мы просто чертовски устали, да?

Дыхание Копии сбилось, Дью упирался коленом между ног и нарастающее возбуждение податливо отзывалось на прикосновения гуля. – Mon dieu, мальчик мой, что ты делаешь, – едва смог произнести Папа, когда Содо припал к его шее, оставляя цепочку поцелуев. Гуль с жадностью и нетерпением целовал шею Копии, спускаясь к ключицам и плечам. Это ощущалось как опьянение, как приход, как первая сигарета после долгого выступления, и он жаждал этого. Дьюдропа била мелкая дрожь, а тревога быстро нарастала в груди. Ему было страшно и непривычно. Зрение, казалось, фрагментами выхватывало отдельные сцены. Он видел, как нависает над Копией, оставленные им укусы на шее, горящие глаза главы духовенства, а потом снова проваливался в беспамятство. Тот рогатый ангел, к которому привык Копия, сейчас был не здесь. Внезапно найденное им солнце скрылось за тучей, и это снова приоткрывало дыру в его груди. Но любопытство и его собственная похоть брали над ним верх. Он всегда был таким, эгоистичным и циничным, пользовался возможностью, когда выпадал шанс. И когда один из его подопечных открыто проявил к нему интерес, эта сторона Копии ликовала от радости. Содомайзер был необычным в его глазах, всегда чуть отрешенный и даже безразличный по отношению к нему гуль заставлял задумываться о том, какой он на самом деле. Копия замечал нервозность в его движениях, но при контакте с ним Дью держался нарочито холодно, даже если сам понимал, что эта маска не держится на нём так же хорошо, как подобранный сценический образ. В голове всё смешивалось, Содо не мог осознать, кто перед ним. Иногда ему отчётливо слышался смех Фантома или тяжёлое дыхание Эфира, и лишь иногда он видел перед собой Копию. Он плавился, как воск, под горячими прикосновениями, голова кружилась, а дышать становилось почти невозможно. Он был зол, счастлив и испуган одновременно. Вспышки фейерверков ослепляли его и убаюкивали. Казалось, все его органы чувств накалены до предела и каждый раз это оставляло ожоги по всему телу. Это было похоже на сон или уже им являлось. Дью не заметил, как реальность медленно перетекла в сновидение. И только Копия остался с ним рядом, осторожно поглаживая его по волосам. Лежать на измятой мокрой простыни было не так удобно, как обычно казалось раньше, но Копия оказался почти придавлен гулем к кровати и боялся его разбудить. Ему оставалось только лежать и наблюдать, как медленно опускается и поднимается грудь спящего, и перебирать пряди длинных волос. Подвеска, которую Содо никогда не снимал, тускло блестела в свете луны, а его кожа теперь была влажной и холодной, и приобрела насыщенный темный оттенок. Столько незначительных деталей, подмечать их Папе было не свойственно. Когда он впервые пришёл к нему, Копия ожидал чего угодно, только не такой наивной детской искренности. Но в этот раз гуль смог его удивить. Может, блеском своих глаз, еле различимых в темноте номера безымянного отеля, или неприкрытой слабостью, но что-то пробудило в Копии сострадание. В конце концов, упырь был точно таким же как он сам, запутавшимся и уставшим. Это отличало его от других гулей в министерстве, которые не стесняясь стучали в двери Папы. Не нужно погружаться в дела церкви глубоко, чтобы узнать, что Копия был бесстыдным ловеласом, и совсем не брезговал связями с упырями. И они охотно на это соглашались. Он убеждал себя, что это помогает справиться с тревогой, бессонницей и грустью, но только самая невинная ночь рядом с Содо показала Копии, в чём он нуждался. И это оказалось его зависимостью. Не той, которая блестела в глазах Дью. О нет, Копия не сгорал от желания, это скорее было похоже на медленную пытку. У него не получалось выкинуть из головы тонкое, почти измождённое тело своего гитариста, которое одним своим присутствием спасало его от ночных кошмаров и заставляло проснуться с осознанием, зачем ему нужно прожить ещё один день.