Спаси нас

Мы играли в гляделки с маленьким созданием так долго, что я начал чувствовать раздражение от нелепо сложившейся ситуации. Девочка внимательно изучала мое лицо и делала это чересчур странно. Она щурилась, удивленно распахивала глаза, затем кокетливо опускала ресницы вниз и снова смотрела. Настойчиво и открыто. Кто научил ее этим приемам? — Моя мама сколо пидёт? — вдруг спросила она детским голоском, заставив мои плечи напряженно дернуться. Я хотел нагрубить и сказать, что мне нет дела до ее матери и тем более, когда она придет, но язык не шевелился. Он как будто отрафировался во рту. Пожав плечами, я мимолетно взглянул на дверь. Никого. — У меня касивое патье… — не то вопрос, не то утверждение слетело с болтливых пухлых губ, заставляя меня стиснуть челюсть. Я чувствовал раздражение, смятение и тревогу, а еще скребущее душу умиление от детской непосредственности. Девочка принялась водить пухлым маленьким пальчиком по цветочным узорам на своем летнем платьице, которое сегодня, кстати, было желтого цвета, и в котором она выглядела, как маленький цыпленок. Ее щечки надулись, губы безмолвно задвигались, как будто она что-то говорила, но только сама себе. Темные волосы были заплетены в два маленьких торчащих на макушке хвостика. Некоторые прядки уже выбились из прически и торчали в разные стороны. — Хотю тяй. — она подняла на меня свои глаза-бусинки и выпятила вперед нижнюю губу, как будто снова собиралась заплакать, но тут же передумала и высунула язык, склонив голову влево, не сводя с меня своего лукавого взгляда. — Тя-я-яй! Я вжался в диван. Этот ребенок сводил меня с ума! Я не гребанная нянька, чтобы по первому зову заваривать ей чай! Ты всего-лишь ее отец! — Пить. Пить. Пить. — запричитала она, сползая с меня, как маленькая букашка. Ее маленькие ножки неуклюже ступали по полу и приковывали мое внимание. Белые сандалии и такого же цвета гольфы выглядели мило на пухлой ножке. Мило? Ты серьезно? — Сейчас придет твоя мама и даст тебе попить! — недовольно пробурчал я. Мне было некомфортно в компании этого ребенка. Я хотел уйти, только совесть и чувство ответственности… Ответственности? А она у тебя есть? Только совесть и чувство ответственности прибили меня к этому дивану намертво. Девочка задумчиво уставилась на дверь, как будто раздумывала над моими словами, после чего кивнула и попрыгала к огромному окну. Опасному окну! Когда ее маленькие ладошки и носик уткнулись в стекло, я вздрогнул и подскочил с места, удерживая девочку за тельце, как будто она могла вывалиться в окно. Мое действие совершенно не понравилось ей, потому что через секунду она закряхтела и стала избавляться от моих рук, желая свободы. А точнее прилипнуть морской звездой к стеклу, наслаждаясь видом на город. Когда ее прохладные пальчики коснулись моих, я затаил дыхание. Что-то странное разлилось по телу от этих прикосновений. Что-то приятное и непривычное. — Пути! — кряхтела она, вырываясь из надежной хватки. — Пути! Мне хотелось ее передразнить, сказав таким же забавным голоском: «Не путю», но я вовремя поймал себя на мысли, и вместо этого выдал серьезное: — Нет! Это опасно! Но ребенку было совершенно все равно. Она настойчиво вырывалась, ее лицо покрылось красными пятнами, сморщилось, и она протяжно завыла. Я только что пробудил монстра? Нет, это всего лишь детская истерика! Девочка завыла, начала топать ножками, иногда срываясь на визг. Господи, только не это! Только не это! Только не это! Я растерянно обернулся на дверь, в надежде увидеть подкрепление в виде хоть кого-нибудь, но в отличие от меня, все были заняты делом. — Ладно, хорошо. — зарычал я, легонько подталкивая плачущее создание к окну. — Смотри, облизывай его, что хочешь делай, только перестань плакать. Кожа зудела от раздражения. Эта девочка — настоящий монстр! Вампир! Она сосет мою уравновешенность и проверяет меня на прочность нарочно, потому что как еще объяснить усилившуюся истерику на мое разрешение прилипнуть к окну? — А-а-а, я схожу с ума! — вскинув руки, я ударил себя по лицу от безысходности. Воцарилась тишина. Всего на секунду, а потом заливистый детский смех прокатился по всей комнате. Эй понравилось, как я ударил себя по лицу? — О, тебя это веселит? — девочка замолчала. — Это? — я повторил движение, и она снова зашлась диким хохотом, как будто я не бил себя по лицу, а устроил гребаное стендап-шоу. Все то же странное чувство теплом разлилось в моей груди, обволакивая внутренности. Это пугало и придавало… умиротворения одновременно. Я повторял свое движение снова и снова, а малышка заливалась смехом все больше и больше. В какой-то момент мне показалось, что еще чуть-чуть и она захлебнется, но она все никак не унималась. Я тоже начал улыбаться. Противостоять такому заразительному смеху было просто невозможно. — Веселитесь? — знакомый голос раздался за спиной, и я замер, словно преступник, пойманный с поличным. Когда я обернулся, добродушная улыбка слетела с лица Леры. Она взволновано взглянула на ребенка и, чтобы не напугать его, плавно подошла к нам, сажая ребенка к себе на ручки. — Мамитька. — девочка обхватила шею матери своими крохотными ручонками и прижалась так нежно и в то же время неуклюже, что это тоже почему-то вызывало улыбку, которую я с трудом сдержал. — Мы игаи. — Вы играли? — Лера ласково улыбнулась, когда посмотрела на малышку, но тут же перевела на меня угрожающий взгляд, заметив дорожки от слез на пухлых щечках. — Почему она плакала? — прошипела брюнетка обвинительным тоном, будто думала, что я мог обидеть ребенка. Вообще-то мог! Спустив малышку на пол, Казанцева угрожающе выставила палец вперед, шагнув так близко, что ее ноготь уткнулся в мою грудь. — Почему. Она. Плакала? — угрожающе, но тихо прошипела девушка. — Потому что хотела облизывать грязное окно, а я не дал этого делать. — в тон ей ответил я, замечая, как темные брови изгибаются от удивления. — Что ты делаешь здесь с моим ребенком? — Очевидно, мой уже бывший друг всучил его мне и сбежал принимать поставку. А… — я не успел договорить, потому что инстинктивно снова бросился вперед, когда маленькое тельце в очередной раз припало к окну. Сердце, как бешеное, застучало в груди. — Что ты делаешь? — меня удивила интонация девушки, будто она вовсе не боялась, что ее ребенок мог вывалиться из окна. — Это опасно. Лера изогнула бровь, разглядывая меня, как микроба под микроскопом. Мне стало неуютно и я отступил, оставив девочку и дальше срастаться со стеклом. Казанцева усмехнулась, качнув головой, а я почувствовал себя настоящим идиотом. Нужно поскорее убираться отсюда. — Уже уходишь? — заметив мое замешательство, издевательским тоном спросила она. — Да. Я из-за этой малявки и так потратил слишком много времени впустую. — Даже не знаю, как ты теперь будешь с этим жить. — вспыхнула брюнетка. — Обращусь к психотерапевту за помощью. — оскалился я. — Лучше сразу к психиатру. — подмигнула она и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

***

— Почему жизнь такая несправедливая стерва? — угрюмо пробасил Платонов, размещаясь на моей кухне за барной стойкой и поднимая бокал с виски вверх. — Еще одно слово о ребенке, и я вышвырну тебя за дверь! — наставив палец на друга, я зловеще прищурил глаза. Честное слово, еще по дороге домой он утомил меня темой детишек, в частности, одного конкретного, а если еще точнее, одной конкретной малышки. Кажется, ему пора сменять профиль архитектора на воспитателя, слишком много визгов из-за обычной ляльки. — Но ведь Ева — милашка. Она так похожа на своего папочку. — он толкнул меня в плечо и подмигнул. — Прекрати! — прорычал я, подавляя желание врезать мужчине по морде. — Ладно, прости… Просто до сих пор в голове не укладывается, что у тебя есть дочь. У самого не укладывается. Эта мысль терзает меня каждый гребанный день. Я устал убеждать себя, что без моего участия в ее жизни малышке будет лучше, потому что уж лучше не иметь никого папу, чем бессердечного. — Но ответь на вопрос, только честно! — я кивнул, хоть и знал заранее, что этот вопрос мне не понравится. — Ты хоть что-нибудь почувствовал, когда остался с Евой наедине? — глаза друга загорелись надеждой, и я закатил глаза, боже, даже Казанцева уже бросила эту затею с воскресным папой. — Да. — честно сознался я. — Раздражение. Друг разочарованно вздохнул, и мы выпили. Я честно испытывал раздражение к этому ребенку. Поначалу. Но потом что-то странное произошло со мной. Мне было… любопытно, что отчебучит малышка такого, что вызовет у меня сильные эмоции, будь то страх за ее безопасность или умиление. Я старался не заострять внимание на тепле, обволакивающем мою грудь, которое разливалось всякий раз, стоило вспомнить о ее смехе, о маленьких пальчиках и пухлых щечках. Единственным темным пятном в первом впечатлении была истерика, но, кажется, и она была готова померкнуть на фоне детской непосредственности. — Что насчет тебя? — я уставился на профиль Платонова, не желая больше обсуждать мою личную жизнь. Друг вскинул брови. — Маша не объявлялась? Разочарованный вздох сорвался с его губ и этого хватило, чтобы все понять без слов. — Даже мыслей нет, где ее искать? — А какой в том смысл? — он поморщился от собственных слов, будто они доставляли ему физическую боль. — Она ушла и не хочет, чтобы ее нашли. За все то время, что ее нет, ни одного смс, ни одного звонка. Ни-че-го. Я устал… — Наверное, ей нужно время. — Наверное… Кирилл разлил виски по бокалам. Мы выпили. Молча переглянулись. И снова: налили, выпили, переглянулись. Так повторялось до тех пор, пока алкоголь в бутылке не закончился.