Чёртов знак

Дом ощущался совсем чужим, даже выключатель удалось налапать не с первого раза — Крис спросил, не вломились ли они в соседскую гостиную. Казалось, именно так они и сделали: сейчас на него истошно наорёт перепуганная школьница и набросится джентльмен с бейсбольной битой — это было бы правдивее того, что ворочалось недоверием в башке. Итан чувствовал себя охрененно чужим. Даже направляясь к своему холодильнику, чтобы выудить оттуда пару банок пива, которые собственноручно покупал пару дней назад вместе с замороженной лазаньей и ньокки с сыром и каким-то томатным соусом — он даже помнил, как стоял над этими жёсткими вакуумными упаковками, думая, нужен ли ему чёртов шпинат или сам он снова станет неподъёмно тяжёлым после первого же жестяного пшика… Но вот ради Криса он был готов сунуться в морозилку за упаковкой фарша — чужое уставшее сопение делало тело легче, осмысленнее, подвижнее. — Я в душ, — бросил Крис, отпинав с пяток ботинки. Через пару минут Итана нанизало на звуки воды и оттянуло от банки: он стукнул дном о столик и легко поднялся с дивана, успевая перехватить звон размораживающей ужин микроволновки. Ощущалось, будто дом обзавёлся ещё одной комнатой — живой и вмещающей живое, будто даже дышать стало легче, будто Уинтерс включил Pardon My Take, The Trainee Sexologist (даже, блядь, не спрашивайте) или Doctor ER, пока запихивал в глотку красно-резиновый бекон с яйцами. Но Крис-то был действительным, ещё более уязвляющим после обратного пути из лабораторий, таким благодетельно-полезным — маленький, почти лицемерный мазохизм, эгоистичное желаньице набросить нити апатии на чужие подвижные руки: пусть, пока болтаются сами по себе, двигают и его. Нет, Итан был рад его видеть, просто параллельно понимал, что у него всё как-то херово складывается: он уже придумывал себе крохотные делишки, которые бы точно звучали эхом по пустому дому, вроде излишне мнительного ремонта или вязания — о, он серьёзно подумывал начать вязать. Тот кравчик-пловец с вязальными спицами на балконе смотрелся уютно, совсем не петушино, даже в своих красно-зелёных безразмерных свитерах. Лично для Итана это был показатель. Из ванной стучало шкафчиками, шипело водой из крана раковины, откашливалось, хрипело — звучало периферийным присутствием… комфортно. Уинтерс, шаркая по тёрке куском чеддера, вспомнил о Мие. Раньше они мыли вместе посуду, ну, она мыла, — Итан был на подхвате: водил полотенцем по тарелкам, дотягивался до сушилки и верхних полок с салатницами, или совсем низких — но это было давно, ещё когда Мия не могла наклоняться из-за живота… Тогда вот тот же комфорт был: какой-то элементарно-тёплый, ненатянутый, невынужденный, партнёрский. Тихая мечта, такая… светло-голубая. Итан длинно выдохнул, запрокинул голову, уставившись в потолок, размял ноющую шею — ничего интересного в по-амбрелловски вдавленных лампочках с холодным светом, весь его дизайнерский выбор повис в доме, где спала сейчас, наверняка в объятьи у Мии, его дочка. Вернуть всё, казалось бы… Крис дёрнул дверную ручку. Вышел весь в паре и домашне-переодетом: шорты, футболка, заёбанность; обсмотрел, молча кивнул, мол, чего? нормально: ты, ужин? Помогая выставлять на стол тарелки и неподвижные вилки, он несколько раз сунулся пальцами между жалюзи — после деревни Итан с непривычки маниакально делал то же. — Надо найти порно с карлицами-страпонессами и вывести на окна, — Крис зажевал слова пастой и ткнул вилкой в сторону показательно выруливших с улицы наблюдателей. — Я слишком устал ещё и для судебных исков от соседей. — Охренеть. Чужая банка чиркнула о стекло стола — пятая свобода, свобода от чёртовых подставок — под чужим весом примялась спинка кресла и подлокотники, под бровями затемнились круги, впиталась тишина. Ей тут же захотелось продышаться — шумно, как у врача, может, язык ещё показать и покашлять — главное, что врача-таки не было. Никаких сраных лабораторий и их стерильно-серых звуков. Крис напротив давил возмущение задолбанностью: раскидался конечностями по подушкам, подпёр пальцами лоб. С цокольного этажа, где громко висел котёл и стояли стиральная машина с сушилкой, тянуло сыростью и маслом. Но с этим, кажется, уже разбирались глуховатым стуком… — Они так ничего конкретного и не нашли? — с усилием выдавил Уинтерс. — Кто их знает. Судя по тому, что я видел — именно что ничего конкретного. Либо они не знают, где искать, либо… — Хотят отслеживать. — Всё ещё не хочешь вывесить проектор? — Крис запил ухмылку пивом. Снова звякнул банкой о стол. Помолчал, уставившись то ли на Итана, то ли сквозь. Сказал: — Это ведь… в первый раз случилось? Никаких паранормальных явлений прежде? Итан прикрыл глаза — пялиться в стеклянно-мутное отражение редфилдского подбородка уже не было сил. Даже посмотреть в сторону двери цоколя, куда тянуло оглядываться и вслушиваться. — Не считая грёбаный саквояж с фантастическими тварями — в первый, — проговорил Уинтерс, растирая глаза. По зрению поползли пятна. — Да и ты бы сразу об этом узнал. — Я тронут. Завтра зайду за пробирками, если не передумал. — Сам сказал, что Чарли нормальный. Крис усмехнулся ему из стола. Потянул чокнуться соглашением банку — и ударил о две: Итана и отражение. Чёрно-матовое, глухое, как мастерская отца, куда нельзя было заходить одному, или шкаф, ночью протёкший наружу чудовищным рукавом рубашки, или баскетбольная площадка, где никто не остался играть — Итан зацепился за него, отражение, застрял на нём, не понимая, что не так. Крис громко отхлебнул. — Да ладно, — сказал он, пока Уинтерса тянуло мокнуть чёлкой в стекло, — может, это была разовая акция… — Редфилд упёр алюминиевым дном о колено, и Итан остался один, захлёбывающийся первым огромным глотком. — …Какой-нибудь эмоциональный всплеск в фазе чёрного Юпитера… Крис продолжал говорить, произносить слова в нужном порядке и простым смыслом — Итан понимал каждое, отдельно друг от друга, не складывающиеся ни во что единое, понимал, что они пытаются натянуть на себя всю осязаемость, вытянуть сквозь мутную плёнку, прямиком из зеркала вместе с тем огромным и тяжёло-чёрным, что пялилось из глубины уже несколько минут… — …Или подвижки в гене мегамицелия — новая сраная колония, хрен его знает… Потянись — и оно доппельгангером потянется тоже, тоже молчаливо будет чокаться со столом своей собственной металлически-вздувшейся рукой, тоже разомкнёт губы, вдруг поняв, что задыхается словами, всеми пропущенными пульсом и вдохами — и только едва заметно, совсем — может, даже показалось, может, это сам Итан всё-таки двинулся — склонится ближе, пустит на щетинную шею и челюсти блик чужой тусклой лампы, окажется… — Итан? Итан?! — Крис толкнул его до сих пор протянутую руку. — Эй, мужик! — Да? Я… — Ты в порядке? Да… Только стряхнуть напряжение с руки… Всё было нормально, до лязга. Итан проверил столик: нормально же всё, там он, отражённый и бледный, Санта с мешками. Устал… — Устал… — повторил он вслух, пытаясь сглотнуть тревожность — та упрямо ебошила сердцем по глотке. — Всё-таки восемнадцать часов в лабораториях не рождественские каникулы. Пойду… покурю. — Ты налёг в последнее время. — Это кризис. — Дева Мария, вот это драма. Итан скривил усмешку и выбрался из кресла, отхлопывая карманы сначала джинсов, потом и куртки в поисках пачки и зажигалки. Крис окликнул его уже на пороге, держа в руках обе тарелки: — Уинтерс! — для серьёзности ему не хватало передничка и бигуди. — Я действительно хочу вам помочь. В ответ кивнулось и прикрылось входной дверью — в башке и без благодарности было тесно. Под глубокую ночь и отщёлкнувшую в темноту лампу с датчиком там вообще, казалось, один из тех викторианских цирков, что персонажами перекачивали к Линчу и на Disney: слишком многообразно и озлобленно, слишком плотно сидело в носу вонью пота и кислого голода. На виски давило и на грудину, как бы Итан ни старался дышать глубже влажно остывшей улицей. Стоя на дорожке у дома, он отупевши вглядывался в окна напротив, не находя ничего объясняющего, — всё обычное и знакомое: растрескавшийся деревянный фонарный столб, жухлые тонко-замёрзшие грабики и кусты вдоль пешеходной тропы, сами дома — соседские, одноэтажные, с красноголовыми почтовыми ящиками и вялыми флагами. Но был подтон, подпласт, пухнущая, толкающая мембрану живота младенческая ручка… Это лишнее приволокли к нему случайно — осколком чужого, и всё же Итан его слышал… В вороньем крике. На чёрном кедре у перекрёстка сидела ворона. Итан прерывисто выдохнул в её сторону; покатал по пересохшему рту слюну, сплюнул, поднял ей средний палец — ебучие вороны. Наконец закурил — и будто отлегло. Вместе с горьким дымом почуял движение воздуха, услышал, как по девятой улице ворочаются полуночные машины: в Миннесоте, в отличие от Техаса, было не так бодро, — здесь больше катали на велосипедах и играли в европейский футбол, правда, днём, или ещё не вызревшим вечером, или до полуночи, если это были лето-Куорри-подростково-бунтовское свидание. Сейчас-то был март, жалкие двадцать шесть по Фаренгейту, все сидели и отлёживали по домам. Уинтерс поёжился, потёр плечо у рукава футболки и просочился последней затяжкой сквозь зубы: вышла жалкая попытка оскалиться, что-то на первобытном и масочном, вроде от злых духов. Мазнул взглядом к опустевшему кедру. Развернулся. На крыльце стоял Крис. Внезапно и молча. Одним силуэтом. Может, тоже подышать вышел, на звёзды глянуть. Так затянуто всё… Затянуто… — Дать закурить? — предложил Итан. — Крис? — Какой ты, блядь, упрямый… — сказал Крис. — Чт… По глазам хлопнуло светом — сработал датчик, включил лампу. Закрываясь, Итан дёрнул головой — только чтобы мгновение подумать. Говорил не Крис. Стоял на крыльце не Крис. Там никого не было теперь. Уинтерс был один на улице, совсем, со всеми ночными звуками Рочестера, с собственным дыханием, желанием проораться, ощущением, будто бы вязко заснул у себя на кресле с широко распахнутым ртом и больно склонившейся башкой. Но… Но, чёрт, были же лаборатория и усталость; он же порядком понервничал, пытаясь пробиться к плачущей дочке, но та только испуганно захлебнулась и позвала Мию; и пиво было, и усталость… кажется, это уже всё было… Голос особенно. Итан его знал… Только вот на пороге никого не было: лампа не сработала прежде, Уинтерс этого не заметил. — Сука… Лампа погасла. Итан раздражённо махнул рукой — лампа зажглась. Зажгла, чёрт… Разбить бы её нахер. Бесполезная глючная мразь! Он в порядке! Ему, блядь, просто надо закрыть ебучее окно проёбанного сна, и он будет в порядке! В подвале точно есть стремянка и кейс с инструментами — а там и молоток. Как он славно ляжет в руку, как он мило расхерачит этот мутный рыбий глаз! О-о-о, а потом, потом он что-нибудь придумает с ней, может, присобачит вместо бесполезной хренатени блендер… или ушат говна для особенно великанских шлюх!.. Итан рванул ручку двери — и окатился тишиной дома, и замер. Вдохнул поглубже, прислушался к Крису — настоящему, спящему на диване, заломив под голову руку, — к посудомойке, к едва слышимому гудежу холодильника. И прошёл мимо двери цокольного этажа.

***

Почему-то не могли забыться именно коридоры… Хотя, если пораскинуть мыслишками, выходило, что больше всего изматывал именно путь: хреновы тропинки, мелькающие материнскими слотами пороги, комнаты-комнаты-комнаты, ублюдочные дети загадок и квестов, — дуэли (боже, как ему везло, что это были именно дуэли) с боссами были разрядкой на фоне этих бесконечных коридоров. Всё началось с Мии, а может быть, со средней школы и променадов до кабинета директора, но так глубоко-убивающе именно с Мии: когда она вынудила произнести «и в горе, и в радости… и пока смерть…» перед свидетелями, а потом пропала на три года. Вонь одинокого страха Уинтерсу с тех пор и снилась. А в последнее время та совсем безбожно кромсала носоглотку, намешав запашка деревни и вороньего помёта. Воняли кирпичи, сводом отекающие плесенью и тухлой кровью, воняли брызгающие искрами провода, металлические пластины, страницы Дизеля и Леонхардта, кусковое мыло, воняла растрескавшаяся побелка, смоль, утренняя изморось на трупах — всё ёбаный сандал. Роза вот… Роза разве что пахла собой, даже когда перестала сосать Мию и источаться молочно-младенческим запахом — Розы в его остро смердивших снах не было… Итан отвернулся от этой мысли на бок и открыл глаза. В спальне было рассветающе-тускло. Спёрто несло куревом — крепким и жжёно оседающим в горле. В углу хихикая поглаживал шляпу Сакс. За прикроватной тумбочкой всё ещё обрывалось пространство — это, значит, где-то четыре утра. Чтоб его. Сгорбиться на краю кровати оказалось не лучшей идеей: голова доминошными стоунами клонила в параличный сон, проклеивала, прокладывала центами веки, неловко давила на шею — и никакого Кеннеди и грома, для грома точно было ещё рановато: ещё спали соседские дети с апрелем под мышками вместо медвежат… А вот «найти и уничтожить» было уже выполнимо. Скатившись на ступни, Итан взял паузу на головокружение и тошноту: то ли пасты было недостаточно для двух дней голода и автоматного кофе, то ли с никотином он действительно зачастил; подвалил, прошаркав ковёр, к окнам и распахнул на себя самый тёмный час. Плечи облизало холодом и им же вымыло комья из глотки и желудка — самое то, чтоб поджечь сигарету, раз уж и без того запах её подружек начал, судя по всему, пропитывать обои. Может, в реальности над Уинтерсом курили санитары или некрофилы в отделении коматозников — Итан хмыкнул: мысль-то была нихрена так устрашающа; и провёл взглядом от тлеющей дуги через газончик и тротуар прямиком под фонарный столб — на спину соседа, выгуливающего собаку. На то, что осталось стоять под светом, когда сосед вступил в тьму. Всё тот же силуэт. — Какого хрена?.. Хули тебе надо-то? Дёшево, подумал он, когда абрис качнулся, махнув краями, и двинул к его дому. Старо и ебать как дёшево, судорожно думал он, вырывая из ящика тумбочки пистолет и вступая в проём. Сука, Итан думал, только дыши глубже; — он был в начале коридора, в конце, у двери в подвал, чернело силуэтом. Тот громоздко дышал всем собой, своими плечами, тенью, тлеющей сигаретой в уинтерсовской руке, звяканьем амулетов — или как он звал свои сраные побрякушки на шее… Итан посмотрел туда дулом, аккуратно-дрожащим, выдохнул зашедшимся пульсом и ранним инфарктом — было жутко, последние два месяца точно, было заполошно и душно, хотя по голеням и пальцам трогало сквозняком. Последнее, что он смог сделать — вдавить палец в спусковой крючок. А после он опустил пистолет. И заклевал головой — как если бы у него был приступ, как если бы ему старались выдавить позвонки, как если бы его заставляли склонить башку, а всё, что он мог сделать в ответ, это стоять и пытаться удержать взгляд на фигуре перед ним. И услышал щелчок, такой знакомо-металлический: колёсико-искра, осечка, опять колёсико-искра — тихо вырывающееся газом пламя. И он вдруг сделал затяжку, совершенно пропустив мысль, что собирается сделать это — и задохнулся совсем. Итан пытался откашляться, пытался заставить сокращаться горло, пытался сглотнуть — не мог, будто остался без лёгких, будто в трахею и бронхи проросли их двойники из смолы и асбеста; и только инстинктивно раздражался, страшно размётывался бесполезной паникой по черепу, и затягивался ещё и ещё, длинно и жадно, не ощущая ни дыма, ни вдохов. Он должен был дожрать так сигарету до фильтра за пару секунд, но та не кончалась и, кажется, вообще красно тлела у лица напротив, удобно устроившись на шраме и коже. — Блядский разговор. Всё, что мне надо, Итан, — произнёс абрис и шагнул ближе, будто леску ослабил: пустило грудь, голову, пальцы. Итан выронил почти нетронутую потухшую сигарету. — Тш-ш-ш. Ты не представляешь, какого труда мне всё это стоит. Крис. В доме был Крис. Спал на диване буквально за поворотом. Ни единого блядского звука из собственного рта. Зато Уинтерс теперь захлёбывался в тьме чужой тени. Он чувствовал, как пахнет чужой плащ: пыль и пот, видел пуговицы заношенной рубашки, он мог ткнуться носом в ржавый безмен. — Ну же, пораскинь мозгами. Я не могу быть таким реальным, если ты свихнулся. Разговор, Итан Уинтерс? — Гейзенберг, какого хуя?.. — наконец-то просипелось. — Мы друг друга не поняли, — он поднял ладони в перчатках. — В деревне, Итан. Я был на взводе, ты… изображал из себя Рэд Гранта … Я не враг тебе. — Ближе, сука, к делу. Я тебя вижу. Как в сраном «Аватаре»: буквально и глубоко — их же всех до последней споры спалили взрывом в этой деревне… Зачистка. Итан сам топтал потом подошвой пепел. — Я копия, — голос звучал по ушам идеальной акустикой — Крис его точно не слышал. — Мегамицелий позаботился обо мне. И Ебаная Сучара об этом знает. Так что я слинял. Вкратце. — В… меня? Гейзенберг осклабился. — В твой склероций… — Итан? — в проходе стоял Крис. — Какого хрена ты делаешь? Вывернув в его сторону плечо, Гейзенберг потух оскалом, ожидающе поднял брови. Вопрос был для одного Итана, для заряженного пистолета в его руке посреди ночи в тёмном коридоре, для инцидента на кухне Мии сутками раньше — для доброго времени отлететь по орехам и бананам. — Не знаю? — правдиво сказал Уинтерс. — Мне хреново. Уснуть не могу. Я… — он дёрнул взглядом на замершего Гейзенберга: тот выжидающей неинтересное завершение апогея человеческой жизни хтонью лупил в пол. Итан видел, как рефлексом сереет его кожа от рассвета с улицы, — и сделал хрень, сказал: — Я, видимо, словил флешбэки во сне — трясёт всего. Крис кивнул. Протянул руку. — Давай пистолет, и пошли-ка в гостиную. Я сейчас всё сделаю. Гейзенберг хмыкнул и поднял взгляд.