становится слишком частым, а глаза расширяются. Блять, он чертовски избит и в отключке. У него сломан нос, разбита губа и бровь, а рука и нога выглядят неестественно. Артуру тоже хорошенько так досталось, но он в сознании. Я смотрю на Вадима снова и бью в нос. Злость отдаётся пульсацией в висках, я не вижу ничего, кроме него. Слышу всё как... Да нихуя я не слышу. Он стискивает зубы и идёт на меня, мы падаем, руки то и дело скользят по лицу, моему или его, уже не разобрать со стороны, наверное. Слепая ярость не даёт дышать ровно, я кричу, срывая голос, в голове только одна мысль и крутится: Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Я нависаю над ним, яростно колочу, не замечая его ударов. Меня оттаскивают, – пытались остановить ещё тогда, когда побежал к нему, но я это проигнорировал, – а я всё ещё смотрю на него, пытаюсь дотянуться. Он, пошатываясь, сплёвывает кровь, вытирая губу и больно шипит. Я улыбаюсь, скалюсь обрадованный. «Всё это Юра» – одними губами шепчет Вадим, скалясь, но надменно, не так, как я. Я сжал зубы. Ко мне вернулся слух, пока мы дрались, Аня кричала на парней. Голос у неё подавляющий, да и сама она крупная такая, накаченная. Один из пацанов хотел напасть на неё, но Исаковский острым, обрубленным и разорванным краем доски перекрыл ему путь. Пацан цыкнул, шипя на него. — Я делаю это из-за Юры! — смеётся он, уходя. В него летят остатки доски, но он уворачивается. Смеётся. Я наконец чувствую последствия нашей драки. Я ищу глазами Исаковского, но все так размыто, так замедленно, будто я фильм смотрю, будто всё не настоящее. Всё снова через толщу воды, ничего не слышу, чувствую лишь пульсирующую боль. Я вижу избитых людей, зарёванных девушек и одного парня, который орал на Юру. Парень обнимал своего брата, кажется, прижимал к груди и что-то кричал. Его лицо выглядело так странно и смешно, только вот смеяться не было сил. Я наконец увидел Исаковского. Весь фокус был на нём, теперь я вид только его, я слышал его учащённое дыхание и как он держит кусок борда. Его плечи и грудь поднимались и опускались часто, я застыл. «Всё из-за него». Из-за него Вадим на всех стенах Фрунзенских улиц писал, что «Исаковский мудак». Из-за него люди избиты. Из-за него будут происходить подобные потасовки, глупо отрицать. Из-за него все мои близкие могут оказаться в опасности. Я увидел Костю и поморщился, отвёл взгляд. Всё из-за него. Сил не осталось на ярость, я мог лишь стоять, сжимая руки в кулаки, а костяшки звенели от боли. Всё, на что меня хватало – тихо ненавидеть тебя. Вадим ебанутый псих, который наверняка не побоится навредить всем, кого я люблю. Но это только в том случае, если я буду держаться за тебя. Если брошу, оставлю ему, они будут в порядке, верно? Он гоняется лишь за тобой, жадно хватаясь за твою тень, а я не должен защищать тебя. Если жертвовать всем миром ради тебя, то ты мне не нужен. Ты мне не важен, я смогу без тебя. — Уходи, — ты оборачиваешься, взволнованно смотря на меня. Ты тоже сейчас видишь только меня, да? Так давай в этом вакууме убьём друг друга. — Что? — Я сказал: «Уходи!» — ты вздрагиваешь, прижимая к груди этот сломанный, маленький кусочек скейта. Защищаешься. Но источник всех бед тут не я, — блять, если-бы не ты, все были-бы целы. — Это не моя вина, — твёрдо говоришь ты, хмурясь, но это слишком тихо. Тебя слышу только я, но я не хочу тебя слушать. — А если-бы они убили кого-нибудь, а? — я кричу. Приближаюсь к нему лишь на шаг. Слышу, как тихо всхлипывают девушки, как рыдает парень, пытаясь разбудить свою девушку. Вижу, как мрачно молчат другие парни, как девушки гладят кого-то, утешая. — Никто не умер, — говоришь ты и я вижу разочарование в твоих глазах. Мне становится так мерзко, так противно от тебя. — Сейчас – да. А потом что? — ты молчишь, не сводишь взгляда. Руки твои опускаются резко, расслабляясь и доска падает. Ты надвигаешься на меня. — Если хочешь считать меня виноватым, то пускай. Но это не моя вина, — шипишь сквозь зубы. Сейчас я ненавижу тебя всего, целиком и полностью, хочу стереть из памяти, забыть твоё имя. Грубо пройдя и ударившись плечами, ты идёшь дальше. Оказывается, позади меня была дверь. Если-бы её не было, ты-бы ничего не сказал? А впрочем, стоит-ли думать об этом? Все воспоминания с тобой я похороню. Мы с тобой просто веселились, так что у меня нет причин гоняться за тобой. Завтра я забуду твою историю. Потом – лицо. И, наконец, твоё имя, скользящее на языке.Твой главный враг тебя прочёл Тобою страшно огорчён.
Твой главный враг – Аффинаж.
***
Я шёл в ночи, отверженный и разбитый. Выскочил из квартиры пулей, а теперь иду, шаркая. Сил нет, голова кругом от алкоголя, весь трясусь – холодно – так ещё и едва плачу. Я отхожу на приличное расстояние от этажки и сажусь на корточки, прячу лицо в колени. И реву. Больно до жути, сердце ноет, руки болят от того, как сильно сжимал ободранную деревяшку, занозы точно есть. Нос болит от того, как шмыгаю, ничего не вижу, всё размыто пеленой. Всё ведь было нормально, какого хуя? Сначала я трясся от страха, боясь, что как-то обижу Вадима и он меня убьёт, преодолел страх: и что получаю? Я выдыхаю резко, разочарованно, устало. Плетусь к дому, но никуда не захожу и не поднимаюсь. Открываю гараж – у меня ключи всегда с собой, – и седлаю мотоцикл.## Несусь по трассе быстро, маневрируя между машинами, чувствую, как ветер бьёт по волосам как по хлысту. Я забыл надеть шлем, у меня и так руки тряслись. Хорошо, что хоть перчатки надел. Сил плакать не было: я просто смотрел вперёд, слыша визг шин и чувствуя скорость. Скорость! Я припарковываюсь у обочины, набираю дрожащими руками номер. Гудок. Ещё гудок. — Вань, пить хочу. — Залетай, хуле.***
В баре «Счастье в кружке» работает Ваня Матвиенко, можете не запоминать его. Он в этой истории мало что сделал. Зато наливает хорошо, коктейли у него великолепные, уносят так, что вертолёты ловишь. А я хотел ловить вертолёты, хотел не быть. Выпил, грузно молчал и вышел. Я смеялся всю дорогу, рыдал и смеялся, пришёл к дому Ильи. Лёг на тротуаре, завалился на бок. Смотрел на свои руки, на всё, что передо мной. Ко мне подошла белая кошка, потёрлась о лицо и легла рядом. Я подкармливал её пару недель, возможно, она узнала меня. И моё сердце растаяло. Я просто расплакался. И уснул.