***
Улицы. Помойки. Одно неотделимо от другого. Все смешалось, слиплось и воняло. Пары жженого мусора клубились, столб дыма простирался до потолка пещеры, а после оседал зловонным смогом. Когда жизнь здесь перестала казаться адом? Когда вино из одуванчиков стало сорокоградусным? Ответ: когда рвота и желчь ударили в мозг. Одно неотделимо от другого. Новый приступ тошноты, кишки наружу, и ты вновь чист, голоден, но оставил след блевоты в этой глубокой клоаке. Шесть надмирцев. Их ликвидация станет резонансной. Когда аристократичные хари хлебнут собственной крови из носа, тогда поймут, какие они на самом деле паршивые на вкус. В этом ли не счастье, открыть глаза навстречу человеческому уродству. Они оккупанты, чьи предприимчивые морды сунулись в сгнивший погреб. Из Надмирья поступает гуманитарная помощь и плевки в лицо. Признаться, щеки болят. Это ящик Пандоры, и выхода отсюда им не найти, так пусть трупные мухи облепляют их стынущие тела. Это не месть, это не злость. Это что-то страшнее и тише, это молчаливое отчаяние, это беззубая улыбка, это прорези в горле, чтобы лучше дышалось. Сампо вновь ступает на гвоздь в надежде поглубже поранить ногу. Зеле бесшумно идет рядом, молчит, потому как ее тоже добивает тошнота, что все соки скоро будут просачиваться через нос. У Кески изо рта сочится только пена, и в этом он наемницу переплюнул. — Как поступим? — он, кажется, о плане действий. — С главной уводим, ведем в "заклепку" и кончаем. — на ее плече болтается громадная синяя сумка, там черные целлофановые мешки, тряпки да резиновые перчатки, а для надмирцев там, несомненно, зелень обещанных купюр, — ты первый раз замужем, что ли? Сампо сбился со счета какой раз он "замужем", но продолжает переспрашивать, словно возвращается на место, погружается, вновь становится жалким биомусором. И все повторяется: заклепка — Заклепкоград — и кончаешь. И каждый раз сперма на губах пенится. В его профессии стыд это рудимент, от такого избавляются, вырезают как аппендикс и бесконечно болеют алчностью. Да, Дикий Огонь всем подряд всего наобещает, спагетти намотает на уши, рожки вставит в слуховые проходы. Им возвращается двукратно, лишь бы самим этой лапшой не подавиться. Им мир вечно пересаливают, им счастье недоваривают. И если подземные угодья это собака на коротком поводке, то Надмирье это хозяин, растерзанный бешеной сукой. Две псины поменьше идут вершить правосудие за то, что их вовремя не накормили. Вышли на главную площадь, не людно, так что этническая группа из шести человек бросалась в глаза битым стеклом на мокром асфальте. Познакомились с солидными мужчинами: двое щуплых неказистых усача, трое высоких — серость, высокопарно выражающаяся, а последний — низкий пересидок с жирными напомаженными волосами. Двое с виду приятелей стояли рядом и глядели как с карикатуры — тонкий и толстый. — Джентльмены, пройдемте, мы вас заждались! — Сампо тоже горазд в надмирцы, потому за переговорами самый разговорчивый. Повели олухов, как пастухи загоняют овец в амбары. Кески стачивал углы сделки, лепетал о выгоде, бизнес-планах, сказках-антиутопиях, стародавних поучительных мультиках, коррупции, воровстве чиновничества и о бедных-бедных камнеградских сиротах; в общем обо всем, что только уродилось в двух извилинах. Зеле плелась хвостом позади всех, замыкая овечью отару, дабы ни один барашек от них не улизнул. Заклепкоград раскрылся в объятиях болотным лесом, где в топи росли косматые ели, где в непролазной темноте ворочались хищные твари. Вот только в каменных джунглях вместо веток железные трубы, а болото рукотворное, однако же, самиздат. А твари что в лесу, что в Подземье твари, рожи голодные. Пятидесяти метров от скудной цивилизации хватило, чтобы овечки принялись протяжно блеять, но пастухи гнали их дальше в когтистые лапы чащи и бурелома. Впрочем же, овца всю жизнь боялась волка, но съел ее в итоге пастух. В таком случае, Сампо со своей напарницей по несчастью не нарушает этих фундаментальных законов. Прошли еще метров двадцать сверху, впрочем, того хватит. Лицезрея спокойствие и надменность на лице ряженых наемников, у домашней твари вздыбились волосы на затылках, побледнели и без того сизые лица. Сампо обратился к бизнес-партнерам посреди раскинувшейся во все стороны помойки. Вокруг хлипкий полумрак, вонь и, как ни странно, тишь. Сцена есть, актеры, потрепанный реквизит. Можно приступать. — Уважаемые, так сколько мы вам там обещали? — Кески развел руками в стороны, словно ведущий цирка оглашает начало представления. Их объятая молчанием ватага задрожала как осиновый лист от гулкого смешка наемника. Аристократичные лица стушевались, словно на них наставили обрез. На самом деле, лучше бы действительно обрез, но что для Зеле, что для Сампо колюще-режущие предметы были ближе. Надмирские физиономии заподозрили неладное, как сообразительно с их стороны было начать причитать и требовать от мучеников подземных угодий чести, доблести, достоинства, когда все восьмеро стояли по щиколотку в водянистой гнили. — Сто двадцать одна тысяча щитов. — Зеле расчехлила косу, излом лезвия напоминал женскую улыбку, которую принял изгиб губ девушки. Материя разверзлась, выплевывая горбатую косу, заскрежетавшую реквием по всем бизнес-планам. Четверо обернулись к девице, другие двое настреме следили за действиями Кески. — Сампо. — ее хриплый от долгого молчания голос шикнул, — четвертый, левый карман. Сампо заулыбался совсем по-бесовски, острые уголки губ обратились к тому самому "четвертому" — аристократу невыделяющейся наружности, что тот час стиснул в левом кармане ничто иное как пистолет. Прохвост вскинул руку, в которой в свете отдаленных фонарей заиграло отблесками черное дуло. На деле же, револьвер, аккуратный и миниатюрный, такой могла бы носить как аксессуар дама, настолько тот был изящен. Темнее ночи ствол был наставлен то на Кески, то кидался к Зеле. Уродец что-то умоисступленно вопил и верещал, кажется, о чести, доблести, достоинстве, которой он только что спустил курок. Зеле водрузила на плечо косу, а Сампо приосанился, невелико расстояние, но цель подвижна и вооружена, но о последнем, однако же, опасений не возникало. Сорванец был так взбешен и вместе с чем до трепета и колик напуган, что рискует попасть разве что в своих товарищей. Живой щит из толстяка, что ближе к Кески, обезьянка с гранатой, и целых девять попыток, чтобы ее обезвредить. Все карты на руках. Сампо потешно вскинул руки, не хватало флажка белого, значит, сдается. Низенький хряк в полуметре от него попятился назад, поближе к негодному лидеру, но сиюминутно был выхвачен за плечо наемником. Выстрел. Пуля пробуравила в белой отутюженной рубашке дырку, а из дула хлынул дымок, и его тонкая струйка вознеслась к небу-потолку, подобно душе отошедшего в иной мир кабана. Следом за первой в преисподнюю поспешила субтильная душонка неудавшегося в это жизни стрелка. Уши резал крик первобытного страха. Клинок заехал аккурат между бровей и выглядел как дротик из игры в дартс, Сампо никогда не играл в его оригинальную версию, но, думается, у него бы отлично вышло. Из широкой трещины лба хлынула кровь, в полумраке и не скажешь, что она, скорее вязкий темный гной, но пах он очаровательно сладко, все-таки кровью. Четверо мужичков поддались стадной волне хаотичного ужаса, все сжались и подобрались друг к другу ближе. Зеле разворошила этот кружок по интересам на свой излюбленный манер: она завела оружие за шею двоим щуплым надмирцам, притягивая тех ближе к себе одним слитным рывком. Вдоль пустыни мусорок раздался резвый полуженский визг. Зеле не церемонилась сегодня, одним взмахом косы зацепленные лезвием сволочи лишились своих бестолковых бошек. К чему приводит алчность, поглядите. А глядеть было на что, срез шей был пленительно ровным, словно измеренным по линейке, коса вошла аккурат между позвонками, не ломая их, а скорее отделяя один от другого. Два синхронных потока крови смешались в бурный гейзер, безголовые туши повалились на спину, а кровь продолжала бурлить как из шланга. Удалось их только мельком разглядеть, особо не всматриваясь, в таком ракурсе разрез был похож на тот, что образовывался у разделенных на две части дождевых червей. Головы же покатились в ноги к Сампо и еще паре бестолковых надмирцев, один из них случайно на череп товарища наступил и покачнулся, потеряв равновесие, поравнялся с отрубленной свинной башкой. — Всю малину запоганила… — Кески с досадой вздохнул, видя как сразу два уродца полегли за столь короткий промежуток времени. Схвативши ближнего к себе персонажа за шею, усача с оттопыренной от страха губой, да так, что тут чуть не лег ему на грудь, Сампо что есть силы вывернул его голову на все двести градусов. Аристократ сопротивлялся, хватался за сильные наемнические руки, но недолго. Его тонкая куриная шейка хрустнула и чавкнула оборвавшимися связкам, после чего безвольно повисла в руках Кески, как кукла-марионетка со своими нанизанными на нитки конечностями. Изо рта сочилась слюна, проклевывалась кровь, а шейные позвонки приобрели неповторимый изгиб. Тело жилистого интеллигента рухнуло наземь, вздыбив брызги помойных вод. Сампо же пришлось пораскинуть мозгами, каким же образом обезвредить последнего мерзавца, но благо тот дал время подумать. Зеле уже занесла косу ему за шею, но Кески вовремя ее остановил, деланно покачав головой. — Прошу вас… Сжальтесь! — плюгавая тварь взмолилась то ли к богу, то ли к двум демонам. Его басистый и гнусавый голос выл от ужаса, как у одичалой погоревшей собаки. Он нес какую-то ахинею о крупных суммах, невинности перед законом и что молчать будет, и язык в причинное место засунет. Но Сампо в суть слов не вдавался, напротив, он, кажется, что-то да сообразил. — Ну-ну, светлейший, чего это вы на колени упали? Вставайте, бог вас милует! — и Господь до него снизошел, приподнял за плечи, стряхивая с колен налипшую грязь, — давайте так, поужинаете с нами, а мы там как-нибудь обусловимся за вас. Слово за слово, с кем не бывает! Как вам? Мужик закивал быстро и согласно, он как болванчик прокивал раз десять, что-то лепетал, а Сампо, сжавший его плечо в тиски, усадил содрогающееся жалкое существо на крышку одного из мусорных баков, да так, чтобы тот слезть не мог, но и удрать по помойке был не способен. Надмирец весь сморщился, сделался еще меньше, чем изначально был. На вид ему все сорок, но на затылке уже плешина, которую он прикрывал шапкой-кубанкой, что сейчас затерялась среди мусора, его мелкие глазки-пуговки почти не хлопали морщинистыми веками. Зеле же готовилась к самому что ни есть шоу, какое Кески любил исполнять на постоянной основе. — Один из них тифозный, кстати. — подала она голос, попутно ковыряя ногу дохлой скотины. Лезвие косы вспороло икру и делало насечки на берцовой кости. — Вовремя ты… — Сампо огляделся и, заметив лежащую в далеке голову одного из надмирских гостей, сгреб ее в охапку. Из разреза текла ручьем кровь на руки и сапоги наемника, он высвободил из петель второй клинок, поманив им восседающего на мусорке человечка. — Держите, не брезгуйте! Что же вы с таким отвращением на него смотрите, а ведь недавно вместе беседовали! Надо ж, лицемерие. — Кески водрузил отрубленную башку в руки содронувшемуся в неистовой агонии и ужасе подопытному кролику, — вот вам, как же это… — К обеду ложка дорога! — поддакивала за спиной Зеле. — Да. — в другую руку надмирца лег клинок Сампо. Теперь жидкий мужичок казался царем, восседающим на мусорном баке как на троне, в одной руке его самый что ни есть скипетр, а в другой — держава, только вот у державы не наблюдался левый глаз, ну-с, издержки транспортировки. — Кушать подано, царь батюшка. — Сампо что есть мочи глумился, а Зеле едва не каталась по земле от смеха. Голова в руках болванчика смердела помойной вонью, в которой успела изваляться, от такой картины аристократически сложенной физиономии делалось тошно, от чего надмирец не выдержал, и, открыв рот, обрубок бывшего напарника покатился в мусорку. — Тц-тц, добро, как говориться…. А мы бы из этой головы целый завтрак, обед и ужин состряпали. Знаешь ли ты, дрянь коварная, сколько бы мы его одними мозгами питались, а? — Сампо приблизился к визглявому полутрупу последнего выродка и что есть силы отвесил хорошую пощечину, — впрочем же, безмозглый, откуда тебе знать. Аристократ забился в истерике, а из мелких глазок хлынули водопадом горючие слезы. На самом-то деле, никто эту голову из ныне живых есть не планировал, но Кески еще некоторое время интеллигента помучал, пока тот не принял достаточно смелое по меркам ущербной скотины решение. Вцепившись в рукоять сиреневого ножа, бессильный смерд вскинул руки кверху, взмолившись к жалости этой пещеры, но вопреки ожиданиям, вонзил лезвие отнюдь не в наемника, а в свою сонную артерию. Истошный, нечеловеческий вопль разодрал его надсадное горло, пока глотку не перерезало в клочья, в этом уже посодействовал Сампо. Рот залило озерцо крови, которое, расширяясь, просочилось наружу, затекая во все имеющиеся у мужичка отверстия в голове: уши, ноздри — все стали жертвами затопления, даже закатившиеся в предсмертном возгласе глаза заволокло бордовой пленкой. Кески усадил убитого как плюшевого медведя на край мусорного бака, болванчик понурил голову и тотчас свалился, поломав себе многострадальную шею. — Пиздец. — иначе и не скажешь, Зеле кивнула согласно, осматриваясь по сторонам. Два безголовых тела, лежащих почти в обнимку в луже помоев и собственной крови, скрючившиеся ноги и руки которых были раздербанены безжалостной косой. Куски плоти отставали от кости, а жировая прослойка повисла разорванными лоскутами. Одна из утерянных голов лежала почти посередине действа, поблескивая мутными серыми глазами, другая затерялась в мусорном баке, куда определил ее грешник-самоубийца. Изо лба третьего трупака торчала словно рог рукоять изогнутого клинка, от которой вниз струились алые ручейки, уже подсохшие, от чего становились кирпично-бордовыми. Кровь залила всю физиономию, наполнила до отказа рот и продолжила свой путь по шее, застаивалась в ложбинках ключиц маленькими спасительными оазисами и далее впиталась в одежду. По меркам Белобога одет он был достаточно стильно и дорого, но толку от рюш на его рубашке, фасадов бакенбардов и стриженных усов ноль. Бесповоротный, чарующий своей простотой и прямотой ноль. Еще один несуразный персонаж принял позу умирающего лебедя со сломанной шеей, из трещины рта навстречу грязи текла еще свежая маслянистая кровь, что пузырилась у него в пасти и оседала на губах красными стеклянными пузырями. Самая неказистая и больно простая смерть настигла толстячка, к нему она была поражающе милосердна, забрала его первым, действовала мгновенно и относительно безболезненно. Единственное, что выдавало в нем мертвого, это скромное количество крови, растворившейся в луже подземных вод. С виду и не скажешь, что труп, скорее непросыхающий пьянчуга, что пузом книзу уснул, разомлевши под высоким градусом. Но самая восхитительная и поражающая воображение гибель последней овцы запомнилась Сампо надолго, ровно так же, как и его спутнице. Клинок Кески вытащил до того, как бездыханная марионетка успела соприкоснуться лицом с мусорной лужей, и сейчас лезвие ножа переливалось, залитое густой и липкой субстанцией; какая-то смесь крови, слюней, слез и соплей на рукояти. Хрупкое тельце, отклячив задницу, лежало, подогнув голову вовнутрь, словно в надежде сделать кувырок вперед, но осталось покоиться в ногах наемника. Удивительная картина мира во всем его красном многообразии, пестрых тонах синих омертвевших лиц, красоте изломов сломанных позвонков и вывернутых рук являла собой самое что ни есть приятное глазу зрелище. Будь камера под рукой, точно бы сфотографировал! Истома настигла после бури азарта и извращенного удовольствия. Лица сделались уставшими, утомленными, но все-таки всецело довольными, пока их не обезвредила, не обесточила бесконечная пустота. Подобные вылазки как глоток воздуха за чужой счет, надмирцы привозят вместе с собой с поверхности живой кислород, а наемники его гоняют по венам как самый настоящий наркотик. Исступленно за ним охотятся, развеивая забвение и тоску хоть и не иглой и шприцем, но ножом или косой. И этот цветастый гвалт мироощущений, когда муть из помойки становится под стать святой воде, уносит вместе с собой какую-то толику рассудка, до следующей дозы, естественно. Пока явь не опустилась в палитру серого, пока все вокруг пестрит настоящей художественной исповедью на большом холсте, стоит впитывать каждое мгновение, каждую йоту этой бессвязной и вязкой материи, называемой сумасшествием. Сампо с треском вынул из черепушки одного из аристократов клинок, вытер о жесткую ткань брюк и шумно вздохнул, время уборки. От этой интеллигентской касты грязи как от настоящих свиней, тогда в чем же отличие одного от другого? И в этом вся загадка: для Надмирья уродцы живут в пещере, а для камнеграда спускаются к ним в подземные угодия. В этом-то все и родны, схожи, и все поголовно считают друг друга нелюдями, и в этом вся суть человеческая. Отождествлять ближнего своего с грязью, чтобы тебя однажды с нею смешали — вот он баланс, круговорот и белобожская праведность. Это не справедливость, потому как убиваешь ты себе равного, такого же больного, с одинаковым лекалом, такого же тщедушного. Каждому камнеградцу известно как дважды два, а ведь многие подземцы не умеют даже считать! Зеле уже расчехлила мешки, нацепила на руки резиновые перчатки и водрузила на лицо маску с респиратором. Если бы не надмирцы, она бы их разделывала чуть ли не голыми руками. — Вау, как предусмотрительно! Найдется на меня парочка? — Сампо параллельно разговору присматривал мертвеца поинтересней. Начинать надо с приятного, он против феномена отложенного удовольствия. Зеле пошарила в глубокой сумке и кинула в Кески перчатки; маски, видимо, не нашлось. Так и сидели ближайшие минут двадцать в гробовой тишине, только вжиканье лобзика давило на уши. Сампо остановился на герое сегодняшнего вечера, что, подогнув шею, свернулся перед наемником калачиком. Интересно как их вселенские души ощущают себя рядом с пышущими жизнями убийцами, кровь которых бурлит и даже малой толикой не колыхается от их смерти? Сампо распластал тело низкорослого сорванца перед собой, раздел до гола. Как и ожидалось, шея его являла собой интересное зрелище, излом ее сделался очень запоминающимся, такой можно повторить лишь раз в жизни, поверьте его опыту. Разрез простирался от внутренней до наружной яремной вены, глубокой щелью разверзся между колец гортани, и если немного голову болванчика накренить назад, то разрез позволял прислонить аристократический затылок почти к лопаткам. Сампо позволил тому случиться всецело, клинок проехался вдоль уже сделанной борозды, углубляя ту наверняка. Связки натужно заскрежетали, резалось все плохо, то ли нож затупился, то ли этот бес перед ним обладал при жизни высокой плотностью и был жилистым, словом, тяжело. Клинок столкнулся с шайбами позвонков и, минуя их поверху, позволил мертвой башке отсоединиться от туловища. Будь воля, Кески бы повесил его обрубок головы себе трофеем на стену. Но Дикий Огонь обрек его безвольным рабским существованием. Что же до Дикого Огня, то эта сделка с надмирской корпорацией обещала провезти в Подземье тонны всяческих химикатов и взрывоопасных смесей, словом, благ для шахтеров и, самую малость, для лекарей. Цену интеллигенция всегда выставляла конскую, то ли чтобы поглумиться пуще над безденежьем властителей трущоб, то ли жажда наживы распространялась только на поросят. В общем и целом, Дикий Огонь такой ценник не потянул бы, потому посредников пришлось ликвидировать. Спросите, так не опасно ли? Все улики на лицо, и сделка сама обо всем говорит, и виновных найдут в мгновение ока. Вот только здесь дело куда интереснее с точки зрения надмирного закона, для Подземья все, однако же, обыденно. Сделки все бумажные, подписанные подставными лицами, Дикому Огню ли заявляться от своего имени. А в Подземье никаких чеков, потому и поступления контролировать никто не будет. Вот и попробуй докажи, чьи чернила на фальшивых бумажках, кто обязательства принимал, и для кого вообще закон писан. Камнеград — только верхушка их затонувшего Титаника, в действительности стынущее сердце Подземья — Заклепкоград. Вход воспрещен простолюдинам и невовлеченным в дела города лицам, остальным же проход открыт. Вирусы годами ранее ликвидированы, а все зараженные псины усыплены. Здесь и амбары со взрывчаткой, убежища для таких как Кески, которым на свету появляться противопоказано. Были и запасные входы в разваленный город, в то время как основные за редким исключением забаррикадированы. Словом, жизнь — малина. Сампо исполосовал сморщенное лицо надмирца, дабы того в случае чего не опознали. Острием полюбилось ему выковыривать на щеках родинки, только вообразите с каким усердием и упорством наемник колупал эти червоточины, ввинчивая лезвие в мякоть кожи. Словно перед ним была нечищеная картошка с черными "глазками". Надо вскрывать грудину, все полые органы необходимо вынуть, после чего сложить в отдельные мешки, которые в свою очередь передаются клинике. Но почему-то именно эта грудная клетка ни в какую не поддавалась! Сколько бы Сампо не скоблил белесую пластинку кости, та не отодвигалась, а скрепленные с ней ребра отказывались ломаться… — Помочь? — только треск косы над ухом дал понять, что Зеле оказалась в такой непозволительной к нему близости. Руки по локоть в крови, и с них на рукоять оружия струилась бордовая жидкость, девушка нависла над трупом, оттеняя ступени ребер. — Если тебя не затруднит… — с полуслова коса вгрызлась в грудную клетку, со всего размаху разрубила ее вдоль, не встречая и толики сопротивления. Грудина раскрылась, затерявшись где-то внутри покоцанных легких, а поломанный штакет ребер торчал во все стороны. Кровь брызнула, залив все вокруг, а острие изогнутой косы едва не встретилось с носом Сампо. — Тц… — поблагодарил Кески и вернулся к своему занятию, впереди еще минимум четыре трупа, а их еще везти в Снежные поля, словом, работы невпроворот. Легкие на удивление были относительно целы, хотя подобный результат вряд ли Наташеньку устроит, однако же, ошибок на производстве никто не отменял. Сердце оказалось здоровым, то есть большим, если судить по размерам такого маленького зверька, переливалось и блестело всеми возможными жидкостями. Клинок откусил подходящие артерии и вены. Орган выглядел достаточно свежо, более того, лихорадочно бился, возбужденные миокарды еще работали, но крови не гоняли. Благо недолго, зрелище жуткое. Если говорить о всем подземной управлении разом, то Дикий Огонь под руководством Олега действительно преуспел. А виной всему действительно человеческая жадность во всех ее проявлениях. Доносы. Если бразды правления до сих пор оставались у народа, то организации только и оставалось негласно контролировать эту повозку. Доносительство прогрессировало в той мере, в какой только можно вообразить. За правду матку награждали сверх меры, а за проступки и их укрывательство наказывали также жестоко. Каким образом эта телега еще не потеряла колес — теперь понятно. Печенка, обе почки, все виды кишок и желудок были определены в отдельные мешки, а от бывшего интеллигента остались только кожа да кости в прямом понимании этих слов. Были редкие мышцы, но при жизни сей персонаж не был занят своим физическим развитием, потому мускулатура была невыразительная. Осталось, все-таки, кое-что очень занимательное. Заросшие вялые гениталии мужчины все еще были при нем, оттянутая кожа головки могла свидетельствовать о том, что в приступе нечеловеческого ужаса он обмочился. Но Сампо не заострил на том внимания, нож в его руках был столь ледяным, сколько и мертвое расчлененное тело, а разум и того холодней. Лезвие отсекло мужское достоинство на корню, лишив труп всякого внешнего отличительного признака. Он сделался бесполым, и в этом было что-то, что доставляло Кески нестерпимое, умопомрачительное удовольствие. Словно он властитель над этим телом, имел право деформировать его и видоизменять, лишать или дополнять. Труп безликий, бесполый, безголовый, в прямом смысле пустой — выпотрошенный. И это все дело рук одного человека, живописца, скульптора, создателя — всего и сразу. — Сампо, ты только погляди! — от мыслей отвлекла Зеле, голос ее был радостен. В ее руках окровавленный скальп, содранный со спины, но не самый обычный, что вы, изрисованный ничем иным кроме как… — Свастика! — Кески склонился над присевшей на корточках девушкой, оттягивающей пласт кожи от мышц. Зеле закивала, отсекая рисунок целиком. — Помниться мне, из такой кожи можно сделать абажур для светильника… — жилка бизнесмена в Сампо играла что было мочи, он деловито зашагал из стороны в сторону, уставившись на круг во всю спину с непонятными завихрениями посередине. — Хочешь оставить себе? — Зеле покосилась на него снизу вверх, коварно улыбаясь, — перебьешься. — Наташа тебе за такое руки поотрывает. — А что мне Наташа? Мама простит, это уж точно. — ах, ну да, как Сампо мог забыть о благосклонной маме. Папа и мама. Или их имитация. Олег и Наташа — отец и мать Дикого Огня, а по совместительству и всех его участников. Для Зеле это все было как взаправду, детдомовские дети отличались своим малодушием, потому для них это истина в первой инстанции, и для них она воссоздавалась. Что поделать, Зеле такая далеко не одна. Более того, у своего папочки она, должно быть, самая любимая дочка, ведь нет в Диком Огне наемника лучше, чем Зеле. В таком случае Сампо их нерадивый сын, что мечтал содрать с батюшки овечью шкуру, а матери запихнуть глазные яблоки в ее бездонную пасть. "Убийца или убиенный…", — промелькнули в голове тошнотворные воспоминания. Не было времени думать о тяготах прошлого, коих было не мало, Кески сбросил с себя эту мантию наваждения, распрямился и безмолвно отошел к своему занятию. Ведь в его руках доселе лежали и грелись мужские отрезанные гениталии. Он улыбнулся, раскрыв ладонь перед собой, взирая на миниатюрный член и такие же невзрачные яички, глаза наполнились густым ликованием и искрящимся обожанием. Сампо определил их в мешок с потрохами. Мама будет рада такому бонусу. Остались костлявые ноги и руки, но с ними проблем никогда не возникало. Вонзив острие ножа в плечевой сустав и пошерудив в переплетении мышц и связок, Кески распрямился и, опираясь на ключицу убитого массивной подошвой сапогов, отделил конечность от тела, та хрустом и кряканьем оторвалась, волочась по земле оборванными связками и лоскутами кожи. Те же махинации были проделаны и со второй рукой, как итог — две руки и отдельно тело с поломанными ключицами, какая досада. С ногами немногим сложнее, потому как оторвать всю конечность с бедром та еще задача, но не столь обязательная, потому было принято решение отсоединять только голенище и стопу, чем Сампо и занялся. Выворачивая сильными руками голеностоп. Признаться, запыхался и устал. Выколупывать надколенник — его самое нелюбимое занятие. Но не прошло и десяти минут мучений, как перед Кески предстала финальная картина сегодняшней программы: в щели раскрытых ребер зияла пустота, впалая кожа и мускулатура утратили опору, прогнулись и сморщились, из разрезов все еще вытекала кровь, а в пакетах с начинкой она заполнила чуть ли не все свободное пространство, от чего органы казались буйками посреди карманного моря. Первое тело отправилось в черный мешок, наконец-то, а остатки и органы определились по мусорным пакетам. Сампо распрямился и потянулся, поясница загудела, а голова вспухла от звонкой боли. Что это? Надвигающаяся старость или нехватка послеобеденного сна? Словом, не ему одну тут было тяжко, у Мистера Куриная Шейка головешка казалась воздушным шариком, и малого к ней прикосновения хватило бы, чтобы та с треском лопнула. С ним Сампо разделался поразительно быстро, почудилось, что Кески потрошил дохлого петуха, но его даже не пришлось общипывать. Закончились мусорные мешки, наемник таких вспомогательных элементов никогда с собой не носил, потому за реквизит всегда ответственна Зеле, к ней он и направился. Заступая за спину наемницы, Сампо потемнел лицом, какое-то движение или кривизна мыслей заставили вообразить что-то столь иррациональное. Зеле сидела на корточках и скурпулезно кромсала острием ножниц плечо пузатого хряка, подрезала редкие мышцы и толстенную кожу. Темные длинные космы девушки были забраны в пучок, а руки по локоть запрятаны в резиновых перчатках, она не оглянулась, не спросила и даже не остановила своих действий, будто Кески для нее был не более чем призраком. Зеле показалась такой беззащитной, увлеченной своим безобразным занятием, неспособной к сопротивлению. Ножницы, какими она обычно срезает путы кровеносных сосудов, были отставлены в сторону, в то время как сама мономанка принялась руками разнимать почти оторванную от тела конечность. Коса находилась в полуметре, подпирая мусорный бак, а лобзик был завернут в мусорный мешок, однако же, лежал достаточно близко. Зеле, считай, безоружна, но от того, однако же, не менее опасна. Чудится, будто шея девушки столь тонка и хрупка, что малейшего движения или неполного поворота хватит, чтобы она скрутилась спиралью, и даже крошечного излома будет достаточно, чтобы наемница потеряла сознание. — Зеле… — хриплый голос Сампо был тихим и прозвучал как замогильный скрежет, но наемница на него не отозвалась. Безразличие в сторону его персоны начало давить на нервы, Зеле нисколько его не опасалась, не замечала или делала вид, для нее Кески — персонаж с книжных страниц, небылица, пустяк. Сампо сжал кулаки, потянув заляпанную в чужой крови руку к малиновому пиджаку. Низменное желание вызвать хотя бы мимолетную реакцию на свои действия, озарить девичье лицо проблеском ужаса, заставить содрогаться, плавиться, трястись, заполонило разум до отказа. Пальцы сжались на рукоятке третьего фиолетового клинка. — Зеле. — тверже, рык прогремел по помойной пустоши, — ты ведь не боишься, так? Нож выскользнул из петель и мягко лег в подставленную ладонь, во мгле Заклепкограда он блестел как церковное копие, дарил волю, забирал частицу разума. Руки напряглись, ткань бесшумно натянулась на вспухших мышцах, клинок вознесся к фальшивому небу и канул в бескрайнее море тьмы… — А толку-то тебя бояться. — раздалось будто отовсюду, заскрежетали искры, кванты света задрожали и рассеялись, породив собой ослепительно яркую вспышку. Мусорные баки загремели от звукового удара, а Сампо поморщился от звона в ушах. Его обдало волной жара, сменившейся холодом Снежных полей, вдоль по рукам и ногам зацвели узоры инея, задубела кожа, задеревенели кости. Не успел свет оканчательно угаснуть, как на глаза Кески легли женские холодные ладони. Тонкая их кожа искрилась электрическими всполохами, кусала веки и щеки. Фигура позади была чуть ниже его ростом, но дотрагивалась до шеи и шептала на ухо: — Ни я, ни мама… — нож в руке Сампо начал таять, а на плечо опустилась девичья голова, так мягко коснувшись дыханьем открытой кожи, словно щекоча кончиком перышка, — а ты сам боишься папы. Женский смех треснул электрической проводкой, большие пальцы рук гладили скулы мужчины. Кески не понимал, кем была эта голограмма: Наташа? Зеле? Они словно объединились в одно тело, смешались, породились в новой физической оболочке, слились. Голос ребенка из чрева матери. Хладные Наташины руки, мягкие светлые волосы и шуршание подола юбки, но лязг грубого дерзкого голоса молодой маньячки. Иллюзия пару раз заскрипела и в одно мгновение испарилась, до того та была явственна, как настоящий человек гибка и неотличима от мешков мяса и костей. Зеле была на шаг впереди. Ее фантом точил ножницы, пока сама наемница наблюдала из укрытия за действиями Сампо, ведь подмениться со своей копией — пустяковое дело. Искры пали наземь вместе с фиолетовым клинком из ослабшей руки. Прямо перед носом возникла Зеле, снова, как бы иронично не выглядело, поодаль которой истерзанные и выпотрошенные овцы. Во взгляде глаз киновари бурлила и клокотала злоба, а коса в руках вибрировала замогильным звучанием. Горбатое лезвие поддело Кески за подбородок, заставляя приподнять голову, после чего подалось резко вперед, рассекая полотно бледной нежной кожи. Сампо зашипел, но никаких попыток к сопротивлению не предпринял, руки по швам, а ноги едва волочились, отступая на пару шагов назад. — Трус.***
Страх и его корни пронизывают эту землю обетованную, распростершись длинными и ветвящимися лианами во всей густоте общества. Его непролазные сады укрывают мир от полнейшего безобразия и окончательного, критического сумасшествия. Противодействие сил, осознание себя на ступени многогранных иерархий, чинопочитание и принятия своего низменного места, ограниченного чужой волей и твоим перед ней страхом, — формула власти, порядка и безупречного господства. Если бы каждый существующий на этой планете, хотя, что уж там, хотя бы в доме одной улицы, понимал и осознавал свое рабское положение перед кем-то на первой строке в местной газете и с лидерскими задатками, то, возможно, эта земля стала быть раем. Либо же схлопнулась в одночасье, там как повезет. Потому всегда были люди, стремящиеся свергнуть власть, истребить мирный народ или занять главенствующее положение над всей планетой. Пока они существуют, эта вселенная продолжает наладом дышать, пока они существуют, эта вселенная продолжает существовать вместе с ними. Здесь уже конфликт мнений. И если разобрать все по полочкам, выстроить в колонну правых и с ними несогласных, то все начинает казаться простым и приятным глазу. Потому оно таким и не является. Ступать по этой земле с осознанием того, что по твоей вине, воле, какая-то ее часть погорела — это ли не удовольствие от той недостижимой идеальной свободы, что заставляла связанные жгутами и стяжками крылья за спиной освободиться от пут. Удовольствие от хаоса, анархий, бедствий, славы. Да, не хорошей, но, однако же, славы! А образ антагониста грел душу, словно нательный крест. Подчинить, забрать, украсть, обездолить — сколько было силы в руках душегуба. Поймать, уличить, заставить признаться — и как ограничены возможности у право имеющего. Стечение непоправимых обстоятельств, деформация психики и окончательное безумство, скажете тоже. Но мир уже давно потерял четкий контур между черным и белым, размылся и посерел, потому за поддержание черного тоже должен кто-то взяться. Вам бы не хотелось, чтобы планету однажды настиг масштабный взрыв? Потому и вмешиваться в ситуацию не стоит, действуют профессионалы! Сампо — настоящий спец в своем деле. От того сейчас карманы заметно потяжелели от денег, да, нечестных, грязных, измазанных в крови, что номинала не различишь, но все-таки денег. Воспоминания о пестрой зелени купюр едва ли не уводили мужчину в пляс, что ноги сами собой пританцовывали в такт только им известному ритму. По пути в мастерскую "Назимье" с помощью осточертелого галстука Кески опробовал на себе асфиксию, а под боком томилась надежда на хорошее вечернее времяпровождение. Звон дверного колокольчика, голубые глаза напротив, хлопающие длинными светлыми ресницами и желанные уже как неделю объятия крепких рук. — Холодный. — Гепард фыркнул ему в плечо и поежился от вечернего мороза, что заглянул на чай вместе с Сампо. — Сейчас, сейчас… — не хотелось разрывать кольца рук на сильных плечах командора, но и заставить того валяться с ангиной тоже. Колокольчик повторно брякнул, стоило двери войти в колею косяка. В левой руке Кески маячила в свете мастерской увесистая коробка — торт, красный бант на гладкой упаковке и выгравированная этикетка поприветствовали Ландау, стоило угощению переместиться в его руки. За пазухой выглядывало горлышко бутылки вина, красного полусладкого, какое только удалось найти в ближайшем магазине. — Пакета не было, еле донес! — хихикал Сампо, стягивая с плеч распахнутое пальто. Гепард шмыгнул вглубь помещения и вернулся с парой домашних тапочек. — Шарфа тоже не нашлось, да? — хлопал глазами командор, зацепившись взглядом за марлевую повязку на чужой шее. Кески не сразу воспринял сказанное, но стоило смыслу слов осесть на ушах пунцовой краской, как мужчина неловко прыснул рваным смешком. Забота или ее легкая дымка уже давно вскружила голову Сампо, отправляя его разум в затяжной полет, траектория которого миновала Белобог. За месяц упорной работы, а иначе ту никак не назовешь, Гепард то ли смирился с собственной участью, то ли был съеден голодными принципами, иными словами, принял Кески как индивидуальную фигуру без каких-либо ответвлений и спекулянтского прошлого. Сампо про себя, нахохлившись, трижды горделиво вздернул нос, убеждаясь своему профессионализму, но в действительности сделал это единожды. Интимной атмосферы тесная комнатушка не обещала, да и не было у Гепарда иных подобных помыслов, потому их встретила простая, но чистая капитанская обитель, в которой Кески успел исследовать каждый угол. — Не голоден? — Ландау сконцентрировал всю нежность, что у него была в одной единственной фразе и в еще двух часах готовки мудреного блюда ранее. Сампо отрицательно покачал головой, призывая Гепарда поскорее занять место напротив. Вино благоухало виноградным амбре, разлитое по столь древним бокалам, что на них виднелись мелкие паутинки царапин в свете одинокого подсвечника. Торт, украшенный залитыми прозрачным желе фруктами, переливался всей палитрой ярких красок ягод, яблок, киви и всяческих экзотических плодов. Внутренности десерта в разрезе истекали пропиткой для коржей, смазанных взбитым кремом. Конфетная душонка Сампо тоскливо сжалась от представившегося зрелища, кто бы подумал, что у него так разыграется аппетит не только от соблазнительного вида капитана, но и от сладкого аромата консервированных фруктов. Вино заиграло всеми оттенками бордового, стоило жидкости роскошно разлиться по бокалам. И вот, до дна! Без всякого повода, просто, как Кески любил отметить: "за нас", чему Гепард не возражал, а только резал на аккуратные дольки фруктовую тарелку для шампанского или вина. Шлейф выпивки успел окутать разумы, но только ли он? Сампо подался вперед, облокотившись о круглый столик, вел незамысловатую беседу, изредка прерываемую радостным смехом Ландау, и мягко касался руки Гепарда, что отдал ее на произвол судьбы — Кески на растерзание. Сампо гладил, щекотал подушечками пальцев тыльную сторону ладони, развернув ту к себе, сцеплял их пальцы, не переставая умиляться и подмечать то, как на пару миллиметров размер капитанской руки отставал от его собственной. Гепард заслушивался, по нему и не скажешь, что такой легкий напиток смог бы одолеть его волю, но море нежности в нем явно выходило из берегов. Сампо доел остатки приторно сладкого торта в своей тарелке, когда посуда напротив теснилась от веса большого лакомого куска десерта, Ландау поковырял крем и вскоре бросил это занятие. Бутылка наполовину испита, но сладости еще все не опробованы. — Не нравится сладкое? — а Сампо словно не знал ответа на свой же вопрос. Гепард вяло покачал головой, пушистые его ресницы, оттененные светом свечи, делались еще длиннее обычного. В глазах искрились и таяли всполохи чего-то иррационального, необычного, такого, о чем он может позже пожалеть. Он одернул пижамную майку и сам взялся за руку Сампо, более основательно ту удерживая. Кески сцепил их пальцы, свободной рукой потянувшись к плечу Ландау. Он воистину умный мальчик. Так и подумал Сампо, когда капитан, следуя всем предначертанным мотивам, привстал и накренился над столом, свечами, куском недоеденного торта и наблюдающими за мужчинами бокалами. Придвинулся максимально близко, насколько это позволяло положение тела в пространстве. Кески спешно подхватил его двоякую инициативу, рывком поднявшись со стула, что тот слабо скрипнул и покачнулся, целиком возложив руку на плечо и увлекая командора в их первый поцелуй… Капитан слабо отвечал, но вместе с чем аккуратно, обходительно обводил языком чужой, не стукался зубами с любовником, контролировал дыхание и, казалось, действовал со знанием дела. Сампо лишь исступленно сминал чужие губы своими, покусывал кончик языка, хмыкал в поцелуй и безостановочно в нем таял. От всего шквала ощущений, эмоций, многообразия чувств, первому пришлось отстраниться Кески, оседая на ранее отвергнутый стул в немом удивлении. На языке остался привкус винной горечи с кислинкой, а на устах расцвел ботаническим садом их многократно повторяемый в памяти поцелуй. Только Гепард недвижимо стоял еще с полминуты, уперевшись рукой о край стола, он невесомо ощупал свои губы, словно они могли деформироваться после такого прикосновения, сначала верхнюю, мягкую и тонкую, затем нижнюю, шершавую и немного припухшую, после чего, не веря всему произошедшему, вцепился руками в подбородок, сминая грубыми пальцами зацелованные губы. Сампо думалось, что он вправду произвел неизгладимое впечатление, определенно, поцелуй выдался тягучим и по-своему сладким, таким, какой может дать только Кески. Иным образом не объяснишь то, почему Ландау тотчас сорвался со своего места, оголтело метнувшись в уборную. Застеснялся? Оскорбился? Сампо вытаращился перед собой в полном недоумении. Нет, должно быть, даже хуже, ведь через пару долгих, вязких минут послышались чужие гулкие рвотные позывы, отдающиеся эхом в тесноте ванной комнаты. Эхо захаживало и в гостинную, где сидел потрясенный Сампо. Не понравилась, значит, сладость… Но чтобы настолько! Кески встал и поплелся в полумгле на поиски выключателя, их романтичная обстановка была самым эффективным, мерзким образом прервана, потому толку от свеч, вина и сладостей не было никакого. Он загасил худенькое пламя, обжигая подушечки пальцев будто себе в отместку, определил торт в холодильник, хотя понимал, что к нему вряд ли кто притронется, разве что старшая Ландау. Стоило Сампо включить воду в раковине, чтобы помыть пару тарелок и вилок, как в комнату влетел смущенный и расстроенный своей выходкой Гепард, принявшийся скомкано извиняться. Где-то на середине его бессвязной оды одинокому актеру Кески его прервал, осадил пыл, так сказать, самым естественным вопросом: — Тебе не понравился торт? — в голосе теплилась надежда, пока руки леденели под холодной водой, намывая блюдца, — или… — Торт! Слишком сладкий для меня, и его вкус… сам понимаешь. Хотелось верить словам Гепарда как никогда раньше, нацепить эти розовые, цвета фуксии очки на переносицу и ходить, сверкая лыбой до ушей, но Ландау, к сожалению, был очень плох во лжи. Посуда в раковине слишком быстро закончилась, и повод стоять к капитану спиной себя исчерпал. Сампо развернулся, подпирая столешницу и укоризненно покосился на Гепарда в ответ. — Негоже врать, капитан. — ох, это прозвище, оно всегда действовало на младшего Ландау самым лучшим для Кески образом, и в очередной раз оно явило командора душой наизнанку. Сампо не мог сдержать переполняющего его разочарования и беспробудной тоски по упущенному удовольствию, он придвинулся к опечаленному и пристыженному командору, вовлекая его в почти дружеские объятия. — Я могу узнать причину?.. — Кески уткнулся в покрытую мурашками шею и тихонько выдохнул, спровоцировав еще большее их количество. Гепард замешкался или лучшим образом подбирал слова в голове, все-таки ломался, как будто собирался признаться Сампо в безоблачной любви во второй раз за это время, хотя первый выдался у него весьма уверенно. Но окончательного вердикта не вынес, все молчал и гудел неоднозначным мычанием. Стало быть, надо легонько подтолкнуть и навести на путь истины. — Солнышко… — так невинно, как это нравилось какой-то загнанной в угол детской составляющей капитана, позвал Сампо, — я ведь тебя во что бы то ни стало поддержу, ты же знаешь, ну?.. Искренность в его словах так и пестрила, бросалась в глаза, но Гепарду было явно не до нее. Он, кажется, все же придумал как донести то, что волочил на себе годами. И его голос был столь тих, сколько и метель за окном, минувшая мастерскую "Назимье"...***
Смрад камнеградских помоек перестал казаться таким уж невыносимым рядом с телом под боком, извольте, живым и более того дрожащим и предвкушающим цунами удовольствия. Стоило Сампо заикнуться о переезде и возможности снять бремя в лице капитана с хрупких плеч его сестры, как Гепард в тот же день упаковал все имеющиеся у него вещи и с львиной долей энтузиазма отправился на временное проживание в дом Кески, где будет цвести и пахнуть, пока его собственное жилище тоскливо пустует на краю надмирского Белобога. И, кажется, в голове командора не промелькнуло и малейшей мысли, что все-таки, может, стоит и повременить со съездами и переездами, напротив, тот как будто этих слов потаенно ждал, а дорвавшись до столь желанного, был очарован неудержимым своим порывом. И вот они здесь! Подземье приняло гостей с самого "неба" с радушием и позволило безбедно добраться до далекого жилища Кески, что не просто на краю Камнеграда расположено, а, кажется, уходило и за его пределы. Но о том душа не волновалась ни у Сампо, ни с виду у капитана. Тот, быть может, и от работы откреститься, стоит Кески вскользь о том упомянуть, а впрочем, неплохо было бы попробовать. Одним назойливым стражем меньше, и разбойническая жизнь станет на йоту краше и безопаснее. О недавних событиях: Сампо засомневался в своем умении надеждо скрывать рвущиеся наружу эмоции. Прямо тогда, поздним холодным вечером, когда Гепард принял решение открыть завесу тайны всей семьи Ландау, Кески мог поклясться, что его истерический смех и кровоточащая радость просочились сквозь непроницаемую маску сочувствия. Стоило командору заикнуться о проделках собственной матери, как улыбка сама собой поползла на лицо наемника, и всяческие внутренние переубеждения не смогли ее скрыть должным образом. Даже прячась в блондинистой шевелюре, позывы смеха, граничащие с гоготом, волновали грудную клетку. Гепард Ландау — шедевр белобожского сумасбродного писателя. Ликование Сампо слышалось за версту от Ярило IV, а все потому, что не найти многограннее и хрупче души, чем у командора Среброгривых стражей. Однако же, душила зависть за то, что его мрачные побуждения были кем-то и когда-то опережены и осуществлены в жизнь. Да еще каким образом! Хотелось верить, что от анальной девственности мама Гепарда его не избавила. — Клин клином вышибают, Геппи. С этими словами Сампо взялся за перевоспитание капитанского тела, с одним небольшим условием: — Если так, то… Я не нуждаюсь в подготовке, что на счет тебя? — часом ранее командор был уверен в своей анальной неприкосновенности, но черт побрал язык и извращенность Сампо… — Нет же, Гепард, если и браться за твою проблему, то, думаю… Тебе бы стоит занять место твоей мамы. Ландау ошарашенно глядел на него еще с минуту, после чего как ошпаренный улизнул в ванную комнату, через полчаса из нее возвратившись. Сампо чувствовал себя дьяволом во плоти и крови, но о том, однако же, не беспокоился. Его волновала осведомленность командора во всяческих тонкостях интимной близости, толку и нормального представления которой Гепарду не ведомы. Капитан отнюдь не глуп и не невинен в этом вопросе, однако же, не только благодаря матери, смекалистый, умный Гепард подготовил себя основательно, что Кески даже не пришлось ему ничего объяснять. Это развязало и без того не стесненные обязательствами руки. По началу Ландау держался стойко и, как по струнке выпрямившись, давал рассмотреть свое вымуштрованное тело с парой тройкой крупных шрамов и их очагами-скоплениями. Ныне он вцепился в подушку хищником, настоящим зверем, точно не готовым распрощаться с последним рубежом своей обороны. Сампо же орудовал сзади. Его удручало положение командора лицом вниз, не удавалось рассмотреть милое, изничтоженное личико, но все же было на что посмотреть и кроме. Натренированное, мускулистое капитанское тело распласталось под мошенником самым откровенным образом, раздетое с головы до пят, подготовленное к чему-то большему. Внутри Кески разгорался пожар предвкушения в смеси с пригретым обожанием. Ступни, перекаты икр, ложбинки под коленями, упругие, по правде сказать, от напряжения затвердевшие бедра, немногим расслабленные, достаточно выделяющиеся ягодицы. Хотя навряд ли образ капитана можно назвать соблазнительным и аппетитным в женском понимании этих слов, оценивать его как пассию отнюдь не получалось. Не получилось бы, будь у Сампо на одну извилину больше. Но да не суть, главное, что сейчас Кески здесь, и он без толики стеснения лапает каждый сантиметр как нарисованных мышц, не перестает гладить, преследуя какое-то ускользающее желание расслабить человека перед собой, но прежде всего расслабиться самому. Полувозбужденный орган распирал ткань нижнего белья и давил на ширинку брюк до ощутимого дискомфорта, такого, что круги перед глазами возникали все пестрее и пестрее. Но понимание того, что все самое интересное было еще далеко впереди, приводило Кески в неузнаваемый им преждевременный экстаз. Широкая талия или ее отсутствие, линии мускулатуры как змеи очерчивали точеную спину, взмывая ввысь к сильным плечам и не менее внушительным рукам. Сампо бы не назвал Гепарда не представляющим опасность героем, но если знать нужные точки, словно ты массажист на сеанса иглоукалывания, то груда мышц являла за собой хрупкое и податливое нутро. Как в буквальном, так и в переносном смысле. Кески не переставал услужливо массировать и гладить тело перед собой, обходительно целовать и почти облизывать любой подставленный участок кожи, то покусывая, то причмокивая, оставляя багровые метки. Гепард под ним лежал самым настоящим бревном, потому иногда чудилось, что тот либо помер, либо уснул. Но сиюминутно это Сампо не останавливало, напротив, может, даже побуждало делать в разы более резкие и непредсказуемые прелюдия, хотя то, чем его ограничила поза, не позволяло сделать многое. Капитанское дыхание размеренное и ровное, у мужчины позади него — сбитое и рваное, словно после долгого бега. На белоснежной коже кроме парочки следов не было и капли пота, а Сампо от накала воображения и той его части, что стала явью, взмокла рубашка и будто уменьшились в размерах брюки, до того сильным было натяжение в паху. До главного доходить не хотелось, надо бы морально Гепарда снарядить и подготовить: — Расслабься, Геппи, я ручаюсь, будет не больно… — доверять Кески что-то важнее деревянной посуды и ответственней выброса мусора категорически нельзя, — наверняка твоя мама получала искреннее наслаждение рядом с тобой. Тебе стоит понять, почему она так себя вела. Я позволю тебе испытать то же удовольствие, какое испытывала она. Тогда я и сам получу это удовольствие за твой счет. Зачем необходима была вставка с капитанской мамашкой, Сампо понял опосредованно, но на достигнутом — шумном выдохе, приподнявшем грудь Гепарда, — останавливаться не планировал. — Скажи, милый… Что она с тобой делала? Ответа не последовало, будто Ландау уже и без лишних предисловий сообразил, в какую же яму ему суждено было угодить. Сампо, тем не менее, продолжал неторопливый массаж лопаток и натянутых плеч, приговаривая все новые абсурдности прямо на ухо новоиспеченному любовнику: — Она трогала тебя внизу, так? Но бьюсь об заклад, она никогда не прикасалась к тебе там, где это сделаю я. — аморальные и сумасшедшие мысли роились в голове Кески в масштабах осиного промкомбината. Заранее приготовленная смазка и отсутствие презерватива накалило градус в теле наемника до нужной точки таяния лавы. Последнее "упущение" радовало особо сильно и звучало как правдоподобное оправдание, чтобы кончить внутрь тела командующего. Если уж браться за дело, то нырять в бездну стоило с головой, сворачивая шею. Пальцы, измазанные в лубриканте, надавили на немногим ранее растянутый анус, едва-едва заполняя собой вход. Смазка растекалась, струилась вдоль ложбинки ягодиц, настигая полувозбужденные гениталии партнера своей холодной вязкостью. Гепард вздрогнул, более от неожиданности, чем от чего-то хотя бы отдаленно напоминающего интерес и вожделение, но расслабился, можно сказать, подставился под касания, давая сразу двум пальцам проникнуть внутрь него. — Она ласкала тебя ртом, м? Твоей маме нравился твой член? Тело Ландау покрылось мурашками, встретившимися с сухостью чужой, притершейся к телу кожи, не минуя ее, а буравя напролом мелкими невидимыми иголочками. Действует, значит, стоит двигаться увереннее и дальше, напролом, сворачивая другим шеи. В полную меру убедившись в достойной растяжке, Сампо принялся проталкивать следом третий палец, изогнутый под некоторым углом, но тот должного эффекта не возымел и после, монотонно скользя изнутри-вовнутрь. — Знаешь, мне так жаль, что я не сделал этого с тобой первым, ощущения были бы совсем иными. — ранее найдя подход, Кески не собирался уклоняться от выбранного маршрута, — но зная о том, что это сделала твоя мама, мне становится чуть менее ревностно! Никаким боком он не врал, все чистая правда, вот только Гепарда, похоже, она нисколько не интересовала. Тот смиренно лежал лицом вниз, мерно вдыхая и выдыхая, а на все помыслы Сампо приподняться и перевернуться отвечал молчаливым отказом и сердитым выражением из-за плеча. Что же, вода камень точит, рано или поздно Кески добьется того, что так рьяно желал увидеть, услышать, почувствовать. Его цель была настолько близка, насколько и не досягаема, оттого делалось еще больнее, чем ранее было. — Но мне все интересно, она просто ласкала твой пенис рукой? — пальцы Сампо, вдоволь наигравшись в игру "поиски предстательной железы", наткнулись на искомую точку и принялись с ехидством давить, — а ты что? Просто сидел без дела? Она не просила тебя доставить ей ответное удовольствие? Ландау коробили слова, махинации с анусом, прикосновения, в принципе нахождение Сампо позади по видимому удручало. Но Гепард по непонятным причинам не возникал, напротив, он поморщился от, казалось бы, неудержимого порыва наслаждения, но и его сумел превозмочь, хоть и ненадолго, но смог. Через десятки секунд других из плотно сомкнутых, белеющих линией губ вырвался сдавленный, всеми верами и правдами заглушаемый стон. И от победы над несправедливостью или, напротив, торжества коварства, тело Сампо сделалось вдвое возбужденнее, чем ранее было. Не долго думая, мошенник принялся с превеликим наслаждением трахать пальцами не поддающееся всякому соблазну и ласке тело, прямо так, как когда-то давно об этом грезил. Но это "когда-то давно" теперь казалось настолько далеким и призрачным, словно произошло в одной из параллельных вселенных, никак с нынешней не связано. Пальцы сгибались под конкретным углом, давили до искр, до скрежета зубов, до ломоты и конвульсий мышц, до всех выходящих последствий, после бурного и обильного оргазма, какой Гепарду давненько не удавалось испытать, в чем Сампо был абсолютно уверен. Ландау нехотя поддавался, его "клин" успешно вышибали, как бы он тому не противился, а сопротивлений было сверх меры, потому на такое короткое мгновение, утонувшее в голове Кески как в мясорубке, замаячила мысль о незапланированном изнасиловании. Но таковая нисколько не взволновала, она лишь канула в то море похоти, которое Сампо мог искренне назвать любимой купальней. Пальцы внутри заставляли содрогаться и выть подбитой сукой, что Гепард и исполнял, хотя того было, несомненно, мало, для такого озабоченного животного позади капитана. Пальцы с хлюпом покинули почти горячное тело прямо тогда, когда нега невозможного удовольствия переступила границу боли. Но всякий домысел о том, что ночь в самом эпицентре Содома и Гоморра подошла к концу была катастрофически ошибочной. Сампо не мог и поверить, что ему суждено пробыть в этом забвении еще как минимум ближайшие десять минут. Пальцы заменились членом, а именно его вспухшей от долгого времени, проведенного без капли внимания, головкой, разрабатывающей отверстие перед главным блюдом сегодняшнего вечера. Половой орган вошел безбедно и успешно, тотчас погрузив Кески в подобие небытия, заволочив всю явь дымкой из страсти и разом скрутившей тело истомы. Сампо кончил практически без стимуляции, едва войдя в подготовленное капитанское тело. Но даже тени стыда не промелькнуло на озабоченном лице, и все потому что член его, загнанный в настоящие человеческие тиски, до сих пор был возбужден и накален до невозможного предела. На мгновение Кески почудилось, что он вполне себе мог бы представить на месте Гепарда его мать: ее белокурые волосы, точно как у сына глубокие синевой глаза, и в тот же миг показалось, что Сампо сказал это вслух. Но мысль отпала сама собой за ненадобностью, ведь под мошенником сейчас, между прочим, звезда местного небосклона, да что там местного, его собственного — самая главная, центровая сверхновая, десять лет назад разразившаяся небывалым взрывом. Патриций, сошедший до слабого смертного, который по итогу смог этого аристократа себе подчинить. Сампо взял неравномерный ритм, то ускоряющийся, то вновь замедляющийся, стихийный и почти звериный, которому наемник своей природой всецело соответствовал. Их секс был похож на спаривание дикого животного и безвольного человека, но от этой людской беспомощности, безропотности существо будто дурело и бесновалось с новой, небывалой ранее силой. Перед глазами треснули калейдоскопы, сломалась аппаратура и попадали прожектора, мир погрузился в полумрак, и из него вырывались только глухие капитанские вздохи. Сперма хлюпала, разрабатывала анус не хуже давящего полового органа. Хоть Кески и чуждо удовольствие от анальной стимуляции, он мог поклясться, что Гепард искренне поддерживал обоюдно накрывшую их истому. — Все ведь не так страшно, Геппи?..***
Запал Кески иссяк где-то на третьем или четвертом этапе неудержимой долбежки, иным словом их соитие, которое таковым уже не являлось, не назовешь. Но каким бы не был невероятный, жаркий секс, Сампо все еще чувствовал себя неудовлетворенным, а все потому что красавица, теперь уже спящая на боку, так и не явила свое личико озабоченному взору наемника. Словно в отместку, точно специально, подло и даже самую малость жестоко, если не принимать во внимание действия Кески, естественно. Капитан, кажется, за всю ночь так ни разу и не излился, его член обмяк еще после первых несдержанных толчков мошенника, а все полувдохи-полустоны были лишь удачно сыгранной имитацией. Симулянт. Такому вряд ли учат в кадетской школе, но у Гепарда эти навыки достигли высшего пилотажа. Но Сампо не чувствовал себя виноватым, он сделал все, что только мог сделать, даже когда мошенник просунул руку под массивное туловище в попытке мастурбировать капитану, необходимого результата ни одна из фрикций не достигла. Сколько слов, спермы и пота было пролито, однако же, не безрезультатно. Из отверстия и меж половин ягодиц командора все еще сочились белесые ручейки, а Кески почувствовал себя в роли некрофила с большим кушем в виде еще не остывшего трупа, а антагонистическая извилина в его черепной коробке взбухла и гудела и до нынешнего времени. Быть злодеем только ради того, чтобы быть злодеем — скука смертная, лишенная мотива и здравого смысла. Истинно злодей инструктируется не только гадкими домыслами и низменными желаниями всем и вся в этой жизни насолить. Напротив, Сампо мог бы назвать себя демонюгой из адовых недр, но признается, что не все в его беспокойном течении дней делалось только из-за потаенного влечения к людским агоническим страданиям, хотя и из-за них тоже. Своя цель упорхнула в сторону горизонта и отказывалась являться дома. Кески все еще помнил как в далеком юношестве душил бездомных котов, но истоки и мотивы этих действий припоминает отдаленно. Кошек в Камнеграде тогда развелось достаточно, чтобы незаметно урезать их популяцию каждый день по одной свободно живущей особи. Потом с гордым видом таскаться с тухлым котом под боком среди оравы детей помладше было сверх меры удовольствием. Родителей своих Сампо не вспоминал, отказываясь принимать, что попросту их не знал и вовсе не помнил, а если такие и были, то Кески точно бы от них избавился. Негоже на белый свет порождать такое истинно бесчеловечное существо, отец мошенника точно был бешенной собакой, иным образом такую генетическую деформацию не объяснишь. Но было что-то еще, что сделало его таким, каким он был сейчас: растрепанным, всем в своей сперме, подтянувши к себе ноги, сидящим в позе лотоса. Отходил. Давнее нашествие, схожее с потопом, а по масштабам как крушение Помпеи. Но Ноев ковчег отказался брать на борт шестнадцатилетнего Сампо, потому пришлось топиться где-то в недрах Подземья. А имя той катастрофе — Дикий Огонь. Для кого напасть, для кого божья милость, словом, каждому свое. Но всякой частичкой этого бренного, слабого тела Кески проклинал, низводил, сжигал в памяти любого члена этой демонической партии, которой поневоле был вынужден присягнуть. Сколько тому времени прошло, и как доселе ныли старые шрамы, скребясь где-то под кожей, а фраза Олега продолжала плавить выдержку и пятнистое достоинство, Сампо помнил, ненавидел и, однако же, скорбел… …Очередной блохастый кот или его матушка кошка тащились под боком чумазого мальца, странствуя по тесным улочкам Заклепкограда. В руках паренька его предположительный завтрак, обед и ужин, а в кармане дырявых штанов призрак вчерашнего, надежда на сегодняшний и вера в завтрашний день — тупое шило с покоцанной деревянной рукоятью. Хотелось надеяться, что им сегодня воспользоваться по назначению не придется, разве что животину разделывать. Потому запрятав кошатину в серые тряпки, укутав сизую морду, безымянный мальчишка скользнул вдоль переулков, заваленных помойками, вдоль домов, кишащими бездомными… Сколько Сампо себя помнил, к последним он питал особое уважение, произошедшее, скорее, из-за одинаковых условий существования. …Заклепкоград пустел людьми, а все потому что вместо них город населяли уже давно утратившие человечность существа. Хотя, подвергнув их термической обработке, всегда можно избавиться от ряда плачевных последствий. Не всегда находились спички, зато всюду валялись щепки, замызганные тряпки и полуразложившиеся безликие тела… Для Кески, жизнь которого началась и предположительно закончится в Камнеграде, Заклепкоград казался огромным пыльным складом, вход в который до поры до времени не законсервировали. А пока уже тогда существующий, но не имеющий никакой власти над людьми Дикий Огонь не спохватился за кладезь тайников и утерянных домов, Сампо шнырял там безбедно туда-сюда, минуя ограждения и всевозможные неприятности. Но все это, однако же, только до определенного момента. Такова душа белобожца — пока сильнее не ударишь, не заработает. И только бы самонадеянный Кески хотя бы раз прислушался к табличкам и знакам, минул Заклепкоград и ринулся бы в один из заброшенных домов Подземья, где суждено было найти себе укрытие и ночлег. Только бы… да все бестолку. …Подземный город бурлил зловонными испарениями гнили и мусора, всюду ходили чудовища ряженые, глазея из стороны в сторону. Но страх не коробил затуманенный гордый разум, потому фрагментовские прибабахи и заразные вирусы обступали шестнадцатилетнего смертника стороной… Никаких, кстати, бешенств не было и впомине, а если и были, то тлели на фоне коррозионных болячек и смертности от голода. Последние задавили числом. …Завернутая в тряпки кошка забирала какое-то тепло, либо сама морозила стынущей тушей, словом, от холодной морды под боком разило смертью и неутолимым голодом. От того ли делалось неоднозначно боязно именно сегодня бродить по лабиринтам улиц, наверное, далеко не только поэтому. Аристократически выглядящие, нашпигованные ухоженностью и деловитостью лица покрывали дорожки в след за собой ледяной корочкой. От холода, приносимого ими с Надмирья, дубели кости, стучали зубы. Только ли от того? Наверняка взгляд алых глаз, прицелом наставленный на макушку юнца, давил не хуже фальшивого неба-потолка…. Сампо тогда сам не понял как наткнулся на пару интеллигентов, снующих по подземным трущобам, а аристократы словно искали Кески и, найдя, заулыбались совсем уж плотоядно. …Бежать пришлось недолго, потому как богачи родом отнюдь не из Надмирья, а из самого что ни есть Подземья. Иначе не объяснить, каким образом миловидная дамочка в ситцевом платочке загнала мальчишку в тупик. Рослый мужчина средних лет ступал за нею следом, словно охраняя от таких как этот бесноватый бездомный. Запеленутая кошка оказалась по о бок с беглецом, в кармане штанов которого горел и жег кожу заостренный металл шила. Мальчишка не брезговал воспользоваться возможностью и, высвободив оружие, последний рубеж павшей защиты, вонзил острие в миллиметре от носка женского кожаного сапога. Дама ахнула, но мгновением позже переливчато засмеялась, загудел и муж рядом с ней, как самовар булькая смешками… Этот смех, граничащий с гоготом, Сампо будет помнить еще долгие двенадцать лет после, пристыженно улыбаясь самому себе. …Едва юнец метнулся спрятать шило, как на хрупкую ладонь опустился увесистый мужской сапог, а сверху раздался томный упрек: — А ты у нас убийца, получается?.. — носок обуви надавил сильнее, заставляя разжать держащую шило ладонь, — …или убиенный, все же. Ботинок давил до нестерпимой гадкой боли, до впивающейся в ладонь острой гальки, до треска костей и хруста деревянной рукояти шила. До первой выступившей крови, до нового истошного крика… Так и зажил новой жизнью Сампо Кески, получивший имя в шестнадцать лет и провозглашенный грушей для битья всякому служащему Дикого Огня, проходящему мимо столба позора. За особый проступок и покушение на верхушку подземной иерархии издевательства всякого вида и рода, изощренности и тупой простоты были одобрены Олегом — лидером крупномасштабной группировки, царствующей касты интеллигентов среди гнилого камнеградского сброда. Жаль только, что у этого сброда настолько тяжелая рука, что ею за один взмах можно переломить разом семь ребер, что после дня нескончаемых надругательств кости обращались щепками и стирались в пыль. Гуманности Дикому Огню тоже не занимать — Наталья Хорова обусловилась вступиться за Кески в случае, если он примкнет к организации, на всех правах став козлом отпущения персонально для властителя подземных угодий. К консенсусу пришлось прийти уже спустя три дня, когда от синяков и ушибов едва удалось озвучить согласие безжалостной лекарше, когда чувство нечеловеческого голода поравнялось с сытостью человеческой жестокостью. Хорова не обманула. Уже спустя два года имитации упорной службы и поклонению клятве верности на крови, Сампо доверили дело в самом Надмирье — кража хранилищ армейских корпусов. Тогда-то Кески и ощутил себя истинно злодеем, самостоятельным и только самую пустяковую малость обязанным кому-то свыше долгом перед Родиной. Вот только этот "кто-то" был буквально в самом низу, а Сампо, тогда совсем бездумный и тупоголовый, совался во все надземные щели под видом добропорядочного беспечного малого, с видимыми своеобразными наклонностями. Среди таковых — мусорки, все те же бездомные коты и собаки, крысы и бомжи. Какие бы красоты и высоты не открывались перед взором простолюдина, его всегда будет тянуть к земле, ему всегда будет хотеться пасть ниц. Потому Кески не исключение, а лучше бы был. В тот знаменательный день довелось ему попасться на глаза патрулю Среброгривых стражей, а именно рядовых кадетских служащих, практикующих себя в дозоре. Словно что-то свыше благоволило Сампо ринуться бежать прочь при виде молодых гвардейцев, будто прыгать по мусорным бакам, присвистывая что-то вслед, было записано программным кодом в матрицу судьбы Кески. Как кстати ему было впоследствии стать прижатым одним из самых усердных кадетов — Гепардом Ландау, уроженцем потомственной семьи аристократов. В голове тотчас возникло осознание с треском проваленной миссии, позорной высылки в Подземье, а после долгих и мучительных нравоучений от наставника Дикого Огня… …Было непохоже, что перед Сампо был его ровесник, Гепард, как он представился, был немногим его младше, но на ту же разницу сильнее и строптивее. Давил хваткой на скрюченные запястья с таким небывалым упорством, отчего казалось, что именно это и требуется от всякого ученика училища — сломать противнику руки во время задержания. В остальном — фигура еще не командира холодная, гремела доспехами и причитала, пока Ландау дожидался подмоги. — Зачем вы убегали? — голос его только начал ломаться и звучал чудно и нежно, если абстрагироваться от ситуации и закрыть глаза на разбитый о брусчатку висок. Ответа толком не последовало, Сампо только смешливо вскинул брови и улыбался настолько умильно, насколько только мог, всеми верами и правдами умоляя парик на своей голове не слезть и не оголить синеву злосчастной правды. Ждали еще с минуту, пока Кески соображал, каким же образом стража закона быстрее обезвредить, в кармане теплилась дымовая шашка, до которой как до луны с такими перспективами. — А вы зачем догоняли? — ничего лучше придумать не смог, потому просто ждал своей участи, которая, однако же, была к нему весьма благосклонна. — Хотите сказать, я не должен был этого делать? — А как же! Чем же я помешал уважаемым стражам? — диалог предстоял долгий. Гепард принялся перечислять количество свернутых мусорок, напуганных сумасшедшим живодером белобожцев и всего того, о чем Сампо и мечтать не мог, чтобы за день сотворить. Напарников ожидали еще долго, пока Кески, все ж таки, не сообразил: — А как же это вы собрались меня задерживать, если время для задержания уже истекло? Гепард нахмурился, фыркнул. — Это как? — Ах, вижу вы новобранец, так оно? Ландау честно кивнул. — Так будет известно вам и вашим товарищам, что время задержания составляет не больше пяти минут! А мы тут с вами сколько уже лежим? — как такое только в голову могло прийти, Сампо не подозревал, но пусть то будет хоть благословение самого Ахи, нынешний Кески был всецело тому благодарен. — Не прошло еще пяти минут, не обманывайте. — твердолобости Ландау можно посочувствовать. — А вы посмотрите! Часы есть? Служащий замешкался, коленом тушу не придавить, если руку высвободит, то прохиндей может и сбежать. А если не врет? А если Гепард уже что-то нарушил? Хотя правило-то пустяковое, да и Ландау, впрочем, не виноват в бестолковости напарников, но точно виноват в собственной наивности. — А у вас?.. — Да, да! В кармане штанов, ох… — хватка на запястьях напряглась вдвое, казалось, точно их сломает, а по карманам принялись шарить грубые руки, — нет, нет… в левом! Вот да, точно. Гепард наткнулся на ничто иное как на дымовую шашку, что при неудачном прикосновении сдетонировала прямо у кадета в руке. Дым разверзся в переулке едкой густотой, потому Сампо только и мог, что нестись наобум куда-то вдаль, подальше от глупого служащего, клюнувшего на такую пустяковую удочку… Ныне этот дуболом лежит с видом мертвеца, уткнувшись ступней в ногу Кески, какая ирония. Но на том похождения сумасбродного проказника не закончились… …Преисполненный глубочайшим восхищением собственной персоной и таким же надсмехательством над стражами, Кески держал путь в надмирский кадетский корпус, охраняемые склады которого ему предстоит ограбить под видом рядового служащего с пресловутым именем Алексей, и если Сампо об этом спросят, то он тут же без стеснения ответит, что для друзей он, конечно же, Алекс. Машина из Подземья должна прибыть через час, а до того времени Кески необходимо разгрузить провиант и небольшой склад с оружием, приуроченный к запасному корпусу. Надыбанный камнеградскими перекупщиками пропуск с поддельным именем сработал самым надлежащим образом, а до истинной цели его миссии уже рукой подать. Его едва ли не вели за руку к нужному зданию, а, доведя, оставили самому себе предоставленному. О чем Сампо только мог мечтать! Должно быть, о глупости охраны кадетских корпусов. Коробки боеприпасов, мушкеты, автоматы, двустволки и даже охотничье ружье в количестве одной штуки предстали перед воровским взором начищенными дулами, свежими пулями и забитыми до отказа обоймами. Сколько всего приходилось видеть, и сколько после тащить до запасного выхода. Зачем такое количество в действительности ненужного Подземью оружия Сампо не представлял, может, на топоры да кувалды для шахтеров переплавят. Олег тому точно сыщет применение. Переворошив уже четвертую коробку с разнокалиберными пулями, от лязга железа и стали Кески не расслышал шагов позади, и только окрик капитана отделения заставил мошенника мигом обернуться. Черт возьми, снова он. Гепард Ландау собственной персоной с округленными глазами размером с монету, точно узнал. Благо место обнаружения мошенника было столь удачным, потому стащив со стеллажа заряженный автомат, он тотчас был наставлен темнеющим дулом на посеребренную снегом блондинистую голову. — Двинешься — пристрелю. Такой оголтелый ужас в глазах редкого человека видеть приходилось не часто, но от самого детального образа, лица, бледностью сравнявшегося со свежим снегом, делалось неописуемо легко, действительно окрыленно и даже радостно на душе… И тогда Сампо понял… понял, что миссия ограбления хранилища с треском провалена, что не сыскать ему теперь милости и спасения от жестокого начальства, что цель его нахождения в жизни — вселять в разум людей неописуемый страх. Всю жизнь он ускользал от рук и власти, всегда ему сулила удача и благоволила свобода, но ранее ее утратив, места себе найти никак не удавалось. Смысл. Бесконечный побег в течении и завитках временных петель, скрутивших ему шею, трехдневные мучения, закончившиеся двухгодовым рабским трудом, а все для того, чтобы однажды понять. Не так важны иерархии и бесконтрольное шипение властей, если каждый их невольный шепот не приводит жалостливых бедняков до состояния немыслимой паники и тревоги. Незнакомая ранее боль притерлась под боком, заставила выть, убиенному чужда свобода, и крылья за спиной наглухо стянуты веревками. Убийце же эти стяжки надо вовремя сдавить сильнее, теплея в ответ крикам, глумясь навстречу рабским подобострастиям, линчевать неверных, возводить до апогея свою самость. Все эти прескверные мысли родились разом в один день, когда дуло автомата коснулось светлого виска, когда спущенный курок отразился в небесной голубизне его глаз. Концентрированный живительный напиток, богохульный сок эдемских плодов тек в сосудах Гепарда Ландау, а Сампо волен пить его всякий раз, когда только возжелает взмыть ввысь, настигая снежные облака. Именно он. Как самый настоящий первооткрыватель вернул наемнику утерянную свободу, подвязав алой лентой непережеванной тревоги. Тогда Кески удалось выжить и выбраться, вовремя прибывший грузовичок из Подземья стиснул мошенника и единственный выкраденный автомат в крохотной пассажирской кабине и тронулся, стоило шуму на полигоне прибавиться. Сейчас сбежать не удастся, Сампо прильнул губами к голенищу, спускаясь поцелуями к ахиллову сухожилию, щекоча кожу кончиками иссиня темных волос, пока Гепард наверху кусал внутреннюю сторону щеки, только бы позорно не завыть.