Крылатый Череп

— Работаем-работаем! Крик, оглушающий моряков. Так боцман подгонял их работать быстрее и чётче. Кто-то драил палубу, кто-то перетаскивал ящики, по всей видимости, с товаром, а кто-то, например, Лиза, чистил пушки. Она, кстати, понятия не имеет, зачем они торговцу. Прошло 3 дня с тех пор, как её приняли в команду этого торгового судна. Но этого времени хватило ей для того, чтобы понять, что здесь матросам живётся ой как несладко. Её фарфоровый нежный и хрупкий мир разбился о мачту, стол в капитанской каюте и борт каракки. Экономия на еде и пресной воде, ужасные условия для сна, избиения за любую оплошность, сменная одежда есть тут только у Лизы и главенствующих. Что уж говорить о том, что половина матросов и юнг здесь — невольники, которых завербовали насильно. Об этом Василенко узнала уже, непосредственно, из первых уст, так сказать. И пускай Елизавета и оплатила своё место в команде, но отношение к ней из-за этого не было лучше, чем к остальным. Она чувствовала себя рабыней. И пока щётка гуляла по внутренностям пушки, взгляд голубых глаз был устремлён в даль. Туда, где должен виднеться её город, в котором она провела всё своё детство. Оно вынуждено было закончиться прямо тогда, когда Лиза ступила за порог дома навстречу приключениям. Как же там без неё тётушка Анна? Тоскует ли она по своей племяннице? Василенко не знала. Но жалость по отношению к уже пожилой женщине подбиралась к горлу, застревая комом, подбивая влагу собираться в глазницах. Но она сдержалась, не заплакала. Нужно ведь быть сильной. Она так и смотрела вперёд, думая о своём. Думая о мужчинах, что никогда не дождутся её отказа в браке, посланного ею письмом в дома. Думая о красивых женских ножках, блистающих в танцах на балах и маскарадах, что больше не прикуют взгляда глаз Лизы. «Ох уж эти красивые женские ножки…» — проносилось с тоской и напускными вздохами в девичьих мыслях раз за разом, как Василенко прикасалась к этой теме. Думая о любимых книгах, в число которых входили не только романы, но и развивающая литература, по типу учебников французского и итальянского. А ещё… Книжка о море, о строении корабля и тому подобной «чепухе», как смели это называть кузины. Думала она и о саде. Лиза часто любила там гулять. В особенности ей нравилось сидеть под яблоней и читать книжки. Когда яблоки спели, девушка срывала их, мыла и кусала. Зачастую такая трапеза становилась лотереей. Пробрался в яблочко червь или нет — загадка. В данный момент, думая об этом, Василенко понимает, что вокруг неё на этом корабле слишком много сгнивших и протухших яблок. Они отдают горчинкой и кислятиной. Сейчас, вдали от поместья тётушки, Лиза чувствовала себя всё ещё одинокой. С ней никто особо не разговаривал, не поддерживал… С ней просто не было того, кого можно было бы назвать родным сердцу. От этого всё внутри слишком больно сжималось. Внезапно так, засмотревшись на облака, Василенко рукой задела ведро с водой, что стояло рядом с ней для щётки. Оно с грохотом упало на деревянную палубу, а содержимое, забрызгав проходящих мимо матросов, вылилось и стало быстро впитываться на жаре в доски. По телу пробежала волна мурашек с холодком, от чего передёрнуло. Девушку с силой дёрнули за запястье, заставляя рывком подняться и посмотреть в глаза разгневанному боцману, что уже во всё вопил имя квартирмейстера. Лиза предпочла не запоминать такую мелочь, как его имя. Она было хотела выбраться из хватки мужчины, но в ответ на эту наглость ей прилетела звонкая пощёчина, от которой та чуть ли не обратно повалилась на пол. Тут же проступил красный след, а щека начала пульсировать от боли. «Вот же ублюдок». Василенко настолько сильно была оглушена этим внезапно пришедшим ударом, что даже не особо могла расслышать то, о чём же говорят главные лица на корабле. Из неё будто все мысли и чувства разом выбили, оставив качаться на волнах. Но она пришла в себя. Жаль, что уже тогда, когда ей оголяли ноги и спину, ставя на колени. А они то стали болеть от напряжения. С нескольких сторон её удерживали матросы. Посмотри им в глаза и поймёшь — им самим это не приносит никакого удовольствия. — Пятнадцать ударов, говоришь, — кряхтел мужичок, прикуривающий трубку в тот момент, когда к нему другой моряк принёс кожаную плеть. Сам он был в шрамах, не толстый и не худой, нос с горбинкой, лицо округлой формы, а глаза очень узкие. Разодевшись, весь такой важный, взял орудие наказания и подошёл к сидящей на коленях девушке. — Начали. Лиза почувствовала, как на руках и ногах посильнее сжались стиснутые руки работяг. Тут же её сразил первый хлёсткий удар по спине. Вскрикнула, дёрнувшись. Боль сразу стала пеленой и красными огоньками застилать взор. Это ощущение ни с чем девушка не могла сравнить. Ещё один удар, затем ещё, ещё. Вой и крики. Будто мышцы рвались, а позвонки сдвигались, норовя сделать из молодой аристократки инвалида. В районе плеч стало тоже больно, хоть по ним и не били. Не дай Бог вывих случится от таких вздрагиваний. Кожа лопалась, оставались красные жуткие отметины, сосуды рвались. Василенко уже во всю захлёбывалась собственными слезами, которые сопровождались хриплыми воплями. — Прекратите! — кричала, умоляла, срываясь от адской боли, сковывающей тело. Кроме этого чувства ничего не было. На 9 ударе внезапно тяжесть с конечностей спала, а удары прекратились. В ушах предательски громко звенело. В то время как молодой парень успел со свистом влететь с вороньего гнезда на тросе прямо в квартирмейстера, опрокинув того на палубу, раскидать перепугавшихся рабочих от провинившейся девушки и пихнуть боцмана в бок, параллельно доставая из кобур свои эспиньоли. Их дула сразу же направились на двух высоких по должности мужчин. Парниша-брюнет без колебаний заслонил собой отходящую от только что произошедшего акта насилия девицу. — Какое невежество, — плюнул, как отрезал. — От вашего звания джентльменов осталось лишь слово. Избить так даму… Да вы же уроды! Его резкий и холодный тон отрезвил Лизу. Поморгав, она обернулась в сторону своего спасителя от незавидной участи. Кудрявый молодой брюнет с платком на голове, в кожаной курточке поверх рубахи, широких мешковатых брюках с огромными ботфортами злобно зыркал своими чёрными глазами на уже раскрасневшихся от злости мужиков. Лицо у него чуть смазливое, но что-то в нём отталкивало от привычного ей образа юнош. — Какой наглый мальчишка, — взревел было истеричный боцман, как на смену ему пришёл квартирмейстер. — Она пролила ведро воды. В жару. — Да вы же не 2 месяца в море проводите. К порту какому-нибудь подойдёте и ещё воды наберёте, — словно эта проблема для него совершена пуста и бессмысленна. Казалось, что этот парень зевнёт даже. Однако пистолеты держит крепко. — Только девчонку не трогайте больше. Ей этого достаточно. Лизе стало страшно. Этим злобным созданиям ничего не стоило отдать приказ подчинённым матросам, которые будут вынуждены его выполнить, схватить мальчишку и тоже поставить на колени рядом с Василенко. Ей искренне не хотелось, чтобы всё сложилось вот так плачевно. — Хорошо, — внезапно ответил квартирмейстер, пожав плечами. С души словно камень свалился. И всё-таки нашёлся на этой посудине воистину храбрый и хороший человек. Это единственное не гнилое яблоко. — Но на закате тогда ты понесёшь наказание за неё в несколько раз жёстче. Принимаешь это? Всё ещё хочешь отпустить её? Холодок, обжигающий разум, вновь прошёлся по телу. Что он только что сказал? — Да, — чуть подумав, пришёл ответ от неизвестного. Он опустил пистолеты и спрятал их обратно в кобуры. — Жди-жди, — мерзко хихикнул боцман. — Чего встали? Продолжаем работать! И действительно: столпившиеся зеваки поразбегались по своим делам, не желая попадать под руку квартирмейстера и боцмана. Началась привычная рабочая суматоха. Кудрявый брюнет подал чуть жёсткую от многочисленной работы руку Елизавете. Она было поднялась, но тут же свалилась на плечо своего спасителя. Места ударов всё ещё больно пульсировали и сковывали движения, накладывая на организм фантомное ощущение слабости. К счастью, он тут же подхватил красавицу под руки под её изумлённый вздох и понёс под карниз, в укромное место. Когда Лиза уже сидела на тряпке, ей пришлось немного подождать прежде, чем парниша вернулся с тазиком пресной воды — пришлось поругаться со сторожем припасов — дабы сполоснуть раны красавицы. Движения мокрых пальцев пробуждали новые волны боли, отдающие судорогами в теле. Однако он делал это как можно более нежно и осторожно. — Как тебя зовут? — с хрипом задала вопрос Василенко, желая разбавить тишину. Парень помедлил. — Марк. Ты? — Елизавета Василенко, — ей бы хотелось сделать укороченную версию реверанса, но её навряд ли бы хватило на нечто подобное. А Марк, видимо, удивился такому полному представлению своей личности. Словно аристократка только что пересказала всю свою родословную. — Спасибо за то, что помог, — буркнула тихо, потому что всё ещё неудобно с ситуации, итогом которых стал вынесенный её же спасителю приговор. — Не за что. Тебе стоит быть аккуратнее и осмотрительнее. Не думаю, что всегда смогу тебе так помогать, — матрос достал из-за пазухи баночку какой-то вонючей жидкости, смочил ею тряпку и стал водить ею по следам побоев, в то время как Лизе эти места стало неприятно щипать. — Я обязательно попрошу капитана помиловать тебя. Парень звонко рассмеялся, будто ему только что в каком-то кабаке старый-добрый приятель рассказал какую-то забавную шутку, которую до этого ещё никогда не слышал. Это не могло не обидеть Василенко, что совсем не понимала, почему тот так смеётся от её высказывания. — А почему ты вообще защитил меня? — Так правильно. Ты же девушка. — Я смогла бы и сама за себя постоять! — Не смогла бы, — Марк внезапно поднял на неё взгляд своих хладных бездонных очей, в которым можно увидеть собственное отражение. — Какие надежды ты вообще могла питать, подаваясь в матросы? Думала, что к тебе будет особое отношение из-за того, что ты девушка? Да, оно особое, только в отрицательную сторону, дура. — Никаких особых надежд я не питала! — врала, потому что ну не могла же она сказать, что действительно кормила всё это время в себе надежду на то, что тут всё не так уж и плохо. — Но ты серьёзно считаешь, что по одной твоей просьбе меня не накажут за тебя. Эта фраза пресекла всё. Буквально всё. Марк закончил своё занятие, огладил хрупкую кожу девичьих ног, задёрнул штанины и встал. — Жизнь тебе не сладкий фрукт, Василёк. Ты просто ешь горчицу, приправленную сахаром, — очень тихо. — И чего только дворянке не сидится у себя среди денег в безопасном домике? И ушёл, оставив Лизу сидеть в изумлении. Вот же наглость! Он догадался, что она не крестьянка? И… Василёк?! Интересное коверканье фамилии, ничего не скажешь. Да, она раздражена. Да, она обижена, что её ткнули в это всё носом, как нашкодившего котёнка. Но этот юноша её спас, обработал раны, в конце-то концов. «Марк» — приметила Лиза имя своего спасителя, стараясь запомнить.

***

Рынду побили уже достаточное количество раз, когда наступил вечер. Ноги и спина болели, немея, а разум клонило в сон, когда из общих кают вынесли Марка, заламывая ему руки. Вслед вышел квартирмейстер с той самой треклятой плетью. Лиза уже успела попросить и боцмана, и квартирмейстера, и даже капитана не губить парня, но те оставались, на её ужас, непреклонны. — Назначаю пятьдесят ударов плетью, — прозвучал громогласный крик узкоглазого мужчины. Уже привычное: задранные штанины и рубашка. Первый взмах и удар со шлепком. Василенко вздрогнула и зажмурилась. Ей не хотелось это видеть и слышать. Она всё ещё помнила, какие чувства были при ударах. Тошнило. С каждым звуком удара самой Лизе становилось больно вместо Марка, который, в свою очередь, и звука не проронил. По крайне мере, до десятого удара. Вырвался первый вой. У Елизаветы в ушах раздавался звоном этот хлёст вперемешку со всепоглощающим унижением и рвущимися связками мышц. Слёзы сами скатились по горячим щекам. Лизино единственное не гнилое и не червивое яблоко сейчас валяют по земле, бьют, окуная в грязь на глазах у всех. И от этого ещё больнее, чем от удара. Чувство вины выжигает внутри сердце.