мы просто чертовски устали, да?

Как бы ни была хороша ночь, утро всегда неизбежно наступает. Неотвратимый бег времени с каждым годом все больше пугал Копию, порой он часами лежал в своей постели и молился о том, чтобы оно замедлилось хоть ненадолго. Время перемалывало его, ломало, он очень боялся. Всегда боялся не успеть сделать самого важного, не найти времени насладиться тем, что предлагает ему жизнь, не оправдать собственных ожиданий. Но этим утром его не заботил ни неумолимый бег времени, ни смертельный страх проиграть ему. Он чувствовал себя даже немного счастливым, потому что смог выиграть у жизни потерянного упыря. Содо лежал рядом с ним, беззащитный во сне и беспомощный в жизни. Он пробуждал в Копии ответственность одним своим существованием, заставлял чувствовать себя нужным. Это не казалось той ответственностью, которую он всегда чувствует за церковь, за всех своих детей, которые в него верят и благоговеют перед ним. Было неправильно выделять его среди остальных, но Содо спас его от очередной кошмарной ночи и слёз, которых Папа всегда стыдился. Он защитил его от бессонницы и ночных кошмаров будучи таким уязвимым. Копия не сдержался и погладил спящего гуля по щеке, легко, почти незаметно, чтобы не разбудить, и незаметно для себя улыбнулся. Содо принял бы это за сон, хороший и приятный сон, если бы не проснулся в номере Папы. Простынь была скомкана, но самого Копии не было рядом. Кажется, его не было в номере вообще. Гуль тяжело вздохнул, потирая глаза спросонья, приложил пальцы к губам, желая удостовериться, что это произошло с ним в реальности. Постельное пахло Папой, он мог ощутить этот запах на себе, простой запах тела, не похожий ни на один, что ему доводилось чувствовать раньше. Если бы это был сон, то Дью хотелось бы никогда не просыпаться. Жизнь потихоньку возвращалась к прежнему темпу, группа готовилась к следующему концерту. Впереди их ждал Берлин, еще одна точка на карте в их маршруте. С той самой ночи они больше не разговаривали друг с другом наедине, Папа был занят делами группы, а Содо не хватало смелости отвлечь его. Неопределенность между ними съедала гуля и он старался отвлечься как мог – с головой ушел в музыку. Практиковался, слушал, всеми силами избегал контакта с Папой, когда это было возможно. Тот в свою очередь стал мрачнее даже в присутствии всего состава музыкантов. Еще не успевший нагреться утренний воздух бодрил Копию, который не смог выспаться в самолёте. Сегодня нужно было подготовиться к выступлению и у него совершенно не было возможности отдохнуть до самой ночи. Но несмотря на то, что ему был знаком весь порядок действий, Копия переживал. Это странное волнение не отпускало его и напоминало о первых ритуалах. От этого жутко хотелось курить. Каждый раз, неважно, сколько он уже выходил на сцену, на Папу накатывало волнение. Он казался себе еще более беспомощным в эти моменты, и они же заставляли его чувствовать себя живым. Он здесь, он дышит и чувствует. Гули выходили чуть раньше, чтобы занять свои места, и Содо легко коснулся плеча Папы, сразу же уходя вперёд. *** – I know your soul is not tainted, еven though you've been told so, – обычно твердый голос Папы сегодня подрагивал, Дью был готов поклясться в этом, – Can you hear the rumble? Can you hear the rumble that's calling? Содо искоса взглянул на Папу, благо маска скрывала его лицо почти полностью и со стороны нельзя было сказать, куда он смотрит и почему. – A candle casting a faint glow, you and I see eye to eye. Can you hear the thunder? How can you hear the thunder that's breaking? – Копия стоял у края сцены и смотрел куда-то вглубь зала. Его лицо сейчас казалось маской с тяжелыми слоями грима. – Can't you see that you're lost? Can't you see that you're lost without me? – на этих строчках у Содо закружилась голова, Папа смотрел на него в упор, словно говоря это ему. Не кому-то из зала, как это бывало обычно, а как будто именно ему. Чуть не забыв вступить, Содо перевёл взгляд на свою гитару. Казалось, что его внутренности перевернулись, стало душно, хотя маска не полностью закрывала его лицо и позволяла ему дышать. Нужно было отыграть концерт до конца.