И имя ему - Сказитель

Следующим утром, позабыв о приличиях, Люмин буквально врывается в покои рыцаря. Она с ходу кидает в него свёрток одежды, что-то попутно щебеча. Ноэлль рядом виновато смотрит, пока Кадзуха в смятении и непонимании протирает глаза после резко прерванного сна. И даже после, когда Кадзуха с сомнением оглядывает новую одежду в зеркале, весьма неподходящую обычным рыцарям, служанка со светло-пшеничными волосами вливает в уши тонну ненужной информации о том, кто с кем во дворце крутит тайные романы и сколько ссор и разбитых сердец зародилось за ночь. Кадзуха считает, что это слишком странно и неуместно. А Люмин, кажется, уже без его согласия записала рыцаря в список друзей, которым можно с горящими глазами молвить о несчастной служебной любви. Вот так утро, ничего не скажешь. — ...и даже после столь фривольного поступка она не пожелала нести извинения. Глупая! - распаляется Люмин, пока Кадзуха пытается понять, насколько процентов молочного оттенка рубаха с широкими рукавами и черные штаны могут служить формой рыцаря. Конечно, доспехи носить на постоянной основе будут лишь самоубийцы, но и слой одежды под ними не должен быть... таким лёгким. — Люмин, прошу, хватит. Не думаю, что господин Кадзуха желает выслушивать твое стрекотание с утра пораньше! - Ноэлль схватила громкоговорящую приятельницу за руку и потащила к выходу. - Прошу извинить ее, она довольно перевозбуждена новостями о дворцовых интригах, потому и заливает вам. Его Высочество в скором времени посетит вас, всего доброго! И они снова скрылись за дверью. Сумбурно начатое утро сказалось приливом головной боли и отяжелевшими веками. Теперь-то он всецело может подумать обо всем: о дальнейшей жизни, о его службе и загадочном Сказителе, источающим лишь чернь и ворох секретов. Кадзуха вновь перевел взгляд в зеркало и снова задумался. Разве подобную форму носят рыцари? Не должна ли она быть прочнее и толще защиты ради? Не слишком ли она вычурна для его роли? Думать становится больно, потому что голова надувается от вопросов, но сдуваться от несуществующих ответов не собирается. И вдруг Кадзуха вспоминает: письмо! Он обещал матушке и Венти, что будет ежедневно присылать им письма. Сев за стол, он принялся сначала отыскивать бумагу и перо, а уже после аккуратным каллиграфическим почерком выводить красивые буквы. Нечасто люди его социального статуса простого крестьянина имеют хорошее образование, но отец, не захотевший оставлять своего ребенка необразованным, отправил его обучаться в соседнее село в школу. Наверняка отцу пришлось копить немало денег на это... страшно думать. Снова вернувшись вниманием к написанию, Кадзуха, обмакнув кончик острого гусиного пера в чернильницу, продолжил писать: «Дорогие матушка и мой почти что брат Венти, здравствуйте. Пишу я вам уже из королевского дворца. К счастью, на службу меня приняли и совсем скоро я подзаработаю денег. Ты, матушка, обязательно поправишься. Все у меня хорошо, и Его Высочество, кажется, не столь ужасен, как гласит легенда. По крайней мере, я все ещё жив и могу лицезреть красоту мира сего. Через пару месяцев мы вновь встретиться сможем. Надеюсь, что и у вас всё идёт своим чередом и деньги, что я заработал, вы тратите с умом. До свидания, семья!» Поставив восклицательный знак, Кадзуха оторвал руку от пергамента и по неосторожности капля чернил сорвалась с конца пера в угол почти идеального пергамента. Разочарованно вздохнув, Кадзуха убрал перо в чернильницу. Письмо несколько испортилось, но выглядело куда лучше, чем попытки Венти написать послание, не испачкав лист и не перезачеркнув половину слов. Только вот написать письмо - одно дело, а отправить его - совершенно другое. Голубей для отправки писем здесь не обнаружилось, а значит, что и послание доставить не получится. Разочарованно вздохнув ещё раз, Кадзуха собирался было подумать над способом отправки, как дверь бесцеремонно распахнулась. Нарушителем размышлений оказался Его Высочество, как всегда статный, величественный и вгоняющий в страх. Его черные одежды, ночные очи и темные волосы заставляли чувствовать себя неуютно. Да и взгляд, словно что-то пытающийся вытянуть из недр души, эту картину дополнял. — Что ты делаешь? - Сказитель с вопросом и словно бы упрёком воззрился на пергамент в руках рыцаря. Кадзуха, прижав написанное, пробормотал негромкое: — Письмо. Домой отправить хочу... — Так, значит, ты не безграмотен, - он вопросительно выгибает бровь, глядя на пергамент. - Идешь со мной на утреннюю трапезу. Там уже гонцу передадим. Кадзуха, кажется, хотел сказать что-то ещё, но не посмел без дела говорить с будущим правителем страны. Мало ли, вдруг решит, как того ребенка, о стену приложить. Воспоминание бесчеловечной расправы встаёт перед глазами четким изображением и живот начинает крутить. Он до сих пор помнит отчаянный вопль матери и кровавые ошмётки внутренностей, оставшиеся на стене. Становится страшнее. Не верится, что этот человек, которого Кадзуха младше всего на пару месяцев, способен сотворить такое. Это никак не вяжется с тем, что говорила Люмин. «Его Высочество, хоть страху и нагоняет, но не даёт нам нуждаться в чем-либо». Он, кажется, заботится о людях во дворце, но почему же вне их стен его отношение к людям разительно отличается? Это ведь всего лишь дитя, на вид не старше шести месяцев от роду. Кадзуху вдруг обуяли сочувствие к простым людям и ненависть к принцу. Разве подобная жестокость может быть оправдана? Для чего? Неужто проклятие, ставшее вседозволенностью, так сильно меняет личность? Почему власть достается тому, кто не может справедливо ею пользоваться? Но, как бы то ни было, изменить положение дел Кадзуха не в силах. Кто он против всемогущего принца? Букашка, да и только. Коридор пуст, и лишь факела на стене освещают темень этого места. Кадзуха исподлобья, совсем незаметно, взглянул на бесстрастное лицо принца. Его глаза, бездонные и опасные, кажутся задумчивыми, туманными. Когда они проходят мимо освещённого участка коридора, Кадзуха подмечает в его взгляде... печаль? Что-то похожее точно. Но сие видение быстро исчезает, словно то была лишь игра света. Но отчего-то кажется, что это не были простые тени. *** Как и в прошлый раз, просторная столовая была заполнена разговорами, которые стихли, стоило им войти в нее. Сказитель выхватил из рук рыцаря письмо, до того сжимавшееся в руках, подошёл к одному из столов и, что-то шепнув вмиг побледневшему гонцу, отдал его. Вернувшись, он вновь приказал Кадзухе сидеть с ним. И снова Кадзуха ловил более редкие, но не менее удивлённые взгляды. Красноречивее всех оказался взор Люмин. Она едва по швам не трещала от немого вопроса, который, судя по виду, девушка очень хотела задать. Но Ноэлль быстро приструнила излишне эмоциональную подругу. После утренней трапезы Его Высочество наследный принц повел его по знакомому маршруту второго этажа. — Прошу прощения, Ваше Высочество... куда мы направляемся? - всё-таки спросил Кадзуха, не выдержав тяжёлого молчания. — В мои покои. Дальнейшее узнаешь там. И снова ничего конкретного. И это только сильнее вгоняет в страх. Вдруг Его Высочество решит избавиться от него? От этих мыслей руки покрылись гусиной кожей и рыцарь невольно обхватил себя руками. — Ежели тебе холодно, рыцарь, - Сказитель даже не взглянул на него, - мог бы надеть что-то. Крайне безрассудно портить здоровье, когда болеть тебе запрещено. — Все в порядке, Ваше Высочество... Сказитель больше ничего не ответил, потому как они уже оказались перед роскошными дверями в королевские покои. Отворив ее, Кадзуха ожидал увидеть по меньшей мере хрусталь, кровать, соразмерную с его комнатой, фонтан из черного мрамора с кровью его врагов, но покои оказались не намного роскошнее его собственных. Лишь наличие большего размера комнаты да кровати чуть попросторнее отличали их комнаты. — Встань. Сказитель указал на пустое пространство на огромном ковре напротив кровати. Кадзуха, недоумевающий, совершил наказанное. Принц встал напротив него, склонив голову вбок. Его волосы, блестящие в свете утра, спадали на лицо, чуть прикрывая глаза. Да уж, красоты ему не занимать - внешность Его Высочества действительно «ни в сказке сказать, ни пером описать». Если бы Кадзухе поручили описать его внешность или отрубить руку, он бы без раздумий выбрал второе. Но, привыкший тянуться к красоте, он вовсе не тянулся к нему, ведь красота его обманчива. Лишь подойди - и тебе не жить. — Протяни ладонь, - холодно приказал Сказитель и Кадзуха повиновался. Сказитель без промедления схватил ее. — Ваше Высочество, что вы... Дыхание из лёгких выбивается, когда Его Высочество одним махом притягивает его к себе, другой рукой перехватив поперек талии, в объятия. — А теперь выбрось из головы все мысли и сосредоточься на ощущениях. Расслабься, я тебя не съем. Но расслабиться в такой смущающе неловкой и одновременно опасно-непонятной ситуации нереально. Сказитель же, как ни в чем не бывало, уложив голову ему на плечо, продолжает: — Не думай. Ты должен слушаться моих приказов, Кадзуха, не то на эшафот отправишься, - теперь его голос приобретает нотки власти, жёсткости, сильнее сжав второй рукой ладонь рыцаря. Кадзуха пытается сосредоточиться на ощущениях, но сосредотачивается только на запахе озона вперемешку с ароматом персика, исходящих от волос принца. Да и страшно в подобной ситуации сосредотачиваться на чем-то ином - ненароком и жизнь можно проворонить. Вдруг то ловушка какая? Но с горем пополам Кадзухе это удается. И тогда мир погружается в густой мрак, в котором остаются только тепло чужого тела и голос, словно звучащий отовсюду: — Позволь этому проникнуть в тебя, но не завладеть. Кадзуха не совсем понимает, чему проникнуть, но послушно соглашается. Тогда внутри него начинает происходить нечто необъяснимое: его словно скручивает, лихорадит и пронзает насквозь сотней игл. В него как будто влили яд, теперь стремительно отравляющий организм, что не может справиться с натиском. Кадзуха этого не видит, но отчётливо ощущает. Тяжесть в груди становится то тяжелее, то легче, а Сказитель на плече издает какой-то болезненный полувздох. Кадзуха совершенно не понимает, что происходит. Его лёгкие как будто становятся меньше, поскольку в какой-то неясный момент воздуха начинает категорически не хватать и он, как выброшенная на берег рыбёшка, начинает лихорадочно глотать воздух ртом. В груди начинает печь раскалённым железом, а тело заходится в мелкой дрожи. Скарамучча на плече, кажется, ощущает тоже самое. — Поглоти это, - хрипло произносит Сказитель. Кадзуха, совершенно растерянный, не отвечает, и бушующие ощущения обостряются в несколько раз. Боль становится острее, а яд начинает течь по сосудам и венам. — Не принимай, а поглощай. Держись за меня. Кадзуха двинуться не в силах, поэтому всё, что остаётся в этой ситуации, это обратить внимание остатков здорового разума, не опаленного ядом, на этот бархатный голос. Обычно отталкивающий свой резкостью и природной тьмой, сейчас он становится светлым маяком в разгневанном океане. — Слушай меня. Не дай ей проникнуть в себя самой. Просто затопи ее. Собой. Кадзухе кажется, или тон Сказителя стал мягче? Он слушает голос, звучащий мягким одеялом в ледяную ночь. Слушает его, внимает, впитывает, расслабляется. И в какой-то момент все ощущения вмиг притупляются, застывают. И исчезают. Тьма сиюминутно рассеивается туманом, и спасительный свет волной заполняет мир. Кислород возвращается, а тело, измотанное, наливается свинцом. — Надо же... И вправду получилось, - дрожащий в объятиях Сказитель медленно отстраняется с затуманенным выражением. - Можешь... считать это первым пробным испытанием. Кадзуха делает шаг вперёд, и тело, ослабленное, поддается движению. Ожидаемых ощущений боли не происходит. Появляется чувство подобно тем, когда после длительного мучительного заточения во тьме выходишь на свободу в свет дня. Лёгкость. — Что... это было? - зрачки рыцаря сужаются, привыкая к свету. — Твоя работа, - Сказитель делает шаг назад, и это движение кажется неестественно кривым. - Это... довольно хорошо. Ты первый, кто это испытание прошел. Можешь идти, ты свободен. Кадзуха облокачивается о столб, поддерживающий надкроватный темный балдахин. Слабость в ногах пытается склонить хозяина к полу. Принц смотрит словно сквозь Кадзуху, как-то стеклянно. И тут Сказителя заносит в сторону: он буквально отлетает в сторону, впечатавшись правым плечом в стену. — Черт... Ты должен прямо сейчас уйти. — Прошу прощения, Ваше Высочество, но что... с вами? - Каэдэхара подмечает, что кожа принца становится бледна, как фарфор, а глаза наполняются ужасом. Вот это точно ненормально. Такого с самим Сказителем явно быть не должно. — Давай... Уходи. Твоя задача выполнена, - наследный принц учащенно дышит, вперившись немигающим взглядом в пол. Он все ещё стоит плечом к стене, и по глазам видно, что ощущает он себя отнюдь не превосходно. — Вам плохо? - сострадательное сердце Кадзухи не позволяет уйти вот так, бросив очевидно страдающего человека одного. — Всё отлично, - зло огрызается тот. - Или всё-таки хочешь на эшафот пойти? Предложение не выглядит заманчивым, но и бросить одного, хоть и всемогущего-всесильного-опасного человека Кадзуха не может даже насильно. Его ноги прирастают к полу. — Что вы, в конце концов, сделали? — Черт возьми... Иди прочь, рыцарь, не то шею сверну. Но, судя по состоянию этого достопочтенного, он вряд ли в силах сотворить задуманное. Сам едва на ногах держится. Вот тут Кадзуха пугается не на шутку: неужто проклятие настолько сильно́? И страшно вроде, и уходить не хочется. — Может... как-то помочь? — Ты можешь избавить меня от проклятия?! Нет?! Ну так не суйся! - Сказитель морщится, и из уголка губ начинает течь струя крови. - Просто... убирайся подобру-поздорову. Если не хочешь сдохнуть - уходи. Кадзуха делает, возможно, один из опаснейших вещей в своей жизни - он подступается к раненому хищнику, будучи слабым кроликом. — Не приближайся! - Сказитель кидает до холодных мурашек по спине уничтожительный взгляд. - Уйди! Раненый хищник забивается в угол, пыша бессильной яростью. Он выставляет руку вперёд, но та, дрожащая и ослабленная, беспомощно опускается. Кадзуха делает шаг. Белый кролик подступается к хищнику, лишившемуся когтей. — Ваше Высочество... я хочу помочь. Ослабить страдания. — Да черта с два мне твоя помощь нужна! - Сказитель на кончиках пальцев материализует черный сгусток энергии. - Подойдёшь - оно полетит на тебя. Сможешь выжить после удара самого жестокого и могущественного? Кадзуха останавливается. Белый кролик вспоминает, что помимо когтей у хищника есть клыки. — Прочь. Прочь отсюда, рыцарь. Кровь тонкой струйкой стекает по подбородку, а тело, дрожащее, на глазах становится слабее. Сказитель больше не кажется опасным и беспощадным. Кадзуха невольно ощущает укол вины. Ему приходится уйти, оставив Сказителя за дверью. Тишина коридора встречает неприветливо холодно, и Кадзуха, не до конца осознавая реальность, идет в свою комнату. Что, черт возьми, произошло? Сказитель что-то сделал с его телом, а после, словно побежденный на поле боя, вдруг показался самым беззащитным существом на свете. Только вот Кадзухе и себя тогда не понял. С чего вдруг ему, простому смертному, печься о состоянии того, кто по щелчку пальцев без зазрения совести превратит его в горсть безжизненной массы? Да, Кадзуха на редкость сострадателен, но, чтобы помогать тому, из-за кого страдает все королевство? Нет. Такого быть не должно и в помине. Но все же... это произошло. Кадзуха, туманно потерянный, садится на кровать. Его разум, окружённый всевозможными эмоциями и чувствами, противоречащими друг другу, плавится. Кадзуха готов бить стены, потому что совсем ничего не понимает. Почему вдруг он подумал о том, что это проклятие разрушает Сказителя не меньше, чем он разрушает других? Почему вдруг он вообще сочувствует беспощадному тирану, на радость которому глазеть на страдания других? Голова кипит, мозг варится. Тело, слабое после того странного ритуала, обмякает и само падает спиной назад, на мягкую поверхность кровати. Перед глазами встаёт образ Сказителя с выражением боли, ужаса и ярости на лице одновременно, пока изо рта змейкой течет горячая кровь. Сейчас он там, один на один с чем-то страшным. Конечно, Кадзухе должно быть плевать, но мысли, одна за другой, мелькают издевательскими «сходить к нему» и «удостовериться в здравии». Но только Сказитель, скорее, действительно убьет его, нежели подпустит ближе. Он переворачивается и зарывается лицом в подушку. Уж лучше пять часов кряду слушать непрерывную болтовню Люмин про дворцовые интриги, чем допускать себе такие сложные и тяжёлые мысли, которые ни послушаться, ни выкинуть нельзя. Но сердце, любящее всё живое и не терпящее страданий, наполняется тревогой. Кадзуха теперь весь день будет думать о том, что он ушел и оставил его там, наедине с тем, что пожирает его душу. А не иметь возможности помочь тому, кто в этом особенно нуждается, Кадзуха просто ненавидит. Он переводит взгляд в окно, за которым солнце радостно освещает улицы столицы, а где-то вдалеке, невидимо отсюда, люди занимаются будничными делами, осуждая и презирая своего правителя. Но ни один из них не задумывается о том, насколько наследный принц страдает от проклятия. И Кадзуху посещает снедающая разум мысль: насколько опасно будет прямо сейчас взять и взаправду пойти к нему?