— 2019 год —
Как и все последние на его памяти дни, он проснулся в приступе удушья, в панике пытаясь осознать, где он находится и как скоро придёт Тэхён. Но привычный деревянный потолок в стиле лофт с деревянными балками исчез. Вместо него было только цельное побеленное полотно. Первыми заныли кисти рук и предплечья. Чимину потребовалось усилие, чтобы вспомнить, из-за чего. Хотя он всё равно не до конца понимал, почему проснулся в больнице с катетером в руке. Он ведь был цел. Одноместная белоснежная палата была совершенно пустой. Здесь было неуютно и холодно. Или его просто знобило? Страх это или печальные последствия последнего опрометчивого решения, но он совершенно не чувствовал себя в безопасности из-за того, что понятия не имел, кто мог войти внутрь. Почему бы для таких исключительных случаев не сделать палату со стеклянной стеной? Чтобы пациенты с расшатанной психикой и повышенным чувством тревожности могли успокоить себя тем, что видели, что происходило за дверью и кто там мог находиться. Он не имел ни малейшего представления, как здесь оказался, но это не мешало ему думать о том, что лучше бы кто-то ждал, что он проснётся. Может быть, тогда бы сердце не зашлось в необъяснимом страхе и подозрениях? Напротив, тогда бы он знал, что его так пугало и волновало. И почему его глаза возвращались к пластиковому пакету над головой. Что вообще могло быть в нём и какого рода жидкость капала в трубку и поступала в кровь? Картинка перед глазами была размытой, поэтому наощупь и дрожащей рукой он отклеивал скотч от своей руки, чтобы вытащить катетер и спасти себя. Но дверь открылась, а Пак дёрнулся, как пугливый терьер. — Доброе утро, Чимин, — поприветствовало его молодое незнакомое лицо в белом халате. — Не советую этого делать, это просто физраствор с лекарством. Так, хорошо... Как ты себя чувствуешь? Чимин молчал. Он даже не думал проверять свою способность говорить, не прочищал горло и не отвечал на выдохе. Сейчас он был исключительно внимающей и наблюдающей стороной. Кажется, мужчина напротив был почти одного с ним возраста, хотя медицинская маска и закрывала половину его лица. То ли потому, что он ещё не был подкован, как опытные врачи, то ли он в принципе сам по себе был таким, но в обращении к нему он позволял себе заметную вольность. Говорил свободно, как со старым другом. Или это тактика к расположению? Чимин опять сканировал пусть и временного, но всё же нового в его жизни человека. — Айщ, прости, — опомнился он, — я — твой лечащий врач, меня зовут Со Сухо. Как самочувствие? У тебя был сильный жар, который длился несколько суток. Ты чуть не пропустил Рождество, приятель. Ты сильно истощён и заработал гипотермию в лесу. Также две недели твоя лодыжка будет в гипсе, — неожиданно заметил он, и Чимин, не удержавшись, заглянул под одеяло, чтобы увидеть белый забинтованный минерал вокруг своей стопы и щиколотки. — В ней всего небольшая трещина, она быстро и легко заживёт. Давай сразу: ты не прикован к кровати, передвигаться можешь свободно, слева от тебя находятся костыли. Чувствуешь какой-то дискомфорт?.. Тебе что-то нужно? Чимин по-прежнему молчал. Даже головой не кивал. С чего он вообще взял, что слова о том, что он — лечащий врач, должны внушать доверие? Пак его совершенно не ощущал. Потом окажется, что этот человек работает на Кимов и что не было смысла хоть что-то ему отвечать. Лишь с этого момента врач стал серьёзнее и перешёл на более осторожный тон. — Хорошо, — отступился мужчина. И начал говорить медленнее, как будто с человеком с задержкой в развитии. — Тебе придётся сохранять карантин пару дней, но за это время ты сможешь поговорить с психологом. Потом, когда состояние твоего здоровья будет читаемым, мы определим порядок посещения для твоих близких. Хорошо? Чимин молчал. О каких близких он говорил? О том, кто запросто мог представиться его мужем в нетерпимой однополые отношения стране? Впрочем, вряд ли врач помешал бы ему войти. — На стене за тобой находится кнопка вызова, — продолжал он. — Если тебе будет что-то нужно, нажми на неё. Я буду приходить один раз в день, но с тобой остаются медицинские сёстры. Наверное, сейчас ты хочешь отдохнуть. У тебя есть какие-то вопросы? Впервые с тех пор как мужчина вошёл к нему в палату, Чимин качнул головой в сторону, лишь бы он не прицепился к нему. Так что врач сказал своё, видимо, любимое «хорошо» и ушёл. Несмотря на то, что Пак и сам хотел, чтобы он поскорее удалился, легче не стало. Что значили его слова о карантине? Могло ли это иметь смысл того, что в эти дни ему ничего не грозило? Нет. Ведь он как-то оказался здесь. И он сильно сомневался, что кто-то в том же коридоре не сторожил эту чёртову белую деревянную дверь. Неудивительно, что его тело ныло, когда он выбирался из постели. Наверняка все эти несколько суток, которые он провёл в бреду, он не вставал на ноги. И как ещё мышцы не атрофировались. От собственного бессилия он уже чувствовал немыслимую усталость. С самого детства у него не было переломов, а если и были, то максимум на руках и плече, ноги всегда были под его воображаемой защитой. Возможно, он особенно ими дорожил. Хотя если вспомнить, как он носился подростком по обледенелым тротуарам, вряд ли можно было сказать, что он не нарывался на то, чтобы заработать перелом. Но помеха в передвижении никогда не вписывалась в его планы. И как он мог столкнуться с ней в тот момент, когда она ему особенно была ни к чему? Именно в этот момент он чувствовал себя самой лёгкой добычей, когда даже убежать не мог. С неимоверным трудом он дождался, когда уберут капельницу, а он сможет наконец-то оглядеться. Он боялся выглядывать в коридор, потому что не хотел наткнуться глазами на одного из тех амбалов, которые буквально сторожили его последнее время. Или, что ещё хуже, на самого Тэхёна. Так что первым делом он выглянул в окно, чтобы высчитать четвёртый этаж и осознать, что он находился, кажется, в той самой больнице, в которую раньше ходила мама, когда они ещё жили в этом районе, а он работал в «Clue». Из-за этого пульс забился в висках. Кто бы знал, что именно страх поможет ему доковылять до двери и, отправляя сердце в пятки, выглянуть за дверь, чтобы посмотреть на совершенно пустой коридор. Успокоился ли он? Определённо нет. И в первую ночь он не сомкнёт глаз, прислушиваясь к посторонним звукам и ожидая, что какие-нибудь руки выволокут его из кровати. Чимин пробыл в одиночестве ещё два дня, потому что посещения были запрещены, пока была вероятность в том, что это инфекция, которой он мог заразить кого бы то ни было. Непонятно только, зачем врач разжёвывал ему все эти детали. Или он думал, что снаружи к Чимину выстраивалась очередь? Почему он даже не допускал мысли, что никто к нему не придёт? Потому что просто-напросто некому было приходить. Его навязчивость относительно посещений начинала пугать всё больше. Поэтому в день, когда мужчина зашёл к нему в палату, чтобы озвучить хорошие результаты его анализов и сообщить, что он может увидеться с близкими, Чимин ещё четыре часа сидел, как на иголках. А если бы были силы, то прыгал из угла в угол на одной ноге. Ему необязательно было спускаться в общий холл на первом этаже или выходить в холл четвёртого этажа, который до сегодняшнего дня ему запрещено было посещать. Чему он был несказанно рад, хотя всё ещё чувствовал, что снова оказался в своеобразной тюрьме, из которой не мог выбраться. Когда дверь в палату открылась, он сидел на кровати в больничной пижаме, прижав колени к груди. Возможно, его поза была такой же необычной, как и появление. Иначе почему Юнги сначала изогнул бровь, а потом закрыл за собой дверь? — Привет, — сказал Мин. Из-за собственного громкого облегчённого выдоха Чимин его еле услышал. — Ты ещё не свихнулся? Извини, я к тому, что ты торчишь здесь один почти неделю. — Я помню только два дня. — Точно, мне говорили, что тебе было хреново, — вспомнил Юнги. Он взял металлический стул около кровати, развернул его обратной стороной к Чимину, и сел, размещая руки на спинке. — Как сейчас? — В порядке, — ответил Чимин, пусть и не особенно понимал уже, что это вообще означало. Но он хотел так ответить ещё и потому, что Юнги сам выглядел неважно. Он казался не просто уставшим, а... заебавшимся. А потому вряд ли его сейчас сильно волновали детали. — Уже говорил с мозгоправом? — тут же опровергая часть его мыслей, поинтересовался Юнги. И ведь точно подметил: мозгоправ, а не психолог. Не потому, что Чимин сам относился к подобного рода специалистам скептически, а потому, что ему попался здесь именно такой, каким назвал его Мин. — Один раз. — И как? — Чимин только неопределённо пожал плечами. — Что ты тогда принял? Чимин помолчал. Он вдруг стал чувствовать себя муравьишкой или несмышлёным малышом, которого отчитывал старший брат, хотя тон Юнги совершенно этого не подразумевал. По крайней мере, пока. Кажется, что-то похожее рассказывал ему Чонгук. Он имел в виду именно это? Ведь Пак видел, что ему, по большому счёту, не нужен ответ на вопрос. Он сам уже всё понимал, но по какой-то причине хотел, чтобы Чимин сказал это вслух. — Мне не по себе говорить с тобой об этом, когда ты находишься прямо здесь, — честно признался Пак. — В последний раз мы так говорили по телефону. — Я могу выйти за дверь и позвонить, если тебе от этого легче. — У меня нет телефона. — Бля… Я чуть не забыл, — заметил Юнги и нырнул пятернёй в карман чёрной ветровки, а потом протянул ему чёрное прямоугольное устройство. — Держи, это твой мобильник. Я не хотел отдавать кому попало, чтобы он не достался хрен знает кому. Да… Звонила твоя мама. Я не знал, как лучше, поэтому сказал ей, что ты перезвонишь, когда сможешь. Ничего? — Спасибо… — Так что ты принял? — Я же говорил тебе, что у меня остались таблетки. Можно попросить не смеяться надо мной? — ещё на вдохе перебил его Чимин. — Можно. А по мне похоже, что я хотел этого? Не имеет значения, сколько ты примешь, реакция всегда может быть разной. Ты же говорил мне в прошлый раз, что хотел от них избавиться? — Я так и сделал, — ответил Чимин. — Они мне больше не нужны. — А ты? — Но Пак снова пожал плечами на вопрос, так как не имел при себе ответа. — То, что ты оказался здесь, неплохо. Тебя выпишут к концу недели? В начале следующей? — уточнил Юнги, когда после первого варианта Чимин качнул головой в отрицании. — Ну вот, у тебя есть ещё почти целая неделя, чтобы подумать обо всём. Попробуй отдохнуть, тебя никто не тронет. Если что, в эти часы я буду где-то в здании, пока приём посетителей не закончится. Я не собираюсь контролировать тебя, только приглядывать. Это разные вещи. Поэтому если ты захочешь свалить или что-то ещё, я не буду тебя останавливать. Не надо говорить, что тебе это не нужно, что ты справишься сам и тому подобные словечки в твоём духе. Я в этом почти уверен, но пообещал присмотреть за тобой. Будем считать, что это для спокойствия другого человека. — Потому что ты обещал Чонгуку? — предположил Чимин. А когда Мин не ответил, вдруг добавил: — Спасибо. Он был уверен, что не сказал и не спросил ничего особенного, но Юнги тяжело вздохнул и закрыл нижнюю часть лица ладонью, как будто задумываясь. Его взгляд на Чимина был прямым и внимательным. И, пожалуй, даже глубокомысленным. Знать бы, о чём он думал. — Можно спросить: меня кто-то ищет? — Задай этот вопрос попозже, — попросил Юнги. — Ладно. С Чонгуком всё в порядке? — Хм... Он сейчас немного занят. Мы расскажем тебе обо всём подробно, когда ты выйдешь из больницы. Тебя это устроит? Чимин вдруг активно закивал головой, когда почувствовал, как былая скованность стала сходить на нет. К тому же теперь его слова, тон и общий посыл казались ему безобидными. Причём отнюдь не намеренно припудренные мнимой осторожностью с целью расположить к себе и заставить довериться. Пак просто почувствовал, что за всем, что он говорил или делал, кажется, не стояло злого умысла. — Тогда я пошёл, — заключил Юнги и вернул стул на место. — Пиши, если что-то понадобится, но, прошу, без доёбов. После ухода Юнги Чимин долго собирался с духом, чтобы позвонить маме. От волнения он почти ничего не съел за ужином. Но противнее всего было то, что чем дольше он тянул, тем больше нервничал. Начинать вызов было не только волнительно, но и откровенно страшно. И потому, что он не мог представить, в каком состоянии она была из-за беспокойства. И потому, что он боялся услышать вопросы, которые даже не готов был услышать, не то что отвечать на них. И, наконец, потому, что не хотел опять лгать ей. Это уже просто-напросто осточертело. Тем не менее, взяв себя в руки, он сделал дозвон, в глубине души надеясь, что в очередной раз мама вовремя проявит понимание и отзывчивость, которых он, вероятно, даже не заслуживал. Она подняла трубку после второго гудка, ответив одним лишь «алло?». — Мама… — Привет, милый, — более ясно прозвучал в трубке её спокойный, ласкающий и убаюкивающий голос. Как будто они разговаривали всего лишь вчера, и она не успела забеспокоиться всерьёз. — Какое у тебя настроение? — Не знаю… — честно и рассеянно ответил Пак на её первый странный вопрос. Из-за резко возникшей головной боли никакие предположения уже не лезли на ум. А потому он спросил прямо: — Ты в порядке? — Да. Со мной всё хорошо. Хочешь, чтобы я вернулась раньше? И о чём она вообще думала, если не спрашивала в лоб, где он и что случилось? Как в тот последний раз, когда он провёл с ней несколько дней, она вновь изъяснялась не то чтобы витиевато… Скорее, так, будто или знала, или понимала больше, чем он мог себе представить. И вполне возможно, сейчас она тоже могла что-то предположить. Что-то очень близкое к истине. В груди только сильнее давило осознание, что он так долго скрывал от неё многие нюансы своей жизни. — Нет, не хочу, — наполовину честный ответ. — Со мной всё в порядке. Но… Я хочу потом поговорить с тобой. Мне нужно что-то рассказать. — Ты знаешь, что в середине февраля здесь цветёт слива? — вдруг спросила Пак Юнджин. В этот момент она жутко напоминала самого Чимина — той же лёгкой болтливостью и непринуждённым скачком с темы на тему. — Киёми предлагала мне остаться здесь до этого времени, но я отказалась. — Почему ты не хочешь остаться ещё? Если госпожа Хо не против и сама предлагает, почему нет? — Ты так сильно не хочешь, чтобы я приезжала? Есть идея. Я подумаю о том, чтобы остаться, если ты приедешь сюда на цветение сливы. — Не могу. Надеюсь, к тому времени я буду где-то работать по-настоящему… — Мин-и, можешь ответить честно? С тобой всё хорошо? — Я сломал лодыжку, когда спрыгнул со второго этажа, — как на духу признался Чимин. Она молчала, а на фоне было слишком тихо, чтобы хотя бы понять, в какой локации с её стороны проходил разговор. Переваривала ли она? Анализировала ли она? Но на всякий случай он добавил: — Только не волнуйся, ладно? Я в порядке. Не приезжай раньше. Он не успел услышать её ответ, потому что в дверь вдруг постучали. Вряд ли врач, раз до этого он ни разу не оповещал о своём визите. Пак даже не успел предположить, кто это мог быть, но, к счастью, на этот раз не испугался. Возможно, от того, что мамин голос, который он услышал ранее, прежде чем она замолчала, окутал его через расстояние, как тёплое одеяло. А возможно, в глубине души он надеялся, что это окажется Чонгук, который явно бы не ворвался в его палату, открывая дверь с ноги. Раз Юнги сказал, что он занят, то логично, что это должно быть чем-то временным, правда? — Ко мне кто-то пришёл. Я позвоню позже? — Не торопись, — мягко ответила мама, и её голова с длинными каштановыми волосами показалась в открывшейся двери, — я не успею сильно заскучать. Юнджин убирала телефон, когда входила внутрь в белом медицинском халате, который висел поверх плеч. На её лице только растянулась лёгкая улыбка, но этого хватило, чтобы заставить его задыхаться. — Мам! — Привет, солнышко. И какая разница, сколько ему было лет, когда он в любом возрасте будет считать её своей ахиллесовой пятой. Он больше не держал лицо и не выдавал себя за того, кому море по колено. Он сам испугался, когда понял, как сильно в ней нуждался. Чимин внезапно и несдержанно заплакал. Попала ли она в момент его наивысшей уязвимости или он просто устал держаться, Пак понятия не имел. Но, кажется, с этого момента он наконец-то будет с ней совершенно честен. Мысль о том, что она могла о нём подумать и каким она могла его сейчас видеть, ещё сильнее разбивала ему сердце. Но как будто он был уже готов, что её отношение к нему переменится, что на её лице промелькнёт отвращение или осядет тяжёлая тень жалости к нему. Ему было всё равно. И когда она приехала? И каким образом узнала о том, где он находится, если телефон отдал ему не врач, а Юнги? Практически на физическом уровне он чувствовал, как слова о том, что он не хочет, чтобы она приезжала раньше, вернулись обратно в его рот, оказавшись полнейшей ерундой. Она не искала стул, а присела к нему на краешек кровати, привычным нежным и заботливым жестом начав гладить его по волосам. Не говорила, что слёзы ни к чему. И не останавливала его эмоции, а, скорее, наоборот, помогала вырваться наружу всему, что он так долго держал в себе в её присутствии. Сколько же лет ему понадобилось, чтобы позволить себе показать свою слабость перед ней. Даже в тот раз, когда Чонгук написал ему, что он не обязан быть сильным перед ней, он не мог это по-настоящему ощутить и не мог себе разрешить показать другую свою сторону. Тёмную, израненную и дрожащую. Как будто если бы он это сделал хоть раз, больше не смог бы собрать себя заново. Но рано или поздно это должно было случиться, чтобы он неожиданно понял, что подобным моментом руководит вовсе не слабость, а освобождение. За двадцать четыре года Чимин даже не знал, что душу может разрывать на части из-за сброшенных оков. Оказалось, что лёгкость и взлёт — второстепенные ощущения. Оказалось, что в первую очередь нужно заметить и прочувствовать, какие раны он нанёс себе сам, когда решил, что героически справится со всем самостоятельно. Оказалось, что её поддержка не сбивала его с ног и не лишала равновесия, а напротив, позволяла понять, что он всё ещё здесь, что он не ушёл далеко в ощущении чёрной дыры в собственной груди и что теперь сил в нём, кажется, приумножится. Стоило вновь признать, что, если бы с его ментальным здоровьем всё было плохо, он бы не смог остановить собственный плач. Раз он впервые вырвался наружу в её присутствии. Но на смену болезненным ощущениям пришло облегчение, которое будто провоцировали поглаживания по голове и крепкие объятия. Он был неимоверно признателен ей за то, что она не спугнула его ни единым словом. Что она, будто зная, как надо, помогла ему на внутреннем уровне освободиться. Юнджин не произнесла ни слова до тех самых пор, пока его плач не стих. Она отстранилась от него с глубоким, но не тяжёлым вдохом. К счастью, на её лице по-прежнему не было беспокойства, которое могло бы лишь сбить его уверенность. Тогда он бы непременно стал бы корить себя за несдержанность, которой заставил её ещё сильнее волноваться. Но она будто бы всё понимала. И это при том, что он до сих пор ничего толком не успел ей сказать. — Вот так… Ты решил повторить за мной? — с едва уловимой ноткой иронии спросила она, имея в виду, по всей видимости, выбор больницы. Он хихикнул и шмыгнул носом, вытирая сырость со своего лица. — Ты знаешь, что рядом теперь находится одна уютная кофейня? Я принесла тебе какао, а чтобы маршмэллоу не растаяли, их положили в отдельный пакетик. Мило, правда? Когда сюда ходила я, этой кофейни здесь не было, верно? — Н-наверное. Я же тогда… пил какао только дома, — запинаясь проходящими всхлипами, напомнил Чимин. — Верно, — сказала Юнджин и вскрыла миниатюрный бумажный пакетик. Она убрала крышку с картонного стакана и высыпала в него маленькие белые зефирки. — Итак… — Как ты вошла? — перебил он, так как часы для посещений давно прошли. — С помощью ног, — выдала мама невозмутимый ответ, к которому даже придраться невозможно. А следом подала ему картонный стакан. — Сказала, что я иду к сыну и меня никто не остановит. — Правда? — Да. — Юнджин зачесала ему пальцами волосы, чтобы они не мешались перед глазами. — Не хочешь поговорить, раз уж я здесь? — Юнги тебе рассказал? — Это, кажется, тот человек, который должен был присматривать за тобой? — Ты об этом знаешь? Он был сегодня здесь. Он вовсе не должен присматривать за мной, я в порядке. — Нет, это был не он. — А кто? Врач? — Секрет, — почти шёпотом сказала она и приложила палец к губам для выразительности. — У тебя от меня много секретов, а я завела всего один ненадолго. Я расскажу о нём, когда тебя выпишут. Хорошо? Сколько же всего его ждёт после выписки? Чимин кивнул и намеренно шумно, фыркая на всю палату, делал несколько глотков тёплого какао под выжидающим, но всё же нетребовательным взглядом мамы. Он тянул время не потому, что не решался. Просто не знал, с чего начать. Может быть, и был недостаток в её деликатности. Она терпеливо ждала, а могла бы подтолкнуть его вперёд расспросами или давлением в виде фраз «Ну?», «Я тебя слушаю» или «Рассказывай уже!». Но это было совершенно не в её духе. И как раз этим тоже они были ужасно похожи с ней. — Я повредил ногу, когда сбегал из дома Тэхёна, — признался он в самом лёгком. — Он мне н-не парень. Когда ты заболела, я устроился на работу в одно место, чтобы заработать на лечение… На этих словах Чимин уже в упор смотрел на картонный стакан у себя в руках и портил краешек ногтем или искривлением. Он бы через слово вставлял фразы о том, что ему стыдно, что он боится и не хочет об этом вспоминать. Но так он ещё больше подключал бы к разговору свою эмоциональную сторону и, возможно, не смог бы толком ничего рассказать. Поэтому он принял решение говорить сухо и практически бездушно. — Оно позиционировало себя как стриптиз-клуб для геев, — продолжал Пак. — Но помимо этого, там было много чего. И я на многое добровольно шёл, чтобы заработать больше или больше взять в долг у владельца. Я имею в виду интимные услуги для посетителей… Потом я познакомился с… ним, и так получилось, что я заключил с ним и его отцом сделку. Я мог уволиться, но должен был рано или поздно остаться с... ним. За это они оплатили твоё лечение, а потом он оплатил мою учёбу. После этого он вошёл во вкус, и его куда-то забросило. Может быть, на него что-то давило: или сделка со мной, или наркотики. Но чем больше времени проходило, тем хуже становилось. Я бы давно ушёл от него, но не мог о таком думать, потому что для этого мне пришлось бы выплачивать полностью то, что они оплатили. А у меня не было таких денег. В тот раз, когда я приехал к тебе поздно вечером, он… нет, я сделал себе больно, потому что понял, как ко мне на самом деле относились и кем я был. Дальше я пытался найти выход из этого и найти деньги, чтобы выкупить себя. Но у меня ничего не получилось, когда я их нашёл. В тот день я узнал, что Джун-и пытался что-то делать за моей спиной. И в тот же день они приказали убить его… Потом… Я плохо помню. Мы вернулись в его дом, и через несколько дней я решился бежать… Чимин замолчал. Всего одна эмоциональная мысль пробивала ему затылок. Хотя он держался всё то время, что говорил, как бы абстрагируя себя от происходящего и смотря на это сверху. Он также понимал, что сейчас эта мысль прорвёт всю его иллюзорную защиту и отстранённость. Потому что главным было даже не то, что он сказал, а то, что ещё не успел. — Я думал, что, если у меня получится, это будет последнее, что я успею сделать перед смертью. Я не хочу этого говорить… — выдавил Чимин, еле сдерживая всхлипы, но уже не пытаясь останавливать вновь заскользившие по коже слёзы. — Но когда я оказался один в лесу… я думал, что готов к этому… а ещё думал, что ты меня… что ты никогда за это не простишь... Он не закрывался руками и не отворачивался. Но и не думал о том, чтобы прильнуть к ней. Напротив, он был ей благодарен за то, что сейчас она его не трогала. Он не думал, подозрительно ли это было или нет, потому что на этот раз он уже не хотел выплакаться. Сколько можно? Он уже сделал это ранее. Сейчас ему нужно было успокоиться, после того как болезненная мысль пробила броню. Поэтому он не хотел, чтобы Юнджин его трогала в этот момент. Ведь тогда остановиться было бы гораздо сложнее. А он уже хотел взять себя в руки. Не потому, что считал это правильным, нормальным или необходимым. А потому, что действительно хотел этого. Потому что был готов сделать это по-настоящему. Так что он перестал плакать, когда в груди перестало ныть от полоснувшей ранки. Он боялся сразу поднимать на неё голову и продолжал смотреть в стенку коричневого картонного стакана с остывшим остатком какао. Но мама молчала. И даже не сдвинулась. Только это заставило его посмотреть на неё. Самым пугающим было то, что на её лице не промелькнуло ни единой эмоции. А ведь Юнджин никогда не была хладнокровной или безэмоциональной. Она часто была сдержанной, но искренность всегда выдавала её с потрохами. Её глаза становились печальными, а губы поджимались, когда ей было грустно или она была чем-то расстроена и разочарована. Её глаза светились, а на щеках проявлялись ямочки от лёгкой и иногда предательской улыбки, когда она не могла скрыть своих радостных и тёплых чувств, которые переполняли её. Но сейчас она была абсолютно спокойной. Совершенно. Словно он рассказывал свой привычный распорядок дня, который не был чем-то новым для неё. — Я это знаю, — наконец тихо сказала она печальным тоном. Вот где скрылось её истинное отношение к тому, о чём он ей рассказал. Чимин не то что побледнел, он буквально почувствовал, как краска сходит с его лица, а кожа становится чистым белым полотном, на котором при желании можно было нарисовать что вздумается. — Мама! — Что? Я поняла это слишком поздно, и я тоже не могла поговорить с тобой об этом. У меня не было желания загонять тебя в угол в то время, когда сама в нём находилась. Я была моложе и многое пропускала мимо глаз. Когда ты возвращался по утрам, я о многом размышляла, но подумать не могла, что из-за моей беспечности мой несовершеннолетний сын должен был пройти такое испытание. Ты думаешь, мне было не стыдно перед тобой? — За что? Ты всегда была хорошей мамой! Это было моё решение, ты не заставляла меня заниматься этим. И ты не заставляла меня работать в одиннадцать лет! — В одиннадцать лет?! — Я имел в виду другую работу! — в панике уточнил Чимин. — Я не хотел клянчить у тебя деньги и подрабатывал в разных местах. До четырнадцати лет всё было прилично! — Мин-и... — Прости меня! — Это я должна была думать о том, где мне найти средства на то, что ты хочешь или что нужно нам обоим. Но не ты. Ни в одиннадцать, ни в четырнадцать лет. — Ты работала, даже когда болела. Что бы ты сделала ещё? Я хотел тебе помочь. Я не жалею. Как подумаю... что бы тогда было... — Солнышко... — успокаивающими жестами она вновь гладила его по голове, пока Чимин пытался совладать с новой и уже откровенно нежеланной волной слёз. — Я жалею только о том, что не прервал связь со всеми. Возможно, если бы я не продолжил дружить с Джун-и, он был бы жив. Я думал только о себе. Его убили из-за меня. — Я не знаю, что произошло, но я не думаю, что ты вынудил своего друга пойти тем или иным путём. Мин-и, ты знаешь, как мне приятно, что, несмотря на то, через что тебе пришлось пройти из-за меня… — Из-за меня, — поправил её Чимин. — Это было моё решение! — Хорошо. Я продолжу? Несмотря на то, через что тебе пришлось пройти из-за меня… Сейчас я говорю, — остановила она его и даже подняла ладонь, чтобы прибавить серьёзности. — …ты смог стать тем, каким я тебя вижу. Когда-то давно я тебе говорила, что мир должен тобой гордиться. Мне всё равно на этот мир, потому что я тобой горжусь. Но не будь к себе несправедливым. Нельзя брать вину и ответственность за всё, что происходит вокруг тебя. Понимаешь? Чимин лишь неуверенно кивнул. — Я тебе не противен? — Нет. В твоём представлении я должна была почувствовать это? — По-разному... — признался он, виновато опустив глаза. — Иногда я думал, что ты закроешь дверь перед моим лицом и больше не пустишь на порог. И не захочешь меня больше видеть. — Я всё ещё хочу. И буду хотеть дальше. Я даже приехала раньше, потому что хотела тебя видеть. — А теперь скажешь, кто тебе рассказал, что я здесь? У меня больше нет секретов от тебя. — Мин-и... Чимин не был бы Чимином, если бы неожиданно и по одному щелчку перестал бы пускать полезные и лишние мысли в свою голову. К тому же место, в котором он оказался, так и располагало к тому, чтобы наконец-то впервые по-настоящему остановиться и всё переосмыслить. Разговор с мамой дался ему нелегко, но вместе с тем помог ему достичь в отношениях с ней той лёгкости, которая временами казалась ему недосягаемой. Он много раз прокручивал в голове этот возможный будущий разговор и много раз готовил себя к самому худшему. Но несмотря на всю подготовку, эта обнажённая до деталей беседа случилась внезапно и вычеркнула все страхи и сомнения, которые терзали его ранее. Хотя он не стал допытываться до того, что теперь держала в секрете мама, у него всё же были собственные предположения. Честно говоря, ему бы очень хотелось перестать быть неврастеником, который с подозрением относился ко всему и который старался и пытался анализировать всё и вся. Разве нормальные люди так делают? Нет же? Чонгук никогда не относился к нему с подозрением. Не проверял и не сканировал его, как это делал Чимин. А ведь сам Чон прошёл ничуть не меньшие испытания на своём жизненном пути. Но каким-то образом ему удалось не потерять веру в людей и в человеческую искренность. Впрочем, что, если им руководило исключительно собственное отношение? Что, если он не думал за других и не обманывал себя иллюзиями? Кажется, как раз это было вполне в его духе. После того как мама ушла, Чимин честно пытался не трогать его. Раз Юнги сказал, что он занят, то, вероятно, так оно и было? Он не думал, что Чонгук обязан был беспокоиться о нём. Скорее, наоборот, теперь, находясь в относительной и, вполне возможно, временной безопасности, Пак хотел не то чтобы показать ему, а, скорее, разрешить себе искренне беспокоиться о другом человеке. Если это бы показалось обременительным, Чонгук мог сказать об этом прямо. Разве нет? Несмотря на его бережное отношение к нему, Чимин не думал, что тому не хватило бы духу честно сказать, что это ему мешает. Или что он вернётся к каким-то разговорам и общению после того, как разберётся с чем бы там ни было. А потому Чимин взял телефон в руки и вновь, как раньше, позволил себе быть более свободным.KakaoTalk
кому: Чонгук
«Когда у тебя будет время, можно тебя увидеть? Я хочу что-то спросить.»
Может быть, это было неправильным — навязывать своё общество. Может быть, столкнувшись с его жизнью ближе, Чонгук понял, что это не по нему? Это не было бы чем-то удивительным, Чимина тоже ужасало его прошлое и настоящее. И, возможно, если бы Чон не появился в его жизни, он совсем ушёл бы под лёд в своём отчаянии? Пак даже не понял, в какой момент и с помощью чего, но Чонгуку удалось оживить в нём нечто такое, что раньше помогало ему двигаться вперёд. У Чимина не было никаких иллюзий, и он даже намеренно не позволял себе видеть в нём человека, на которого он мог бы положиться всегда и кто смог бы остаться в его окружении на долгие годы. Пак прекрасно понимал, что Чонгук мог уйти из его жизни так же резко, как в ней появился, а произойти это могло в любой момент. Даже сейчас. Но также он оставлял себе крошечную надежду, что, если такое произойдёт, Чонгуку хватит духу сказать ему об этом в лицо и попрощаться.KakaoTalk
кому: Чонгук
«Я могу ничего не спрашивать, но всё равно хочу увидеться. Даже если в последний раз.»
Интересно, что при солнечном свете, который проникал через окно, жидкость в пузырьке выглядела, как шампанское. Это первое, что бросалось ему в глаза, когда он просыпался. Однако за то время, что он здесь провёл, Чимин ни разу не использовал дрессрум ни для белья, ни для собственной кожи. Он даже ни разу не убрал крышку, чтобы элементарно насладиться знакомым запахом. Удивительно, что пузырёк вообще смог пробраться в эту палату вместе с ним и не затеряться по дороге. Становилось ли ему легче, когда он смотрел на него? Он уже не уверен. Всю неделю из палаты Пак практически не выходил вовсе, разве что размяться. Но исключительно в то время, когда больничный коридор и медицинский пост пустовали. Он не хотел знакомиться, не хотел ни с кем обсуждать ни кого-то другого, ни, особенно, себя самого. Но на этот раз, когда мама ушла, а Чимину сообщили о новом посетителе, он вдруг сам попросился в холл. И пусть на него будут глазеть, как на самого странного и нелюдимого пациента. В конце концов, после этого он спокойно вернётся к себе и снова не выйдет вплоть до завтрашнего дня, который в этих стенах наконец-то должен был стать для него последним. Хотя в холле встречи были разрешены только тем, кому затруднительно было спускаться вниз, сейчас он был наполовину полон. Пространство было отведено под разные виды досуга. И, кажется, судя по звукам и голосам, доносившимся до палаты по утрам или после обеда, здесь было достаточно весело. Был шахматный стол, диванчик и телевизор, стол для рисования и мягкие стулья для чтения или, как сейчас, для встреч с родными и близкими. Два самых крайних мягких стула как раз были свободными, чтобы он успел их занять и расположить рядом с собой костыль. Может быть, это тоже было одной из многих причин, по которым он не показывался никому на глаза. Потому что не хотел выглядеть уязвимым. Он уже успел привыкнуть, что, кроме мамы, каждый день к нему приходил Юнги. Возможно, как раз потому, что в посещениях к нему не было сюрпризов, в свой предпоследний день пребывания в больнице Чимин перестал бояться, что увидит кого-то, кто вновь выведет его из шаткого эмоционального равновесия. Но сегодня из лифта к нему вышел вовсе не Юнги, а Сокджин. Заметив его, старший не успел даже ничего сказать, а Чимин уже забыл о приветствиях, потому что внимание в его неожиданном появлении приковало другое. — Что с твоим лицом? Сокджин сел на соседний мягкий стул, расстегнув молнию на чёрной приталенной куртке. Разводы под левым глазом и правой скулой уже были фиолетовыми, а значит появились как минимум несколькими днями ранее. На когда-то разбитой нижней губе теперь была коричневая короста в форме вертикальной полоски. Ужасно было думать об этом, но Чимин вдруг поймал себя на мысли: главное, что он жив. Видимо, после истории с Намджуном приоритеты в голове Пака немного сместились. — Переживает нелучшие времена, — почти беспечно ответил Сокджин. — Это ерунда. Как здоровье? — Я в порядке, — храбрясь не меньше, ответил Чимин. — Прости, что втянул тебя в это. Ты не обязан был приходить. Что с тобой сейчас будет? — Посмотрим. Твоя мама приехала? — Чимин лишь молча кивнул на вопрос. — Хорошо. Они оба ненадолго замолчали, пока каждый мысленно говорил и спрашивал то, что произносить совершенно не хотелось. Хотя их отношения нельзя было назвать близкими, но, кажется, общее прошлое и пережитые ситуации достаточно связывали их, чтобы понять и прочувствовать взаимность чувств и беспокойства к жизням друг друга и всему происходящему. Чимин бы хотел узнать, зачем Джин вообще согласился остаться при Кимах, когда Пак подписал договор. Но ответ и так уже был очевиден: он спасал самого себя. Однако даже эта деталь не особенно помогала меньше чувствовать вину перед ним, ведь если бы не он, то и спасаться бы, вероятно, не пришлось. Верно? Пак его ни к чему не принуждал и никуда его против воли не втягивал, но искренне сожалел, что Джину пришлось купаться в неменьшей дряни, чем Чимину. Возможно, дело было в том, что они оба не вписывались в картину этого мира, в котором Тэхён и Лиён в буквальном смысле выросли. И, может быть, потому, что своей внутренней составляющей Чимин с Джином отличались, Пак считал несправедливым, что им пришлось — приходится? — барахтаться в этом, как в вязком болоте. — У тебя будут проблемы из-за меня? — наконец спросил Чимин, возвращаясь к следам на его лице. — Ты сможешь уйти? Джин вздохнул. Не от того, что не хотел слышать вопрос или отвечать на него, а от принятия, к которому, возможно, он пришёл не до конца. — Думаю, у меня мало что поменяется. — Ты останешься с Кимами? — С семьёй Ли, — уточнил Джин. — Если меня не убьют раньше, то выбора не будет. Всё нормально. Если выйдет так, то семья будет в сомнительной, но безопасности. Вряд ли можно было надеяться, что из подобной заварушки можно выйти сухим из воды. И следы на его лице только подтверждали эту мысль. За столько лет мир, который был чуждым, основательно поглотил его, чтобы можно было сменить его на что-то более близкое Джину. И, скорее всего, Чимина снаружи с нетерпением ждало нечто подобное. Он не то чтобы уже не надеялся, но и вовсе не предполагал, что сможет когда-нибудь начать всё с чистого листа. Что от него действительно отстанут и перестанут давить или тащить его во тьму за собой. Разве это не говорило о жестокой реальности, которая часто разбивала розовые очки стёклами внутрь? У Чимина последняя надежда на освобождение раскрошилась в тот момент, когда на его глазах убили лучшего друга. Уезжая из особняка, он не надеялся, что сбежит и неожиданно освободится. Вряд ли тогда он решил бы уйти в лес и через силу заглотить оставшееся экстази. Он был уверен, что выхода уже нет и не будет. На тот момент он не видел смысла бороться с тем, чему нельзя было противопоставить хоть что-нибудь. — Мне очень жаль, — признал Чимин. — Я даже не могу ничего сделать для тебя. И если бы не я, тебе бы не пришлось подвергать себя опасности. Ты мог бы уйти раньше. — В то время я не собирался уходить. Это приносило хорошие деньги, а я тоже не был образцом для подражания. Думаешь, в том возрасте я был таким серьёзным? — его взгляд был по-привычному снисходительным и по-доброму насмешливым. — После смен я шарился с друзьями по клубам и барам, тратил деньги на спиртное, а потом возвращался к рабочим сменам. И так по кругу. — Когда перестал? — Вскоре после того как ты заключил договор с Тэхёном. Не смогу ответить конкретной датой. Это происходило постепенно. — Ты женился, когда остепенился или ещё нет? Джин усмехнулся. Они никогда не обсуждали подобные аспекты своих жизней. Их разговоры ни разу не затрагивали личные темы. Хотя их связь и общение нельзя было назвать деловыми, но кроме работы и проблем, связанных с ней, по большому счёту, они ни о чём не разговаривали. И сейчас это неожиданно не казалось чем-то лишним или неловким. Возможно, Чимин не успел проследить этот естественный переход от привычных тем к чему-то более глубинному. Да, это казалось чем-то новым, но Пак не чувствовал, что не имеет права лезть дальше и глубже, не чувствовал, что это же не может сделать Джин. И он не знал, но это чувство комфорта при подобной вольности было обоюдным. — Больше да, чем нет. Этот процесс уже подходил к завершению. И это тоже послужило мотивацией. Я имею в виду не саму свадьбу, а то, каким я хотел стать для семьи. — Как её зовут? — Минджи, — ответил Сокджин. — Ты рассказывал ей про свою работу? — Бегло, я никогда не посвящал её в детали. Но с недавних пор она немного о тебе знает. — Правда? И она не запрещает тебе общаться со мной? Казалось бы, уже забытым жестом Джин потрепал его по тёмным волосам своими изящными пальцами, как в старые добрые времена. Как будто Чимин до сих пор был тем наивным подростком, как в день, когда они познакомились. — Нет, — добродушно улыбнулся он и опустил руку. — Чимин, я пришёл по двум причинам: посмотреть на твоё состояние и спросить одну вещь. — Ты пришёл, потому что Юнги не смог? — Отчасти. Я правда собирался прийти, и сегодня обстоятельства сложились так, что я наконец-то смог сюда выбраться. Я должен спросить, где карточка от счёта? Видимо, он настолько абстрагировался от всего, что даже не сообразил, о чём шла речь. — От общего, — пояснял дальше Сокджин. — Я про карту, которую ты брал с собой на встречу. — Может быть, в куртке? — предположил Чимин таким тоном, будто Джин должен был ответить на вопрос. — Последний раз она была у меня в кармане, но после того как... Я уже не помню. Всё осталось в доме, я ничего с собой не брал, когда решил сбежать, — добавил он и прикусил язык, когда хотел добавить уточняющую фразу «почти ничего». — Понял, поищем. Тебе что-то нужно оттуда? Какие-то личные вещи? — Там нет моих личных вещей. Не говори, что Чонгук сейчас тоже пытается разгребать это? В воздухе повисла пауза. Как будто бы даже неловкая. Чимин и сам не понял, пытался ли он этим вопросом протолкнуть собственный интерес и даже беспокойство. Но Чонгук не отвечал ему уже несколько дней, а во время звонка, на который он решился только сегодня, его телефон оказался вне зоны доступа. Он вовсе не собирался вмешиваться в его жизнь или что-то выяснять о нём за глаза, но хотел определённости и хотел, наконец, перестать волноваться. Намджуна убили, Джин явился со следами побоев. Он просто не хотел предполагать, что могло случиться с Чонгуком. — Я думал, ты знаешь, — обрёл дар речи Сокджин. — Разве Юнги не должен был тебе сказать, что Чонгук арестован? — Что? Из-за чего? Надолго? — Думаю, да, — пусть и с сожалением, но всё же крайне лаконично ответил старший. — Вряд ли есть способ вызволить его. По крайней мере, не среди нас. — Что он сделал? За что? — повторил Чимин. — За то, что помог и нарушил закон. Кажется, он попал сразу под две статьи. — Кому помог? Мне? — В основном. И что он должен был чувствовать после этого, кроме того как задаваться ещё большими вопросами? Например, что именно он сделал? И что ему сейчас грозило? И как ему помочь? И зачем, в конце концов, он вообще пошёл на это, если был риск загреметь за решётку? — Он нашёл меня в лесу… — тихим шёпотом произнёс Чимин, когда вспомнил недостающие детали того дня. — Чимин, постарайся сконцентрироваться на себе, пока ты ещё здесь. Подумаешь об этом позже. Тебе следует отдохнуть, — повторно, но более бережно и будто сочувствующе Джин потрепал его по волосам и встал со стула. — Увидимся позже. И как он мог после такого сконцентрироваться на себе? Он даже не особенно помнил, как вернулся в палату, потому что вспомнил лицо Чонгука в тот момент, когда он нашёл его. Потому что вспомнил, что он был совершенно один. Вспомнил, как деликатно он объяснял ему свои намерения и как аккуратно поднимал его на руки. Чимин ведь ни разу не говорил ему, что, пребывая в отчаянии, часто думал о том, чтобы затеряться в лесу. И как он его нашёл? Откровенно говоря, в момент побега Чимин понятия не имел, куда он направится, если у него получится выбраться из особняка. Но как только он выехал за ворота, ответ пришёл сам. Он одновременно и почувствовал и представил, что это было самым подходящим местом для того, чтобы… обрести покой? И пусть этот покой не стал для него последним и глобальным, даже сейчас Пак не считал это необдуманной глупостью. Да, он действительно не обдумал это решение. Но разве оно было глупостью? Это было тем, в чём он так сильно нуждался в тот самый момент. Именно в этом он увидел своё неоднозначное спасение. И он не ждал, что кто-то поймёт его. И если Чонгук его не понял, то как он там оказался? И что Чимин должен делать с тем, что из-за него Чон, скорее всего, окажется в тюрьме? Почему справедливость работала совсем не там, где в ней остро нуждались? Разве на его месте не должны оказаться Тэхён и его отец? Ответом будет «нет», потому что они не так просты, как Чонгук, и у них достаточно связей, чтобы избежать этого? Что вообще стало с Тэхёном после того, как Чимин сбежал? И почему до сих пор о нём ничего не было слышно? Или об этом не рассказывали тоже потому, чтобы Чимин не волновался?KakaoTalk
кому: Чонгук
«Джин сказал, что тебя задержали из-за меня. Чонгук…»
Возможно, его подстегнуло именно это — то, что он почувствовал, когда услышал про Чонгука. В этот момент Чимин понял, что он нужен самому себе полностью и без хвоста. Чтобы что-то понять о себе чуть больше или чтобы элементарно двинуться дальше. А был ли Тэхён для него препятствием? Наверное, нет. Чимин сам себе служил помехой, а Тэхёна использовал как прикрытие, как вескую причину, чтобы ничего не менять. Возможно, его также подстегнуло то, что завтра он выйдет отсюда и не вернётся до конца своей жизни. Он вновь не думал, что его решение было импульсивным. Как будто бы он наконец-то созрел, чтобы отпустить. Теперь все его решения складывались в одну ясную картинку. Она больше не казалась размытой. И он больше не пытался удержаться за иллюзию. Теперь Пак вдруг прекрасно понял, что он забрал с собой пузырёк с клубничным запахом вовсе не для того, чтобы тащить за собой этот призрачный образ дальше. Он даже не стал садиться на кровать, когда проводил Джина. Только постоял возле двери, определяя собственную собранность. Прощупывал, готов ли он. Единственный человек, которого ему и следовало сканировать, был он сам. Как же он не понял этого раньше? Чимин даже не сказал бы, что это было больно, потому что сейчас его действия казались правильными. Маленькая деталь, которая столько лет убеждала его в собственной важности и необходимости для него и его жизни. Он вовсе не думал, что останется теперь совершенно один, хотя бы потому, что у него есть он сам. И если ты чувствуешь себя одиноким наедине с самим собой, то ты что-то делаешь неправильно. Разве нет? Он не успокаивал себя тем, что в его жизни будут другие люди, и даже не держался больше за маму. В первую очередь он хотел освободить себя полностью, чтобы быть честным перед самим собой. Возможно, для кого-то это показалось бы смехотворной ерундой. Но для Чимина это был большой и очень ощутимый шаг вперёд. Пусть и с хромой ногой и костылём под подмышкой. Как бы там ни было, он взял пузырёк с тумбочки и спустился с четвёртого этажа на второй. Конечно, этот момент сопровождался приятной тоской и чувством благодарности за всё, что было и что Клубничка дал ему наперёд. Пусть он его ни разу не услышал, хотя дико хотел бы узнать, как звучит его голос. Пусть их общение прервалось настолько резко, что это переросло в незакрытый гештальт. Но теперь он готов был оставить его здесь. И больше не таскать ни в себе, ни за собой. Там, где раньше стояли сиденья, теперь была напольная металлическая стойка под брошюры о профилактике онкологических заболеваний. Разве это не было тем же показателем, что их история закончена? Чимин не хотел выбрасывать это несерьёзное, но связующее с прошлым звено. Он был уверен, что оставить его там, где он и нашёл это звено, было самым верным. Поэтому он просто поместил пузырёк с клубничным дрессрумом в один из кармашков. Пак не чувствовал, что должен был говорить. В конце концов, самые особенные их моменты проходили без слов. И сейчас это тоже казалось самым правильным. Что, если он всё это время обманывал себя, обратив в сторону Тэхёна благодарность, которая предназначалась не ему? Возможно, это чувство признательности было взято именно отсюда, со второго этажа этой больницы. Когда он уходил, его пытались окликнуть медсёстры, но он принял вид глухонемого и вернулся в палату, в которой, как ни странно, вовсе не стало пусто. Да, он пока был в больнице, а в его жизни по-прежнему творился немыслимый хаос. Но откуда тогда появилось это внутреннее чувство свободы? Как будто на этот раз в палату вернулся только он, без чьей-либо навязчивой тени. И если ему необходимо было пройти такой сложный путь, чтобы вновь обрести себя, то он мог бы сказать, что практически ни о чём не жалеет. Ну, чувством вины и работой над ошибками он успеет заняться позже. В конце концов, не всё же сразу. Он не был обижен на Юнги и примерно мог понять его мотивы. К тому же он честно сказал, что расскажет подробности после того как Чимин выйдет из больницы. И поэтому Пак долго думал, писать ему или нет. Но после ужина, за которым даже что-то съел не через силу, он понял, что даже эти моменты сейчас были не главными. Разве ключевым моментом этой ситуации был не Чонгук?iMessage
кому: Мин Юнги
«Зря ты не сказал мне правду про Чонгука сразу.»
Чимин действительно хотел, чтобы его сообщение воспринималось спокойно и легко, как бы сообщая о том, что у него не было претензий. Но Юнги понял это по-своему. Но даже этот момент не показался трагедией. В конце концов, они не были близки, как Юнги с Чонгуком, чтобы понимать друг друга с полуслова. Мин Юнги «Какую правду? Я здесь каким боком? Меня в то время вообще не было, а Чонгук — большой мальчик, чтобы решать, что говорить.»Чимин
«Где тебя не было? Джин сказал, что его задержали, Юнги. Ты этого не знал?»
Мин Юнги «Бля…» Мин Юнги «Зачем он вообще тебе рассказал? Я не стал говорить, пока ты в больнице, чтобы ты поправился и не волновался. Ты всё равно не можешь помочь.»Чимин
«А кто может?»
Мин Юнги «Я не знаю, но пытаюсь найти. Сомневаюсь, что получится. Никто из моего окружения не связан с копами.»Чимин
«Чонгук рассказывал про друзей в Америке, они работают в полиции. Они могут помочь?»
Мин Юнги «Не могут, я звонил им ещё неделю назад. Это обычные мужики, без связей на разных континентах. Они не волшебники.»Чимин
«Но Чонгук тебя вытащил.»
Мин Юнги «Чонгук добился того, чтобы меня выпустили под залог до суда. Я попробую сделать хоть что-то. Но скажу честно, что я вряд ли его отмажу, Чимин.»Чимин
«Тогда можно ещё спросить? Значит, его не могут отпустить под залог, как тебя, да? Потому что его уже арестовывали?»
Мин Юнги «Да. Ты много о нём знаешь.»Чимин
«Не так, как ты. Он сам мне это рассказывал.»
Чимин
«Он пропустил Рождество. Теперь и Новый год?»
Мин Юнги «Не уверен, что это должен говорить я. Но Чонгук не отмечает праздники. Сомневаюсь, что для него это — большая потеря.»Чимин
«Юнги, а я могу что-то сделать, чтобы увидеть его? Завтра меня выписывают.»
Мин Юнги «Нет. Сможешь увидеть только после суда.»Чимин
«Тогда что мне сделать, чтобы помочь?»
Вероятно, у Юнги были дела поважнее, чем ответ на сообщение, потому что он замолчал. Пак отложил телефон, умылся и забрался в постель, чтобы чуть ускорить приближение завтрашнего дня. На удивление он не терзал себя мыслями, чувством вины и беспомощностью. В последнем он даже не убедился окончательно, чтобы корить себя за это. За свою жизнь он ни разу не имел дел с полицией. Поэтому сейчас даже представить не мог, каково было Чонгуку и как сильно он хотел оттуда выбраться. Как будто его мысленное послание могли подхватить какие-то невидимые почтовые голуби, чтобы доставить ему своё успокаивающее тепло, которое он чудом нашёл в себе сегодня. — Я скучаю… — откровенно, вслух и в одиночестве признал Чимин.