Нам никто не помешает

Ночь за окном, и тишина. Небо черным-черно, но россыпь звёзд и полный диск луны ярко освещали помещение сквозь тонкий тюль. Гилберт едва продрал глаза. На часах два часа тридцать две минуты. Проснулся не пойми из-за чего, то ли кошмар приснился, то ли какой-то шум разбудил – Байльшмидт не помнил. Он взял графин с холодной водой и налил её в стакан. Глаза слипались, спать хотелось жуть, но Пруссия чувствовал, что не сможет заснуть ещё как минимум полчаса, даже если пластом в кровати ляжет. Нужно что-то придумать, что утомит его и так обессиленную тушу, тогда-то он уснёт как младенец. Выпив воды, Гилберт решил вернуться в комнату. По пути он открывал везде окна, впуская свежий воздух: проветрится – лучше спать будет. Он поднялся по лестнице и поплелся по коридору, еле волоча ноги. Вдруг послышался приглушённый стон боли. Пруссия застыл, глаза распахнулись. Осознав, что звук был из комнаты России, Гилберт резко взбодрился: сон будто бы вовсе пропал. Стон повторился, и на этот раз был более протяжным. Байльшмидт кинулся в спальню Ивана. Он открыл дверь, не постучавшись, и широко раскрытыми глазами нашёл на кровати скрюченного от боли Брагинского. – Ваня! – Воскликнул Гилберт и подскочил к русскому. – Что с тобой? – Он схватил его за плечи и развернул лицом к себе. – Судороги... – Простонал Иван, хватаясь за больную ногу. – Опять? Пруссия подхватил под подмышки Брагинского и заставил принять вертикальное положение. – Надо сесть, Иван. – Он помог приподняться России. Тот развернулся к нему корпусом и опустил ноги. – Пол холодный. – Промычал Брагинский, чувствуя резкий холод и то, как сводит икры. Весьма неприятно. Гилберт опустился на корточки перед Иваном. – Потерпи. – Строго, но взволнованно наставлял Байльшмидт. – Разомни ногу. – Да я еле сижу. Мне даже шевелить ей больно. – Россия схватился за плечи прусса и пошевелил ногой – её свело ещё сильнее. Иван вскрикнул и впился ногтями в чужую кожу. – М-м, сука... – Разомни, я сказал. Должно пройти. Схватить двумя руками за пальцы. – Пруссия придерживал русского за плечи, чтобы тот не свалился при резком наступлении судорог. Гилберт шлёпнул Ивана по голому боку: торс его был оголён, и на Брагинском были надеты лишь домашние штаны. – Давай же. Россия взялся двумя руками за основание пальцев и потянул больную ногу на себя, как вдруг судорогой свело вторую. Он вскрикнул и, проматерившись, сжал зубы. Вторую ногу он решил не трогать, а переставить на более охлаждённое место и подождать, пока боль сойдёт. – Ни черта не помогает... – Прорычал Россия. Вцепившись в футболку Пруссии, Брагинский мычал и матерился сквозь зубы. Судорога долго не проходила. Иван опустил голову на чужое плечо, готовый вцепиться уже не только пальцами, но и зубами. – Нужно сильнее. – Сказал Гилберт. – Да не могу я, мать твою. – Возмутился Россия, чувствуя новую волну боли. – Давай я тогда. Байльшмидт схватился за чужую ногу и, сдавив кончик ступни, с силой потянул. Вспышка боли на мгновение лишила Брагинского всякого ориентира, и он чуть было не свалился на прусса, громко проматерившись. Наконец ужасное чувство того, как сводит мышцы, пропало. Россия тяжело задышал. – Прошло? – Осторожно спросил Пруссия. – Да, почти. – Опаляя горячим дыханием шею, ответил Иван заторможенно. – Остаточное ощущение ещё есть. А так... Вроде нормально. – Брагинский крепко сжимал в пальцах ткань темной футболки и громко дышал, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце и просто успокоиться. Его горячий лоб находился на плече Пруссии. – Хорошо. – Гилберт облегчённо выдохнул, но на сам деле ничуть не расслабился. В его руках буквально находился Россия. Байльшмидт медленно провёл руками по его телу, поднимаясь от ног выше к крепкому торсу. Ладонь остановилась на талии, прикасаясь к бархатной, но холодной коже, другая рука пребывала на коленях Вани. Дыхание русского щекотало шею и ключицы, и по телу бежали мурашки, отзываясь приятным трепетом внутри. Пруссия зажмурил глаза, отгоняя наваждение. – Всё ещё? – Спросил Гилберт. – Есть немного. – Давай массаж сделаю. – Предложил Байльшмидт. Несмотря на все свои ничуть не приличные мысли, Пруссия держал себя в руках. И первым делом он хотел позаботиться о России и избавить его от боли. Иван замолчал, замерев в его руках, а потом оторвался от плеч прусса. – Спасибо. – Прошептал он. В комнате было темно, чтобы детально разглядеть человека, но силуэт и некоторые черты лица легко угадывались в свете полной луны. – Ложись. – Сказал Гилберт и надавил на чужие плечи, укладывая Брагинского. Сам он сел на край кровати, хватая больную ногу. Как только он приступил к массажу, Иван вскрикнул: – Ай! Чёрт... – Зашипел он, неосознанно попытавшись вырвать ногу и прижать к себе. – У тебя мышцы будто окаменели. – Я чувствую. – Провыл Брагинский. Гилберт стал сперва лёгкими поглаживаниями разминать мышцы, а после совершать всё более сильные и интенсивные движения. Он живо разминал ногу Ивана, икры которого неоднократно сводило судорогой, делая иногда довольно резкие и даже больные действия. – Полегче. – Несмотря на сбившееся дыхание, проговорил Россия. – Вторую тоже? – Осторожно подхватив другую икру, спросил Гилберт и посмотрел в фиалковые глаза, которые будто светились в темноте. – Если не сложно. – Немного неловко ответил Брагинский. Байльшмидт усмехнулся и больше не смотрел в чарующие омуты. Он приступил к массажу ноги, растирая и разминая застывшие мышцы. Кожа России казалось совсем бледной, молочного цвета, волосы сияли серебром, глаза сверкали, как аметисты. Пруссия немного успокоился, видя, что боли в ногах России почти не осталось, и тот расслабился. Гилберта сильно волновало то, что происходит с Иваном. Такие судороги участились в последнее время. Радует одно: сегодня они были не столь ужасны, как в первый раз. Байльшмидт почувствовал, как начали слипаться глаза, а он продолжает массировать ноги. Почему-то факт того, что он делает массаж Брагинскому, его не сильно удивлял или возмущал. Однако, если бы на месте русского был кто-то другой, прусс бы даже не помог. Ну, разве что брату. И когда Россия стал настолько ему дорогим и... родным? В комнате было подозрительно тихо. – Ваня? Байльшмидт поднял глаза на Брагинского и увидел, что тот сонно моргал и боролся со сном. Но судя по тому, как через несколько секунд веки русского всё же сомкнулись и перестали дрожать, борьба была неравной и явно проигрышной. Россия уснул. Гилберт аккуратно провёл ладонями от колена до ступни, а после встал и укрыл Ивана одеялом. Когда луна совсем стала бледной, а небо на горизонте окрасилось голубым, Иван сквозь сон услышал взволнованный голос. Сперва он не мог разобрать ничего из того, что тот говорил. После до него дошло осознание, что голос принадлежит Гилберту, а тот говорил не с ним, а скорее всего по телефону. Брагинский хотел открыть глаза, но веки совершенно не желали разлепляться, отдавая режущей болью. Иван сжал губы в тонкую трубочку. – Да, снова повторилось. – Гилберт замолчал, слушая собеседника. – Да, Владимир Владимирович. Представьте себе, меня это волнует. – Он вновь замолчал, пыхтя от недовольства. – В последний раз неделю назад... Было хуже. – Байльшмидт вздохнул. – Сейчас с ним всё в порядке. Он..? – Иван почувствовал пристальный взгляд на себе. – Спит. Россия не спал. Он с трудом, но разлепил веки, чувствуя влагу: те начали ужасно слезиться. Наверняка все капилляры полопались, и теперь у него краснющие глаза, словно он час рыдал. Иван повернул голову и попытался что-то сказать, на выходе же получилось мычание. Гилберт вздрогнул, услышав его, и подошёл к кровати. – Гил... Дай воды. Байльшмидту даже не потребовалось отходить далеко, всё у него было на готове. Пруссия схватил бутылку с прикроватной тумбы и ткнул ей Ивану в щеку. Брагинский приподнялся и приложился к воде. Гилберт вновь прислушался к телефону: – А?... Всё в порядке. Он проснулся. Россия, щурясь, посмотрел на прусса и слегка улыбнулся: – Это Вовка? Пруссия хмуро на него взглянул и фыркнул: – Ага. Передаёт тебе большой привет. Иван расплылся в улыбке, и Гилберт подумал, что тот полный дурак. – Он вам тоже передаёт привет. – Сказал прусс в трубку. – Да-да, буду держать вас в курсе... Нет, приезжать не надо. Всё с ним в порядке сейчас. – Байльшмидт кивнул и хмыкнул, словно бы собеседник мог видеть его жест. – До свидания. – Он хотел приехать? – Удивился Брагинский. – Да. – Пруссия кинул телефон на тумбочку и облокотился руками на кровать. – Двигайся. Россия придвинулся к стенке, освобождая место у края, куда Гилберт поспешил приземлиться. Две довольно увесистые и большие туши с трудом помещались на кровати, не рассчитанной на двоих человек. Они лежали впритык друг другу, и Байльшмидт, чтобы хоть чуть-чуть освободиться места, запрокинул одну руку, близкую к русскому, за голову. – Ты сам позвонил президенту? – Да. – Зачем? Гилберт нахмурился и повернул к нему голову. – Чтобы он знал, что с тобой происходит. – Это не обязательно. – Иван наоборот отвернулся. – Ничего страшного не произошло. Незачем было его беспокоить. – Тихо проговорил он. Прусс помолчал пару секунд и ответил: – Вань, ты дурак? Брагинский удивлённо повернулся к нему, но Гилберт больше ничего не сказал. По его лицу было видно всё, что он думает о беспечности русского. На улице рассвело. Солнечные лучи всё более настойчиво выходили из-за горизонта. Совсем скоро будет слышен щебет птичек, а стрекотание сверчков потихоньку затихнет. Байльшмидт удобно устроился в чужой постели, но вскоре почувствовал шевеления под боком. Россия завозился и утих. – Гил, я есть хочу. Пруссия выгнул брови и фыркнул: – Утром поешь. – Я сейчас хочу. – Жалобно сказал Иван. – Я не пойду. – Заявил Гилберт. – А я не говорил тебе идти, сам схожу. – Возмутился русский. – Ты, сам? – Прыснул от смеха Байльшмидт. – Ты даже подняться не можешь. Брагинского крайне задели эти слова. Что это значит, он не может? – А вот и смогу. Россия запыхтел, приподнимаясь на локтях. Пруссия насмешливо хмыкнул и ухмыльнулся. – Ну давай, поднимай свой зад, а я посмотрю. – Может ты подвинешься? – Нахмурился, удивившись такой наглости, Иван. – Я вылезти не могу. – Тебе надо, ты и двигайся. – Хмыкнул Байльшмидт. Россия, мягко говоря... был удивлён и возмущён. Сил особо не было, а чтобы перелезть через Байльшмидта, нужно было постараться. Брагинский приподнялся и перекинул ногу через прусса, приземлив колено на край кровати, а руку на уровне лица Гилберта. Внезапно голова закружилась, и русского немного занесло в бок. Рука Пруссии быстро оказалась на талии Ивана, удерживая того на месте. – Это что такое? – Взглянув вниз, на чужую ладонь, спросил Россия. – Подстраховка. – Хмыкнул Байльшмидт. – Вон, чуть не свалился, чудила. Брагинский ничего не ответил и попытался найти в себе силы вылезти из кровати и наконец встать. Тяжело дыша и пыхтя, русский чувствовал лишь слабость и сонливость. Руки подвели его в последний момент, и Иван рухнул обратно. Протяжно простонав, он сказал: – Ой, нет. Я передумал. – Россия махнул рукой. – Тут как-то лучше. – И укрылся одеялом почти с головой. Пруссия тихо рассмеялся и повернулся на бок лицом к Ване. – А я говорил. – Насмешливо хмыкнул Байльшмидт. Иван скосил на него взгляд и подтянул одеяло выше, буркнув что-то себе под нос. – Говорил он... Часы тикали слишком громко для идеальной тишины, царившей в спальне России. Солнце уже показалось на небе. Пруссия открыл глаза. Он так и не уснул, зато Иван, едва сомкнув глаза, сразу отправился в мир снов. Светлые ресницы чуть подрагивали, бросая кружевные тени на белоснежной коже. Брови мужчины были расслаблены, значит сон был спокойный. Гилберт был этому рад. Ивана часто мучают кошмары, и он не редко рассказывает о них Байльшмидту: у того волосы дыбом встают от некоторых из них. И эти судороги... Не нравились они пруссу. Насмотревшись на болезни Брагинского в девяностых, Гилберт на любые отклонения в здоровье России реагирует крайне остро. Потому что боялся. Никогда в жизни он бы не хотел снова почувствовать тот страх. Когда всё его тело было сплошным нервом, когда он боялся любого ухудшения в состоянии русского, ведь то могло закончиться плачевно. Пруссия нервно выдохнул, отгоняя от себя плохие мысли. Всё в прошлом. То что происходит сейчас, связано скорее всего с проблемами со старшей сестрой Брагинского. Нужно лишь переждать. Гилберт резко придвинулся к Ивану, почти что прижимаясь к нему. Он с жадностью всматривался в черты лица, которые стали уже родными. Рука России наполовину выглядывала из-под одеяла, лежа на подушке, и Пруссия накрыл его ладонь своей, крепко сжав. Глаза закрывались сами по себе. Уже через несколько минут веки сомкнулись, и Гилберт провалился в сон.