***
— Ксюша, доча, — лепетала мама. — Знакомься, это — Саша. Мой… молодой человек, — мама хохотнула, переглядываясь со своим мужчиной. — Для тебя — Александр Ильич. Он побудет у нас какое-то время. Он из Питера, в Москве у него командировка. Ксюша мысленно сползла по стене и засунула в рот дробовик, вынося себе мозги.***
После возвращения матери Ксюше удалось поспать еще пару часов только напялив наушники с шумоизоляцией, потому как фальшивый лепет мамы за стенкой терпеть было невозможно. Уже на входе мама — правда, шепотом, — отчитала ее за внешний вид: слишком откровенная пижама, просвечивает грудь, шорты можно найти подлиннее, волосы растрепаны, позор семьи. А за завтраком началась уже знакомая Ксене песня, только теперь еще и в мужском исполнении: — В Гонконг поступаешь, да, Ксения? Ксюша закатила глаза. Еще один вопрос из вежливости, еще один вопрос про Гонконг, в который запихнуть свою дочь — дело всей жизни Виктории Витальевны, и Ксюша выйдет в окно. Непрошенное соседство оказалось хуже чокнутой мамаши, что удивляло. Казалось, что хуже прикола еще не придумали. Но нет, мама решила завести себе ухажера. Руки чесались позвонить отцу, а горечь от понимания того, что он даже не попытается ничего исправить, наполняла горло. К глазам подступили слезы, когда в голове мелькнула мысль о том, что она больше не приоритет ни в чьей жизни. Как будто бы она так и хотела: быть самой по себе, чтобы родители занимались своими жизнями и не лезли в ее. Но, кажется, следовало посылать во вселенную запрос, используя другую формулировку. Александр Ильич выглядел как чей-то фоторобот и доверия совсем не внушал. Рядом с ним, как и с любым незнакомцем, который вдруг оказывается слишком близко, повышалась тревога. Крутило живот и есть совсем не хотелось, особенно от понимания того, что Ильич тут — в качестве союзника мамы. — Ксюша, молчать будешь? — для дочери у Виктории Витальевны выработался особенный ледяной угрожающий тон, который Ксюша могла распознать за несколько километров, с закрытыми ушами, под водой или вовсе по ее мимике. Мамин хахаль слишком старался выглядеть серьезно, потому и лишился возможного авторитета сразу же, как и любой, кого ее мама считала «хорошим человеком» или, прости господи, своим парнем. Ксюша ковырялась в тарелке, косясь одним глазом в телефон, лежащий на коленях. Как только мамин протеже переступил порог их квартиры, дело запахло дрянью так сильно, что пришлось запретить телефону выводить любые уведомления на экран блокировки от греха подальше. Экран не загорался все утро, и Ксюша постоянно забывала почему. — Жду не дождусь, — произнесла Ксюша вымученным тоном, натянула фальшивую улыбку и выдержала зрительный контакт с Ильичом. — Видишь, как она разговаривает, — позади нее фыркнула мама. — Ждет не дождется… На лице прям одна радость, что от матери уедет подальше! Ксюша зажевала улыбку. — Тише, Вик. Спокойно. Это эмоциональные подростки, все нормально, — снисходительно махнул рукой, смотря сквозь Ксеню. — Девочка красивая, видно, избалованная, но ничего, это все поправимо. Подростковый возраст создан для сепарации от родителей, однако тут она, конечно, перебарщивает… Она посмотрела на него исподлобья: — Я вообще-то еще здесь. — Я тоже здесь. И слышу твои интонации. Читаю между строк твои возмущения, даже молчаливые, — тоном, копирующим мамин, ответил Ильич. — Значит, мне можно возмущаться вслух? — Нет. Я разрешения не давал. Затошнило. Ксюша выучила: тошнит — значит, психика требует покинуть стрессовую обстановку. От злости еще и начинало трясти. Вся эта квартира походила на боле битвы, но Ксюша не понимала, за что воюет ее противник. Только казалось, что они все хотят отправить ее не в Гонконг, а в психушку. — Я звоню отцу. Это все какой-то сюр, — Ксюша подорвалась с места. Ее отзеркалила мама, тут же бросила посуду в раковину и ринула за дочерью. — Что ты сказала? — Что слышала! — голые пятки Ксюши отчаянно застучали по холодному ламинату. — Если ты хочешь жить спокойно — сними мне отдельную квартиру, понятно? Если я тебе так мешаю, мама! Но не надо сюда таскать непонятного кого! — Истощенная за последние двадцать четыре часа и восемнадцать лет жизни психика, приправленная впервые попавшим в организм алкоголем, отправила крышу Ксюши вниз по рельсам прямиком в обрыв. — Не надо мне психологов недоделанных нанимать! Себе найми! Только нормального, а не этого… Топот мамы позади себя она слышала, но не знала, чего ожидать. Это всегда было непредсказуемо: она могла расплакаться, наорать, уйти из дома, устроить двухчасовую истерику, угрожать выгнать из дома. Но изнуренное тело Ксюши вдруг пронзила резкая боль. Виктория дернула дочь за левую руку так, что той пришлось согнуться, чтобы ослабить боль и выбраться из хватки матери. Ксюша готова была поспорить на свою жизнь, что мама сделала это специально. Тейп с предплечья отклеился, рука заныла еще больше. Никогда еще Ксюша не испытывала такого сильного желания ударить человека. Мама приоткрыла напряженные губы, чтобы что-то сказать, но Ксюша не опередила. Из нее вырвался нечеловеческий крик, приправленный болью, обидой и злостью за собственную слабость. Виктория впервые услышала, что ее ненавидит собственная дочь, и далеко не впервые увидела, как она в слезах убегает из дома, но в этот раз что-то было по-другому.***
Лиза приготовила подруге чай, так и не решившись подлить туда коньяка. Вместо этого в аптечке нашла мамины успокоительные и отсчитала ровно сорок капель мятной жижи прямиком в кружку с чаем, не спрашивая разрешения у Ксюши. Тут все было слишком очевидно. — Хочешь об этом поговорить? — тихо спросила Лиза, стараясь привлечь внимание Ксени, которая залипла на стену напротив мертвецки безразличным взглядом. — Спасибо, но нет. Мне просто… Мне нужно где-то остаться хотя бы на пару дней, пока я не придумаю, что делать дальше. Если ты против — я поеду домой, в этом абсолютно нет ничего страшного… — Напиши маме, что останешься у меня на пару дней. Иначе она объявит тебя в розыск, — Лиза осторожно села напротив, подогнув под себя ноги. — Какой розыск? Мне восемнадцать, — напомнила Ксюша. — Ай-й-й, точно! Тогда вообще забей, оставайся, сколько нужно, — Лиза махнула рукой. — Может вызвать тебе врача, Ксюх? Рука сильно болит? У нас есть хороший т… — Нет! — та на секунду оживилась. — Пожалуйста, про руку вообще никому! Если узнает Леонидовна, то я точно играть не смогу… — Блять… Тебе прям настолько важны эти дряхлые школьные соревнования? — Мне важно делать то, что Я хочу, — твердо ответила Ксюша. Светлая квартира Лизы с ремонтом, явно стоившим столько же, что и сама квартира, погрузилась в тишину. Лиза вскинула брови, не найдясь, что ответить, а Ксюша старалась собрать в кучу всех своих тараканов, чтобы понять, что ей делать дальше. Лиза достала из холодильника несколько плиток шоколада и положила их на стол. Быстрый дофамин в стрессовых ситуациях еще никому не вредил. Наверное. Лиза не была сильная в биологии, но эта мысль казалась ей правдоподобной. — Отцу будешь звонить? Ксюша поморщилась и потянулась к верхней плитке шоколада. — Нервировать себя лишний раз… Папа слишком мягкий, чтобы решить такую ебнутую проблему, а я слишком устала, чтобы еще и по этому поводу переживать, — она вздохнула. — Иногда я пиздец как люблю свою семью, а иногда хочу, чтобы они все исчезли. Лиза попыталась поддержать: — Это нормально. Ксюша устало закрыла лицо руками: — Боже, Лиза, как я хочу свалить отсюда куда-нибудь подальше… — Потерпи пару месяцев еще, малышка… Ты уже поступила? Что-нибудь слышно от приемной комиссии? — Без понятия. Этим мама занимается. Я вообще ничего не знаю, ни про себя, ни про свое настоящее, ни тем более про свое будущее. — Ну все, все, не драматизируй совсем уж так! — Лиза подсела ближе, пропрыгав на стуле. — Ты просто морально до сих пор в этих рамках. Тебе вдолбили в голову, а ты в это веришь. Тебе восемнадцать, Ксюх, ты полноценный человек. Так будь им! Поругалась с мамой — да, бывает, у всех бывает, но это не конец света и не повод себя за это закапывать. Ты все решишь сама! Уже решила — приехала ко мне, взяла паузу на пару дней, ты же все правильно делаешь! — Лиз, я очкую даже телефон включить, о чем ты? Я мать свою боюсь, как огня! Я боюсь читать ее сообщения, боюсь увидеть, что она звонит мне… Клименко поморщилась от ударившего в голову похмелья и потянулась за минералкой, ждавшей своего часа под столом. — Ты не хочешь еще негативных эмоций, это нормально. Почему ты себя так не любишь, а? — прохрипела она и припала к горлышку бутылки. Вопрос остался без ответа, но Лиза не останавливалась: — У тебя куча подруг, у тебя есть твой отец, который любит тебя как может, как умеет, понимаешь? У тебя есть бабушка, у тебя всегда есть дом, куда ты можешь вернуться. Ты умная, красивая, у тебя все данные есть, у тебя вон твой Игорь есть! Кстати, ты ему звонила? Он знает? Может хоть он для тебя будет той защитой, которую ты хочешь видеть? — Нет, не звонила. Я боюсь включать телефон, — вновь повторилась она. — Позвони с моего. Ксюша покачала головой, отчего Лиза фыркнула. — Упертая, — вздохнула она, поднимаясь с места. — Ладно, давай хоть мы с тобой ссориться не будем. Ты голодная? Предлагаю заказать роллы и весь день лежать на диване, у меня такое похмелье, что ебанешься… Я пошла в зал, подрублю что-нибудь. Приходи, как будешь готова. Вещи можешь пока оставить в моей комнате. — Сейчас, я чай допью… Подруга прошагала в гостиную, оставив Ксюшу наедине с кружкой успокоительного и спасительным шоколадом. Звонить Егору в этой ситуации казалось неуместным, особенно после последнего диалога: от таких качель еще неделю отходить нужно. После ссоры дома она совсем забыла о том, что вчера, помимо прочего треша, произошел ее первый поцелуй. Она неосознанно коснулась своих губ холодными подушечками пальцев, словно собирая остатки воспоминаний об этой ночи. Егору хотелось позвонить, но Ксюша не могла себя пересилить: все еще злилась за ты беспардонные слова, что он ей вывалил перед уходом. Когда организм хоть на толику, но расслабился, Ксюшу мгновенно потянуло в сон. Она опустила лоб на стол, закрыла глаза и постаралась максимально отдохнуть за пару минут, что отсутствовала Лиза. Та не заставила себя долго ждать: — Будешь «Холостяка» с Кридом смотреть? — прокричала она. — Правда, я уже на середине, но я могу тебе быстро рассказать, че там произошло. Ксюша тихо рассмеялась. Чертова судьба. Чертов Егор. Найти бы хоть один аспект ее жизни, в который он не залез.***
Люксовое авто скользило по московским проспектам, низкий гул его двигателя был едва слышен под тяжестью молчаливого напряжения, заполнявшего пространство внутри. Эд, сидевший в ярком кожаном кресле рядом с водителем, посмотрел на Егора, пальцы которого крепко сжимали такой же яркий руль. Уличные фонари отбрасывали тени на его нахмуренные брови, выдавая скрытое беспокойство в его душе. — Друг, — Эд наконец нарушил молчание, на его лице проступило волнение. — Я, конечно, не лезу, но… — И не лезь, — Егор перебил. — Ну да, — Эд вздохнул. Егор тяжело вздохнул, его глаза ненадолго оторвались от дороги и встретились со взглядом Эда. — Я знаю, что я делаю. — М-м. Посвятишь? — В личную жизнь свою? — он хохотнул. — Тебе цвет ее трусов сказать, может? — О-о, а ты их уже видел? — Нет. Пока нет. — Брат, я просто хочу убедиться, что у тебя не будет проблем. И я не про закон. Если — или когда — все узнают, мне кажется, тебя съедят медиа. — Я постараюсь сделать так, чтобы никто не узнал. — Зачем ты с ней так возишься? — Я очень давно не встречал человека, который так смотрит на меня. Ты бы видел эти глаза. Я чувствую себя супергероем, когда она на меня смотрит, — признался Егор, в голосе его послышался ранимый тон. — Тебе пятнадцать? — Мне двадцать восемь, брат. Мне не хватает этого больше, чем в пятнадцать. Может, это крайне эгоистично, но быть чьей-то первой любовью — охуенно. Это столько сил дает, ты не представляешь. — Если у тебя нет в планах стать ее последней любовью, то ты просто монстр, — Эд сжал губы, тут же пожалев о своих словах. Егор же слушал вполуха: все, что говорил Эд, проходило сквозь его сознание, не задерживаясь. Он даже не злился, ведь не имел привычки обижаться на правду. Не отвлекаясь от телефона, Егор саркастично отметил: — Очень поэтично, мэн. — Учусь у лучших. Ты думаешь, она не прохавает эту тему? — Какую еще тему? — Что ты ебаный энергетический вампир, чувак. Питаешься ее несбыточными надеждами, вот какую. — Кто сказал, что они несбыточные? — он усмехнулся. — Ты должен знать, что я не захожу далеко с девушками, к которым у меня ничего нет. С Ксюхой уже «вожусь», как она любит говорит, почти два месяца. — Ох, блять, что ж ты сразу не сказал, что два месяца! — Бля, Эд, ну ебаный рот, отстань, а? Я твой брат младший что ли, что ты меня так поучаешь? — Ладно, пиши своей Ксюхе «спокойной ночи, малыши» и давай новую начнём. — Ксюха мне с праздников ничего не написала. — После того, как ты ее отшил? Я бы после такого тоже не писал. — Я не отшил. Просто хотелось посмотреть, остановит ли ее это или нет. Егор ответил отрывисто, его взгляд был устремлен вперед, словно ища ответы в проплывающих мимо пейзажах. Пальцы Егора беспокойно барабанили по кожаной обивке, движения выдавали бушующий в нем внутренний конфликт. Каждое осторожное слово Эда словно кинжал вонзалось в хрупкую пелену эйфории, окутывавшую Егора от вновь обретенной любви. Когда Эд продолжил высказывать свои опасения, лицо Егора дрогнуло, в его глазах вспыхнула бурная смесь непокорности и обиды — безмолвная мольба о понимании в разгар негласной битвы. — Поступай по совести, брат, — хлопнул Егора по плечу и опустил окно, чтобы перекурить.***
После двух дней, проведенных в квартире Лизы, Ксюша решила больше не обременять подругу своим присутствием. Время, проведенное вместе, было желанным отвлечением, на мгновение отвлекшим ее от бурных проблем. Ксюша сообщила матери о своем отъезде, но это была скорее формальность, чтобы избежать ненужных и мучительных звонков, чем искреннее желание проявить заботу. Чтобы создать необходимую границу между собой и внешним миром, Ксюша приняла решение полностью отключить телефон. Отсутствие уведомлений и молчание телефона позволяли Ксюше ненадолго отвлечься от постоянного потока вечных запросов извне. Это стало своеобразным актом возвращения контроля над собственным пространством и эмоциями, пусть даже на мимолетный миг. Включила телефон ровно на пару минут, чтобы объясниться перед Лизой. Старалась игнорировать всплывающие уведомления изо всех сил, вплоть до того, что щурила глаза, чтобы не видеть текст сообщений, пока не найдет диалог с Лизой. Ксюша: Лиз, спасибо за то, что позволила переночевать. Я все-таки поеду к отцу, подумаю, что можно сделать. Лиза: Он уже знает? Ксюша: Не говорила еще. Иначе бабушка приедет и заставит поговорить с мамой. А я с ней опять встречаться в ближайшее время не хочу. Лиза: Тебе нужны деньги на билет? Ксюша: Нет, спасибо. У меня осталось немного. Доеду :) Лиза: На связи. Пиши! Телефон снова был отключен и брошен в сумку, которая покоилась рядом с Ксюшей на лавочке в фойе школы. — Ксения, ты чего тут? Занятия ведь отменили… Леонидовна с минуту изучала свою ученицу, интуиция подсказывала ей о странности происходящего. Ксения обычно отличалась пунктуальностью, и то, что она задерживается в школе в такой час, было тревожным сигналом. Но она также понимала, что нужно соблюдать тонкий баланс между личным пространством и поддержкой. — Здравствуйте. Да, мне… Мне забыли сказать… Все уехали и я без ключей от дома. Теперь жду, пока за мной приедут… Пока смогу попасть домой… — Ты точно домой? — Леонидовна прищурилась. Консилер, карандаш для губ, блеск и зеркальце в руках Ксюши хотели провалиться под землю. Снова придется врать. — Ну, типа, — она смущенно улыбнулась недокрашенными губами. — Классный карандаш, — тренер улыбнулась. — Тебе идёт. Ксения, дай мне слово, что ты поедешь к себе домой. В глазах подопечной та увидела подступившие слезы. Там же мелькнула уязвимость, просящая понимания. Ксения покачала головой, ее сопротивление было очевидным. — Расскажешь? — Можем сделать вид, что вы ничего не видели? — Дома что-то произошло? — она присела рядом. — Это просто… личные переживания, — ответила Ксюша, ее голос едва превышал шепот. — Я не хочу никого этим обременять. Обычные дела. Человеческие проблемы. Сердце тренера сжалось от боли за свою подопечную, за те трудности, которые она молча переносила, за груз своих проблем, скрытых за храбрым фасадом. Маму Ксении, которую в коллективе учителей не обсуждал только ленивый, она знала не понаслышке. — Ты не обуза, — твердо сказала Леонидовна, зная, о чем говорит. Протянула руку, чтобы мягко положить ее на плечо Ксении, но та отпрянула. Нет, ей не было неприятно, просто плечо было левое. — Все мы проходим через трудные времена, и иногда простой разговор может помочь. Если хочешь, мы можем найти более уединенное место, чтобы поговорить… Ксения благодарно кивнула, но тяжесть ее эмоций была очевидна. — Может быть, позже, но сейчас мне нужно немного времени, чтобы проветрить голову. — Дай мне слово, что едешь в безопасное место, — она не отступала. — Даю слово, — она кивнула. Евгении Леонидовне хотелось верить ей. Пока Ксения колебалась, стоит ли раскрывать истинную причину своего затянувшегося пребывания в школе, в ее голове прокручивались события этого дня. Весь день она провела на шумных улицах Москвы в ожидании поезда домой. Центр города с его кипучей энергией и постоянным движением стал для нее одновременно и убежищем, и способом уединения. Но по мере того как часы неумолимо утекали, а перспектива возвращения к Лизе, надоедать которой совсем не хотелось, казалась крайне непривлекательной, Ксюша находила утешение в знакомых стенах школы. Это казалось ей осознанным решением провести последние часы в месте, которое, несмотря на трудности, с которыми она столкнулась, казалось ей убежищем по сравнению с неопределенностью, поджидавшей ее в других частях города. Егор протянул к ней руки: — Привет. Ксюша остановилась напротив, приветственно кивнув ему. — Ты так не вовремя, — она потерла уставшие глаза кулаками. — Я по-моему выгляжу хуже, чем после той вечеринки. — Ты не отвечаешь и не пишешь. Я переживал, — он запереживал еще больше, когда Ксюша проигнорировала объятия. В его голове победно засмеялся Эд. Она помотала головой, поправила сумку, съезжающую с плеча и оглянулась по сторонам. Стала моргать чаще, быстрее, и молиться, чтобы Егор поскорее ушел. — Егор, сейчас не лучшее время, правда. Прости. Сзади моргнул «Урус», приглашая внутрь. — Расскажешь почему? — мягко спросил Егор. Ксюша молчала и разглядывала его, ища повод согласиться. Под его встревоженным взглядом она дала слабину. Егор протянул руку к ее плечу, снимая с него сумку. — Почему сумка такая тяжелая? Ты куда-то едешь? — Кто-то из младших классов привез ротовирус с Египта. Родители подняли бучу и школу закрыли на карантин. В сумке ноут, косметика и билеты в Пензу. Отчиталась? Я вообще-то тороплюсь. Передумала и забрала свою сумку обратно, пока Егор потерял бдительность из-за ее раздраженного тона — У тебя все в порядке? Давай поговорим? Я тебя отвезу. — Не надо, Егор, мне очень плохо, правда. Хочу ехать в наушниках двенадцать часов и ни о чем не думать. Иначе я взорвусь. — Тебе просто плакать не хочется? — Я не хочу орать на тебя. — А ты умеешь? — С волками жить, — Ксюша вздохнула. — Это уже интересно, конечно, — он довольно улыбнулся, наблюдая за чертиками в ее уставших глазах. — Интересно. Интересно ему! У тебя все как интересная игра, Егор! Ты меня задолбал уже! — Пока слабенько. — Ага, — с напускным безразличием ответила Ксюша, и сильнее сжала лямку сумки. — Это же я, по другому быть не может. Ксюша слабенькая. Ксюша маленькая. Ксюша глупенькая. Ксюша зеленая. Ксюша эмоциональная. Ксюша не так все понимает. Егор по-взрослому разочарованно вздохнул: — Ксюх… — Я самый ответственный и умный человек в лице всех своих знакомых, учителей и одноклассников, но не своих близких. Может это не во мне проблема все-таки? — она всплеснула руками, захватываемая отчаянием. — Может, это вы лепите из меня то, чем я не являюсь? Может, моя низкая самооценка в ваших интересах? Может… Может вы меня уже все заебали, понятно? Пока, Егор. Повзрослею — может напишу. — Когда ты вернешься, Ксюх?.. Давай отвезу!.. Она развернулась и зашагала к метро так быстро, чтобы он не успел схватить ее за руку. На вечерних Патриках было не протолкнуться. Люди шли навстречу, Ксюша пробиралась сквозь них. Хотелось щелкнуть пальцами, чтобы улица вмиг опустела. Безразличные прохожие даже не удосуживались отойти в сторону, когда разъяренная Ксюша летела прямо в них, не видя перед собой ничего кроме пелены слез. Ксюша перевела телефон в авиарежим, блокируя Егору один из способов достучаться до нее. Пока она стремительно пробиралась по залитым тусклым светом улицам к метро, груз противоречивых эмоций давил на нее невидимой ношей. Далекий рокот яркой жизни Патриков, казалось, только усиливал ее чувство изолированности, каждый шаг удваивал тихую боль внутри. Дом — место, которое когда-то давало утешение, — теперь казался ей далеким воспоминанием. Она тосковала по теплу знакомой обстановки, ободряющим объятиям семьи и успокаивающему запаху собственной постели. С еще большей грустью она осознала, что все эти эмоции одновременно она испытывала только в детстве. В какой-то момент все пошло не туда. И все же среди мук одиночества в ней бушевала смесь гнева и любви. Образ Егора застыл в ее сознании сложным коктейлем из привязанности и разочарования. Ссора, все еще свежая в памяти, разжигала гнев, который соперничал с тоской по его присутствию. Она принимала решения, борясь с противоречивыми эмоциями, разрываясь между желанием сгладить разрыв и страхом сделать себя еще более уязвимой. Она жаждала его утешительных объятий, но раны от их разногласий гноились под поверхностью, напоминая о сложности их отношений. Билет до Пензы казался ей путешествием в один конец в неизвестность, и неопределенность омрачала все ее мысли. Где-то далеко раздавался ритмичный стук отходящих поездов. Ксюша стояла на пороге решения, разрываясь между привычностью оставленного и пугающей перспективой неопределенного будущего. Отчего-то Москва вдруг стала первым, а родная Пенза — вторым. Опять чертов Егор? Ночной вокзал вырисовывался перед Ксюшей как лабиринт теней, его резкие ледяного цвета лампы отбрасывали жуткие отблески на холодный бетон платформы. Привычная суета превратилась в пугающую симфонию гулких шагов и отдаленных объявлений. Она вынырнула из толпы и села на лавку напротив своего перрона, чтобы перевести дух. До отправления поезда оставалось сорок минут, и проводить их в душном вагоне она не хотела. Тускло освещенные углы таили в себе неясную опасность, а мерцающие огни над головой играли с ее усталыми глазами. Среди этой тревожной атмосферы она жаждала домашнего тепла и уверенности в знакомых лицах. Чтобы этого добиться, нужно всего лишь сесть на поезд. Но что-то мешало. В самый разгар ее размышлений из толпы вынырнула знакомая фигура, прорезав дымку ее мыслей, словно маяк света во тьме. Присутствие Егора наполнило станцию теплом, которого она так жаждала, а в его глазах отразилась глубина эмоций, созвучная ее собственному смятению. Когда он приблизился, Ксения ощутила смесь облегчения и опасения, неуверенность в себе боролась с желанием утешиться. — Сто лет не был на Казанском, — он опустился рядом, стараясь скрыть свое беспокойство, и выровнять дыхание так, чтобы Ксюша не догадалась, что он пробежал все расстояние от парковки до вокзала со скоростью Усейна Болта, лишь бы успеть к ней. Ксюша же старалась скрыть свою радость безразличием: — Что ты тут делаешь? — Пришел на твой плач, — он улыбнулся. — Тебе он так нравится? — Ксюх, давай поговорим? — Я на тебя сорвусь. — Имеешь полное право. Я козел и мудак, я сам это знаю. Расскажи мне, у тебя какие-то проблемы? Помимо одного идиота, который от тебя отлипнуть не может? Ксюша ответила лаконично и в то же время откровенно: — Коротко: я ушла из дома. — Вау. Это значит, что у тебя выросли яйца? — Егор! — Шучу. Не самый умный поступок, но смелый однозначно. Бунтарский. Хорошая девочка стала плохой? — Не по своей воле. — Ты точно собралась уезжать? Ксюша кивнула. — Единственный выход. Она отвела глаза, захлебнувшись в водовороте собственных эмоций. Радость и уверенность Егора, окутывали ее, создавая уютный кокон посреди неопределенности, несмотря на то, как сильно Ксюша ему противилась. Егор слегка подвинулся к ней, и его рука обхватила ее плечи, предлагая ей все виды поддержки: физическую, эмоциональную, да какую только попросит! — Не единственный. Поедешь ко мне? — Смешно. — Судя по твоему лицу — не очень. Судя по тем, с кем ты поедешь в одном поезде двенадцать часов, — он кивнул на шумную компанию парней, — совсем не смешно. Я тебя из едущего вагона не вытащу. Ну, может и вытащу, но это будет чуть сложнее, чем забрать тебя из логова обкуренных сопляков. Ксюша подняла к нему молящие о пощаде глаза: — Давай не будем Борода. Егора, заметно отросшая за те несколько дней, что они не виделись, придавала его чертам суровый шарм. Щетина, некогда гладкая, почти. незаметная, теперь кололась о ее память, вызывая тоску, о силе которой она и не подозревала. Ксюша почувствовала, как ей хочется прижаться к его лицу, провести кончиками пальцев по темной щетине. В тот момент, среди вокзального хаоса, ласковый взгляд Егора говорил о многом, давая молчаливое заверение в том, что она не одинока в своих переживаниях. Его дома тоже было одиноко и холодно, только совсем по другой причине: Егор иногда даже жалел о том, что ему не с кем поругаться. — Давай будем. Он уверенно поднялся с места и взял ее сумку, теперь с намерением не отдавать ее никогда. Замер, ожидая, пока Ксюша наконец сделает правильный выбор и пойдет с ним. — Пошли, принцесса. Замерзнешь. Прикосновения Егора, твердые и в то же время нежные, вели ее к машине, зарождая в сердце Ксюши искру утешения. Его рука переплелась с ее, молчаливо обещая полное понимание и поддержку. В этот момент, окутанная тихой уверенностью Егора, Ксюша почувствовала, как в ней забрезжил огонек надежды, маяк, указывающий ей путь сквозь тьму, которая окружила ее за эти три тяжелых дня.