***
Когда я ехал на такси к этому самому полю, взяв с собой скейт, – а вдруг поможет вновь возобновить дружбу, – раздражённо перечитывал его короткий ответ. И это всё, что он может мне сказать? И ничего больше? Как-же так! Я был так зол, встревожен, обеспокоен, а ему по-боку? От меня чуть-ли молнии не отлетали, возможно, поэтому таксист молчал, а может, просто был молчаливым. А мне остаётся надеяться, что он просто не умеет выражать эмоции в переписке. Стоя на обочине, я смотрел на цветки, с которыми Юра сравнивал мои волосы. Надо будет с ним ещё и стихи обсудить. Через некоторое время я услышал шарканье ног, подняв взгляд, полный надежд, сияющий и безумно взволнованный, я почти рванул к нему, но вовремя себя остановил. Я помахал ему. — Привет, — он улыбнулся мне, но лишь губами, в глазах не было даже отблеска радости. Он по-птичьи наклонил голову, волосы спадали ему на лицо и лезли в глаза. А они были стеклянными, пустыми совершенно. Мне показалось, будто я смотрю в матовый экран телефона, а не в человеческие глаза. Меня пугала эта его не безучастная отстранённость. По другому не назвать: вроде он смотрел на меня, а вроде и сквозь, куда-то мимо. Руки просто висели, двигаясь слабо, нервно. Дрожали. Он выглядел так неестественно, так неправильно... Словно робот, сломанный: только оголённых проводов и оборванных участков тела не хватает. Я поморщился, смотря на него. — Может, — неуверенно начал я, чувствуя дискомфорт, но отчего – понять не смог, — покатаемся? Юра яро закивал головой, глупо улыбаясь. Неужто он снова пьян? Меня это разочаровало. Я смотрел на него, такого красивого, хоть в актёры подавайся. И всё-таки... Я подошёл ближе, наклонился, чтобы почувствовать хоть что-то, и – какой ужас! – ощутил запах гари. И как только я это уловил обонянием, всего меня объял приторный запах, сладкий, словно заваривают чай или поспели помидоры, а собирали их, при этом покуривая и дымя прямо на них. Я отшатнулся, прикрыв нос запястьем и только сейчас заметил, что Юра тянул ко мне руки. Он, – медленно-медленно, – словно старик, опустил их, смотря на меня с весёлой улыбкой, которая с каждой секундой исчезала. А глаза всё пусты. Он перестал улыбаться. Я был зол: руки тряслись, я смотрел на Исаковского, но злоба была немного... Другая... Возможно, это было разочарованием. Да, однозначно, я был разочарован в нём. Как он мог накуриться, так ещё и в день нашей встречи? Он что, наркоман? Мне представился отвратительный образ. Бледный, иссушенный наркотиками Исаковский, просит денег у последних знакомых. А потом картинка сменилась его передозом. В заброшенном здании, полном трупов, он валялся-бы у стены, изо рта текла пена, а глаза, опустошённо стеклянные, смотрели-бы в никуда. Он смотрел в пустоту, вспоминая каждый момент своей жизни. Голова его кружилась, взгляд плыл, в ушах шумела кровь. Он умирал. Лежал на боку, сжавшись в клубок, почти как кот. Казалось, все страдания мира обрушились на моё сердце, когда я представил это. Но собственная пытка продолжилась: картинка вновь сменилась, он сидел на кухне – почему-то на моей, – и горько плакал. Сидел на стуле, на него светило заходящее солнце, словно пытаясь увеселить его, мол, ну-же, улыбнись, я ведь так хочу твоей радости... А он всё рыдал. Локти его касались колен, он сгорбился и вытирал слёзы. Он задыхался от них, ничего не видел, сколько боли было в его тихих всхлипах и бормотаниях. У него была ломка. И тихие шепотки сменялись шипением, а после – криком, разрывающим душу всех: и меня, и его. Он вскочил и стал ломать всё, что видел. Движения были резкими, яростными. Лицо его было изуродованно гримасой гнева. Стул был разъёбан в щепки. Он был отвратителен в этой злости. Меня затошнило. От своих фантазий, от настоящего Исаковского – настолько он был мне противен, что я не хотел звать его по имени. По фамилии только, чтобы показать, как он был мне чужд тогда. Он затянет меня в своё болото. Однозначно – надо рвать мосты прямо сейчас. Я смотрю на свой скейт, – в голове тут-же проносятся воспоминания, – вытаскиваю зажигалку. Усмехаюсь: я всё ещё носил её с собой, хоть и не курил. Я ставлю доску на обочину, поднимая над ней ногу и бью ей по скейту со всей силы, что у меня есть, со всей ненавистью, которую я питал к Юре. Как он омерзителен был мне в тот момент. Было тошно, руки тряслись: я хотел сбежать, ноги едва поворачивались, но я упорно ломал борд в щепки, а из глаз слетали слёзы. Я собрал недалеко отлетевшие куски в одну кучу и поднёс зажигалку. Огонёк осторожно перешёл на дерево, слегка пробуя на вкус, а после налетел с аппетитом, поедая всю эту кучу дерева. Я смотрел Исаковскому в глаза. Он смотрел на своеобразный костёр. Наконец-то – наконец-то в его глазах появилась боль! Боль, неверие, конец надежды. Но по сердцу резанул его взгляд. Я сжал губы. — Я, блять, разочарован, — только и бросил я, разворачиваясь и на ходу вызывая такси.***
Я лежал на кровати тихим мешком. Во мне кипела, остывая, гора чувств: обида, разочарование, гнев, и всё связывалось тугим узлом – ненавистью.# Я пропитывал это слово всей ядовитостью, что знал и имел в себе. Я выплёвывал его, желая по-скорее избавиться. Какое оно злое, шипящее. Всё оно истекало липким соком, токсичным и мерзотным. Хотелось биться кулаками о стену. Я сжался, прижимая колени к груди, мечтая скрутиться в жемчужину и никогда не выходить из своей ракушки, устрицы или в чём они там живут – я забыл. Почему я так переполнен чувствами из-за тебя? В чём причина?А за окном бетонный век, погром и пьянки, беспредел. Сентябрь барабанит в дверь, а душу вытравил апрель. Я думал, скоро все пройдет, но без тебя давно пиздец. Так расскажи как мне прожить ещё один последний день.
Ненависть – сильное чувство. Из ниоткуда она не берётся. У медали всегда две стороны, а противолежащее ненависти...Только ты в каждом отражении; Только ты в каждом воплощении! Только ты в каждом сновидении Вместо пустоты - ты!
...Доверие, преданность, вера, привязанность – всё не верно и не правда. Правда есть, но она слишком страшна, чтобы я смог произнести её – даже если не в слух, даже если лишь мысленно. Если я назову ответ, всё станет ясным. Поделится на «до» и «после». Я знал ответ, о как страшен он был. Это была любовь. Любовь – противоположность ненависти, вторая сторона медали. Подумать только! Какой кошмар. Нет, никак нет! Это не правда! Ложь! Ложь! Как я мог подумать о таком? Какой бред, какая чушь... Я и гей? Да ни в жизнь! Я стал представлять женскую грудь, их тела и изгибы и с ужасом осознал, что не чувствую к ним ничего. (Хоть это и заставило в груди теплиться маленькой надежде, ведь ничего не равно отвращению). Девушек я отшивал, потому что они меня не привлекали. Ни по кому не сох, потому что не на тех смотрел. А может, я просто аромантик? Да, такое тоже может быть... И впрямь! Всё встаёт на свои места: я парней уж точно не люблю. И девушек тоже. Я вообще никого любить не могу. Да, всё так. Теперь всё верно: всё встало на свои места. Я с облегчением вздохнул. Как-же хорошо... А к Юре – привязанность и доверие. Просто мы не так долго знакомы, вот я и всех собак на него спустил. Но, если честно, он мне дорог. Вот поэтому столько проблем. Выбрал, кто мне дороже: те, кого я знал более нескольких лет или тот, с кем знакомы от силы два с половиной месяца. Боже мой, я опять на него сорвался. Как я мог? Я ведь хотел извиниться, а в итоге опять напортачил. Бля-я-я. Ну ничего, исправлю. Я поговорю с ним. Поговорю и исправлюсь.***
Юрий.
Я не знаю, сколько времени прошло: минута, месяц, полчаса. Я стоял и смотрел на то, как сгорал скейт Ильи. Мне хотелось коснуться огня – может, хоть так я вновь прикоснусь к Илье? Но я сдерживал навязчивую мысль. Наконец, огонь потух. Остался лишь пепел и слегка помятые железные детали. Как неприятно. Не больше. Может, всё потому, что я притуплён травкой? Может. Я всё ещё гадаю, влюблён-ли в Илью. Это смутное, не понятное что-то. Я не знал, зачем и почему, но я хотел вцепиться в него мёртвой хваткой. Я не хотел, чтобы он оставлял меня. И этот его символ, означающий, что он отказывается от меня, был неприятен.***
«Мне жаль. Мы можем встретиться снова?». Я был рад. Он решил попытаться снова. Почему я накурился в прошлый раз? Я не знаю. Не помню, если быть точным: напился ночью, ответил ему в пьяном бреду, а после проснулся за пару часов до встречи, вновь напился, а потом накурился. Курил я и раньше, но смог бросить. В этот раз я осознал, что прибегаю к траве не из юношеского интереса. Да уж. Мне пиздец. Сейчас я валялся дома на диване. Откинув голову и смотря в потолок, я рассуждал. Перед смертью, если всё-таки не смогу бросить, хочу поцеловать его. Впиться в его губы и понять, наконец, люблю-ли. «Да, хорошо». «Приходи ко мне».***
В квартире Ильи всё ощущалось спокойнее, тише. И, решив первым нарушить неловкую тишину, я шепчу. — Мне жаль. Он смотрит на меня, сидя в кресле. Я сижу на полу, оперевшись на другое кресло. — Я в прошлый раз тебе пьяным отвечал, совсем забыл, накурился, прочёл сообщения снова, и... — я замолчал. Смотрел я в пол, но поднял на него взгляд, неуверенный, робкий. Отчего мне так страшно увидеть его реакцию? Но он смотрел спокойно, с лёгкой радостью, что ли. — Всё в порядке. Ты тоже прости, что вспылил. Я хотел извиниться за тот раз, когда... Ну... — он отвёл взгляд, перебирая пальцами пальцы. Он мнёт губы, сжимает их, а я цепляюсь взглядом в этот жест, который он не замечает за собой. Он внезапно вновь смотрит мне в глаза, — Ты простишь меня? Его голос дрогнул. Во взгляде – страх, вина, сомнения. Он сглотнул. Я проследил за прокатившимся комочком под кожей его шеи. Кажется, мой рот слегка приоткрылся. — Всё нормально, забудь, — я махнул рукой, растягивая рот в улыбке. Ну-же, подними уголки губ, покажись искренним. Я ничего не чувствовал. Мне просто хотелось впиться в его губы. Фантазии – безумно бесстыдные – не давали сосредоточиться. — Ты когда-нибудь курил до этого? — Илья ёрзает, держась за край футболки. Я встаю, усаживаюсь в кресло напротив, откинувшись на спину, а руки заключив в замок. — Да, было. — И как часто? — я мнусь ответить. Ну, вот зачем ему эта информация? Она ему жизненно важна? — Пару раз на неделе, — я замолкаю, думая, стоит-ли конкретизировать, а Илья смотрит в упор, тоже сомкнув руки, но он сутулится, держа локти на коленях. Я закидываю ногу на ногу, а руки, повторяя за ним, тоже на колени, — четыре или пять раз. Иногда, бывало, шесть. На последнем слове Илья вздрогнул, лицо его выражало измученность. Мне неожиданно хотелось его обнять. Я отогнал эти мысли. — Что было причиной вернуться к веществам? — я демонстративно опираюсь щекой о пальцы, устроив локоть на подлокотнике. Не видя смысла увиливать, я ответил крайне честно. — Ты. Илья нахмурился. — Поговори со мной, — я закрываю рот от удивления. Слова вырвались сами по себе, я даже не успел подумать о них, а остановить – уж тем более. Он выпрямляется. Я сжимаюсь, примостив ладони на предплечья. — О чём? — всё его лицо выдаёт то, сколько в нём надежды спасти наши взаимоотношения. И я тоже хочу вернуться к тому, что было раньше. Я хмурюсь, почти сменив тему, но стоит посмотреть ему в глаза и вся упёртость растворяется в них. — О чём-нибудь, — он молчит. Раздумывает. — Каково это – любить парней? — я ошеломлённо хлопаю глазами. Что? Он влюбился, что ли? Боже мой... Видимо, заметив моё замешательство, он спешит оправдаться, — То есть, ну, я думаю, я аромантик, но ни разу не влюблялся... Я молчу. Он тоже. Настенные часы тикают. Какая-то кошка истошно кричит. Как неловко, однако. — Вообще? — Вообще, — он кивает в подтверждение своих слов. Я пялюсь на него: он нервничает, трёт пальцами костяшки, отводит взгляд, слегка краснеет. Через время у меня вырывается сконфуженное «о». — Я не знаю? — отвечаю я, всё ещё удивлённый. Я и правда не знал: ни разу не влюблялся и он был в курсе, — Я имею в виду, ты ведь знаешь, какого хуя, то есть, что? — А-а, боже, ладно, забудь. Давай сменим тему, — он трёт переносицу, машет рукой, — Какой у тебя типаж? Что, блять, за нахуй... Я прячу лицо в ладонях. Так. Спокойно. Подумаем. Он сказал, что он аромантик. Похоже, он пытается понять, кто он, но так ничего и не решив, пришёл к этому выводу, исходя из того, что ни разу не влюблялся и симпатий, видимо, тоже не имел. О моём типе он спрашивает, чтобы... Нет, всё равно не могу понять. Может, если отвечу, по ходу дела пойму? Будем уповать на это. — Начнём с того, что мне нравятся высокие, спортивные, — я загибаю пальцы, а Илья внимательно слушает меня, кивая каждому пункту, — с сильным характером, способные придти мне на помощь в любое время суток и, несмотря на обстоятельства, обязательно выбирающие меня.***
Илья.
Слушая его, можно сделать вывод: я подходил под его предпочтения. Я высокий, катаюсь на скейте, – ну, катался – могу отстоять свою точку зрения, да и когда он напился, пришёл к нему ночью и купил лекарства. Но вот в последнем я прокололся. Я обвинил и отвернулся от него. В груди защемило и я замер. Ну и что, что я немного не подхожу? Я-же не буду с ним встречаться. — Что-то ещё? — Юра задумался, разглядывая потолок. — А! Да. Я люблю тактильных, — Юра переместился на диван, и, удобно устроившись, продолжил, — люблю, когда касаются рук. Он потрогал свои запястья. Да, внутренние качества важны. Но... — Что насчёт внешности? — я задал наиболее интригующий меня вопрос. Юра посмотрел на меня, ехидно улыбнулся и прищурил глаза. — Может быть, светлые волосы? — наигранно озадачившись, Юра прикладывает палец к губам, мол, не знаю даже. Видимо, из-за того, что ситуация слегка расслабилась и разгладилась, я стал слишком смелым. Я провёл рукой по волосам, откинув чёлку. Юра проследил за этим жестом. — А как насчёт глаз? — я невинно улыбаюсь, наклонив голову. — Зелёные, — Юра усмехается, а я закатываю глаза. Он смеётся, — зачем ты вообще захотел узнать о моём типаже? Я замялся. Ну а что тут отвечать? — Не знаю. Просто хотел разбавить обстановку. — Что-ж, у тебя получилось, — он вскакивает, разминая шею, — я уже начал думать, что ты влюбился в меня, ха-ха. Вот-же глупость, правда? — Пиздец, — я отвожу взгляд, посмеиваясь, — Может, пойдём гулять и позовём Костю, Рому, Артура? — Хорошая идея, — Юра касается моей спины, подталкивая, а я украдкой смотрю на него, чувствуя, как бегут мурашки. Открываю чат с ребятами. Боже. Мы так и не добавили Юру за все два месяца? Я добавляю его в чат. «Кто сможет щас выйти?». Я смотрю на время. Ровно семнадцать часов двадцать четвёртого июня. Сообщение прочитал Костя. И тут я вспомнил. «Илюш, не поверишь!! Мы с Артом встречаемся! Прикинь?». От удивления у меня глаза на лоб налезли, а рот приоткрылся. Это было слишком неожиданно! Я вообще не мог представить их как пару, а тут оказывается, что они взаимно любят друг друга. Я сидел в прострации минут пять точно. Я поймал себя на мысли, что хочу спросить у него совета. Что на меня нашло? Костя, конечно, мой друг, но он не тот, с кем я могу говорить о подобном. Но при этом, он единственный, с кем я могу поговорить. Артур исключается сразу, ибо от него я мало что услышу, кроме подтруниваний и издёвок. Видимо, ничего другого не остаётся. «Сори, мы с Артом не сможем придти». Чёрт! Я вздыхаю. Ну, в любом случае, не при Юре-же это обсуждать. Я поднимаю взгляд на Исаковского, сидящего на этажерке для обуви. Он закончил завязывать шнурки, а потому просто листал ленту в телефоне. «Я приду с Филиппом». Рома добавляет подмигивающий эмодзи.***
При встрече я, если честно, запаниковал. А куда вообще идти и о чём говорить? Но тут мне на встречу пришёл святой Роман, предложив сходить в кафе. На нём-же с Филиппом вся коммуникация нашей группы и держалась. — Слышал, тут мороженое по акции есть, — Фил гулял взглядом по всему помещению, постукивая пальцами по столу. — Клубничное, вроде, — улыбался Рома, поглядывая на меня и Юру. «А что я? Я ничего!» – мы общались взглядами. «А он что?» – Он кивнул на Юру, обсуждающего с Филом что-то, что я не слышал из-за дискомфорта и нашего "разговора" с Ромой. «А я знаю что ли?» – я пожал плечами. Рома тихо и едва заметно вздохнул. — А сколько ему лет? — Юра положил локоть на стол, смотря прямо на Фила, не особо обращая внимания на нас. Ну, Филипп тоже хорош, совсем увлекся. — Три года всего. У него очень покладистый характер, он такой красивый, Юр, ну не знаю даже! Вот, смотри, — Фил достал телефон, что-то показывая Юре. Мы с Ромой молча наблюдали, пытаясь понять, о чём речь вообще. Исаковский смотрел в экран слегка улыбаясь. — Красивый, я тоже такого хотел-бы, — он коротко смеётся, а я недоумеваю: кто красивый? Кого ты там уже хочешь? Фил что, тоже?... — Я могу посоветовать тебе зоомагазин, в котором я нашёл всё и даже больше, при чём качество хорошее, а цены низкие! — единственное, что сдерживало меня от того, чтобы провалиться под землю от стыда, так это то, что Юра, пока Фил искал название магазина, смотрел мне в глаза. Я непринуждённо улыбнулся, а Юра, ничего не выражая лицом, вновь смотрел в экран Фила. Рома ткнул меня в бок. — А что за животное? — Рома поблагодарил официанта за принесённую еду. Мы заказали пиццу и бургеры. Пока что была готова лишь пицца. — Маисовый полоз! — просиял Фил. Да, я вспомнил, что он уже пару лет держал у себя какую-то змею. Пока Филипп увлечённо рассказывал о своём питомце, я перевёл взгляд на Юру. Любишь змей, значит? Исаковский поднял взгляд. Мы выдерживали зрительный контакт какое-то время, пока Фил не спросил у Юры про Мишу. — Мама забеременела, а я не знаю, как следить за детьми. У тебя-же, вроде, младший брат есть? — Ага, пять лет, — я потягивал коктейль, когда Роме позвонили и он отошёл. — Сложно с ним? — Да нет, он очень милый и тихий ребёнок, если дать ему игрушки, будет играть, никого не трогая, — Исаковский выглядел расстроенным. В лице ничего не изменилось, но что-то в груди верещало, что он чем-то опечален, — честно, не знаю, как он таким вырос, в основном, мама занимается воспитанием, а я в школе. Ага, в школе, конечно. И пьяным серенады ты днями напролёт не пел, усердно учась. Он явно недоговаривает и скрывает, если не всю, то большую часть истории. Фил слепо ему верил, ибо жил на другом конце города, гуляя чаще с другими людьми.***
Когда мы вышли, Юра, я и Фил ждали на улице, пока Рома платил(мы скинули все деньги ему, не волнуйтесь, ужин был не за его счёт). — Эй, красотка, дашь номерок? — к подошёл высокий бритый парень в мешковатой одежде. Он был ростом с Юру. — Ну и шутки у тебя, Вань, — «Ваня» расхохотался. Хотя нет, смех его был больше похож на гогот, хриплый, грубый, низкий и как будто лающий. Юра закатил глаза, убрав руки в карманы и ссутулившись. — Да ладно тебе. Чё как? — он закинул руку ему на плечо, улыбнувшись. Улыбка у него острая, почти оскал. Он кивнул на нас, — Это кто? Мы с Филом активно не понимали, что происходит. Юра замялся. — Это Илья и Филипп, — буркнул он и отвёл взгляд. Ваня пялился на меня в упор, его глаза расширились в удивлении. Они переглянулись. — По-о-онял, — протянул новый знакомый, похлопывая Юру по спине и убрав руку. Я не мог оторвать от неё внимательного взгляда. Ваня хлопнул в ладоши, улыбнувшись своей острой улыбкой. — Ну, я пошёл, удачи! — он рассмеялся и развернулся. Мы все провожали его взглядом.***
Прогулка прошла, в целом, неплохо. Ребята расслабились и мы гуляли, активно болтая, но вот Исаковский мало что рассказывал, лишь отвечая и реагируя мягкой улыбкой. В основном молча смотрел на меня. Я смотрел в ответ. Когда все разошлись – ближе к девяти, – я спросил его об острозубом парне. Юра нахмурился, долго раздумывая. А у меня в голове крутились вопросы: кто он? Кто он Юре? Как они познакомились? Честно, не в обиду Ване, но он выглядел как добродушный, забавный и харизматичный... Барыга. Отсидевший зек. Именно такое впечатление он создавал. И, вспоминая как он приобнял Исаковского, создаётся вывод, что он явно не знает о наличии личных границ. Отчего-то он вызывал во мне ярчайшее отторжение. А Юра всё молчал. Вздохнув, он всё таки ответил, да и то, не особо проясняя ситуацию. — Да забей, ничего важного, — я пожал плечами. Исаковский уже хотел попрощаться, но замер, словно вспомнив что-то и развернулся вполоборота, — я думаю, может быть, ты мне нравишься. Я ахуел. А что ещё сказать? Зачем описывать, как округлились мои глаза, то закрывался, то открывался рот, потому что я хотел спросить что-нибудь, но не знал что? Не надо вам знать, как задрожали мои руки, заметались глаза, а я лишь издавал нечленоразделённые звуки. В общем и целом, я был не удивлён, застан врасплох – я ахуел. — Давай завтра снова будем у тебя дома лежать и говорить, но о чём-нибудь глубоком. Например, о теории чёрных дыр, — Исаковский улыбнулся и скрылся за углом. Меня словно молнией ударило. Этот мир когда-нибудь видал ещё такое признание, совершенно неожиданное и такое будничное? Я уверен, что нет. А хотя чего это я, если-бы мы смотрели у меня дома фильмы в пижамах и он мне признался, то это было-бы ещё более неожиданное признание. Поняв, что он уходит куда-то ещё, я повернул в сторону нашего двора и пошёл домой. «У меня дома, завтра...».