Обида

Я иду по тёмному и длинному, узкому коридору. Вдали, кажется, в километре от меня, мерцает и единственным дёргающимся глазом, с выпирающими наливными венами, противным, жёлтым, тусклым цветом, полуразбитая лампочка, освещает собой одиноко стоящий табурет. Я иду долго, босыми ногами стараясь не наступить на осколки бутылок с дурно несущим алкоголем. Доски, из которых мостили пол, уже прохудились, лезли друг на друга слоями, и напоминали больше слезшую, тухлую кожу сдохшей змеи. Из ран этих лоскутов уже росла плесень, переходящая на стены с отваливающимися обоями, с огромными, тёмными пятнами. Повсюду что-то капало, и помещение было ужасно влажным и мокрым, почти каждый шаг сопровождался мерзким хлюпаньем зеленоватого гноя и противным скрипом досок, ломающихся под моим весом, так, что я проваливался в это гниющее болото смешанное с мусором и стеклом по щиколотку. Со временем мне становилось всё сложнее дышать. Этот смрад разложения и пыли ужасно душил. Я облокотился о стену, но из набухшей трухлявой обоины сверху сразу же полилась неизвестная тёмно-коричневая жидкость, окатив меня с ног до головы. Я пытался откашляться от всего этого дерьма, но он будто с каждым вздохом становился всё ужасней, а на местах, где я вляпался в него, появлялись сине-чёрные гематомы на всё бедро. Кажеться, я тоже уже начинал гнить заживо. Я попытался стереть въевшуюся в меня дрянь, но она будто впиталась ещё глубже, и ранее бледно-белая кожа начала опасно синеть, покрываясь маленькими, размером с точку, чёрными пятнышками, а за ними, тёмно синими линиями начали вырисовываться ручкой под кожей тонкие чёрные вены. Я испугался, всеми силами побежал вперёд, к уверено стоящей на всём этом разлагающемся полу табуретке, освещённой светом от хрипящей своим невыносимо старым и скрипущим голосом лампочки, так быстро, как будто забравшись на табурет, я спасусь от долгой и страшной смерти. Вся жидкость под лёгким паркетом ходила ходуном и шлёпалась по стенам, пока я бежал, втаптываясь уже почти по колено. Под этим всем на дне была скользкая глина, смешанная с чем-то жёстким и чем-то доселе непонятным. Я бежал, истерично дыша и плача, постепенно погружаясь в болото из гнили и досок, пока не упал, разбив себе лоб об выступающую доску с ржавым гвоздём, который, пробив мне череп, откололся от доски, и остался в моих мозгах. Несмотря на боль, я пытался встать и бежать дальше, я паниковал и хватался за деревяшки, плавающие в тёмно-зелёной грязи, резался об острое стекло, скатывающееся ко мне по доскам, я захотел достать рукой до дна и оттолкнуться, как нащупал в жирном слое ила, кости чьей-то кисти. Я хотел вскрикнуть от ужаса, как понял, что я нем. Я истерично пытался прохрипеть что-либо, но у меня не получалось. Сознание захватил ужас. Стоя на своих разбитых чёрных коленях, я упирался кому-то в грудную клетку, забираясь ногами в острые как бритвы, ломающиеся рёбра. Я уже весь был в грязи, тине и гниющих подо мной трупах по шею, как я увидел как к одинокому табурету из темноты коридора спокойно вышёл высокий человек. Он был будто из железа, холодный и сильный, который одним лишь взмахом своей стальной руки выкручивает шеи и вырывает позвонки из таких же хрупких, слишком мягких и жалких для него тел. Он казался пугающе прекрасным даже здесь, в гниющем, и дурно пахнущем коридоре. Человек был чистым, и каким-то до одури привлекательным и живым. Он дышал и двигался, а от него приятно несло счасливой жизнью и благополучием, безопасностью и спокойствием. Только он был без лица. Лишь голая, чистая кожа, как у манекена, но даже при этом он казался мне живее, чем я сейчас. Я опять попытался крикнуть, позвать на помощь или просто хотя бы несмело обратить на себя внимание, думая, что с его появлением у меня появится голос, но нет. Голоса до сих пор не было. Я почувствовал какое-то странное движение внизу и, посмотрев на грязь, находившуюся у моей шеи, я увидел, как из меня жирными червями вьются и уползают связки и вены, как они отрываются от горла, вырываются из-под кожи и ползут вниз, мерзко виляя всем своим окровавленым тельцем. Наконец человек без лица заметил меня. Его кожа в месте, где должно было быть лицо, в омерзении исказилась, и он быстрым движением руки, без долгих размышлений, скорее инстиктивно, достал пистолет, и выстрелил в барахтающуюся, как лягушку в грязи тварь, раздробив ей в кровавую кашицу стальной пулей череп. Тварь сдохла, и теперь в болоте из гноя и трупов добавилось ещё одно тело с голубыми волосами, что разлетелись по всей луже при выстреле.