* * *
Путь обратно на поверхность был в разы проще: зужалка провожала их, и как только оставшиеся в живых змеи выползали и шипели, собираясь напасть, она кратко говорила им что-то на своём змеином языке, и те покорно отступали, склоняли головы. Ведьмаков такое зрелище поражало: кто бы знал, что эти пресмыкающиеся могут проявлять такие по-человечески понятные эмоции. У входа в эльфийские развалины она коротко попрощалась, с трудом справляясь с человеческой речью, но ведьмаки поняли: она не собиралась больше никак обозначать своё существование, в отличие от брата и окаменевшей сестры. Ей не нужны были наследники, власть, земли… Она просто хотела спокойно жить. А у мужчин не было ни сил, ни желания выяснять и убеждаться, искренне ли она говорила. Осмотрев ледяные ступни Милы, единственное решение, которое ведьмаки смогли придумать — замотать её ноги тряпицами, что нашлись в карманах, а сверху надеть собственные носки одни поверх других. Мила порадовалась, что нос её забит и она не может услышать запах снятых с мужских ног вещей. Решение это было далеко не самым гигиеничным, отчасти противным, но намного более удачным, чем идти босиком, поэтому девушка невозмутимо приняла плотные носки в дар. Мила еле переставляла ноги: она была совершенно без сил, но Эскель упорно тянул и тянул её вперёд, сжимая ладонь. На поверхности, особенно на контрасте с холодными каменными подземельями, было по-настоящему жарко. Полуденное солнце то нещадно палило, уже как-то по-летнему, то пряталось за облаками. Путь до равнины, разделённой между озером и полем трав, путникам казался бесконечно долгим, в большей степени потому, что передвигались они медленно, несколько раз останавливаясь передохнуть. Мила каждый привал без сил садилась на траву или камни, подпирала спиной то деревья, то валуны, прикрывая глаза, кашляла. Йон шёл то сыпя пустыми историями-самосмейками, то молча глубоко вздыхая, и, кажется, сам не понимал, насколько его душевное состояние заметно спутникам. Миле было и интересно послушать, что за истории рассказывает этот поджарый мужчина, но она всё время теряла нить рассказываемых им историй, не могла сконцентрироваться, у неё не было сил что-то спрашивать… И в итоге его болтовня стала для неё просто шумом на фоне. Эскель в этой компании ощущал себя как маяк: он поддерживал Милу и отслеживал её состояние, худо-бедно подхватывал истории Йона в попытке подбодрить его. При этом сам старался не думать о причинах, почему сорочка Милы была окровавлена. Варианта было два: об одном попросту неловко спрашивать у женщины, а о другом он боялся спросить. Следил, как она садится на траву, отмечал: сил у неё не было, но от боли она не морщилась. Впрочем, он же не женщина, кто его знает, может, и не должно быть больно после такого грубого… вторжения в тело. Когда Мила услышала шум водопада и визуально узнала равнину, Эскель ощутил, как крепко она сжала его ладонь и в целом приблизилась к нему. Он остановился, повернулся к ней, произнёс, успокаивая: — Тебе больше не нужно бояться. Всех, кто мог тебе навредить, мы уничтожили. Сразили всех до единого. Мила не отрываясь смотрела в его глаза, словно пыталась что-то в них найти. И, видимо, нашла. Неуверенно кивнула. Эскель ещё секунду изучал взглядом её лицо, покрасневшие воспалённые белки, сухие губы, прежде чем продолжить путь.* * *
Ветер и Василёк как ни в чём не бывало щипали траву, разве что ушли сильно далеко на другой конец равнины. Йон притащил припрятанные сумки: Мила, безмолвно сжимая руку Эскеля как в тисках, — слабых, но решительных, — дала понять, что одна не останется ни на минуту. И когда из сумок Эскель вытащил торопливо втиснутые в них плед и одежду девушки, чтобы она могла переодеться, Мила робко спросила, нет ли у него ещё одной тряпки, чтобы она могла обтереться. Получив желаемое, Мила, переборов неловкость, с мыслью о том, что в целом Эскель, по сути, в виде её тела ничего нового не обнаружит, попросила мужчину постоять рядом с ней, пока она будет омываться у кромки воды. Ведьмак хмуро кивнул и лишь прихватил с собой свой котелок. Прежде чем Мила, скрестив руки, собиралась стянуть с себя ненавистную сорочку, набрал в котелок воды из озера, нагрел содержимое знаком Игни. Мила равнодушно проследила за его манипуляциями, спросила: — А почему ты всегда так воду не греешь? — Часто так и грею… Например, тогда, в Бобьяучи. В день нашей встречи, помнишь? — Я тогда не заметила… Эскель отвернулся, решив не смущать девушку. Весь обратился в слух. — А мне тогда почему не нагрел? — прохрипела она, стягивая сорочку и со злостью отбрасывая её в кусты. Правда сил было немного, и ткань не пролетела и двух метров: распласталась по кромке озера, неторопливо разворачиваясь и намокая. Эскель ответил не сразу. — Тогда мне было всё равно. Она намочила тряпку в тёплой воде котелка и принялась оттирать кровавые подтеки с ног. — А сейчас? — Что «сейчас»? — тихо спросил он. — Сейчас нагрел, потому что не всё равно? Эскель, помедлив, кивнул, но осознав, что она этого не увидит, добавил: — Да. А Мила видела. Она обернулась, в глупой надежде встретиться с ним взглядом. И хоть надежда не оправдалась, на душе потеплело. Молча Мила продолжила очищение: прошлась по рукам, груди, умылась холодной водой прямо из озера… Эскель решился, спросил негромко: — Он тебя не тронул? — Не успел. Ведьмак с облегчением прикрыл веки, провёл по волосам рукой: — Хорошо. Пока они спускались на равнину, он успел накрутить себя мыслями, что он опоздал. И что нечто непоправимое произошло только по его вине. Мила уже закончила и собиралась одеваться, но замялась: — Эскель… А у тебя сухой чистой тряпицы не найдётся? Она надеялась, что он не спросит, зачем ей это. И он не спросил: — Думаю, найду.* * *
Уже через час над перегоревшей пополам корягой стоял котелок Йона, куда ведьмаки накидали трав, только-только набравших силу, что сорвали здесь же, на равнине: тысячелистник, ромашку, шлемник. Из своих запасов Йон добавил растёртую в порошок мяту, в своих седельных сумках Эскель нашёл несколько сморщенных ягод шиповника и выковырял старой ложкой из крохотной банки остатки засахарившегося мёда. Всунули Миле, укрытой старым шерстяным пледом, кружку с чаем и уже засохший кусок хлеба с салом, что давал староста перед отъездом. Девушка, еду державшая в руках впервые за трое суток, съела меньше половины, долго и тщательно прожёвывая, после чего несколько раз подряд чихнула, легла головой Эскелю на бедро, прикрыла глаза и практически моментально уснула, съёжившись. Её всё ещё знобило. Йон, глядя на это, нахмурился: — Нужно в деревню идти. — Знаю, — ответил Эскель. — Ида, жена старостина, баба умная, сможет её подлечить. Тем более вон, видишь? — Йон показал подбородком на горизонт. Издалека вслед за белыми курчавыми облачками шла огромная тёмная туча. — Как бы не ливануло… — Н-да, — признал Эскель, опустив взгляд на Милу. — Только вот я не уверен, что она дойдёт, — размышлял Йон. — Сможешь её дотащить? — Выбора нет. Придётся. — Ну, вряд ли она тяжелее какой-нибудь виверны, — ведьмак снял шнурок с русых волос, перезавязал хвост, — справимся. Если что, я помогу. — Ты и так мне сильно помог. Я с тобой вовек не расплачусь, — вздохнул Эскель. — Милу я дотащу сам. Но… — Чего? — усмехнулся ведьмак школы Грифона. — У тебя ещё одна барышня где-то припасена? — Барышни нет, — Эскель поднял уголок губ вверх. — Зато есть две праздные лошади, которых кто-то должен повести. — Вовек не расплатишься! — хохотнул Йон, поднимаясь с места. — Я всё сделаю.* * *
Спуск в Торчалки дался не просто. Эскель нёс Милу на спине, поддерживая её под зад старым пледом, который хитрым узлом связал перед собой. Она то бодрствовала и порывалась пойти своими ногами (на что Эскель велел ей молчать и не дрыгаться, хоть каждый раз соблазн согласиться был огромен), то молча сцепляла руки перед его грудью в надежде, что это облегчит задачу каким-то образом, то заходилась таким кашлем, что Эскелю приходилось приостанавливаться, но большую часть времени она проваливалась в поверхностный сон, и, каждый раз открывая глаза, чувствовала лишь слабость и облегчение от того, что прижата к его сильной тёплой спине. Когда ведьмаки с Милой и лошадьми завалились в дом старосты, небо заволокло тучей и начал накрапывать пока ещё мелкий дождь. И всё вокруг сразу стало таким суетным и шумным! Дети рады были видеть ведьмака, свято уверенные, что он непременно ещё раз покажет им своё оружие. Миежко забавно морщил большой нос, сдерживая рвущуюся из него радость, несколько раз сентиментально порывался обнять Йона, который всё не мог уйти от старого друга, чтобы расседлать коней. Ида командовала старшему сыну отвести лошадей в стойло, а дочь отправила расстилать постель, но уже не на печке, а в отдельной комнате. Сама женщина суетилась, хватаясь то за приготовление супа, то за поиски травяного сбора на случай простуды, то за ругань на членов семьи. Младший сын был оттаскан за ухо, потому что не был занят ничем полезным, зато вопросы лились из него один за другим как из рога изобилия. Пока Милу не определили в комнату, накрыв сразу двумя одеялами, она тихо сидела на скамье не в силах ни говорить, ни спорить, ни помогать. Только слабым голосом соглашалась со всем, что предлагали ей хозяева. И только голова её оказалась на огромной перьевой подушке, как девушка заснула. Эскель был всем сердцем благодарен этой семье за такую отзывчивость и радушное отношение. У него не хватало слов, чтобы отблагодарить Иду и Миежко, и каждый раз, когда он порывался произнести хоть что-то, те лишь добродушно отмахивались. Мол, каждый бы так поступил. Но Эскель знал, прожив почти век: далеко не каждый даже на порог бы пустил. О подобной заботе практически всегда можно было лишь мечтать. Когда суета немного улеглась, Йон зашёл в комнату. Сообщил сидящему на табурете подле кровати Эскелю: — Пойдём, Волк. Ида на ужин зовёт. Видя, что тот не шелохнулся, добавил, кивнув на Милу: — Никуда она не денется, честное слово, — усмехнулся. — Пусть отдыхает. Ей сейчас сон — лучшее лекарство. — Не хочу, — вздохнул Эскель. — Ой, чепуха! Вот знал я одного парня, толстый такой был! Но хороший мужик, душевный. Так его как-то девица отшила, да грубо как-то, высмеяла… И он решил измениться ради неё, представляешь? Я тогда из города ушёл, вернулся только через год. Или два… Не помню уже. Ай, не важно. В общем, когда пришёл к его домику, потом уже, так его сестра и говорит: не жрал ничо, похудел, захирел да помер. Наверное, оттого, что пупок к позвоночнику прилип. Ну ты представляешь? Может, она утрировала, конечно… Однако ж мы с тобой тоже нормально не жрали уже ого-го сколько. Давай-давай, хватит страдать! — Не могу. Кусок в горло не лезет, — буркнул Эскель. — Ну и с чего это? — поинтересовался Йон. Эскель снова тяжело вздохнул, зачесал пятернёй волосы назад: — Я виноват во всём. Не доглядел. Если б я её не оставил… — Честное слово, Волк, кончай вот это вот всё! — Йон намеренно сильно стукнул Эскеля кулаком по плечу. — Пойдём! Мужчина ещё несколько мгновений смотрел, как мерно поднимается и опускается грудь Милы под одеялом, поскрёб ногтями щёку и, в конце концов, сдался: — Ладно. Пойдём.* * *
Ида плотно заботилась о Миле ещё пару дней, устроив детям в деревне незапланированные выходные. Эскель порывался помочь жене старосты, но ему доверили только носить чистую воду из колодца, купить ещё тряпиц у местного торговца, да следить, чтобы температура Милы не росла ещё больше. И он ходил, покупал, следил. За это время не без труда Эскель обменял у Блажея башку Полоза (предварительно, для надёжности, выколов ему глаза, — он как-то забыл уточнить у зужалки, представляют ли они до сих пор опасность) на оплату и заметил, как за спиной Блажея прячется за дверным косяком Агнешка. Выглядела она болезненно, но куда более живой, чем прежде. И хоть беседа с ревнующим на ровном месте Блажеем Эскелю удовольствия не доставила от слова совсем, за его жену он был искренне рад. Вырученные деньги решил отдать Йону — за помощь. Последние дни Грифон либо пил со старостой, либо грустно сидел, привалившись к хижине, либо помогал по хозяйству, попутно подкалывая старших детей хозяев. Йон от денег отпирался, мол, «я просто помог, потому что ты из тех, кто тоже помог бы мне», но Эскель настоял, и он в итоге согласился. После двух дней, проведённых большей частью в постели с температурой, Мила наконец-то почувствовала себя лучше: слабость ещё сохранялась, зато появился аппетит. Ида, обрадованная улучшениями в состоянии девушки, подробно объяснила Эскелю и старшей дочери, в каком порядке какие травы Миле давать и, с чувством выполненного долга, вернулась к своим обычным делам — улаживанием конфликтов между жителями Торчалок и обучению юных умов в школе. Старшая дочь, девочка с большим носом, как у отца, и квадратным лицом, как у матери, договорилась с Эскелем, что за «тётенькой» он поухаживает сам, а она им потом в дорогу пирогов напечёт. Эскель для виду согласился не сразу, но девочка пообещала, громко шепча на ухо мужчине, ещё и достанет красивые браслетики для «тётеньки», и ведьмак «милосердно» согласился. Хоть Мила ещё не была здоровой, сейчас она была способна слушать и отвечать. А ему не терпелось поговорить с ней серьёзно. И вот, когда все домочадцы разошлись по своим делам, а Йон ушёл обратно в горы, чтобы набрать трав про запас на себя и Эскеля, они наконец остались наедине. Какое-то время между ними висело неловкое молчание. — Молодец, девчонка, — заметила Мила, глядя в окно. — Предприимчивая. — Да уж, — согласился Эскель. Помолчали. Эскель вдохнул, глубоко выдохнул. Произнёс: — Я хотел поговорить. Мила опустила голову, глядя на свои руки: поломанные ногти, заусенцы… Подковырнула один из них и потянула, пока не стало больно. — Я тоже. Мне надо тебе кое-что рассказать. Важное. — И у меня важное, — тихо сказал Эскель. Они посмотрели в глаза друг другу. — Можно я первая? — Хорошо. Миле понадобилось около минуты, чтобы собрать мысли в кучу. И только Эскель, видя её терзания, хотел подтолкнуть её к разговору, как она начала говорить. — Я тебе соврала. Мужчина нахмурился, скрестил руки перед грудью. Он ожидал немного иного начала разговора. — Я тебе сказала, что издалека, но… Как бы, да, издалека. Но это… Угх, как объяснить… — Мила зажмурилась, опустив голову, перевела дыхание. Глубоко вдохнула, медленно выдохнула. Ведьмак напряжённо ждал продолжения. — Я тогда сказала тебе, что выпала из такой шумной штуки, помнишь? — Помню. Из портала. — Да. Наверное. Так вот… Я не отсюда. Совсем. Я из такого… Из Саратова. — Ты говорила. Только я не знаю, где это. Это на юге? — Эскель расслабился, почесал щеку. Он-то думал… Следующие слова заставили мужчину напрячься всем телом и неосознанно податься вперёд. — В общем, я совсем не отсюда. Я из другого мира.