Авидья

            За окном виделось чудесное: небо заполнила рябь облаков, сквозь которые проглядывались солнечные лучи, весенние предвестники, что, проникая в оконные стекла, стекали со стен на пол лужами света. Гепарду от такой редкостной красоты делалось спокойнее, а мягкие поглаживания, массаж кожи головы, это ощущение усиливал. Думалось о простом и таком нежном, в его жизни новом, но вместе с тем невероятно интересном событии…

***

      Встреча с Сампо была назначена в полдень около монумента на центральной площади. Хоть и не было оговорено зачем такие внезапные свидания, Гепард почти не был сконфужен, поверьте, самую малость. Но и ту он успешно в себе задавил, думая лишь о том, что любой контакт с уже не мошенником станет для Ландау ключом, подсказкой в распутывании череды преступлений, как снег на голову свалившихся на капитанские плечи.       Благими намерениями вымощена дорога в ад.       Гепард направлялся к нужному месту с преисполненным достоинства лицом, тая в душе надежду, что встреча закончится, не успев начаться. Было бы славно не дождаться Кески или, быть может, сослаться на вялое самочувствие и поскорее слинять домой. Но в подобном случае младший Ландау больше не осмелится назвать себя мужчиной и с той же долей уверенности будет готов напялить на себя юбку сестры.       Карман куртки грел последней надеждой складной нож. Доверия к Сампо нет и быть не могло, потому средство самообороны стоило держать при себе и воспевать оды во имя желания им не воспользоваться. Более того, острие, которое по непонятным причинам выпирало даже в сложенном состоянии, норовило порезать карман одежды на тряпки.       Минуты томительного ожидания и голубые глаза увидели вдалеке чужие зеленые. Сампо как и в прошлый раз облачился в темный плащ с высоким стоячим воротником, благодаря которому его образ стал менее вызывающим, но вместе с тем не менее запоминающимся. В памяти воспряли брюки в облипку на низкой посадке и рубашка, оголяющая натренированные бока и грудь, определенно, нынешний Сампо кардинально отличался от себя тогдашнего, даже в таких сущих мелочах. Но Гепард не был бы Гепардом, если бы твердо не стоял на своих убеждениях, потому мысль о том, что Кески старательно пытается его обработать и запудрить мозги до желейного состояния не покидала и время от времени пощечиной отрезвляла забывающегося капитана.       Полы плаща развевались при ходьбе, пара выбивающихся из прически прядей казались насыщенно синими, лезли в лицо, потому их приходилось ежеминутно поправлять. Сампо приближался, вместе с тем в поднебесную упорхнуло сердцебиение, но отнюдь не из-за возвышенных чувств, а от ощущения неминуемо настигающей гибели. Гепарду не затмили сознание удачно подобранные Кески слова, он все еще помнил бессонные ночи, пустые упаковки таблеток, простуда все еще першила в горле, а сам командор был отстранен от службы на ближайшие две недели. Если он об этом забудет, то назад дороги ему уже не сыскать.       Сампо филигранно поздоровался, протягивая ладонь для рукопожатия, попутно стягивая с нее черную кожаную перчатку. Чертов интеллигент. Гепард постыдился бы не ответить на жест уважения, поэтому протянул в ответ свою, бесперчаточную и напрочь замерзшую в кармане легкой куртки. Уже не вор поспешил пригласить капитана на чай, а при желании и на кофе, в одно из местных культурных заведений.       В метрах пятидесяти обнаружили кофейню, там и расположились. У Ландау кружилась голова от какофонии различных приятных запахов, и это казалось еще одним способом сбить Гепарда с толку. А пока официант не успел нарушить их уединение, командор настороженно спросил:       — И к чему это? — показал он рукой вокруг себя, брови его сдвинулись к переносице, а изгиб губ пошел ломанной линией.       — Как это зачем? Вам чужды ухаживания, капитан? — Сампо склонил голову на бок, пожимая плечами. На его лице отразилась смесь благоволения и снисхождения до такого низменного и необласканного зверька.       Гепард уже уловил, что поддаваться Кески, значит реагировать на подобные выходки, и чтобы создать для себя комфортные условия, требуется лишь толика терпения и сдержанности, самая малость…       — Не чужды. Но не от мужчин. — ответ звучал нервно, а окончание предложения Ландау вовсе съел, а впрочем, стоило бы добавить, что от женщин знаки внимания тоже были неприятны.       — Все бывает в первый раз, так ведь? — Сампо умильно хмыкнул, а близ его глаз появились смешливые морщинки, он взгромоздил локти на стол, подперев руками щеки.       Капитан понимал, что разговор ушел не в нужное русло, стоило взять ситуацию под свой контроль. Гепард скрестил руки на груди, принимая оборонительную позу и твердо сказал:       — Я не намерен что-либо пробовать, кажется, у нас была иная цель встречи, так ведь? — что-то он все же перенял из общения с Сампо, а именно умение убеждать, но получалось у него из рук вон плохо…       — У нас? Ты хотел сказать у тебя, не так ли? Я бы хотел узнать, зачем ты тогда согласился со мной увидеться. — у Кески было значительно больше в том опыта, и сейчас он словно наслаждался рьяными попытками к сопротивлению.       Что уж точно было общей чертой и того и другого Сампо, так это особое пристрастие к наблюдению за чужими страданиями. Такой особенности, подобно звериной повадке, не скрыть ни за новым плащом, ни за искусно подобранным выражением.       — Думаю, нехватка улик у следствия пошла тебе на руку, потому ты и закатил такую комедию. — железнодорожные рельсы от его прямоты, должно быть, пошли волнами, — мне жаль, что я ее участник.       Но как бы то ни было, Гепард с нетерпением ждал финала этой эпопеи.       — Да что с тобой делать-то… — действительно, чего ты уже не перепробовал, под прицелом чужого взгляда Сампо осел на кожанном кресле, опуская руки на стол. Лицо его исказилось гримасой утомленности, а брови сами собой свелись к переносице, — сколько раз мне еще повторить, что я не имею никакого отношения к тому, о чем ты говоришь?       — Миллиона недостаточно, слова ничего не стоят. — наотрез отказался капитан, запрятав несогревшиеся ладони в карманы куртки.       Наконец подоспел официант — рослый светлый парень со взъерошенными русыми волосами — вывел в своем блокноте "липовый чай с лимоном" и поспешил скорее убежать к другим посетителям. Ближайшие пять минут их вновь никто не навестит.       — Ты так холоден, честно скажу, я разочарован. — в глазах Сампо что-то вмиг потемнело, будто предвещая сильный ливень, губы слабо поджались, а голос понизился на полтона, — я даже не знаю, как доказать тебе обратное, признаюсь, я теряюсь в догадках, что же у нас происходило раньше, раз ты так реагируешь.       Гепард потупил взгляд о чужие руки, казалось, головная боль настолько изничтожила мозг, что тот вовсе перестал работать, а сам командор двигался на автопилоте. Вновь стало жарко настолько, что взмокла рубашка.       — Тебе рассказать?       — Буду не против. — Сампо придвинулся ближе, Ландау не успел вымолвить и слова, как Кески его прервал, — а взамен могу показать тебе свое место работы! Если хочешь, можешь даже поспрашивать моих пациентов о том о сем, надеюсь, хотя бы они внесут тебе уверенность.       Капитан слабо кивнул, погружаясь в навязчивые воспоминания, делясь словно водой из болота недавними событиями. Уже не мошенник слушал, не раскрывая рта, на его лице не отразилось ни удивления, ни сожаления, будто он и впрямь все услышанное проживал когда-то ранее, а сейчас напрочь забыл о маскировке. Слова о практически начавшейся поножовщине взбудоражили настолько, что Сампо от нервозности почесал затылок. Завершившийся рассказ сопровождался капитанским зевком.       — Иногда о подобном слышу от жертв избиения, соболезную всем пострадавшим от такого бесчестия. — к тому моменту им подали чай, и Кески, как истинный джентльмен, разлил ароматный напиток по чашкам, — но знаешь, в этом все-таки была твоя вина.       Слова не на шутку возбудили, Гепард до того привык к чужой жалости, что та начала казаться вязким и липким медом, а подобное только что сказанному вызвало в голове Ландау новый всплеск тревоги. Ладони вспотели и сжались, неожиданно в одной из них Гепард нащупал что-то. Нож. И оголенное острие полоснуло нежную кожу большого пальца. Капитан скривил губы от едкой и неожиданной боли, но выдать себя он не мог. Его тайна, его последняя защитная стена не должна быть разрушена таким глупым образом. Объяснить нахождение перочинного ножа в кармане можно, но не хотелось бы предать нахождение своего последнего защитника огласке. Собрав волю в кулак, он расслабился, черты лица распрямились, но внутри сердце нестерпимо выстукивало ритм, медленно, но верно выносящий Гепарду мозг. Только бы не заметил.       Командор вопросительно поглядел на собеседника, уже готовый услышать все что угодно, ведь это не сравниться с тем, за что корил он сам себя.       — Имею в виду твою, как бы это сказать… неопытность. — он старался не задеть хрупкое капитанское эго, чем еще больше его подрывал, — неужели ты за все время не заметил слежки? Более того, твоя физическая подготовка могла гарантировать тебе победу над преступником. Ты уверен, что все было именно так?       А было ли вообще?       Сомнение в его словах било под дых не хуже тех ранящих гордость утверждений о несносности командующего Серебряной Гривы. Но как бы то ни было, Гепард стоически терпел все выстрелы в упор, чувствуя на пальцах маслянистую субстанцию собственной крови.       — Ты говоришь, у тебя не было права отказать ему, но почему ты даже не стал пробовать менять условия? Это был бы уместный торг, ведь ты спорил о своей дальнейшей судьбе. Поверь мне! О торгах мне многое известно. — радостно выдал Сампо, завершая реплику трогательной улыбкой. Его слова казались критикой к сюжету незамысловатого детектива, будто он не судил чужое горе.       — Эти торги могли привести меня к могиле…       — С чего ты взял, когда ты не пробовал.       — Откуда тебе знать, черт возьми, тебе ведь там не было! — Гепард уперся непораненной рукой о стол, покрикивая на зазнавшегося Сампо.       — Ого, ты уже не считаешь меня участником твоих воспоминаний, прогресс на лицо. — уголки его губ подернулись улыбкой, он отпил немного чая, обхватив чашку длинными пальцами.       На самом же деле Ландау будто бы принял правила их игры и теперь отбивался от Кески совсем иным путем. Пока Сампо игрался с чайной ложкой из поданного сервиза, ухватившись за край и покачивая прибор на манер маятника, Гепард про себя считал от одного до десяти в попытке привести себя в порядок как внутри, так и, впоследствии, снаружи.       Как оказалось, боль от пореза не принесла за собой критически неприятных ощущений, напротив, она помогла вернуться в беседу всецело, ответить на поставленный вопрос четко и без запинки. Она словно заставила двигаться, возбудила, привела в чувство, а кровоточащий палец сам притерся к нагретому острию, дербаня свежую рану. На мгновение, на столь короткое, длящееся менее секунды, лезвие вошло в колею разреза и с новой силой надавило, сделав борозду глубже. В ушах воцарился белый шум, а после оглушающий писк, глаза чуть было в исступлении не распахнулись, а из горла постучался сдавленный болезненный стон. Но Гепард выдержал. Его лицо не дрогнуло, лишь желваки выступили аккурат скул, слабо подернулись и также незаметно исчезли с лица, разглаживая неровности.       Кровь сочилась с новой силой, окропив собой лезвие, средний и безымянный пальцы терпели затопление от указательного, едва высохшая кромка бордовой лужицы вновь окрасилась насыщенно алым. Словно топкое болото после дождя оно благоухало, источая кислый аромат железа. Лишь бы Сампо не почувствовал этот запах.       — А с камнеградцами история мне понравилась! — отрываясь от своего занятия, сказал заскучавший Кески.       На него покосились в ответ.       — Ну смотри… — он отложил ложку в сторону, вновь сцепив руки в замок и подпирая ими голову, — тебе должно быть известно, что из Подземья почти никто не уходил на фронт.       Это верно. Гепарду ли не знать, в конце концов. Капитан кивнул, соглашаясь.       — Но каждому из них знаком голод блокады. Понимаешь, к чему я это?       Ландау отрицательно покачал головой, словно на пару мгновений стал мимом. В действительности понимал, насколько сильно задрожит его надломленный голос, скажи он хоть слово.       — Твои заслуги для них мало что значат, но твои проступки… Ох, жители Подземья точно ими заинтересованы. — лицо Сампо сделалось серьезным, несмотря на это поза оставалась расслабленной, такой, что Гепард мог считать мерные вдохи и выдохи, поглядывая на ритмично вздымающуюся грудную клетку, — для них ты не более чем объект. Им только повод дай для насмешки над власть имущими, им ли таким брезговать.       С каждым новым словом, выскользнувшим из уст Кески, капитану становилось все труднее дышать, чувство подкрадывающегося ужаса сдавило его дыхательные пути. Кровь капала, стукаясь о ткань кармана, Гепард считал этот ритм, и ему казалось, что человек напротив тоже его слышит. Взгляд потускнел, а зрачки сжались, давая в полной мере рассмотреть радужку, они словно сбегали со сцены, прячась за синим занавесом. Тогда что получается?..       — …уже много кто знает, да? — руки сжались в кулаки настолько, что ногти впились в белоснежную кожу ладоней, наверняка останутся следы. Кровь хлынула настоящим водопадом.       Плечи напряглись, слабо подергиваясь, казалось, что сейчас в крови испачкан весь карман, это точно заметят, а командующего уличат. Перед глазами плясали цветные мушки, он то жмурился, то вновь расслаблял веки, вылупившись перед собой. Гепард покосился в сторону, разглядывая невидимый узор белоснежной кафельной плитки. Сампо последовал его примеру, вычислив направление, направил взгляд в ту же точку.       — Нет смысла беспокоиться об этом сейчас, когда все уже сделано. — голос Сампо раздался словно над самым ухом, настолько непозволительно близко, что Ландау передернуло.       Он вмиг развернулся в сторону Кески, бегая взглядом по его сложенной фигуре, но обнаружил, что тот не сдвинулся с места, лишь свободной рукой вновь взял кружку с остывшим чаем.       — Все-таки, ты же можешь как-то повлиять на ситуацию сейчас.       Слова Сампо прозвучали как никогда громко и ясно, настолько, что в ушах разразились звоном церковных колоколов. Гепард вновь мысленно ударился головой о стену. Он в тупике. Потому как бессилие приводило его туда за руку, словно отдавая несмышленого ребенка на попечение отчаянию. Что он еще мог сделать? Ему в очередной раз нужна была помощь, но сейчас не у кого было о ней просить, кроме как у человека, что сидел перед ним.       — Что бы ты сделал, будучи на моем месте? — Гепард будто заполнял анкету на имя Сампо, в которой сплошь каверзные вопросы. Капитан чувствовал, как от волнения у него дрожит нижнее веко.       — Хм, что бы сделал… — он устремил взгляд на чайную гладь в своей кружке, и недолго думая, дал ответ, — тебе бы стоило оценить масштабы произошедшего, ты ведь спрашивал у местных о преступнике? А должен был спросить о себе. Таким образом, ты мог бы выйти на информатора. Но, как я понимаю, сейчас тебе проблематично даже оказаться на улице Камнеграда, что уж говорить о распросах…       Гепард изумленно взглянул на Сампо. С чего бы ему бояться? Он командор, а не фигурка оригами. Но внутри себя он был так же пуст, как и изделия из бумаги, и на самом деле в голове возникла иная мысль: как Кески уловил, что ему действительно боязно? Быть может, он все видел?..       — Почему ты думаешь, что я боюсь?       — Твой голос дрожит, капитан, не строй из себя героя.       Сампо мягко улыбнулся, словно та самая сущая мелочь, подрагивания связок, были для него ничем иным кроме умильного жеста, не скрывающего за собой ту сносящую с ног бурю, называемой паникой.       Должно быть, за все то время проведенное наедине с собой и своими мыслями командор уже не замечал таких изменений, а люди вокруг наверняка к тому привыкли или не акцентировали своего внимания.       Если бы Кески знал, что за собой скрывала эта дрожь, что бы он сказал? Под чужим взглядом растворялись мысли, наливались свинцом ноги, потели ладони. А свежий ручеек крови, соприкасаясь с железом, огибал сжавшиеся пальцы, но на этот раз свое безумство побороть не удалось. Предвещая надрывный свой стон, Гепард прикусил внутреннюю сторону щеки, едва ли не до крови, но до скорчившегося своего выражения лица. Металл лезвия стал единым целым с глубокой раной, нагрелся до всех тридцати шести цельсия и будто бы продолжал плавиться, в скором времени прижег бы порез, накалившись до невозможного предела. Чувство раскрытости, словно Гепард сидел перед Сампо голым, маячило где-то перед глазами. Кески видит, он прожигает взглядом чужое пылающее пунцовым лицо. Он сглатывает, слизывает каждый содрогающийся в беспамятстве изгиб, он мажет липким взглядом тонущую в колючей истоме трещину губ, огибает приподнимающийся от частого сглатывания кадык и припадает к исступленно вздымающейся груди. Он близок.       — Стоило мне упомянуть Камнеград и мою работу, как ты весь напрягся. — Кески не уставал рушить блокаду Ландау, пока от щита не останется и горстки пепла, — но это не удивительно, зная что на тебя обрушилось, ты, должно быть, сам не свой.       Сампо все это время глядел на собеседника с нотой обеспокоенности во внимательном взгляде, губы его на мгновение поджались, будто говоря: "нам тебя безмерно жаль." Но все те ноты и проблески смывала горным потоком главенствующая царица жадность. Жадность к боли, жадность к страху, до всех тех горестных мелочей и глобальных бед, от тоненьких иголок, до лезвий клинков и ножей, что так одинаково остры.       — Выпей чаю, пока тот совсем не остыл. — указал Кески на оставшуюся нетронутой кружку.       Гепард до того увлекся их диалогом, своей болью, что напрочь забыл о напитке, который ныне действительно был едва-едва теплым.       Через несколько томительных минут молчания Сампо прервал тишину известием, что ненадолго отлучится, на пару мгновений Ландау останется один. И этот жест снизошел благословением до тщедушной капитанской туши.       Сейчас далеко не до чая. Стоило шагам позади стихнуть, как Гепард тотчас вынул руку из топорщащегося кармана, осматривая масштабы произошедшего. Порез был на удивление глубоким, таким, что из него продолжала капать и растекаться пахучая кровь. Ландау не думал медлить, выхватив из кофейной салфетницы пару белоснежных бумажек, он наскоро промокнул рану, варварски облепляя салфетками весь палец, протер заляпанный нож и накидал парочку в полость кармана, дабы и там как можно лучше скрыть следы преступления. Но некоторые из них пришлось забрать с собой — измазанные алым салфетки насчитывали собой три или четыре смятых комка, сами собой они были похожи на головки белоснежных тюльпанов с красной каймой, а некоторые наоборот, были в большей степени красными и от их ранней белизны говорили лишь незакрашенные проплешины.       Все комочки Ландау наскоро накидал себе в карманы, создавая внутри целый кровавый склад, но о подобном беспокоиться было некогда. Напоследок удостоверившись, что нигде не осталось пятен и брызнувших капель, Гепард смог выдохнуть. Только бы Сампо не увидел.       Их разговор оставил осадок опустошения, словно Кески разом осушил все резервы энергии, что когда-либо копились в капитанском теле, а может, дело было отнюдь не в собеседнике. На миг показалось, что этот Сампо был не таким уж и плохим человеком, или же Ландау вовсе видел его впервые.       Через пару минут вернулся Кески, сообщив, что уходил оплатить счет за чай, Ландау возражать не стал, ведь им еще предстоял дальнейший путь в Камнеград.       — Как жаль, что ты так и не попробовал чай.

***

      Улицы Подземья такие же темные и холодные, закрыв глаза, можно ощутить себя в подвальном помещении какого-нибудь просторного здания. Это третий визит Гепарда в Камнеград за все время его жизни, хотя он нисколько не ощущал себя туристом, но рядом с таким человеком как Сампо делалось необъяснимо неудобно из-за своей дезориентированности. Но если бы давила только она. Гора салфеток, подскакивающий при каждом движении нож, едва подсохшая лужица крови — вкупе все делало Гепарда до одури нервным и дерганым всю предстоящую встречу. Но Сампо, казалось, того не замечал.       Кески отметил его внешний вид, указывая на куртку, та якобы шла капитану, а повседневные штаны не рушили облик. Но что бы Сампо не говорил, Гепард в любом случае будет чувствовать себя белой вороной в самой темной стае из всех возможных. Хотя, взглянув на своего спутника, делалось спокойнее, потому как белых ворон теперь две — Кески выглядел как истинный надмирец, и ничто не отличало его от других жителей наземного мира.       Сампо вел его окольными путями до излюбленной клиники, шли они в быстром темпе, какой задавал ведущий, попутно расспрашивая о том, куда же Гепард ранее бегал с тем преступником, назвавшимся его именем. Командор описал по памяти примерную дорогу, удивляясь тому, как все идеально помнил.       — А? И как же ты сумел туда попасть? — Кески остановился на полпути, уставившись на собеседника, выражение его лица стоило видеть — такую сконфуженность обыграть крайне тяжело, — похоже на дорогу в Заклепкоград, но туда попасть попросту невозможно! Перекрыты все выходы и входы.       — Как это? Месяц назад все было открыто. — Гепард нагнал его и, едва отдышавшись, сбивчиво проговорил.       — Заклепкоград не могли открыть просто так. Пути перекрыты многие годы назад. — Сампо задумчиво потупил взгляд, прислоняя большой палец к губам, видно задумался, — м-м… ты точно ничего не путаешь?       Нет, Гепард не мог спутать это место ни с каким другим. В его воспоминаниях явственно возникали картины того, как он бежал за человеком перед ним. А теперь, о комедия! Капитан пытается доказать ему, что знает город здешнего жителя лучше, чем он сам.       — Да я сам могу тебя провести! — уверенности Гепарду не занимать, но он нисколько в своих силах не сомневался.       Свернули на главную улицу, туда, где месяцем ранее Ландау вместе со своим "товарищем" выбирался на поиски Сампо Кески, преступника и лицедея. Ныне же Гепард направляется с этим самым уже не преступником и уже не лицедеем на поиски вчерашнего дня. Такую постановку можно показать в театре на юмористическом вечере.       — Говорю, ты никак туда не попадешь. — Сампо поглядывал на собеседника из-за плеча, периодически сбавляя темп шагов, дабы вновь с Гепардом поравняться.       — Почему?       — Как по-твоему, зимы в Надмирье холоднее, чем в Подземье?       Вопросом на вопрос, как принято в подземном обществе. Гепард непонятливо покосился на собеседника в ответ, но вразумительного объяснения не услышал и после.       Кески многозначительно вздохнул и через мгновение сменил тему:       — Лучше скажи, почему ты так серьезен?       Ландау на короткий миг передернуло, серьезен? Что он под этим имел в виду и оправдал ли параноидальные капитанские ожидания?       — В каком смысле?       — Тебе не приходила в голову мысль, что кто-то мог назваться моим именем или пытаться меня подставить? — ах, он об этом, на некоторое время все подробности и нюансы перестали волновать, взор затмила боль от ножа.       — Приходила… — выдал правду Гепард, сам того по началу не понимая.       И ведь действительно, эти люди отличались разительно, но при этом в помутневшем сознании находились сотни параллелей и подводок между тем и другим Кески. Могло ли быть иначе? Ландау же начало чудиться, что все произошедшее было его больным сном на холодном бетоне, а все прочие — сложившимися обстоятельствами.       Но взглянув на ситуацию трезво, без тени сомнений и выдумок, Гепард не считал себя шизофреником, однако считал Сампо профессиональным лжецом. Чьи намерения были капитану неизвестны, но поступки были их красноречивее, если не сдавали с потрохами.       Путь продолжили в тишине, на этот раз вел их Гепард, весь напрягшийся и встревоженный, Кески такое положение дел явно не нравилось.       — Подожди. — Сампо остановился, призывая своего спутника последовать его примеру.       Ландау обеспокоенно взглянул на него в ответ. Промелькнула странная мысль, быть может, сейчас что-то да должно произойти. Плечи подернулись, а мышцы разом напряглись, брови свелись к переносице, образуя на лбу морщинки тревоги. Салфетки неистово зашуршали от того, с какой силой Гепард стиснул в кармане нож.       — Так дело не пойдет… — Кески с некоторой досадой покачал головой, делая первый шаг навстречу.       Гепард был готов ко всему, к клинку или даже пистолету, нервы натянулись струнами, короткие из них с треском лопались, а приступ тревоги накрыл командора с головой. Мятежное тело его вопило: нужно идти, не останавливаясь и с этим человеком не сближаясь. Не мгновение показалось, что капитан не может двинуть даже пальцем на руке, о сопротивлении не могли идти и речи. Не верилось в происходящее, ведь Сампо не сделал еще ничего, но сам его вид до боли знакомый, но одновременно с тем пугающе неизвестный сковал тело Ландау.       Но холодное оружие в кармане давало новые силы парализованной воле. Гепард глубоко дышал, разгоняя застойный воздух в легких, каждый вдох резал, саднил и свербил в горле. Но Ландау отнюдь не тот, кому тяготы болезного тела будут препятствовать на пути к совершенству физическому.       — Что?.. — вырвалось словно по ошибке, само собой. Тотчас захотелось сделаться немым, а, при большом везении, глухим.       — Так и будешь трястись? — Сампо близился, и каждый его шаг стучал в ушах ударами в гонг, как обратный отсчет, который вот-вот должен отдать сигнал к действию.       Воздух густел, вторя стынущей в жилах крови. Кески запустил руки в карманы плаща, должно быть, шарил в поисках чего-то. Не было времени медлить, капитан схватился за рукоять ножа, раскладывая его и за долю секунды вознося перед собой. Как же давно он никого не пытался убить. Потому как даже на войне не возникало такой цели, и карательное преступление против вражеских сил называлось емким и канцелярским "обезвредить".       Сампо тотчас остановился там, где стоял, уставившись на покрытый ржавой кровью нож. Его глаза сощурились, а лицо подернула ухмылка, что-то внутри терпко шептало: "не убьешь ведь". Но закрыв глаза на несомненную истину, он принял правила этой игры, а роль испуганной приставленным лезвием страдальной туши нисколько не стесняла звериную морду.       — Ох, какая неожиданность… — только и вырвалось из уст Сампо тоненьким и хриплым шепотом. Брови его вознеслись домиком, а щель рта как будто отказалась нацеплять лживую маску, либо из-за нее выглядывала, довольно улыбаясь.       — Не подходи. — все силы уходили на сокрытие дрожи.       Гепард отнюдь не тот, кто хоть когда-нибудь приставит нож к горлу истинно человека. Но Кески он так именовать не мог, потому глядя в его прогорклые глаза, смерть их виделась сладостью. Острие грозясь поблескивало, вскрывая ящик Пандоры.       — Надо же, какое смелое и необдуманное решение. — голос Сампо жужжал в ушах назойливой мухой, однако же выбивал почву из под ног вполне удачным образом, — нож и капитан Серебряной Гривы так слаженно смотрятся вместе… Запечатлеть бы эту картину.       Захотелось поскорее прекратить этот безмозглый треп, но главное каким образом. Желание слышать этот голос певчей птахи кануло в далекую мерзлую бездну. И если Камнеград доселе не казался адом, то рядом с Сампо он был его девятым кругом. Глаза Кески разъедали все вплоть до зубной эмали, его голосовые связки были пересажены сиренами, а тело его зародилось в адовом котле в результате тщедушной оргии. Без чести, без доблести, его метафорическое тело играло на чертовой дудочке, увлекая в пляс мелких бесов с детских картинок и пресытившийся демонов с лимба. Он раб, а точнее раб раба. Хотелось побыть богом во плоти, хотелось разорвать эту кайму бесконечной горести, чтобы отныне все прахом развеялось, зажгя на небе в память крохотную звездочку. И мысль о каре над плюгавой тварью, стало быть, была Богом одобрена.       — Скажи, так хочется меня пырнуть? — на лице его бесконечно вечная тоска разгладилась, пошла волнами и осела штилем. Излом губ растянулся от уха до уха, блеснув невинно и горько-кисло. Должно быть, что-то ведьминское в нем тоже было.       Гепард готов поспорить со словами о том, что дьявол ему явиться в образе женщины, потому как из исчадия ада ему подсунули дефектного мужеложца.       — Так порежь, если сильно хочется. — устами Кески глаголило животное, жадное до людского подобострастия. Он раскрыл края плаща, словно доселе что-то за ними утаивал.       Своими словами он наверняка пытался сбить Ландау с толку, смухлевать, спровоцировать, ребенком за нос поводить. Но движение Сампо в сторону выставленного ножа развеяло браваду и геройские фантазии, уколов когтями гордость и, кажется, задев где-то ниже пояса, там где принципы. Отставить лезвие в сторону не давали остатки самообладания, но о том верещал рассудок, мол, желание припугнуть обернулось проволокой вокруг шеи.       Кески продолжал движение неуклонно вперед, пока острие лезвия не уперлось в его ключицу, прокалывая белоснежное полотно рубашки. Вот-вот должна выступить кровь, и Сампо беспрекословно действовал согласно плану самоуничтожения. Гепард замер в оцепенении, на мгновение показалось, что он был лишь зрителем развернувшегося триллера, еще немного и запустит свободную руку в стакан с хрустящим попкорном, после чего запьет шипучей колой. Но антураж перед глазами не сменялся, командору чудилось, что он застрял между двумя мирами, одной ногой в вечность, другой — в чужую пасть, а этой другой ноги скоро и не окажется, потому как зверь непременно ту откусит.       В ожидании кульминации задрожали пальцы, разлепились полусонные глаза, а вдоль спины, облизывая позвонки, юркнул к шее холод, что даже волосы вздыбились на затылке. Нож злобно тыкал в ложбинку под ключицей, натянулась рубашка, пружинила мягкая кожа и упругие мышцы под ней, создавая впечатление, что Сампо еще немного и лопнет надутым шариком, бездушной резиновой игрушкой. Но минуя капитанские фантазии, на месте соприкосновения ножа и чужого тела образовалась еле заметная красная точка, с каждой утекающей секундой расползающаяся в стороны.       Сампо не двинул бровью, в то время как Гепард уже не мог сдержать надвигающейся истерии. Тело охватили агонические судороги, еще минута и он сам лопнет, разорвется и тело его раскидает во все стороны на мелкие кусочки рубленого мяса.       — Резать себя всяко легче, чем других людей. — Сампо его настиг, и пользуясь моментом чужой ошарашенности, накрыл пальцами шутливо пригрозивший у шеи нож. Тот выпал из рук без особого труда, словно сам к тому стремился, влекомый силой притяжения звякнул, раскрывшись.       Но Кески на достигнутом не остановился, сократив расстояние до минимума, остерегаясь чужой выставленной вперед руки, он накрыл теплой ладонью подернутые судорогой плечи. Гепард ошарашен? Нет, он обеими ногами в пасти кровожадного зверя, он обезглавлен, он обезвожен, тело его изуродовано ужасом боли. Глаза впитывали образ перед собой, и пусть капитан станет рабом раба, если хуже ему не найдется места.       Теплые руки порезали кожу не хуже лезвия, а прицел чужого взгляда проделал во лбу сквозную дыру. Касания ощущались невесомыми, на мгновение гравитация словно покинула Гепарда, и он летел в холодной бесконечности то ли вниз, то ли вверх. Взгляд заволокла поволока, рот едва приоткрылся в немом шоке, а цвет лица вмиг сравнялся со снежной белизной. Это конец.       Кески возложил свою руку на чужой разом напрягшийся бок, располагая ладонь аккурат грудины. Гепард вздрогнул, его подкосило, на открытом участке шеи, которого касались пальцы, будто образовался новый ожог, а внутренние органы от излучения рук перемешало, обращая кашей. Эфемерная боль привела капитана в действие. Ландау по старой памяти схватился за словно ошпаренное кипятком место, отшагивая назад. Сампо не позволил тому случится, сжимая ладонь на плече, кажется, до настоящей, явственной боли, что заставила кости затрещать. Что происходит? Кески худо-бедно придвинулся ближе, забирая тело Гепарда под свой неоспоримый контроль, рука на талии поползла на спину, а другая обхватила шею.       Словно несносное дитя, он потрепал командора по макушке. Сампо выглядел опьяненным, самую малость встревоженным и бесконечно, всецело довольным. На лице его не осталось и тени, ни малейшего следа едкого укора, более того, во взгляде не сквозило недовольства, губы слабо подернуты милующей улыбкой, взгляд разверзся млечным путем нежности.       — Ах, какая жалость. — раздался чужой довольный шепот. Шелест губ Кески обдал жаром шею, всколыхнувшуюся мурашками.       Голос топкого болота, лелеющий все мосты или их тощие скелеты-каркасы, которые ранее удалось установить.       — Как мне жаль твоих стараний это скрыть. — Сампо надавил носком ботинка на рукоять ножа, окончально измазав ту в грязи, — ты так хорошо держался, когда в первый раз порезался. Ты делал это специально, так ведь? Ты думал, я не замечу?       Ландау проследил за падением всех его никчемных таинств, растворившихся кругами на воде. Ни в ноже, ни в чем-либо еще не было и малейшего смысла, ведь даже острие лезвия затупилось, прорезая животную шкуру.       Лицо Кески исказилось улыбкой, щель рта растянулась в довольстве, губы разошлись трещинами, а белые хищные зубы явили себя сквозь долгое время заточения. Сампо коснулся чужого запястья, с силой надавливая большим пальцем в середину раскрытой ладони, из глубокого разреза лавиной хлынула горячая кровь, стекая с собственных пальцев на чужие. Щеки горели, Кески заулыбался совсем безумно, казалось, он сейчас возьмет и всю капитанскую кровь выпьет, осушит тело графином живительной воды в зной день. Глаза его расширились, а из недр рта раздался омрачающий разум смешок.       — Что же это значит, капитан? Тебе так любима боль или так не любим ты сам? Расскажи мне, котик. — тоненький алый ручеек стыдливо спрятался в изгибе ладони, но кровь не переставала течь, заставляя струи появляться вновь и вновь.       Его поймали. Нашкодившим ребенком, вором неудачником не отходя далеко от места преступления. Не удалось разомкнуть рта, вырвалось лишь болезненное шипение и невнятное мычание. Гепард чувствовал себя обманщиком и обманутым одновременно. Кески все знал, но предпочел отложить казнь командора до лучших времен, пока боль забудется, пока инстинкт самосохранения притупится. Когда капитан успел подписаться на эту акцию возмездия, он и сам не понял. Сампо не отпускал руки, но склонил свою голову до чужого плеча, утягивая Ландау в своеобразные объятия, теперь Гепард мог ощутить, как бешено у Кески бьется сердце, вторя его собственному.       — Мне безмерно тебя жаль.       Жалость, жалость, жалость. От нее тошнило, она колючей проволокой стягивала шею, ею окутывала легкие, путая натужно дышащую грудь и живот. У Ландау затрещали ребра, их ступеньки сдавило тисками, а самые крайние из перекладин словно вошли внутрь, вгрызаясь в органы костлявыми зубами. Капитан уверен, он сейчас растает, обратившись в лужу грязи и молока, стоит Сампо покрепче сжать его в своих руках. Гепард не смел выдохнуть, этот страх и этот стыд вновь рядом с ним, так близко, они его настигли. Их присутствие стало привычным, обожаемым до тошноты и першения в горле, до выпадения глазных яблок из орбит глазниц, до сдавленных кашляющих стонов, до хриплого смеха, до бесшумного плача. Хотелось все и сразу: сбежать, утонуть, уменьшиться до размеров песчинки, кричать и в конце концов разрыдаться, уткнувшись в чужое плечо.       Зверь миловал, напоследок плюнув в самое сердце.       Сампо обнимал его тело безразмерным существом, в шкуре которого, кажется, можно задохнуться. Он опустил безжизненную капитанскую руку, крепче стискивая бездыханное тело, пройдясь кончиком носа до самой ушной раковины. Гепард теряющей сознание мелкой тварью склонил свою голову, будто отдавая бразды правления над собой. Он немощен, он ослаб, и кровь продолжает капать, вязкая и густая, а Сампо все еще его обнимает.       Минувшие секунды казались движением звезд сквозь миллионы световых лет, не находилось слов, не было желания отлепиться от человека напротив. Тепло, исходящее от Кески, было тем запретным плодом, обещающим райский Эдем, и в реальности он таким и был. Руки Сампо горячие, взявшие Гепарда в охапку, даже раскаленные, рядом с такими нельзя находиться, но так чертовски хочется…       Спустя короткое мгновение Кески отстранился, поправляя лацканы плаща, за которыми спряталась маленькое алое пятнышко, и подвороты рукавов. Гепард же затерялся в этой прострации, увяз в липкой карамели, что вот-вот застынет сахарным бетоном. Вернуть его на землю, возобновить силу притяжения, смогли чужие обожаемые руки, протягивающие свернутый синий платок.       Лицо командора само о себе говорило, что тот был бесконечно удивлен, но вместе с тем до дрожи в теле неудовлетворен. Он уже и запамятовал о скромном своем кровотечении, но лежавший в стороне нож напоминал о произошедшем, выводил из райских грез и заставлял выблевать съеденный фрукт из Эдемского сада. Ландау принял платок, промакивая им открывшуюся на пальце ранку.       — Ради все Эонов… — начал было Гепард свои бесконечные раболепные извинения, спетые одой, как Сампо его учтиво прервал.       — Нет нужды в извинениях, я зла на тебя не держу. — отмахнулся от него Кески, как от надоедливого насекомого.       Он, разомлевший и улыбающийся, поглядел на Гепарда сверху вниз, напоследок ободряюще похлопав по утомленному удивлениями плечу. Морщинки радости на его лице продолжали тихонечко хихикать, словно капитан оправдал их ожидания.       Не верилось своим ушам, о глазах не возникало речи. Что случилось? В этом человеке все было слишком "так": так к командору благосклонно, добро и милосердно, но теперь эта сладость не скрипела на зубах. Ландау казалось, что его приласкали. Привили любовь к нежности, открыли глаза на чуткость и трепет, что теперь просто так с них взгляда не сведешь. Гепард не мог воссоздать причинно-следственных связей, но того сделать уже не успевал, ведь Сампо повел его за собой дальше, влекомый Заклепкоградом.       Но у Ландау еще осталось незавершенное дело. В его ногах теряющим волю к жизни слугой валялся нож, недавний спутник и защитник, павший в неравном бою. Заляпанный в грязи, с окончательно сломанной рукояткой, до того невзрачно выглядел, что от приставшей пыли лезвием не блестел. Поднять его значило бы вести военные действия с Сампо до самого победного конца. Но ни о каком выигрыше речи идти и не могло. А на мгновение мелькнула мысль: а сдалась ему эта хваленая победа? И примирение со своей участью позволило Гепарду вздохнуть полной грудью, потому как поражение уготовило чужую милость.       Ландау поспел за Кески, мигом настигнув, но не решаясь ни о чем спросить.

***

      По прибытии в искомое место домыслы капитана, как и ожидалось, потерпели трагическое крушение. Ведь воспоминания о погоне, карнизах и чужой улыбочке перекрыло массивное ограждение и потертая надпись на нем: "вход воспрещен".       — Чего и следовало ожидать. — Сампо развел руками, наблюдая за теряющим связь с миром Гепардом, — не расстраивайся, вспомни, мы точно пришли на нужное место?       Ландау чувствовал себя персонажем, вырезанным с фотопленки и вклеенным в чужой, чуждый ему фотоальбом. Никаких баррикад он не помнил, но сваленные в кучу пивные бочки, массивные ящики и коробки кивали в знак согласия, они тоже не помнили Гепарда. Командор покачнулся, упираясь руками на деревянный массив, норовя через тот перелезть.       — Ты куда? — его остановил Сампо, дернувший Ландау за ворот куртки. Горе-альпинист повалился на спину, подхватываемый чужими сильными руками.       — Знаки ни о чем не говорят?       Захотелось дерзко ляпнуть: "на заборе тоже написано", но на заборах редко пишут предупреждения о заражении редким вирусом…       — Что это? — указал Гепард на выстроившуюся в ряд колонну красных букв.              — И все же, зимы в Подземье холоднее… — Сампо дал ответ на ранее озвученную им загадку, — о боязни холода ничего не слышал?              Ландау отрицательно замотал головой.              — Научным языком — бешенство. — руки Кески вновь устроились на капитанских плечах, словно дорвались до чего-то столь желанного, — голод, холод и одна зараженная псина — формула эпидемии. Столько народу полегло… уф!              Гепард услышанным был донельзя поражен. За один день на него обрушилась вселенская тайна, одна незаслуженная милость, еще и порезаться успел. Внутри что-то устало вздохнуло, радуясь счастью не быть зараженным. Сампо самая что ни есть энциклопедия, закралось подозрение, что он сам мог лицезреть и голод, и холод, и одну зараженную псину.              — Ты доволен? — Кески взглянул на Ландау из-за плеча, то легонько вздернув.              — Можно и так сказать… — не доволен вовсе.              — Наташа нас уже заждалась, идем? — в действительности никто об их визите не догадывался, но Гепард согласно кивнул.       

***

      Путь в клинику извилистыми улицами и узкими коридорами проходил в разы быстрее и веселее, когда Сампо под боком о чем-то сбивчиво вещал, переходя с темы на тему, дополняя рассказы импровизированными шутками и бесчисленными жестами. На памяти Гепарда Кески впоследствии останется одним из тех людей, которых было действительно интересно слушать, ожидая продолжение захватывающих историй, словесных сражений. Роль слушателя или невольного зрителя всегда капитану угождала, а сейчас он чувствовал себя единственным созерцателем поставленного персонально для него спектакля, и от того на душе делалось несравнимо лучше.              — …мед, знаешь ли, это пища царей! Сейчас бы не отказался попробовать хотя бы ложечку. — да-да, разговоры о политике на замке и под ключом, никакой работы, трагедий, бедствий и эпидемий — сладкий и густой мед для обсуждений подходил гораздо лучше, а Сампо, как оказалось, сладкоежка и его ярый любитель, — когда его вновь завезли в Подземье после блокады, я думал, что помру от счастья! Или от диабета.              Гепард не скрывал трогательной улыбки, что коснулась его губ украдкой, подернув лишь их уголки, но и этого хватило, чтобы лицо командора разительно потеплело, сменяясь на нежное выражение. Сам он изредка кивал, вставляя односложные: понятно, хорошо. Сампо не стремился о чем-то в ответ спрашивать, видя то, как собеседник доволен нынешним раскладом вещей.              Добрались до клиники, что была расположена на скромной площади близ торговых лавок и складов. За все время Ландау удалось насчитать порядка десяти человек, встретившихся по пути в лечебницу, улицы Камнеграда поразили капитана своей бледностью.              — Сколько насчитал? — Гепард успел поделиться своими дорожными увлечениями, после чего Сампо принялся считать прохожих вместе с ним.              — Одиннадцать. — последней в списке стала юная девочка со взъерошенными темными волосами, в ее руках поглядывала плюшевая ушастая игрушка, смотрящая на Ландау и его спутника одним глазом-пуговкой. Завидев вдалеке мужчин, ребенок скрылся в темноте переулков.              — У меня восемь, ох! — Кески неловко заулыбался собственной невнимательности, но та была понятна, учитывая его вовлеченность в беседу, иными словами свой монолог, — почти пришли…              Сампо указал перед собой — обветшалое двухэтажное здание следило за Гепардом желтыми глазами-окнами, полуприкрытыми деревянными ставнями. Дверь тихо скрипнула, приветствуя постояльца клиники и его уважаемого гостя. Помещение освещалось желтоватым светом ламп накаливания, дощатый гниющий пол прогибался старыми досками при каждом новом шаге. С порога из проема прихожей можно было видеть занятые больными койки, и некоторых редких сиделок, приуроченных к пациентам.              Гепарду на мгновение стало неудобно нарушать их покой своим незваным визитом, потому он остановился в дверном проеме, дожидаясь дальнейших действий Сампо. Тот прошел внутрь, здороваясь с сиделками, но обнаружив пропажу своего недавнего собеседника, мигом развернулся, завидев его подпирающим дверные косяки.              — Мне нужно кое-что забрать, пойдешь со мной? — цель их визита изменилась сама собой, либо же предыдущая отпала за ненадобностью.              Ландау согласно кивнул, проходя внутрь. Пять пар глаз вцепились в его образ, прикрываемый спиной Кески, те словно глодали тело капитана живьем, слизывая мясо с кости. Гепард невольно поморщился.              — Ах да, точно! — Сампо схватил командора за руку, утягивая за собой и подводя к первой койке. Снизу вверх на мужчин посмотрел дряхлый старик с одним прикрытым глазом, желтеющая склера другого ока взирала то на Гепарда, то перемещалась к Кески.              — Уважаемый, скажите, вы меня знаете? — начал с дюжей уверенностью Сампо, демонстративно опустив руку себе на грудь. А до Ландау только что дошел смысл его действий.              — Ты дурачок? — сощурив карие глаза, шикнула на Кески сиделка, сминая в руках простыню близстоящей постели.              — Ч-ш-ш, Мари, не мешай. — одернул он знакомую девицу, приставив палец к губам. Взор его зеленых глаз бегал по лицу больного, который, еле раскрывая рта, начал что-то мямлить. Все трое уставились на него, словно в ожидании первого сказанного младенцем слова.              — Сампо, не донимай моих пациентов. — раздался из-за спины женский, накаленный строгостью голос.              Гепард в тот же миг обернулся, встречаясь взглядом с невысокой девушкой бальзаковского возраста, сероватые волосы которой хоть и были собраны, но редкие пряди спадали на ее помутневшее негодованием лицо. Суровый взгляд насыщенно красных глаз устремлен в чужие, искрящиеся удивленностью голубые зеницы, какая жалость, что медицинская маска скрывала половину ее лица. Ландау с неподдельным интересом рассматривал миниатюрные морщинки ее далекого от молодости лица и про себя отметил, что пришедшая женщина наверняка любила хмуриться, что сейчас и делала.              — О, Наташенька! Ты как раз вовремя. — Сампо мгновенно сменил лицо напыщенности и серьезности на скользкую любезность, по мере приближения к Хоровой плечи его распрямлялись, а грудь делалась шире, потому как глубже вздымалась.              Кески поманил Гепарда за собой, как будто бы призывая представиться: побудь, мол, интеллигентом.              — У нас гости… — Наталья вытерла мокрые руки о застиранный на вид фартук, вновь обращая внимание на Ландау.              Капитан наскоро поздоровался, кротко склонив голову в знак приветствия.              — Да, я о вас наслышана. — на такое редкое мгновение в речи Наташи промелькнула тень улыбки, но глаза заблестели совсем не по-доброму, — Наталья Хорова, местный лекарь, рада знакомству.              Наслышана. Женщина лукаво взглянула на командора, обводя всю его рослую, подернутую удивлением фигуру внимательным взглядом, после чего, прерывая неловкое мужское молчание, обратилась к Сампо:              — Поможешь главной медсестре с уборкой комнаты, палата номер 12/2, через три дня туда перевезут больного астматика. Вычисти все до блеска.              — Будет сделано. — лик Кески тронула легкая улыбка, а само его лицо горделиво приподнялось.              Помощь главной медсестре… Должно быть, это большая честь!              — А как же… — внезапно Сампо вспомнил о собственный мотивах своего явления в клинику.              — В третьем ящике. — Наташа, развернувшись в пол оборота, указала на потертый временем комод с облезшим лаком, пристроившийся в тесной прихожей, после чего поспешила уйти, помахав Гепарду на прощание.              Сампо за то время успел нашарить искомое — бумажный пакет, с виду и не скажешь, было ли в нем что-то, но Кески находке, что очевидно, бы рад. Хоть Гепард и не отменял своего любопытства, но расспрашивать о содержимом мешка не стал. Сверток Сампо определил во внутренний карман плаща, после чего, преисполнившись гордостью, обратился к Ландау:              — Нам с тобой стоит скорее отсюда уйти. — голос его хоть и не был встревожен или напряжен, но вкрадчивый шепот на ухо и увлекающая в путь рука на спине дали понять, что дело обещало быть срочным.              Они быстро выскользнули из клиники, словно были в бегах и кем-то замечены, после чего стремглав понеслись вперед, рассекая камнеградский смог.              — В чем дело? — перерывов на отдых не было, а быстрый шаг у Сампо приравнивался к бегу трусцой, потому голос капитана звучал сбивчиво и неровно.              — А ты не заметил? — Кески мутными от накатившей надменности глазами взглянул на Ландау, — не стоило вести тебя сюда, ты не заметил, как на тебя все смотрят?              Гепард замедлил шаг. Он тоже это видит. Если доселе параноидальные домыслы и предостережения голоса разума казались ему бредом сумасшедшего, то сейчас, когда Сампо подтвердил его опасения, все встало на свои законные места. О нем знают. И если на то пошло, то большая часть Подземья уже была вовлечена в курс дела. Капитан зажмурился, на внутренних веках плясали мушки, цветные круги плыли перед глазами, желание запереть себя в самой высокой цитадели выросло вдвукрате. На лице смятение практически не отразилось, горестно признаваясь, Ландау привык чувствовать себя в тупике.              — Если слухи дошли до Наташи, значит они уже повсюду. — Хорова, как оказалось, не интересовалась желтой прессой, и тяготы общества до нее доходили с большой задержкой.              Руки окропил пот, а кожу буравили стаи всколыхнувшихся мурашек, в ушах воцарился гвалт из перебивающих друг друга мыслей. Только тронутый беспокойством голос извне смог этот шум подавить.              — Ну-ну, чего ты так, еще не все потеряно! — Сампо взгромоздил свою руку на чужое плечо, придвигая Ландау к себе. Всей пятерней он зарылся в блондинистые волосы, ероша, от чего те встали дыбом.              Командор тотчас сообразил и натянул на голову капюшон, скрывая лицо за непроницаемой тканью.              — А вот это хорошее дело. — поддержал Кески, — держись, пара минут и мы в Надмирье!

***

      Белобожский холод. Что-то несдержанное и порывистое, но кажущееся родным и милым, полюбить бурю, одомашнить ее, порезать ледяным осколком грудь или вживить его под кожу — единственный способ выживания. Босые капитанские ноги ступают по холодному паркету, выйди он на улицу, должно быть, разницы в температуре не почувствовал бы. Гепард замерз. Продрог до костей, но ощущал, что нет предела беспощадному морозу.              Темнело в Белобоге быстро и рано. В сон не клонило, но безлунная ночь уже стучалась в наглухо запертое окно. Гепард шлепал мокрыми после душа ступнями в лапы бескрайнего нечто, именуемого темнотой своей спальни. Не совсем его и не совсем спальни, на самом деле домой он так и не вернулся и, распрощавшись с Сампо, вновь побрел в мастерскую сестры, пустующую в отсутствии хозяйки. Ключи благость были, в противном случае пришлось бы ночевать на улице, хотя мысль о таком не внушала неприятности, напротив, стужа улицы прельщала больше жара его собственного дома. Куда угодно, лишь бы не туда.              Что он с собой сотворил?              Кем он стал за прошедшие пару месяцев? Содрогающейся в ожидании неминуемой гибели тварью. Одержимым работником офисной клоаки. Бессильным, но рьяно пытающимся доказать обратное червем под чужим увесистым сапогом. В конце концов, меланхоличной кисейной барышней, что каждый вечер подпирает рукой голову и вздыхает, глядя в открытое окно. Ни один из возможных вариантов развития событий его не устраивал, однако же, кем он был до, раз считал себя нынешнего ущербным? Он был… самоотверженным, самую малость безумным, самонадеянным и верящим в то, что если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно. Иными словами, уверенным в завтрашнем дне сопляком.              Ныне мелкие неудачи и горести подкосили его день, сбивая с неба догорающие искры. Почему он держится? Почему не смирится и не откажется от всего и сразу? Уволится с работы, открестится от фамилии, распрощается с прошлым, замирая на пороге в будущее. Потому как в Гепарде, и дело даже не в воспитании, имени или чудесах наследственности, было то, что вряд ли когда-то сломается: стержень, погнутый, но металлический и крепкий. Воля, которую удалось самому в себе взрастить, вскормить. Не проливая слез, минуя дрожь рук, командор будет стоять горой за бессмысленные идеологии, потому как если самому эти чертовы звезды не зажечь, то никому оно, впрочем, и не сдалось.              Тепло одеял и простыней окутало с головой, что печально, не вытесняя из нее мыслей.              Он как заведенный через две недели будет мотаться по городу на утреннем обходе, или перебирать заверенные бумаги, или помогать с расследованием какого-либо дела, Эоны, хотя бы заварит главному кофе! Все что угодно. И грезы о предстоящей работе снимали с плеч груз стыда за прошлое и страха за будущее, потому как Ландау за себя уже выбрал, каким оно будет. Но что делать эти две недели до? Тайна за семью печатями.              Мысли о Сампо были необычайно теплыми и по-странному обходительными. Тот своими словами снял какой-то непомерный силок печали, взвалив его на свои сильные плечи. В остальном… Гепард не отменял своей очарованности таким сказочным персонажем, что, даже перевернувшись на другой бок, ощущение тягости за в порыве гнева сказанное не покидало сжимающееся капитанское сердце. Он идиот, не иначе. В памяти Сампо был первым после Сервал Ландау, кто протянул руку помощи без видимого мотива, преисполненный желанием помочь и, как некстати, сожалением.              Капитан замотал головой, что его волосы раскинулись по пуховой подушке влажными прядями. Он не мог препятствовать чувству удовольствия, какое испытал, впервые испытав на своей шкуре чужую благосклонность. Сестре было не за что его щадить или прощать, потому как обратных ситуаций не возникало, но, за все свои двадцать шесть лет, Гепард впервые ощутил легкость чужого прощения за, очевидно, серьезный проступок. Воспоминания о том, как командор едва ли не накинулся на Сампо с ножом, пробуравливали перфоратором дыру в черепе. И даже утешения и помыслы о самообороне не снимали груза ответственности. Будь воля Кески иной, Ландау мог бы забыть о своей высокой должности в профессии и чистой совести перед законом.              Но припоминая то, как тот Сампо с хирургической бездушностью вывел клинком ровную линию поперек шеи, делалось необъяснимо тошно до коликов в животе, до густой поволоки перед глазами. На ошметки взрывался мозг. Как нынешний Кески, что так заботливо напоминал Гепарду о том, чтобы по прибытии домой тот не забыл продезинфицировать порез, мог собственными руками совершить не просто акт возмездия, а развернуть настоящую операцию по уничтожению чужой жизни. Совесть общества командора не спасет. Медийной личностью он не был, но имя его после окончания войны нередко играло на белобожских устах. Красочно и добродушно о нем отзывались товарищи, как себе признается капитан, не столько из-за больших свершений в бою, сколько за холодный разум и всеобъемлющую благодетель, словно Гепард хотел объять если не весь мир, то окружить Белобог своим непробиваемым щитом. Когда-то у него это отлично получалось… Может быть, дело и не в Сампо вовсе, а в ужасах войны, потому ныне командор был нерушимым стражем рубежей своего голодного одиночества.              Сейчас он сбился с привычного ритма жизни и заново войти в колею никак не получалось. Как жаль, что ранее его силы защищали сотни жизней, но одна из них подставила под удар самого командора. Гепард не искал славы и благодарности, но благие его намерения сохранили шкуру этого существа. Разум отражал все нападки мыслью, что мелкая гадость не может стать причиной смерти сотни сотен других прекрасных и цветущих жизней. Как теперь относиться к Сампо? Он тот, кого стоило защищать верой и правдой или тот, кто подорвал эту защиту? Еще немного и у Ландау из ушей повалит дым. Кески, с которым посчастливилось познакомиться был с ним нежен и ласков, когда другой был беспощаден и жесток. Каким образом такие противоречивые личности уживались в одном теле, не разрывая то в клочья, командор понять не мог.              В голове не стыковались эти два человека, потому было принято решение называть мошенника Сампо номером один, а уже не мошенника — номером два. Их образы удачно расщепились, став самостоятельными единицами, вот только вживую, к сожалению, к ним так не обратишься. Да и вообще, как прикажете называть Сампо номер два? Товарищ, каким он себя зарекомендовал? Знакомый? До друга ему как до луны пешком, а до близкого сердцу вряд ли дойдет, стерев ноги разве что. Скорее его можно именовать знакомым или же… Определимся на месте.              Второй Кески вызывал массу противоречивых чувств, одно другого краше. Но принимать во внимание стоило одно единственное — командующий ему не верит. Ни слов, ни действий будет не хватать, и даже если Гепарда посчитают безумцем, каким он ныне выглядел, с этой точки он не оступиться. Однако же, номер два был капитану неоднозначно приятен до томной головной боли и мягкой улыбки на устах. Должно быть, Ландау правда сошел с ума, но воспоминания о первом Сампо затерлись, становясь похожими на старую плешивую пленку. Сколько раз ему пытались доказать, что все явления были болезным сном или нескончаемо долгим наваждением. Черта с два он в это поверит.              Было во втором Кески то, что заставляло живот скрутиться узлом, — это его горячие руки, желающие растопить осколки белобожского холода внутри Ландау. Сколько командор простоял под душем, обмывая и вновь нанося мыло на плечи, шею и бока, хотя те ранее были прикрыты одеждой, в попытке очиститься от томительного наваждения, и сколько после понадобилось времени доказать себе, что покраснения были вызваны отнюдь не ожогами от чужих рук, а раздражением от грубой щетки, — не способно покинуть память.              Гепард, быть может, к тому был попросту не готов, а, может, напротив большего ждал. И едкие покусывания языков пламени провоцировали сгореть до горстки пепла, растаять восковой фигурой. Как жаль, что сила самоубеждения в этом бою проигрывала. На плечах и шее остались призрачные следы чужих теплых рук, но отнюдь не грубых мужских, а аккуратных женских.

***

      Неделя безделья, начиненная имитацией бурной деятельности, пролетела сама собой, столь быстро, что Гепард уже не вспоминал причины почему зовет Сампо погостить у "себя" — в мастерской сестры, в действительности оправдывая сносящий с ног порыв помощью Кески в распутывании такого нелегкого дела. Что на работе, что дома оно мыслей не покидало. Командор заручился помощью новоиспеченного "товарища", потому тот пообещал попробовать выйти на информатора путем опроса знакомых и местных жителей. Ситуация была до того абсурдной, что становилась смешной.              День начался кое-как, а именно с небольшой уборки, мытья полов и пыльной посуды из прабабкиных сервантов. Даже главное помещение мастерской было вычищено и вымыто до скрипа. Ландау-младший хоть и не был дотошным педантом в отношении порядка, но блеск всех окружающих поверхностей приносил необъяснимое спокойствие и томное удовлетворение. Гепард поймал себя на мысли, что предстоящую встречу с Кески нестерпимо ждет, а внезапное стремление к чистоте было точно неспроста.              За неделю он узнал о Сампо если не все, то необходимый минимум точно был Ландау изложен. Незначительные мелочи забили мозг командора, не выходя из головы: Кески, сладкая душа, любил конфеты с вишней, да такие, чтобы в шоколадную глазурь был помещен целый плод без кости, предпочитал из крепких напитков ликеры, а именно горькие биттеры, ему необъяснимо нравились розы всех видов и расцветок, а также он с дюжим пристрастием увлекался фотографией. Все эти подробности подпитывали в капитане только одно известное ему чувство и сотню доселе неизвестных, из ранее прожитых — желание забраться под кожу, изучить, дойти до истины и ее истоков. И если месяц назад мотив был уличить преступника во лжи, то сейчас вектор цели ушел в никуда, называемое сугубо интересом.              Гепард подытожил бурное утро тем, что в мыслительном забвении сорвал кран. Воды разбрызгалось столько, что можно было с уверенностью набирать небольшой бассейн. Металлический негодник устроил прохладительные мероприятия; обливание студеной водой капитан не переживал со времен кадетской школы.              На третьем этапе протирания пола от набежавшего квартирного цунами (не хватало только трехметрового Годзиллы под потолком и разбившегося на диване Титаника) своеобразное спокойствие прервала Сервал:              — Геппи, к тебе гости! — по обратную сторону двери послышался звонкий голос сестры, дверь она отворить не спешила, хоть та и была не заперта. Должно быть то, что ей увидеть не удалось, лишило командора сотни подколов на ближайшие пару недель — оно и к лучшему.              Промокший до нитки, что белая майка прилипла к телу, а домашние шорты поменяли фасон и сделались облегающими, Гепард попросил сестру задержать гостя долгожданного. Впоследствии оказалось, что нижнее белье в стороне не осталось — тоже вымокло. Ландау второпях юркнул в ванную комнату, стаскивая все непригодное для носки, что до дрожи холодило тело, нацепил на бока полотенце, подвязав на тазовых косточках. Вид… сам за себя говорящий, хотя так и не скажешь, что капитан еще часом ранее упражнялся с ведром и тряпкой, а не тихо посапывал в теплой кровати.              Волосы взъерошенные, впрочем, как и всегда, с плеч на грудь и рельефный живот стекали холодные капли. Сампо, ожидающий в коридоре, должно быть, его прикид оценит. Но удостаивать мужчину вульгарными глянцевыми картинами не было желания, потому натянув поверх мокрого тела мятую футболку, едва прикрывающую его топорщащиеся из-под коротких краев достоинства, он поспешил найти в спальне рабочие штаны.              Кески тем временем удосужился разговорить даже его сестру, хотя, что уж там даже! Сампо мог поболтать и с камнем, и еще не факт, что тот не будет ему отвечать. Замечательная картина того, как Сервал выкладывала всю подноготную Гепарда со всеми потешными и, исключительно по ее субъективному мнению, милыми историями совсем юного Ландау-младшего, заставила капитана невольно улыбнуться, столь ярко и открыто, что уголки губ Кески при виде командора поползли выше. На мгновение не захотелось их останавливать, а только смотреть в отдаленные глаза напротив и слушать заливистый смех любимой сестры. Но что-то внутри норовило эту идиллию оборвать, предвещая последствия…              — Прости за ожидание. — Гепард мягко кивнул сестре в знак благодарности за содействие и вновь посмотрел на Сампо, чье выражение лица нельзя назвать скучающим. Сервал постаралась на славу.              Командор повел мужчину за собой вглубь мастерской на распитие чаев и поедание запасов самых вкусных конфет, которые Кески нашел во всем Белобоге, исходя из его слов. Помещение встретило их своей теснотой: у стены разместился скрипучий диван, посередине круглый стол с парой складных стульев, здесь же кухня в ее стандартном виде, а, минуя дверной проем, пряталась не менее скромная уборная. Но не Гепарду жаловаться, да и Сампо не возникал.              — Есть у тебя чем поживиться?.. — не дожидаясь ответа, Кески заделался исследователем холодильника. Одного взгляда внутрь достаточно чтобы предположить, что именно от такого вида мыши и вешаются…              — Чем ты питаешься вообще? — возмущение в голосе мужчины можно попробовать на вкус — кислое.              — Я здесь редко ем.              — А где же ты тогда ешь? — Сампо удостоверился, что в морозильнике дела обстояли так же, если не хуже, — знаю, знаю, в своем воображении. Я так и понял.              Гепард не успел вымолвить и полуслова. Но, скрепя сердце, командор признается, что с питанием дела обстояли не лучшим образом, по меньшей мере, могло быть хуже, но не желательно. К слову, сегодня он еще не завтракал. Страдал как рацион, так и объем съеденной за день пищи. Сервал питалась мелкими перекусами, иногда разделяя с братом полноценный прием пищи, но в остальном вела хаотичный образ жизни. Видимо, у Ландау это семейное.              — Может, чаю? — капитан предлагал единственное, что в принципе было. О чем он только думал, приглашая кого-то к себе. Но в изначальных планах не было задерживаться в мастерской на длительный период, потому и еды, впрочем, заготовлено не было.              — Шведский стол. Ты будешь этикетку или сам пакетик? — Сампо, горе-юморист, но мелкие его подтрунивания стали обожаемы чем-то внутри. Гепард расплылся в неловкой улыбке, за чужим изучающим взглядом теплилась нотка заботы.              — Твои предложения? — командор разводил руками на его вопрошания.              — Есть листочек и ручка?              Захотелось выпалить в ответ, как они разделят меж собой листочек и ручку, кому больше достанется. Улыбаясь собственному остроумию, Ландау побрел к сестре, прося искомое. Босые его ступни выглядывали из-под балахонистых белых штанов — очаровательно.              Через минуту все необходимое было передано Сампо. Теплая ладонь мужчины объяла ручку и цветной квадратик листочка для заметок, затрагивая самые кончики, что неудивительно, холодных как лед пальцев Гепарда. Только в момент их соприкосновения, капитан осознал непоправимое — его уродские шрамы на руках не скрыты привычной водолазкой или чем-либо еще, они глядели на собеседника розоватыми белками слепых глаз, мигали при сгибе руки, расплывались чудовищными пятнами белесого жирного воска.              Командующий вмиг напрягся, что ручка едва не выпала, поддерживаемая чужой рукой, узловатые пальцы вцепились в плечи, пряча то, что скрыть было невозможно. Он шагнул немного в сторону, бурча что-то себе под нос, мысленно проклиная свою бестолковость и чуждую расслабленность. После чего поспешил скорее ретироваться в ванную комнату, где томилась в ожидании хоть и нестиранная, но столь нужная черная водолазка с высоким горлом и рукавами, достающими аж до большого пальца. Сампо проследил за его капитуляцией, вновь оставаясь в глухом одиночестве чужой квартиры.              Капитан обрадовал своим появлением, предварительно немного сменив имидж. Теперь его подтянутый торс не был скрыт за безразмерной одеждой, а приветливо освещался ярким, но холодным солнцем с улиц утреннего Белобога. В его руки лег листок, на котором вкривь да вкось расположились размашистые буквы чужого почерка. Сампо объяснился и предложил приобрести все продукты, указанные в списке, а взамен, тот их реализует самым эффективным образом в какое-нибудь сытное блюдо. Гепард, не думая и мгновения, согласился, уже накидывая поверх куртку и примеряя сапоги, что были потеплее.              Уют или его помесь с неловкой деликатностью, согрели сердце, но напрочь вышибли мозг. Красивые и большие буквы на розоватом, словно залившимся румянцем листочке вещали самый примитивный набор продуктов, который только удалось вообразить, и даже мысль о том, что в капитанском холодильнике не нашлось столь простых и повсеместных вещей, била под дых недо-карьеристу, плевавшему на домашнее благоустройство.              Но как бы не прельщали милые картины, как бы те не замыливали взор, даже сейчас в спокойном течении времени закрадывались редкие скверные мысли, въедались и прожигали мозг. Гепард чувствовал себя Адвокатом Дьявола. Сампо как был, так и остался Сампо. Мошенником, вором и преступником, как бы маска добродетели не прикрывала его звериную морду, шипы у этой розы все же были.              Архитекторы, как он мог. Хоть и своровать у командора было нечего, но там, однако же, находилась Сервал, один на один с чертовым наемником. Неверье захлестнуло его с новой силой, а напяленные на самый лоб розовые очки пошли трещинами, разбиваясь о дорожную брусчатку. Все ранее сказанное, сотни раз переваренное, отфильтрованное и пережитое ударило совсем с иной стороны.              И даже если явных причин для беспокойств у Гепарда не было, то дополнительная проверка еще никому не вредила.              Гепард стремглав помчался назад, благо отошел недалеко, проклиная всю ту вязкую патоку и пары нежности, ударившие ему в голову. Инстинкты, должно быть, притупились, раз недели хватило для того, чтобы вывернуть капитанские мозги набекрень. За пару мгновений промелькнуло все: от погони до складного ножа. И каждая деталь яростно вопила: "как ты, балбес, позволил ему подобраться так близко?". Командор сдавленно дышал, все его существо молило о живости и сохранности сестры, о чистоте чужих намерений, о глупости собственных.              Дверной колокольчик и… Сервал, в недоумении поглядывающая из-за плеча на до жути и погорелого блеска в глазах встревоженного брата. Измазанная в машинном масле тряпка выпала из ее рук, а сама старшая Ландау недвижимо уставилась перед собой.              — Что-то не так?.. — фонил со стороны ее приятный слуху, но сейчас болезненный сердцу голос.              Гепард не мог с минуту удостовериться в реальности бытия, бездумно глядя на Сервал стеклянными глазами-камушками. Снег с улицы ложился на вздернутые плечи и серебрил блондинистые волосы.              — Дует, Гепард, закрой дверь. — капитан повиновался, безмолвно проходя внутрь.              Он в оцепенении брел до собственной комнаты, а в ушах гремел стук массивных сапогов, что выбивал всякую мысль, снисходящуюю до командора. Порог, ручка двери и… чужие зеленые как два изумруда глаза, часто хлопающие длинными темными ресницами. Сампо, облачившись в кухонный фартук, повытаскивал из верхних шкафов сахар, соль и крупы. Его излюбленный плащ одиноко висел на стуле, качаясь из стороны в сторону тонким поясом, рукава белой рубашки засучены до локтя, а обувь, прежде на нем надетая, спряталась в углу. Фартук опоясывал его видимую глазу талию, хоть и мужскую, но выделяющуюся в таком облике. В волосах блестела фиолетовая заколка, должно быть, принадлежащая Сервал, что так удачно открывала его прежде сокрытое темными прядями лицо.              — Холодно тут у тебя, знаешь ли. — Кески, переступая с ноги на ногу, одернул низ фартука, глядя на Гепарда по-доброму так, как на командора обычно смотрела Сервал.       — Это. — он указал на уже замеченную капитаном заколку, — напрокат дала твоя сестрица. Ты что-то забыл?              Гепард не мог сдержать порыва необъяснимой тоски и вины. Тоски по дому или его мыльной сказочной картинке, которую человек перед ним так удачно вырисовывал. А вину за скверные мысли, неоправдавшиеся ни на толику процента.              — Да… тут, вот. — командор вытянул из кармана куртки свернутую бумажку, но вранье свое завершить не смог.              Сампо развернулся всем корпусом, глядя на Гепарда своими бездонными, но до краев наполненными обожанием глазами. За пару шагов он сократил несущественное между ними расстояние и, склонив голову до чужого плеча, вкрадчиво прошептал:              — Видишь, все в целостности и сохранности. Разве что… — ладонь невесомо коснулась натужно дышащей капитанской груди, — здесь я кое-что хочу похитить.              Губы сами собой растянулись в довольную лыбу, свойственную, может, только чеширскому коту. Кески отстранился также незаметно, как и ранее приблизился, оставляя командора переваривать (хоть что-то) информацию. К щекам сама собой прилила кровь, Гепард по началу даже не понял сути слов! Но ласковая интонация, близость — все было в новинку, но, положа руку на сердце, командору не могло не нравиться.              Сампо продолжал довольно лыбиться еще с полминуты, наблюдая за тем, как Гепард ловил связь с космосом. Теплые руки мужчины вновь расположились на капитанских опущенных плечах, после чего резко развернули их на сто восемьдесят градусов.              — Я все еще жду продукты. Выход знаешь где. — Кески подтолкнул командора к двери, выставляя из комнаты, — кстати, Сервал тоже ждет.              До выхода Гепарда проводили две улыбки: одна, переполненная радостью и светящаяся озорством, и другая, заботливая и схожая с материнской.

***

      Баталии могут быть не только на поле брани, но и заключенными в тесные стены квартиры. Другой вопрос, что они за собой принесут? В случае мастерской "Незимье" в результате кулинарной битвы должен получиться шедевр достойный мишленовского звездопада.              — Как ты смог дожить до сегодняшнего дня? — в голосе не было строгости, а в вопросе не звучала издевка, Сампо лихо шинковал овощи, все от лука до зелени он превращал в поразительно ровную соломку, иногда поглядывая на Гепарда, что битые полчаса чистил картофель, но тот все не заканчивался.              Капитан подавился смешком, когда нож вновь уперся в заклеенный пластырем палец.              — Мне кажется, дети Подземья в свои семь лет больше подготовлены к жизни, чем ты. — Кески перенес все нарезанное в глубокую чашу для салата, из которой самым пестрым калейдоскопом выглядывали разнообразные овощи. У командора невольно заурчал живот, от чего Гепард ссутулился, разводя руками в ответ на сказанное. Отменять такого он, однако же, не мог, потому как в кулинарии не мастак, в отличии от собеседника.              Сампо чистил душистый чеснок, оголяя желтоватые зубчики, после чего давил их гранью увесистого ножа. Такой нож можно смело назвать холодным оружием, его широкое лезвие было залито соком овощей и оттого выглядело еще более внушительно. Несмотря на это, в руках Кески он казался не таким то большим и устрашающим, обхватываемый пальцами Гепарда, столовый прибор казался громоздким. Капитан признается, руки Сампо немногим больше его собственных.              Обхватив обух длинными пальцами, мужчина измельчил прежде вылитые дольки, после чего, аккуратным движением подцепив чесночное месиво кончиком ножа, кинул настаиваться к аппетитно блестящим на свету овощам. Немного специй, ложка подсолнечного масла и желтоватая зернистая горчица уже благоухали на листьях салата. Сампо даже не вчитывался в названия того, что впоследствии оказывалось в тарелке, он лишь вдыхал дразнящие рецепторы ароматы, выбирая себе близкий. Гепард поймал себя на том, что слишком засмотрелся.              — Так много специй, а заправлять ими нечего! — Кески вытащил из верхнего ящика целую коробку самых разнообразных приправ, чьи дурманящие запахи тотчас заполнили пространство между мужчинами.              — Можешь забрать себе, если нужны. — капитан попросту не знал, как отблагодарить своего шеф повара, — я ими не пользуюсь, Сервал тем более.              Сампо в ответ лишь тихонечко хмыкнул, будто оставив напоминание об этом в голове.              Следом в дело пошла тяжелая артиллерия, как только пехотные огуречные и помидорные войска претерпели неудачу и были оставлены настаиваться, Кески принялся разделывать движущую единицу морской силы — скумбрию. Одним взмахом ножа, словно мечом, он обезвредил вражеское судно, путем отсечения головы капитану корабля. Покрытые пленкой глаза отрубленной рыбьей башки уставились на Гепарда, а зубастый рот немо приоткрылся.              Но Сампо и не думал останавливаться на достигнутом, следом отсекая хвост и срезая плавники. Начиненное внутренними органами брюхо рыбы переливалось, вторя металлу ножа. Острие проделало в туше глубокий разрез, из которого тотчас были выпотрошены синеватые кишки и набитые икрой розовые мешочки. Потроха Кески определил в мусорный пакет, а очищенную рыбу продолжил обрабатывать перед запеканием. Но, о, трагедия! Раздался мужской высокий чих, после чего нестерпимый возглас:              — Убери, пожалуйста! — Сампо до того громко это озвучил, что изнеженный тишиной Ландау вздрогнул на месте. Мужчина перед ним по-ребячески замотал головой из стороны в сторону, в попытке убрать выбившуюся из прически прядь, что играючи щекотала ему нос.              — Что?              — Волосы со лба, Эоны, быстрее! — Гепард выронил нож, а наполовину очищенная картофелина покатилась прямиком в раковину. Капитан только и успел наскоро сполоснуть ладони под ледяной водой, как метнулся к Сампо, у которого руки по локоть испачканы в рыбе.              Волны волос у мужчины были гладкими, но жесткими, признаться, проволочными. Командор стянул с чужой головы ослабшую заколку, после чего заправил темную челку за ухо, приминая и глубже заталкивая невидимку в чужие вихры. Удалось мельком рассмотреть чужое лицо: ресницы у Кески были длинными, за всю жизнь Гепард лицезрел такие… ни разу, потому как в голову не приходило никаких достойных примеров. Были ли такие же у первого Сампо? Капитан не помнил. С другой частью волос он поступил тем же образом, подытожив мероприятие добродушной ухмылкой.              Кески рассыпался в благодарностях, после возвратился к своему былому занятию. Рыба томилась в собственном соку, припорошенная солью и перцем, готовая к последующим манипуляциям.              — Закончил? — указал Сампо на картофель, оставленный на долю Гепарда. Капитан кивнул, придвигая к мужчине разделочную доску, на которой победной горкой были свалены нарезанные маняще желтые дольки, — умница.              Тело командора прошибло разрядом тока, ударившего в самый центр сознания. Сампо бил рекорды свершений в капитанской жизни, так его еще мало кто называл. Без чрезмерной надменности, без обязательности или, напротив, фамильярности, слишком просто и, можно сказать, по-домашнему. Так его могла назвать только Сервал, и оттого слова Кески становились еще более проникновенными.              Безделье не утомляло командора, оно позволяло вдоволь насмотреться на чужие отточенные годами движения. Сампо взгромоздил на стол глубокий противень, застеленный шуршащим пергаментом, вдоволь обмазав изнутри маслом, выложил призывно мерцающую рыбу полумесяцем, обходительно застилая пустующие части нарезанным картофелем. Внутрь скумбрии поместились самые крошечные желтые дольки, со стороны кажущиеся кусочками золота. Должно быть, у Гепарда здорово разыгрался аппетит от представшего перед ним вида!              Самые разнообразные цветастые и пряные приправы засыпали блюдо, перебивая ударяющий в нос запах сырой рыбы. Теперь кухня благоухала как самый настоящий ресторан Лофу Сяньчжоу, выполненный в традиционном стиле, где по пятницам готовили рыбу по фирменному рецепту. А ведь сегодня даже не пятница. Масло, соус, чеснок и листик свежей зелени довели блюдо до безупречного идеала, после чего то отбыло в духовку.              Сампо выглядел не просто довольным, а сверх того, гордым за то, что сможет накормить Ландау своей стряпней. Гепард не отлеплялся от него ни на минуту, анализируя и впитывая каждый проделанный шаг, при этом понимая, что вряд ли с таким же успехом все фишки повторит. Эта война принесла Белобогу победу без всяких потерь.              Рыба в духовке, а на круглом столе покоились столовые приборы в ожидании главного блюда. Командор, измотанный непрекращающейся уборкой, протирал стол.              — Как я могу тебя отблагодарить? — вырвалось несдержанное, Гепард обернулся через плечо, буравя взглядом спину Сампо.              Кески обернулся, взгляд его, подернутый снисхождением, обратился к Ландау.              — Мне ничего не нужно. — лучезарная улыбка благосклонно смотрела на капитана, — на тебе еще посуда.              Из сомкнутый губ вырвался смешок, Сампо зашел за спину Гепарда, был ощутимо близок. Жар его тела оседал на капитанской сгорбившейся спине, излучение проникало под кожу. Кески склонился над чужой шеей, обдавая ее горячим вздохом.              — Но если ты так хочешь, то… Я бы хотел на это посмотреть.              Его изящные руки поползли по чужим, настигая запястья. Большим пальцем мужчина забрался под черную водолазку, оттягивая ее край и приподнимая на пару сантиметров. Черт возьми, он все-таки заметил. Гепард тотчас схватился за рукав одежды как за спасательный круг, выдергивая из чужой теплой руки.              — Я видел достаточно, чтобы ты…              — Ты не знаешь достаточно, чтобы это видеть. — отрезал Ландау, давая понять, что, скорее всего, и не узнает.              В голосе послышалось что-то резкое и стальное, вкусом кислого металла. Эти шрамы не память о победоносном сражении, эти ожоги не достойны славы и не несут корону доблести. Они, прежде всего, показатель слабости, детской беззащитности перед кем-то несравнимо сильным. Сампо прекрасно осознавал, что ступает на территорию, на которой его не жалуют, но по каким-то причинам не стал останавливаться.              — Ты сделал это сам? — его торс касался капитанской спины, тепло мужчины позади сжигало тонкий слой одежды, а руки его выставлены по обе стороны от чужих, не давая возможности выбраться. Дыхание опаляло затылок, нежно щекоча.              Как бы Гепард не ответил на этот вопрос, он спровоцирует еще большее их количество. Стоило ли сжалиться и высказаться? Очевидно, нет. Но что-то невыносимо одинокое, забытое и забитое срывалось на крик, стоило Кески приблизиться, коснуться, поинтересоваться, пожалеть. Командор покачал головой. Далеко не сам. И от осознания того, что он не мог предотвратить их появление делалось тошно. Сампо вновь забрался пальцами на капитанское запястье, но в этот раз не встретив сопротивления. Его руки грели несравнимо мягко, щадяще, тепло от прикосновений растапливало узлы ожогов, руки немели и оттого делалось легче.       — Ты этого не заслужил. — откуда ему знать, но он знает, — ты заслуживаешь прощения.       Задрожали плечи, тело сжалось и почти сникло на кухонный стол, не держи его чужие руки. Гепард сильный, но перед тяготами прошлого он бессилен. Абсолютно, беспрекословно ничтожен. Жаль, что не довелось об этом поговорить раньше, хотя бы с сестрой, хотя бы с кем-нибудь помимо себя. Ноги подкосились, а колени уперлись в нижние ящики стола, пальцы заледенели и сжались, ненадолго, когда на левую руку опустилась чужая, разделяя холодную пятерню своей теплой.       В груди билось сердце, так звонко, что стук отдавался в ушах набатом. Но помимо всего прочего, Гепард слышал дыхание мужчины, томное и ровное, глубокое, в то время как свое было рваным. Сампо потянул руку выше, накрывая ладонью плечо командора, принимаясь то гладить. Каждое новое движение сходилось с размеренным дыханием, Гепард млел под чужими касаниями, те казались наваждением или былью, но вновь и вновь разлепляя глаза, мужские руки не уходили, не исчезали, а продолжали гладить, пока капитан совсем не успокоился.       — Ты хочешь это видеть? — голос был тихим и хриплым, поначалу капитан его и не узнал. Гепард распрямился, тяжело вдыхая и соприкасаясь лопатками с мужской широкой грудью.       Сампо шепнул на ухо согласие, дожидаясь действий со стороны.       Руки капитана замерли на краях водолазки, но через мгновение потянули предмет одежды вверх, оголяя вымуштрованное тело. Из боевых шрамов у него один на бедре и рваный вдоль лопаток, в то время как все остальные напоминали ему не об ужасах войны, а о детском кошмаре длительностью в шестнадцать лет. От холода помещения светлое полотно кожи покрылось мурашками, а от горячих рук на плечах те всколыхнулись с новой силой. Контраст температур уносил мысли в прекрасное далеко, теплилось желание одного — только бы Сампо не переставал гладить. Длинные пальцы обхватили локоть, мельком проходясь по травмированной коже, скользнули выше по плечу и вернулись к запястью. Шрамы фантомно горели, но нежность чужих рук не давала огню охватить все капитанское тело, ладони словно забирали себе этот нестерпимый жар, отдавая взамен ласковую пелену тепла.       Спину холодили пуговицы рубашки, а затылок грел заботливый шепот, отрезвляющий с одной стороны, но погружающий в этот омут только глубже.       — Ты не виноват…