Нам никто не помешает

За окном солнце. Лучи светили ярко и грели всё вокруг. На небе ни облачка. Погода располагала к прогулке, будто сама говорила, что пора бы выйти из своих каменных берлог на улицу и подышать свежим воздухом. И всё у Пруссии было бы так же чудесно, как и за окном, если бы не проклятый насморк, кашель и ангина. Гилберт вздрогнул и поерзал, посильнее укутываясь в одеяло. Чертовски холодно. Знобило так, что пробирало до костей. И как он, чёрт возьми, умудрился заболеть в такую ясную и теплую погоду! На горизонте появился Россия. Иван держал в руке целый поднос с определенно нужной для лечения лабудой. Брагинский поставил его на столик перед диваном, где и валялся "умирающий" Байльшмидт. Тот канючил о скорой кончине ещё с того момента, как увидел "37,5" на градуснике. И вещал о том, что умереть было бы не так уж и плохо, но не терпеть "эту ебучую ни-туда-ни-сюда температуру и горло, которое саднит так, что все гланды повыдирать хочется". Именно так и выразился Гилберт, а потом зашелся кашлем настолько сильно, что уже обоим показалось, будто прусс выхаркает и гланды и лёгкие вместе с ними. – Давай градусник. – Сказал Россия, протянув руку. Гилберт болезненно зашевелился, весь изъерзавшись, но достал всё-таки градусник и передал русскому, вытащив ладонь из кокона одеяла лишь на половину. Иван вздохнул и забрал его. – 38 и 2. Поздравляю. – Оповестил русский. – А-а, это конец, Брагинский. А я ведь только жить начал, можно сказать... – Вновь удручающе завыл Байльшмидт. Брагинский покачал головой и достал из коробки какие-то таблетки. – Что ты имеешь ввиду? – Полюбопытствовал Ваня, не отрываясь от своего занятия. – Ну, как же. Во-первых, я уже умирал, почти. И снова не хочу. Во-вторых, у меня же только личная жизнь наладилась. – Запричитал Гилберт. – Господи... – Брагинский заставил прусса приподняться, чтобы тот выпил лекарства. – Байльшмидт, я не дам тебе сдохнуть. Тем более на пятый день наших отношений. – Даже недели не прошло!... – Россия тут же запихнул таблетки в открывшийся рот Гилберта и подал воды. – На столе чай с малиной. Пей. Через полчаса надо будет прополоскать горло. – Наставлял Брагинский, смотря на скривившееся от горького лекарства лицо прусса. – Я пока пойду траву тебе заварю. – Какую ещё траву? – Травяной чай. – А, понял... Подожди, прополоскать горло? Это вставать надо будет что ли? – Пораженно произнёс Байльшмидт. – Ну представь себе. – С сарказмом ответил Иван и ушёл на кухню. – Брагинский, я же не смогу!.. – Вдруг Гилберт закашлял. – Не напрягай горло, идиот! – Раздалось из кухни. – А если я помирать буду, мне что, шептать что ли? – Язвительно, но всё же полушепотом прохрипел прусс. Ровно через полчаса, как и сказал Брагинский, Пруссия пошёл в ванную полоскать горло. Вернее, пополз. Ему действительно было, откровенно говоря, херово. Но с какой же драматургией он добирался до двери в ванную, это надо было видеть. Россия обвёл безразличным взглядом полуумирающего Гилберта, стонущего от болезни и хрипящего от кашля, и спокойно отвернулся. У него на плите вода кипит, некогда смотреть на всяких симулянтов. – У тебя температура упала. Хватит умирать. – Произнёс русский, изогнув брови. Из ванной ему крикнули: – Мне хуево, блять! Это ебучее горло уже достало! А температура упала до 37, мне от этого не легче! Иван лишь вздохнул: – Ну, потерпи. – Ага, потерпи, легко ска... Кха-кха! – Закашлялся Байльшмидт. – Легко сказать. – Просипел он. – Россия, это что за ссаная пыльца в воде!? Брагинский опешил и поспешил в ванную, посмотреть на ту самую пыльцу. – Чего? Гилберт показал на кружку, в которой была теплая вода, а в ней плавали едва растворившиеся крошки лекарства. – Это фурацилин. – Заглянув в содержимое кружки, сказал Иван. – И не пыльца, а раскрошенная таблетка, ничего страшного. И не ссаная, а жёлтая. Боже. – Закатил глаза он и уже собирался уйти. – Что за фигню ты мне тут нарастворял? Не мог ромашки какой-нибудь заварить? – Недоумевал Пруссия. Иван на выходе из ванной произнёс: – Я уже приготовил тебе травяной чай, а слишком много травяных настоек тоже не хорошо. Надо чередовать, поэтому полоскай этим. Давай-давай. Россия зашёл на кухню и поставил кипятится чайник, чтобы потом налить тот самый пресловутый чай бедному больному. – Фу, блять, он и на вкус отвратительный! Ваня подошёл к ванной и захлопнул дверь. Чтобы поменьше слышать всяких возмущающихся. Как же невовремя он заболел. Гилберт полоскал горло, пялясь в потолок, и размышлял о своей судьбе. Ну только всё стало хорошо, так на тебе. На улице долбанное солнце, трава зелёная, птички, ягоды, цветочки, а он умудрился заболеть. И ещё когда... Когда с Ванькой только завертелось всё. И вот на днях Байльшмидт хотел начать серьёзный разговор с Россией и намекнуть, что пора бы добавить в их жизнь немного интимного окраса. Так произошёл с ним этот ебучи... ужасный случай. Ну о каком интимном времяпрепровождении может идти речь, когда он чувствует себя варёным овощем перегретом в микроволновке. Он же в таком состоянии может только лежать. Нет, он, конечно, хотел бы провести время как раз таки лёжа, но не с насморком же. Как чихнет прямо во время процесса. А Брагинский ему что, сопли подотрет? Ну нет, он, Великий Пруссия, и его эго просто не переживут такого удара по самолюбию. Гилберт выплюнул треклятый фурацилин и сполоснул кружку. Скорее бы выздороветь и продвинуть их отношения на новый уровень. А то он с ума сойдёт, если ещё хоть раз увидит Ваньку в одном полотенце, выходящим из душа, в то время как он сам валяется на диване с температурой. – Ты долго тут ещё будешь? Гилберт вздрогнул от неожиданности, когда Иван внезапно зашёл в ванную. Байльшмидт обернулся. – Ты чего пугаешь? Россия пожал плечами. – А ты тут чем занимаешься так долго? Стены моешь? – Изогнул брови Ваня. Пруссия недоуменно уставился на него. – Щас выйду. – Ответил прусс. – Дверь закрой. С той стороны. Россия фыркнул: – Давай быстрее, поговорить хотел, – И вышел. Байльшмидт улёгся на диван с тяжким стоном и грохотом. Диван в гостиной был разложенный, но всё ещё достаточно узкий. Иван разложил его, чтобы уложить свою тушку рядом с прусской. И Гилберт был этим доволен, поэтому лёг под бок русского. Брагинский тут же впихнул ему градусник и уставился в телевизор. Пруссия прижался спиной к тёплому телу, которое согревало получше всяких одеял, и даже его озноб притупился. В такие моменты он просто плавился от нежности, чувствуя обнимающую его руку. Вдруг Гилберт повернулся, вспомнив кое-что. – Ты ж хотел поговорить о чём-то? Россия сперва удивился его резким движением, но когда до него дошёл смысл вопроса, он вдруг подозрительно притупил взгляд. Чуется подвох. Прям врезается в ноздри. – Ну, у меня для тебя есть новость. – Сообщил Иван. – Хорошая или плохая? – Со скепсисом спросил Пруссия. Как же он не любит эти серьёзные разговоры. А новости от России так вообще ахтунг. Ничего хорошего точно не жди. – Ну, это ты сам решишь. – Сказал Иван. И подумал о том, что вряд-ли прусса обрадует эта новость. Лишь взглянув на его недовольную рожицу, можно понять, что Пруссии уже плохо. – В общем, моя сестра хочет приехать к нам в гости. – Эта фурия в юбке!? – Вскочил Байльшмидт. Россия от греха подальше отобрал у него градусник. 37,5 – зараза, не спадает. Иван нахмурился: – Что значит "фурия"? – А ты на меня так не смотри. Не напугаешь. Я твои эти гляделки столько перевидел, что меня уже не берёт. – Фыркнул в его сторону Пруссия. – А Беларусь – настоящая фурия. Гарпия. Монстр в юбке. Ужас в бантиках. Ты как знаешь, но эту женщину с садистскими наклонностями больше двух часов я тупо не перенесу. – Кстати... Я ей ещё не говорил о нас. Ну... Ты понял. Озноб вдруг резко вернулся к Байльшмидту. – Какого чёрта, Брагинский!? Смерти моей хочешь?! – Почему? – Удивился Россия. – Вот как ты себе это представляешь? Садимся мы за стол, и ты ей говоришь, что мы встречаемся. Она выхватывает нож из под юбки и кидает его мне прямо между ног! И всё! Нет больше моего достоинства, а ты даже не успел его испытать... – Под конец тирады Пруссия осип и закашлял. Ивану было жалко его, но в то же время хотелось ударить по наглой морде, вечно приувеличивающей свои страдания. – Не драматизируй. – Россия уложил его назад. – Успеем мы ещё опробовать твоё достоинство. Я не дам Беларуси его повредить. – Усмехнулся он, нежно обнимая прусса. Гилберт замер под его уверенными руками. Как же, черт побери, невовремя он заболел! Но тут же Пруссия поматал головой, осознавая происходящее и то, как Иван успокаивающе поглаживает его тело. Русский паразит просто напросто использовал на нём свою уловку, дабы задобрить. Видит, козлина, что ему хочется, знает куда нажимать. Какая хитрая жопа... – Так, руки убери. – Сказал Байльшмидт, чем удивил Россию, однако тот всё же убрал их. – Я вообще-то больной. – Прокряхтел прусс и завернулся в одеяло, отворачиваясь. – А Беларусь твоя... Пусть едет. – Буркнул он. – Только ненадолго. И говорить ей будешь всё ты, без меня. Надо будет запереть в кладовке... – Сестру? – Меня! Чтобы эта маньячка до меня не добралась. А лучше в подвале спрятаться. – Да не такая уж она и страшная... – Неуверенно сказал Ваня, пожав плечами. Гилберт скептически угукнул в ответ. – Так, это всё? – Напряжённо спросил он. Послышался тяжёлый вздох сзади. Брагинский собирался с силами. Что же такого он собирался ему сказать? С каждой тянущейся секундой, Пруссия понимал, что не хочет знать ответ на свой вопрос. – Ну, сестра как бы приедет не на день. – А на сколько?.. – А сколько длится отпуск у страны, которая не отдыхала второй год подряд? – Непринужденно поинтересовался Брагинский. – Что, бл***!? Ты совсем ох***, Брагинский!!? Какой нах** отпуск!!? ******! *************!!! Россия прижал его к себе, стиснув в стальных объятиях и не давая выбраться, и держал его так, пока весь поток мата не утих. Поцеловав в висок своего возлюбленного, Иван выдохнул. Пруссия всё ещё недовольно пыхтел, но больше не рыпался. – Ладно, Брагинский. Но за это и моё, несомненно широкое, великодушие ты должен мне два желания, ясно? Иногда, очень редко, Пруссия задаёт себе вопрос, как Россия смог полюбить такого эгоистичного мудака с раздутым эго, как он, но потом вспоминал, какой же он великолепный, и всё вставало на свои места. Россия удивился, но решил не медля соглашаться, потому что такое благосклонное поведение прусса бывает далеко не часто. – Хорошо. – Улыбнулся Иван. Гилберт растянул губы в оскал.