Моим миром правишь ты

      Он был юным танцором, чей талант заметили ещё в начальной школе. Его называли лебедем, кому грация дана с рождения, кто летал по воздуху, прикладывая минимум усилий к тому, чтобы блистать в центре внимания. Он был рождён для софитов на сцене, рождён для балета и оваций в конце каждого своего выступления, рождён, чтобы парить над сценой в волнительном па де ша и па де пуассон. Но его крылья сломали, чтобы он больше не мог этого делать.       От зависти, что гнила внутри, один из танцоров пронес в гримёрную комнату молоток. А Чимин даже не заметил его в руках своего на тот момент ещё друга. Он не ожидал такого предательства. Этот день должен был стать звёздным для Пака, ведь у него был шанс танцевать на одной сцене со своим кумиром, танцевать в легендарном Лебедином Озере, о чём мечтает, пожалуй, каждый танцор балета. У него был шанс стать частью большой сцены, новой звездой под светом софитов... Но этому не суждено было случиться. Звезда упала — кто-то загадал желание убить в Чимине всё живое. И полный неистовой боли крик, накрывший театр и всё закулисье, заставил даже именитых танцоров броситься к гримёрке.       Он навсегда запомнит, как уродливость раздробленного сустава была похожа на нутро его бывшего друга. Пак едва не терял сознание от адской боли и терзающих его мыслей о собственной ничтожности. Ведь Рудольф Нуреев, самый большой его кумир, смотрел на него с искренним сочувствием и жалостью. На него смотрел с жалостью тот, в чьих глазах он мечтал увидеть восхищение. Не так он мечтал запомниться Нурееву. Точно не лёжа с разбитым коленом в луже собственной крови.       Он больше никогда не сможет танцевать.       Может ли вообще быть жизнь у танцора, чьи крылья сломали так жестоко?       Рудольф говорил, что может. Неоднократно напоминал Чимину об этом, когда лучшие врачи советского танцора помогали Паку встать на ноги, чтобы он мог хотя бы просто ходить. Если бы не искренняя вера Нуреева, если бы не Юнги, который ходил с Чимином по врачам и был рядом, выдерживая на себе ежедневную смену настроения от слёз и криков до саморазрушения гневом, Пак быстро ушёл бы вслед за своей мечтой танцора. Он учился заново ходить, стоять, падать и снова ходить. Речи о том, чтобы снова взлететь и парить над сценой, уже не шло. Он учился просто заново жить, потому что и дня не было, чтобы Чимин не хотел оборвать свою жизнь из-за гнетущих его мыслей. Спасал только Юнги и то, как он горел своей мечтой и целью в жизни.       В момент, когда Чимин потерял веру в свои мечты, он начал жить желаниями Юнги, который поднимался под софитами за них двоих и всегда держал лучшего друга за руку.       Поэтому, оторвав наконец от своей груди отцовскую гитару Юнги, Чимин протянул её Мину, глядя в его удивлённые глаза.       — Так ты за ней вернулся?       — Я не мог допустить, чтобы единственная вещь, которая осталась у тебя от родителей, потерялась в этом аду.       — Спасибо, Чимин-а, — шепчет Юнги, но гитару откладывает в сторону, прижав танцора к себе и путаясь в мягких волосах пальцами. — Но больше никогда не смей ставить свою жизнь под угрозу. Ради гитары я убью, но ради тебя я умру сам. Ты для меня во сто крат важнее, я не проживу и дня, если с тобой что-то случится, — тихо объясняет Мин, слыша всхлипы на своём плече. Когда Чимин обнимает его, он ласково гладит тёплыми ладонями мокрое от слёз лицо друга, сам едва сдерживаясь, невольно представляя все худшие сценарии подобной фатальной ошибки.       — Прости. Прости меня, Юнги... — Каждое слово Пака глушится слезами, тихие рыдания сжимают горло. Когда в толпе показывается наконец знакомое лицо, Юнги похлопывает Чимина по плечу и аккуратно разворачивает. Тот начинает плакать пуще прежнего, в то же время истерически смеясь. Пак делает несколько шагов навстречу Чонгуку и прячется в сильных объятиях всем телом, пока тот сжимает его плечо одной рукой, второй всё ещё держась за Намджуна. Ким же только крепче подтягивает Гука к себе, когда Чимин наваливается на того, чтобы заглушить свои слёзы.       — Со мной все нормально, Чимин-и, — поглаживая парня по волосам, Чон старается выпрямиться, чтобы подкрепить слова действиями, но ноги держат плохо. Голова продолжает кружиться, а за время их пути от машины до безопасного пространства он уже успел потерять сознание прямо в гуще толпы, из-за чего Намджуну пришлось какое-то время тащить телохранителя на себе. — Пойдем подальше отсюда, хорошо?       — Хорошо, — Пак кивает, делая шаг назад, но не поднимая головы. Вытирает лицо от слёз, пока Чонгук успокаивает Юнги, как вдруг перед покрасневшими глазами появляется чёрный носовой платок с эмблемой дракона. Будь состояние Чимина сейчас менее хрупким, он обязательно съязвил бы насчёт драконов и их наличии на всём, чём только можно, но сейчас он и слова вымолвить не сможет без новых слёз.       — Садись в нашу машину. Поедешь со мной и Чонгуком, а Юнги — с моими ребятами, — спокойно произносит Джун, слабо касаясь плеча и мягко направляя Пака в сторону нужной машины. — Месье Мин, садитесь в машину к Алену и Тому, они отвезут вас в дом господина Чона.       — А Чонгук и Чимин? Я не поеду без...       — Я беру на себя их безопасность, — чётким уверенным голосом произносит Ким, кивая в подтверждение своих слов и глядя прямо в глаза Юнги. — Пока ваш телохранитель в больнице, мои люди в вашем распоряжении. Господин Чон приедет в ближайшее время, как только освободится и выполнит план. Телефон для связи будет у ребят, а также дома.       — Будьте осторожны, — кинув короткий взгляд в сторону друзей, Юнги берёт свою гитару и садится в ожидающий его автомобиль.       Покоя внутри Юнги ещё долго не было. Ни во время пути, ни в просторном частном доме Хосока, о котором известно было только близким людям. Внутри не было ни единой личной фотографии, вещи или хоть чего-то, что выдавало бы хозяина дома. Только две комнаты, закрытые на ключ, который наверняка имеется лишь у Хосока и Джуна. Мин даже не пытается утолить свое любопытство, закрываясь в просторной гостиной, где стоит большое чёрное фортепиано, покрытое тонким слоем пыли. Отчего-то Юнги уверен, что играть бандит не умеет и держит дома инструмент специально для композитора. Говорит в нем его нарциссизм или же очевидные факты, он точно не понимает, но отказываться о возможности выплеснуть свои эмоции хоть куда-то не собирается. ( 🎧 Simon Christenko — Time)       Пальцы вновь находят нужные ноты не глядя, рассказывая о происходящем через музыку. То, что глубоко в душе так сильно заело, но вслух не сказано. О переживаниях, как бы не показаться уязвимым, ведь нужно держать лицо до последнего. Юнги рассматривает стены дома, но видит лишь картины художников, осознавая только сейчас, что Хосок скрывает свое лицо всегда и от всех, но только не от него. Он отвлёк внимание на себя, он вышел на свет и показался перед толпой разъярённых людей, чтобы освободить Мина.       Могут ли чувства Юнги когда-нибудь стать настолько же сильными, как его? Сможет ли он раскрыть ему своё сердце так же бесстрашно, как Хосок раскрыл свое лицо перед людьми? Ради него он способен был бы на такое?       Дверь открывается, обрывая композицию, невесть какую по счёту. Ноги сами несут Юнги к Хосоку, и он влетает в крепкие объятия, а тот ловит. Не думая ни секунды, он лишь сильнее притискивает композитора к себе за талию обеими руками, холодным носом проходясь по шее. Прижавшись к мужчине ближе, Юн ощущает на своей щеке длинные тонкие пальцы, промёрзшие едва ли не насквозь.       — Ты пешком шёл? — Юнги опаляет горячим дыханием ледяную кожу мужчины.       — Да. Сильно холодно? — Хосок пытается убрать руку, но Мин накрывает её своей ладонью и не позволяет отстраниться.       — Всё хорошо, оставь, — шёпотом произносит Юнги, сплетая их пальцы и прикрывая глаза.       Он прижимается к мужчине ближе, зарываясь в его дублёнку и позволяя себе в этот день показать Хосоку свой страх, который не покидает его по сей момент. Ледяные пальцы заставляют Юнги чувствовать, как те согреваются на его щеке, что Чон жив и дышит, стоя рядом едва ли в паре сантиметров. И его холодные руки согревают куда больше, чем какой-нибудь тёплый плед.       — Я завтра улажу всё, хорошо? Мы поедем в Милан и к вечеру будем уже там, ты успеешь выступить, — ободряюще говорит Хосок, подняв голову композитора двумя руками, чтобы заглянуть в его глаза. — Ты не пострадал?       — Со мной все нормально, вот только Чонгук...       — С ним мои лучшие врачи, и даже Намджуна отпустил к нему. Наму решил остаться сегодня на ночь у него, чтобы помогать Чонгуку. Сказал, что верит в способности Чимина заботиться, но в случае экстренной ситуации вряд ли он сможет поднять Чонгука, поэтому не стал возражать этой идее, — усмехается Хосок, подозревая, что истинная причина кроется куда глубже.       — А что насчёт тебя? Тебя в лицо знали лишь сливки общества, а теперь? — Юнги смотрит внимательно, ласково проводя большими пальцами по щекам Чона. Словно запоминая по-новому лицо, в которое только и смотрел последние несколько месяцев. Хосок хочет съязвить, отшутиться, но замолкает на полуслове, замечая нескрываемый страх в глазах напротив.       Он смотрел в эти глаза столько лет, что знает наверняка, когда музыканта действительно что-то волнует. И впервые он видит в них волнение за себя, и Хосок не посмеет его спугнуть.       — Со мной всё будет хорошо, пока ты в безопасности, сердце моё, — тепло улыбается в ответ Чон, целуя пальцы музыканта, а следом добираясь до лица, оставляя продолжительный поцелуй на лбу Юнги и прижимая ближе к себе. Он топит его в своих объятиях, с нежным трепетом целуя лицо музыканта. — Тебе нужно выспаться после сегодняшней встряски и хорошенько перекусить. Согласен?       — Согласен. Я очень голоден.       — Тебе приготовят всё, что захочешь, а мне пока надо съездить поработать, — стоя с ним всё так же в обнимку, Чон опускает взгляд на прикрытые веки Юнги.       — Под «поработать» ты имеешь в виду убить «Жака Ширака»?       — От мёртвых проку мало. Страх и шантаж куда действенней с теми, кому есть что терять.       Они оба немного отстраняются, словно прочитав мысли друг друга в ритмичном биении сердец. Серому кардиналу теперь точно есть что терять. Всегда было, но теперь особенно. Лепестки его ромашки очень хрупкие.       — В доме будешь ты, Ален, Томас, Джошуа и шеф-повар Кристина.       — Может мы поедим вместе, а потом ты пойдёшь по делам? Я обычно обедаю с Чимином, но он занят, — отходя в сторону, Юнги скидывает с плеч пиджак, и садится за фортепиано. — Ты специально его сюда поставил, да?       — Я верил, что однажды на нём сыграешь именно ты, – улыбается Чон, указывая пальцем на гравировку, которую Юнги и не заметил в самом начале.       «Для Мин Юнги. Величайшего композитора в истории».       — И как давно?       — Уже год, — оставляя короткий поцелуй прямо в центре макушки. — Я не терял надежды, что однажды ты дашь нам шанс, — шепчет Хосок, после чего покидает гостиную, чтобы заказать у повара обед для двоих.       Пока он отсутствует, Мин успевает сыграть одну из композиций Бетховена, слегка улыбаясь от надписи перед своими глазами. Когда он слышит шаги сквозь игру, Мин поднимает голову и улыбка сходит на нет в одно мгновение. Перед ним тот самый мужчина, что приходил сегодня с письмом к порогу его дома. И теперь вот он. Стоит прямо в доме Хосока и смотрит Юнги в глаза.       — Какая приятная встреча, — он улыбается и подходит ближе.       — Не могу сказать того же, — Юнги прерывает игру, но не спешит вставать с места, и даже не смотрит по сторонам, чтобы не вызвать никаких подозрений. Напряжение в воздухе разбавляется, когда в комнату заходит Хосок, читая на ходу какое-то письмо и тихо смеясь с него.       — Тебе бы руки оторвать за такие шутки, дурачина, — когда Чон смотрит на гостя с улыбкой, а не злостью, музыкант покидает свое место.       — Хосок, кто это? — Юнги хмурится, но отступать не думает даже. Он подходит ближе, когда незнакомец снимает перчатку и протягивает руку.       — Я — Чон Сокмин, его младший брат, — он смотрит уверенно, без тени сожаления за утреннюю ситуацию, продолжая протягивать руку, которую Мин намеренно игнорирует.       — Моё внимание стоит сотни тысяч, а моё хорошее отношение нужно ещё заслужить. Вы же заявились в мой дом, угрожая мне, а теперь руку хотите пожать? Даже и не подумаю, — не теряя самообладания, стараясь не дать внутренней волне эмоций вырваться вновь наружу, Юнги убирает руки в карманы брюк. Он не ожидал, что младший брат бандита будет так себя вести. Для чего вообще ему понадобилось угрожать Мину?       — Мой младший успел тебе поугрожать? — Хосок вскидывает удивлённо бровь, глядя на брата. — Я тебе разве не говорил, что познакомлю вас, когда придёт время? Ты зачем приходил к нему без спроса?       — А я тебе разве не говорил, что в любом случае сделаю всё по-своему? Прости, конечно, братец, но это меня не успокоит. Не зная меня в лицо, при угрозе жизни, он мог поступить абсолютно иначе, чем в иных обстоятельствах. И он поступил, — Сокмин переводит взгляд с брата на Юнги, который всё это время внимательно слушает каждое слово. — И прошёл одну из моих проверок.       — Ещё одна такая выходка — и будет проверка свёртываемости твоей крови. Скажи спасибо, что ножичек не использовал по назначению, — произносит Юнги, отводя недовольный взгляд в окно.       — Ты угрожал ему ножом? — Хосок не скрывает своих эмоций, когда смотрит после этой фразы на злого музыканта. — У тебя пунктик насчёт угроз Чонам ножами?       — У него зонтик с сюрпризом, поэтому будь осторожен, — смеётся младший Чон, подходя к столику и наливая виски, который затем протягивает Юнги.       — Не успел я вас познакомить, а вы уже друг друга чуть не поубивали из-за какой-то дурацкой записки, — махнув бумагой перед лицом брата, вздыхает Хосок. Мин берёт у него письмо из рук, начиная читать, и вскидывает бровь, когда видит достаточно безобидный текст:       «В следующий раз, когда будешь ухлёстывать за своим музыкантом, постарайся не делать это так явно. Мне хватило десяти минут, чтобы узнать ваше местоположение. Если твоя певчая ромашка передаст тебе это письмо, значит, охрану усилить надо, любовничек»       — Певчая ромашка?! — сжимая кулак, Мин поднимает голову, а Чон-старший мгновенно улавливает раздражённое настроение музыканта, которого за сегодня успели выбить из колеи не один раз.       — Я отвешу подзатыльник ему за это, не переживай, — усмехается Хосок, успокаивающе поглаживая ладонь Мина, но от этого жеста тот злится ещё больше, отпихивая от себя руку Чона.       — Не нужно меня успокаивать, словно поводов для гнева нет вовсе. Он явился к порогу моего дома, угрожая мне пистолетом. Какая к дьяволу проверка стоит того, чтобы такое себе позволять? — Юнги смотрит сначала на Хосока, но быстро меняет цель своей тирады, поворачиваясь к младшему. — Одного моего крика было бы достаточно, чтобы явился Чонгук и убил вас прямо на месте, и что тогда?.. А теперь вы смеете заявляться с наглой улыбкой вместо извинений, надеясь, что у меня сразу понимание и дружелюбие будет к вашим проверкам? Не дождётесь. Ни моей руки, ни моего уважения, ни хорошего отношения.       Хватая пиджак, где у него лежат сигареты, Юнги покидает гостиную и выходит из дома вовсе. Хосок даже не пытается остановить его, успев за годы изучить характер мужчины со стороны вдоль и поперёк, за исключением его чувств. Он знает, как именно Юнги ведёт себя в разных ситуациях, а сейчас он явно зол. Его сегодня изрядно потрепало эмоционально, и если бы Хосок знал, что брат являлся к Юнги именно сегодня утром, точно не позволил бы пройти в гостиную для встречи.       — Дай ему сейчас подышать воздухом, а потом подойди и извинись, — кидая короткий взгляд на брата, Хосок берёт виски и идёт к своему кабинету.       — Хос, ты злишься?       — Немного, но не настолько, как он. Вам нужно поговорить вдвоём и решить ваш конфликт. Чтобы потом я не сидел за одним столом между вами и не выслушивал твои шуточки и его желание тебя убить, — открыв кабинет, Чон идёт к столу и на секунду замирает, чтобы обдумать что-то, прежде чем продолжить. — Я знал, что ты снова устроишь свою очередную проверку, и просил с ним этого не делать, а спокойно поговорить, но ты меня не услышал. Поэтому иди и разгребай свой косяк сам, а через полчаса жду вас за столом с улыбками на лице, тебе ясно? Сокмин, не слышу ответа. — Хосок поднимает голову, замечая, что на жизнерадостном обычно лице парня уже нет прежней улыбки.       — Хорошо, брат, я поговорю с ним и все улажу. Прости, что так вышло, мне следовало тебя послушать... — Сокмин кивает, разочарованно кусая губы. Он хочет ещё что-то добавить, но старший уже занят поиском каких-то нужных бумаг.       Выходя на свежий воздух, Чон проходится взглядом по двору и маленькому саду, где и мышь бы не спряталась. Но здесь Юнги нет, и Сокмин идёт на задний двор, где под их с братом любимым деревом припрятана удобная скамья на витых ножках. К его удивлению, Юнги сидит именно там, покуривая не спеша сигарету. Он выглядит больше нервным и озадаченным тяжёлыми мыслями, нежели злым, и оттого младший чувствует вину ещё больше. Глядя на музыканта издалека, он пытается подобрать правильные слова и то, как вообще можно правильно начать диалог, но всё с корнями уходит в один ответ.       В причину его поступка.       — Мне стоило довериться брату и не устраивать тебе проверок, но я младший брат, который никогда не слушает старшего, — Сокмин подходит ближе, замирая в метре от дерева, но Юнги даже не реагирует, продолжая курить. — Когда Хосок только начинал управлять домом после смерти Босса, ему пришлось пройти через многое. Вряд ли он рассказал тебе хоть малую часть о том, сколько предательств и боли он испытал, пока поднимался с колен. Когда Босс умер, Хосока предал его парень, с которым у них были тайные отношения тогда, — на этих словах Мин впервые поднимает голову, убирая в сторону недокуренную сигарету и наблюдая внимательно за младшим. — О них знал только я, а он решил настроить меня против брата, пустив слухи о его ориентации, что повлекло за собой безумно много проблем. Никто не хотел видеть гомосексуалиста в делах Дюрана, чтобы кто-то управлял его домом Граулли и людьми, которые преданно ему служили до этого. Нам пришлось пройти все круги ада, начиная от предательств и заканчивая покушениями на жизнь...       — Как он завоевал их верность? — Спрашивает Юнги, улавливая во взгляде Сокмина сомнения, ведь ответ на этот вопрос мог бы изменить отношение музыканта к его брату, чего не хотелось бы. — Всё в порядке, ты можешь сказать. У меня есть уши, чтобы слышать слухи, которые о нём ходят, есть глаза, чтобы видеть, какой он действительно человек, и есть мозги, чтобы отличать истинное зло от безысходности. Твоя правда не изменит моего мнения о нём.       — Он стал настоящим Граулли, — тихо начинает Сокмин, доставая серебряную зажигалку с гравировкой дракона. — Он казнил публично в этом доме одного из тех, кто затеял бунт, кто больше всех метил на место Босса Дюрана. Брат посмотрел в глаза каждому, кто тогда был во дворе. И сказал, что любого, кто осмелится перейти ему дорогу, посягнуть на его место или тронуть меня, ожидает участь куда хуже. Блаженная смерть им будет только сниться. Когда люди, кто был верен мятежнику, захотели мести за главаря, он сжёг их. Сжёг каждого, кто решил, что Чон Хосок шутит и не выполняет обещаний, испугавшись количества. С того момента в силе и словах Хосока никто не сомневается, все его клятвы — тяжелее золота, все его угрозы — повод писать завещание, потому что он доводит до конца всё, за что берётся.       От слов Сокмина в голове музыканта в ярких красках возникает картина самого сожжения, огня, в котором умерли десятки парней. Он соврёт, если скажет, что по всему позвоночнику не пробежали мурашки, заставляя его окунуться мыслями в эту картину. Это пугает и, возможно, моралист внутри Мина сказал бы сейчас, что это плохо, что это неправильно, но разве это не будет ложью? Те, кто был казнен, сами бы поступили именно так. Они поступали именно так, что и привело к подобным последствиям.       — Моё мнение о твоём брате не изменилось, можешь не переживать, — понимая, что его молчание длится слишком долго, произносит Юнги. — Я не буду осуждать его за прошлое, потому что сам не без греха, и на будущее смотреть тоже глупо, потому что сегодняшний день доказал, что мы можем умереть в любой момент. Я предпочитаю жить настоящим, жить одним днём. И пока его отношение ко мне, Чимину и Чонгуку будет таким же, как сейчас, моё мнение о нём не изменится. Он ведь не фея-крестная, чтобы удивляться крови на его руках, — докурив сигарету с последней затяжкой, Юнги бросает окурок в маленькую пепельницу на подлокотнике скамьи и встаёт с места.       — А что насчёт мнения обо мне? Изменится ли оно у тебя?       — Теперь я понимаю мотивы твоих действий, хоть они мне всё равно не нравятся. Но я хотя бы больше не хочу тебя убить. Возможно, на твоём месте я поступил бы так же, пройдя через подобное, — понимающе кивает Юнги, а младший Чон пользуется моментом, протягивая руку. Усмехнувшись, музыкант отвечает на рукопожатие, видит улыбку на лице Сокмина и замечает ещё большее их с братом сходство.       — А обнять можно? — Поднимая одну руку для объятия, спрашивает младший, но его порыв встречен лишь приподнятой бровью.       — Не наглей.       — Понял.       — Мне ещё проблемы мирового масштаба решать, поэтому поторопите свои задницы на обед, пожалуйста, — кричит откуда-то из окна Хосок, заставляя двоих с улыбками обернуться.       Примирившись после недопонимая, мужчины направляются обратно в дом, где уже накрыт обед на три персоны за небольшим столиком.       — Вы вернулись быстро и живыми. Это определенно хороший знак.       Юнги смотрит на то, с какой улыбкой и теплом во взгляде Хосок глядит на брата, а потом и на него. Власть и сила Чона идут впереди него, и Мин, разумеется, знал о совершённых им грехах ещё до того, как познакомился с ним лично. Но рядом с близкими он был другим. Ради них он был способен на обратное, что истинному злу не присуще. Он был способен на любовь, настоящую, согревающую и оберегающую, любовь.       — Мы сошлись во мнении, — Юнги улыбается уголками губ, сев с левой стороны от Хосока. Какое-то время он наблюдает со стороны, как братья общаются между собой, обсуждая совершенно нейтральные темы и не касаясь происходящего на улицах Парижа. Юнги ест, лишь иногда отвечая на какие-то вопросы и вступая в диалог, но это происходит крайне редко. Ему больше нравится просто смотреть со стороны: так узнавать человека куда интереснее и лучше. Ещё в первый день их встречи, Юнги обратил внимание, с какой бережностью Чон относится к своей одежде, а теперь, несмотря на рассказанные Сокмином истории, он видит лишь широкую улыбку и искренний смех, который в очередной раз в его голове разлетается эхом, выталкивая все остальные мысли.       — Юнги, не хочешь в следующие выходные вместе с нами сходить? — Чон поворачивается к музыканту, выдергивая из мыслей. Суть вопроса тот не может понять, и потому ещё больше теряется в прострации.       — Прости, пропустил немного ваш диалог. О чем речь идёт?       — Гольф. Хочешь сходить с нами на гольф?       — Да, было бы интересно. У меня будет как раз время перед следующей поездкой, — Мин кивает с лёгкой улыбкой, продолжая обед. Первым из-за стола выходит Хосок, направляясь в свой кабинет, чтобы взять что-то, что поможет ему прижать Жака. Юнги даже любопытство берёт, но он не лезет. Но заходит в кабинет, прикрывая за собой дверь, чтобы немного побыть наедине.       — Всё в порядке? — Хосок поднимается с пола, убирая что-то в карман, и подходит ближе. — Если ты хочешь встретиться с Чимином, то я попрошу Сокмина отвезти тебя.       — Нет, пусть он побудет с Чонгуком. Если там твоя правая рука, то они будут в безопасности, и я там ни к чему сейчас, — качает головой, продолжая подпирать дверь спиной. — Мне просто хотелось сказать тебе спасибо за то, что ты делаешь для меня. И, может, я мало что понимаю в твоём мире, но я осознаю, как ты рискуешь теперь, когда тебя знают в лицо и...       — Сердце моё, — Хосок мягко прерывает поток тяжёлых мыслей из уст музыканта, касаясь очень аккуратно его щёк. — Это был мой выбор, и ты не должен чувствовать себя виноватым за это. Я сделаю всё, чтобы обезопасить тебя, даже готов прокричать всему Парижу своё имя и адрес дома, если это спасёт тебя. Меня не пугает то, что моё лицо теперь знают граждане Парижа, поскольку многое, что я делаю, я делаю именно для них. Меня не пугает ничего, пока я — причина твоего покоя. Всё хорошо, пока ты смотришь на меня в ответ, — шепчет Хосок, большим пальцем поглаживая щёку Мина и оставляя лёгкий поцелуй за закрытых веках, переносице и лбу. Прижимая Юнги к себе, он неподвижно стоит так несколько секунд, чувствуя цепкие пальцы на своей спине. Ему совершенно не хочется нарушать этот момент откровения, второй за сегодняшний день, словно завтра всё станет вновь по-старому.       — Если мне понадобится уехать, твои люди могут меня отвезти?       — Куда угодно. Они знают безопасные маршруты, поэтому всё будет хорошо. Если тебе понадобится одежда, можешь обыскать мой шкаф, только разнообразию цвета не удивляйся сильно, — смеётся Чон, немного отстраняясь, чтобы посмотреть в глаза. — Настолько красивых вещей в моём гардеробе нет.       — Я успел обратить внимание на твой стиль одежды, поэтому не стоит так принижать свой вкус.       — О, вкус у меня действительно хороший, — ухмыльнувшись, мужчина ворует короткий поцелуй Юнги и отходит с довольной улыбкой, открывая дверь. Он покидает мужчину, оставляя музыканта наедине с братом в пустом доме, пока ему приходится решать проблему с Жаком.       Оставаться слишком долго в одиночестве, вдали от Чонгука и Чимина, с которыми неизвестно что сейчас происходит, Юнги совсем не хочется. Игра отвлекает от мыслей, но лишь на время. Все равно пальцы срываются, когда в голове невольно всплывает бросок камня в машину, а потом и в Чимина, которого прикрыл Чон не задумываясь. Как Хосок в рупор давал обещание вернуть всё, лишь бы ему поверили, безоговорочно беря на себя ответственность за жизни тысяч людей. Всё это в голове музыканта играет тяжёлыми нотами, нагоняя всё больше тревоги.       — Сокмин, ты можешь отвезти к ребятам? — Закрывая крышку инструмента, он громко кричит на весь этаж, но, к его удивлению, замечает младшего спокойно сидящим в кресле неподалёку. — Давно ты тут сидишь?       — Почти с самого начала. Хосок мне голову оторвёт, если я тебя без присмотра оставлю, пока он разбирается с делами, — спокойно отвечает мужчина, поднимаясь с места. — И да, отвезу. Прямо сейчас?       — Да, пожалуйста.