Маргарита. До и после Мастера

Маргарита слышит, как домработница отдергивает шторы, впуская в спальню солнечный свет, и нехотя открывает глаза. Снова приснился тот отвратительный вечер. Она этого не любила. Не любила вспоминать, что привело ее к нынешней жизни. Но были сны и хуже, так что жаловаться теперь было бы, пожалуй, грешно. Рука касается второй половины постели — уже давно остывшей. Разумеется, Владимир, как и всегда, проснулся раньше ее. Даже, несмотря на то, что сегодня ему не нужно выходить на работу в несусветную рань. Он просто привык жить иначе. И ничто в жизни не меняло его привычек. Ее отец был таким же. Марго горько улыбается, вспоминая отца, которого так и не удалось им спасти. «Боже, я ведь умоляла его уехать, но он не послушал…» Все могло быть иначе, покинь они страну сразу, как только все началось. Она бы не сидела здесь, связанная своим обещанием и узами брака, но только не своими чувствами. Да, Владимир обожал ее, удовлетворял любые ее капризы и предоставлял всяческую свободу, но… счастье было ей не ведомо. Счастье было где-то там, за горизонтом, где нет ненавистных красных знамен, большевиков и коммунизма, которыми пропитаны все стены и даже сам воздух этой жаркой и душной Москвы. Она накидывает на себя бархатный бежево-серебристый халат и босая выходит на балкончик, закуривая. Вот уже десять лет каждое ее утро начинается с сигареты. Это помогает отвлечься. Успокоиться. Перебить вкус разочарования. Билета на поезд к спасению было по-прежнему три. Она могла сесть в тот вагон с матерью и сестрой, которые ее уговаривали это сделать. Но она осталась. Осталась, потому что обещала. Она не могла обмануть Владимира. Он стоял тогда у входа на вокзал и глядел сквозь пространство совершенно безучастно. Маргарита, наверное, никогда не забудет, каким увидела его, выйдя и попрощавшись с семьёй — опустошённым и потерянным. Он не видел ее и вздрогнул, когда она коснулась его руки. — Я был уверен, что Вы уедете. — Я бы не смогла так поступить, — Марго тогда улыбнулась и взяла его под руку, когда они зашагали к выходу. И без того истерзанное трауром по отцу ее сердце в тот день осталось там, в вагоне поезда, на котором вместе с внушительной суммой подъемных уехали сестра и мать. С тех пор она их больше никогда не видела, но надеялась, что с ними все хорошо. Как же ей хотелось их обнять, или хотя бы написать письмо. Но ничего из этого без последствий нельзя было сделать, а ей не хотелось вредить Владимиру. Нет. Она его не любила, но это не значило, что она желала ему зла. Он не заслуживал того, чтобы так сильно его подставить. Все, что она могла — это оплачивать свой долг и быть ему примерной женой. Была лишь одна существенная проблема. Несмотря на обоюдное желание, детей у них за почти одиннадцать лет брака так и не появилось. Маргарита тушит окурок и возвращается в спальню, чтобы умыться и привести себя в порядок. Она старается не смотреть на свое отражение в зеркале. Порой ей видится, что оно живёт своей жизнью. И хоть это случается не так часто, каждый раз ей кажется, что она сходит с ума. Без возможности стать матерью жизнь Маргариты оказывается пустой и, по сути, никому не нужной. У нее есть все блага цивилизации, она не знает, как включается плита или как варить кофе — за нее это, как и в детстве делают другие люди, но в то же время она ощущает себя абсолютно несчастной. Потуже запахнув халат после похода в душ, она выходит в столовую, где уже завтракает с газетой в руке супруг. Домработница ставит перед ней тарелку овсянки. Маргарита начинает лениво ковырять свой завтрак. — Ты так рано встал, — замечает она. — Поезд ведь только после обеда отходит, разве нет? — Все верно. Мне просто не спалось. Привычка есть привычка, — отвечает Владимир и откладывает газету в сторону. Марго обводит взглядом его профиль, блуждает глазами по лицу, по тронутым сединой вискам. Он все еще красив. Жаль, этого мало для семейного счастья. — Надолго ты уезжаешь в этот раз? — Пока неделя. Возможно, полторы. Надо проконтролировать финальный этап, и хочу поприсутствовать при испытаниях, — отвечает он. — Когда приеду, я хотел бы поговорить о нашей семье. Маргарита перестает ковырять кашу. Мысли ее начинают крутиться вокруг возможных тем для разговора. Он нашел себе любовницу? Или думает, что она нашла другого? Или может его не устраивает, что у них все ещё нет детей… — Что-то случилось? И почему через неделю, а не сейчас? — Это будет довольно серьезный разговор, — отвечает Владимир. — Но мы можем поговорить и сейчас. Так, наверное, будет даже лучше. Маргарита отодвигает свою тарелку и придвигает кофе с молоком. Аппетита нет, и некоторая нервозность не способствует его появлению. — Я тебя слушаю, Володя. Что ты хочешь обсудить? Он ставит свою кружку с кофе и сосредотачивает внимательный взгляд на супруге. — Я никогда не умел красиво говорить — я человек дела. И сейчас я не знаю, как начать, — признаётся Воронцов, постукивая пальцами по столу. — Нам немало лет, и мы многое пережили вместе, но у нас не получается создать настоящую семью. У нас нет детей. — Ты хочешь развода? — прямо спрашивает она, едва не перебив мужа. — Если ты нашел кого-то, с кем тебе будет лучше, я не стану тебя удерживать. — Нет, Марго. Я не хочу развода. Я люблю тебя, как и прежде, — говорит он, качая головой. — Я хотел тебе предложить взять ребенка из детского дома. Марго смотрит на него долгим, недоверчивым взглядом. — Ты думаешь, нам позволят? С моим прошлым… ты ведь знаешь, будут проверять всю подноготную. — Не знаю. Но попробовать можно. В конце концов, мои заслуги ведь тоже будут учитывать. — Это довольно серьезный шаг. Ты сможешь меньше пропадать в командировках, если у нас появится ребенок? — Не уверен. Ты же понимаешь, я это делаю не по своему желанию, — отвечает Владимир и чуть хмурится, но при виде немного растерянной супруги взгляд его смягчается. — Я предлагаю тебе все обдумать, пока меня нет. Если не захочешь — мы не будем этого делать. Марго тянется к его руке и слегка ее сжимает. Может она и не любит его, но не может не уважать. И уж что-что, а желание завести ребенка у них было действительно обоюдным. Мать и сестра были далеко, и Маргарита страдает от одиночества. Ей очень хочется о ком-то заботиться. — Подумай об этом. И если захочешь, то я сделаю все возможное и невозможное. Обещаю. — Спасибо, Володь. Я подумаю. Мне нужно все взвесить, — она все же тянется к своей чашке и делает глоток кофе. Несмотря на хмурое утро и тяжелый подъем, он ей кажется вкуснее, чем обычно. — Обещаю, я буду реже брать работу домой и постараюсь сделать командировки короче. — Ну раз уж ты даёшь такие обещания, то я точно об этом подумаю, — усмехается она, прежде чем глотнуть ещё кофе. Настроение немного улучшается, будто бы рассеивается грозная грозовая туча над головой. Вот только просвет оказывается совсем недолгим. Маргарита живет надеждами и мыслями о маленьком ребенке всего месяц. А потом Владимир во время ужина осторожно сообщает ей, что им всё-таки отказали. Нет, он, конечно, попробует задействовать все свои связи, но вероятно это не принесет особых плодов. Узнав об этом, она весь день сидит на балконе, выкуривая сигарету за сигаретой и глядя в пустоту. Благо, супруг обладает прекрасным достоинством — ненавязчивостью. Он знает, что ее не стоит беспокоить, и дает ей возможность самостоятельно переварить ситуацию, не нервируя и не обременяя своими утешениями. И она за это благодарна. Владимир ее любит несмотря ни на что. И сейчас это кажется Маргарите особенно несправедливым. Ей кажется, что она недостойна любви. За что ее любить? Любой коммунист назвал бы ее тунеядкой. Она ничего не умеет, у нее нет профессии, она не знает, как вести хозяйство, даже детей мужу родить не может. Она часто задается вопросом, что он вообще в ней нашел? И почему она не может сделать такую малость как просто отвечать на его чувства взаимностью? Все это неправильно. Не справедливо по отношению к Владимиру. Ему и так непросто, а теперь ещё и это. А самое главное, он не хочет развода. Так бы он получил свободу. Встретил бы достойную женщину, которая родила бы ему детей. Полные безнадеги и серости тусклые дни идут однообразно. Маргарита, не обремененная никакими делами, либо сидит дома, либо выходит на бесцельную прогулку по городу. Едва ли в центре остаётся ещё такое место, куда ее не принесли бы ноги. Но доставляет ли это радость? Нет. Ничто уже не может порадовать Маргариту Николаевну. Жизнь для нее становится серой и на вид, и на вкус. И зачем вообще нужна такая жизнь? — Гражданочка, вы что-то присмотрели? Гляньте, какие красивые гортензии, только час назад завезли! — голос цветочницы вырывает Маргариту из мыслей, и она с трудом отводит взгляд от загипнотизировавшего ее букета желтых цветов, на который она смотрела, наверное, минуты две. Они притягивают ее взгляд, кажутся нестерпимо желтыми. Бьют по сознанию. И на них будто бы даже становится больно смотреть, словно на солнце. Она достаёт из кошелька несколько купюр. — Мне вон тот, желтый. Сдачи не надо, спасибо, — цветы ложатся на сгиб локтя приятной ароматной тяжестью. Нос щекочет запах мимоз, в этом году цветущих почему-то удивительно долго. «Пойду и прыгну… с первого же моста» — бьется мысль о ее черепную коробку. «К черту все это! Пусть Володя будет свободен. А мне что Ад здесь, что Ад там — все едино. И уже не страшно…» Ей страшно жить в этом кошмаре. Мучить себя. Изображать, что ещё живёт, когда она лишь существует. Она бредет по улице, время от времени бросая взгляд на яркое желтое пятно в своих руках, но оно не в состоянии заполнить солнечным светом непроглядный мрак, царящий в душе. Каблуки стучат по асфальту, и ей кажется, будто бы это секундная стрелка ведет обратный отсчет. Сколько ей идти до Москва-реки? Минут двадцать, если не спешить. А потом все. Конец. Стрелка ее часов остановится навсегда. Она уйдёт из этого мира, не оставив после себя совершенно ничего. Незаметно. Возможно, ее тело найдут уже к вечеру, а может на следующий день, когда домработница забьет тревогу и позвонит в милицию, поняв, что хозяйка квартиры не приходила домой ночевать… Володя, возможно, будет скорбеть, но вряд ли долго, ведь жизнь идет дальше, и, возможно, он встретит кого-то более подходящего, кто сможет сделать его счастливым. А она… просто закончит это бесцельное существование, и будь что будет. — Мессир, королева. Я нашел ее! — словно через толщу воды доносится до Маргариты. Она вздрагивает и поднимает взгляд от букета солнечных цветов. Ее рот удивлённо открывается, когда она видит огромного черного кота в совершенно пустом слегка обшарпанном арбатском переулке. Нахмурившись, Маргарита проходит мимо. Мысли, ещё пару секунд вертящиеся вокруг странной слуховой галлюцинации, снова возвращаются к самоубийству. Прохожие, совершенно чужие и безразличные к ее судьбе и горю, идут мимо, даже не оборачиваясь. Она видит впереди мост, и, насколько ей помнится, перила там должны быть не слишком высокие. Не обязательно будет перелезать — достаточно лишь перегнуться… Она поднимается на мост. Каблуки стучат все реже и глуше, словно ее личные часы замедляются. Да, очень скоро она и вовсе их остановит. Сама. — Прости мне, Господи, что раньше времени возвращаю тебе твой дар, — произносит она негромко, позволяя ветру подхватить эти слова и унести куда-то очень далеко. Она подходит к перилам и смотрит на темную водную гладь, а затем, не давая себе времени испугаться, делает несколько шагов назад, чтобы, оттолкнувшись от земли с достаточной силой, перебросить свое тело через перила. То ли какой-то злой рок смеется, то ли назойливый ангел-хранитель ставит ей подножку, но у Маргариты подкашиваются ноги, и она совсем не аристократично оседает возле металлических перил. Ее бьет крупная дрожь. Жива. Она все ещё жива. И сердце бьётся в груди так, словно вот-вот проломит клетку из ребер и вырвется на свободу, будто испуганная птица. И запах. Пахнет грозой и озоном, хотя на небе ни единого облачка. И к этому запаху примешивается кажущийся таким оглушительным запах мимоз. Маргарита так давно не ощущала никаких запахов, что сейчас сидит оглушенная этой бурей. Она чувствует под пальцами шершавый асфальт, мелкие камешки. Боль в рассеченном колене. Какое отрезвляюще яркое ощущение… Краем глаза она замечает движение рядом. Мужчина в бежевом пальто и шляпе немного неуклюже присаживается рядом. Она кивает на букет немного неловко, просто чтобы заполнить тишину, интересуется: — Вам нравятся мои цветы? — Нет, — отвечает мужчина и не сводит цепкого взгляда с ее лица. — Они ужасны. «Ужасны? Мои цветы ужасны? Они пытались меня согреть. Они принесли мне первые краски в жизнь. Раскрасили мою серость. И теперь кто-то называет их ужасными?» Внутри Марго что-то странно сжимается. Натягивается, словно нитка, а потом лопается. Она хочет возразить, но встречается с мужчиной взглядом, и … вся ее гневная тирада так и не слетает с уст. Она сбрасывает, поднятый было, букет вниз. Слышит тихий всплеск краем уха, но это уже кажется совсем неважным. Она не может оторвать взгляда от теплых карих глаз, в которых будто переливается согревающий горячий шоколад. — Вы совсем не любите цветов? — Нет, — улыбается незнакомец, опустив свою федору на колени. — Люблю, но не такие. — А какие? — Я розы люблю, — отвечает он и протягивает руку, помогая Маргарите подняться. Стыдно даже подумать, не то, что произнести вслух, но ее тянет, нестерпимо тянет именно к этому мужчине. Маргарита, слегка пошатнувшись, даже не успевает снова упасть — незнакомец ловит ее руку и бережно опускает на сгиб своего локтя. Будто бы они знакомы уже тысячу лет. Будто бы так и должно быть. В полном молчании они покидают мост.