Нам никто не помешает

Пруссия проснулся на диване в гостиной у брата. Солнце откровенно измывалось над ним и его чувствительными глазами, когда сквозь незашторенные окна светило прямо ему в лицо. Гилберт с хриплым стоном сел на диване и огляделся: Людвига нигде не видно, и не факт, что он вообще дома. Зато прусс отчётливо видел графин с водой. Поставив перед собой цель, Гилберт попытался дотянуться до неё, но ничего не вышло. Пришлось подняться с дивана полностью. Добравшись до драгоценной сейчас воды, Байльшмидт приложился к графину: благо этого не видит Германия, убил бы наверное. Эту вредную привычку ему привил Россия, который с бодуна всегда так пил. А Гилберт сейчас был как раз в таком состоянии... Когда он вчера успел налакаться и где – Пруссия не помнил. Но это точно было в Германии, а ещё в одиночку, потому что Россия укатил к себе после собрания, а он... Какого-то чёрта оказался в Мюнхене. Щелчок замка в двери и шуршание пакетов – это Германия вернулся домой. Гилберт поставил несчастный и уже опустошенный графин на стол и выглянул в прихожую. Тут же на него бросились не пойми откуда взявшиеся две морды. Байльшмидт едва выдержал натиск овчарок. – О, Гилберт, ты уже встал. – Произнёс Людвиг, закрывая дверь под приветственное тявканье собак. Те довольно лаяли и вылизывали Гилберта с ног до головы, благо размеры им это позволяли. Ошарашенный Пруссия только и мог принимать незамысловатую ласку животных: – Я и позабыл, что у тебя тут питомник. – Он внимательнее рассмотрел овчарок. – Нифига себе они выросли. – Улыбнулся прусс и потрепал за бока и щеки обеих собак. – А они позабыли, когда ты последний раз здесь был. – Фыркнул в ответ немец, снимая обувь. – Вот не надо, я был у тебя несколько месяцев назад. – Возмутился Пруссия. – Вон, смотри, как радуются мне. Помнят, значит. – Сюсюкаясь с собаками, сказал прусс. – Да они всегда любвеобильные. Гилберт даже почти обиделся. Но две овчарки – Роберт и Белла – переводили всё внимание на себя и лишали любых плохих эмоций. Байльшмидту нравились собаки. Перебравшись на кухню, Людвиг занялся приготовлением корма своим любимцам. Наевшись, те внезапно успокоились и вразвалочку направились прямиком на лежанки. Гилберт проводил их взглядом, смеясь про себя от их походки, напоминавшую утиную. – Ох, Людвиг, дай таблетку какую-нибудь. Башка раскалывается. – Нечего было надираться так вчера. – Невозмутимо ответил Германия, но таблетку всё же дал. Хотел подать и стакан воды, но таковой не нашёл, тупо пялясь на абсолютно пустой графин. – А где...? – Я из крана возьму. – Спохватился Гилберт. – Фильтр хоть включи... Байльшмидт запил таблетку и облегчённо вздохнул, надеясь на скорейшее действие препарата. Поглядев на брата, спокойно занимающегося своими делами, прусс поинтересовался: – Слушай, а почему я вчера напился? Германия удивлённо выгнул брови и обернулся к брату: – Тебе не кажется, что этот вопрос должен задавать я? – Ну... Пруссия пожал плечами. Ему не то, чтобы стыдно, просто немного неловко за то, что потревожил брата. Людвиг не любит, когда в его привычный уклад жизни, что-то врывается, особенно, если это нетрезвый Гилберт. Германия вздохнул: – Да напился ты из-за неразделённой любви. Опять что-то про Россию мычал весь вечер. Байльшмидта-старшего вдруг передёрнуло: – Ну, Людвиг, не мог соврать что-нибудь? Зачем про это напоминать, а? – Ты сам спросил. Пруссия фыркнул. Вечером неприятный для Гилберта разговор вновь начал Германия. Людвиг выгулил собак и отдыхал в гостиной с баночкой холодного пива. Но тут в поле его зрения появился старший брат, что-то строчащий в телефоне уже который час. Не трудно было догадаться, с кем переписывается Пруссия. – Почему ты не признаешься ему? Разрезал тишину голос Германии. Гилберт недоуменно уставился на него. В свете закатного солнца его пепельные волосы и алые глаза словно стали мягче и теплее оттенком. Весь его образ изменился на более уютный и домашний, а не резкий и холодный, каким привык его видеть Людвиг. Хоть немец и знал, каким брат может быть заботливым и даже добрым, видел он эту сторону прусса крайне редко и в исключительных случаях. Но жизнь с Россией его изменила: смягчила, усмирила как-то. В это трудно поверить, но Байльшмидт действительно поумерил свой воинственный пыл. С Иваном он как ёжик сворачивал свои колючки, не всегда , конечно, иногда наоборот, иголки растопыривались ещё больше... Людвиг помотал головой: крайне странное сравнение для Пруссии. Какие ещё ёжики... – Потому что это бессмысленно. – Наконец ответил Гилберт и уткнулся в телефон. Что-то напечатав в последний раз, он вздохнул и убрал сотовый в задний карман штанов. – Ему ни к чему знать о моих чувствах. – Гилберт говорил непринужденно, словно бы его это не касалось и было совершено безразлично. И Людвиг бы мог поверить, если бы не знал, как мучается его брат. – Почему ты так думаешь? – Спросил настойчиво Германия. Сегодня он намерен докопаться до истины: Пруссия всегда был искренен с ним, но как будто не договаривал. Как и сейчас. Байльшмидт прикрыл глаза и покачал головой: – Я хочу картошку. Давай сперва поедим, а потом поговорим по душам... Раз ты так этого хочешь. Германия выгнул брови и удивлённо посмотрел на брата. – У меня нет готовой картошки. – Значит приготовим. – Усмехнулся прусс, и Людвиг закатил глаза. Пруссия набрал картофель в две кастрюли и вручил одну из них Германии, впридачу отдав ещё и ножик для чистки. Сам уселся на диван рядом. На губах его играла ухмылка, а в глазах плескалась печаль. Людвиг в открытую рассматривал его, а Гилберт молча терпел: он не знал с чего начать и, честно говоря, мало хотел что-нибудь рассказывать. – Давай, братишка, спрашивай, что хотел. – Не смотря на Германию, сказал старший Байльшмидт, начав чистить картошку. Немец принялся делать то же самое, наконец оторвав от него взгляд. – Почему ты не расскажешь России, что любишь его? – Я сказал же: это не имеет смысла. – Почему? – Упёрся Людвиг. Он правда не понимал. Нож вдруг соскочил из рук Пруссии, и тот чертыхнулся. – Да потому что ему не нужны мои чувства. Он... По нему видно, что он уже влюблён. – Заявил Гилберт, опустив немного голову и вновь взявшись за нож. Глаза внимательно следили за собственными движениями рук, не обращая внимания ни на что вокруг. Германия замер. "Да быть этого не может," – это всё, что крутилось сейчас в голове немца. Не может быть такого, что Россия влюблён. Если это и так, то единственным претендентом мог быть лишь сам Гилберт. Людвиг просто не мог представить никого другого. – И кто это может быть? По-твоему? – Аккуратно спросил немец, косо поглядывая на брата. Тот непринужденно пожал плечами, активно очищая картошку от кожуры. Весёлые деньки в доме Союза, где Наташка готовила картошку чуть ли не каждый день, не прошли даром – Гилберт мастерски быстро и максимально аккуратно очищал любимый продукт Арловской. – Возможно, Америка. – Германия чуть не поперхнулся воздухом от абсурда этого предположения. Незаметивший изменений в брате, Пруссия продолжил. – Этот пиндос часто захаживает к России, а тот ничего не делает. Может они оба неровно дышат друг к другу. Правда... – Гилберт о чем-то задумался. – Он уже давно не заходил. Раньше стабильно раз в месяц приезжал. А сейчас что-то нет. В последний раз они вроде как поссорились из-за чего-то, по крайней мере Иван точно от чего-то расстроился, потому что взял и ушёл из дома. Оставил этого придурка американского на меня, представляешь? – Вдруг перешёл на возмущения Гилберт. – И что ты сделал? – Не предчувствуя ничего хорошего, спросил Людвиг. – Да это... Намекнул ему, чтобы шёл подобру-поздорову. Германия с трудом верил в то, что Пруссия "деликатно намекнул" Америке уйти. Да он скорее поверит, что брат просто напросто послал Джонса куда подальше и выставил за дверь: это больше походит на характер старшего Байльшмидта. – Ты серьёзно думаешь, что Россия влюблён в Америку? – Вздохнул удручённо немец. – Да не знаю я. Может это Монголия вообще. Людвиг окончательно выпал: Улус тут причём? Гилберт закинул картофелину в воду и повернулся к брату. – Вот когда я был у тебя в последний раз, эта хитрая узкоглазая морда приперлась к России, пока меня нет. Самое интересное, что застал я эту, империю развалившуюся, в ванной. – В алых глазах плескалось негодование вперемешку с жгучей ревностью. Людвиг отшатнулся, словно боялся обжечься о холодное пламя гнева, кипящее в пруссе. Тот как будто наэлектризовался и весь взбудоражился от воспоминаний о Монголии. Но вдруг плечи его расслабленно опустились, а взгляд потух. – Только... Он зачем-то спросил, не спим ли мы вместе. – Кто "мы"? – Я с Ванькой. – Пустым взглядом смотря в стенку, заявил Пруссия и угрюмо добавил. – Если бы... – И вернулся к картошке. – Странно. Если они и вместе, то зачем ему спрашивать об этом? Ревнует что ли? Германию такие подробности, мягко говоря, смутили. А Монголия вызвал подозрения: до этого Людвиг не придавал большого значения персоне в виде Джучи. Хотя стоило бы. – Это всё? Только эти двое? Гилберт нахмурился: – А что, мало? Ты знаешь что-то ещё? Немец пошёл на попятную. Никого он не знал и знать не желал. – Нет. Откуда мне-то знать? – Вы вроде с Россией неплохо общаетесь. – Пробурчал Пруссия. Только этого Германии ещё не хватало. Лишь бы прусс в своей бурной и богатой на фантазию голове не надумал ничего лишнего про него и Ивана. – Мы с ним только коллеги. Гилберт посмотрел ему в глаза, а после неожиданно спокойно усмехнулся. – Ты чего напрягся так? Знаю я. – Было видно, что, несмотря на некую печаль и тоску, Пруссия чувствовал себя легче и гораздо лучше после разговора с братом. Хоть немного открыл терзающие его мысли и чувства. – Вообще много, кто напрягает рядом с Брагинским. Китай, этот хитрожопый хрен, ещё Франция, тоже падла не лучше, даже этот жлоб Англия. Все они подозрительные. Людвиг мог лишь поражаться мнимости и склонности к ревности у брата. Теперь он Россию ещё как минимум месяц избегать будет. – Гилберт, но ведь у тебя нет доказательств. Может стоит всё же поговорить с Россией? – Положив руку на плечо прусса, спросил Германия, а после вспомнил. – А что значат твои слова, будто по Ивану видно, что он влюблён? Пруссия изменился в лице, и едва установившаяся в помещении грустная гармония исчезла без следа. – То и значит. – Отвернулся хмурый Байльшмидт. Смурной, как туча перед грозой, он готов был извергнуть из себя и молнии, и дождь. – Я знаю, как он выглядит, когда ему кто-то нравится. Даже его поведение меняется. – Откуда? – Мы с ним уже не первый десяток живём вместе. А во времена Союза... У России был роман. Товарищ Брагинский, как это сказать... Встречался с Латвией. Тот никому не говорил, тем более своим братьям. Те даже во времена СССР не одобрили бы его выбор. – А ты откуда знаешь? – Случайно узнал от самого России, когда бухали вдвоём. – Выдохнул Гилберт. – Недолго они были вместе. Пару лет может. Вообще ни о чём. – Фыркнул прусс, как будто успокаивая самого себя. В какой-то момент Германия почти поддался и даже чуть не поверил в доводы брата, но вспомнив, как ведёт себя Иван в присутствии Пруссии, сразу же передумал. Этим двоим определенно стоит поговорить. – Я дома! – Крикнул Байльшмидт с порога. Вскоре показалась светлая макушка России и его румяное лицо, очень радостное и счастливое. – Привет! – Улыбнулся Иван. Так искренне и тепло, что у Гилберта ноги подкашивались. – А я пироги приготовил с вишней. И клубникой. Будешь? – Забавно потерев нос и шмыгнув, спросил Брагинский. Его руки были все в муке, поэтому он испачкал лицо. Байльшмидт прыснул от смеха. – Конечно буду. Пруссия прошёл мимо России и щёлкнул по "припудренному" носу. Иван смешно скорчил лицо. Они вместе пошли на кухню, откуда доносился сладкий аромат свежей выпечки и ягод. С лица Брагинского не сходила улыбка, пока он не увидел новый пропущенный. Нахмурившись, он посмотрел номер и смахнул оповещение о вызове. Номер был американский.