Неделю спустя

Пути назад не было. Положив руки на плечи Аомине и скользнув пальцами по напряженным мышцам, Кисе прогнулся. Его колотила едва заметная нервная дрожь, и ритм сердцебиения был прерывистым, рваным; по спине то и дело поднимались новые волны мурашек. Хотел ли он этого? Бесконечно. Боялся ли..? Да, очень. Однако уверенность, застывшая в сощуренных глазах любовника, успокаивала – тот был настроен более чем решительно. Не так: путь назад был, но сворачивать уже не хотелось. Кисе совладал с панической яростью, направив на это все свое самообладание, и оставалось совсем немного – достать из нагрудного кармана футболки маленький шуршащий пакетик, положить на язык небольшую таблетку с выдавленным на ней изображением паука, проглотить... И ощутить, как еще в горле, по дороге к пищеводу, этот маленький паучок эйфории наконец вылупляется из кокона, щекочет лапками его внутренности и плетет разноцветную паутину, а после срывается с распахнутых губ трепещущей неоновой бабочкой. – Ты… пробовал раньше? – Вообще наркоту или конкретно это? – Дайки чуть приобнял его за пояс, стараясь дышать глубоко и медленно – Рёта неосознанно перенимал эту его манеру, и его пальцы, смыкающиеся на шее любовника, расслаблялись. – Вообще. Только не травку, травка не считается. – Пробовал. Зрачки Кисе расширились, однако задавать вопросов он не стал. Если Аомине пробовал и хотел повторить эксперимент уже вместе с ним, это значило, что ощущения и впрямь незабываемые – они ведь оба не из тех людей, что размениваются по мелочам. Да и зачем, если вокруг и без того хватает возможностей разнообразить свою сексуальную жизнь?.. – Мы можем не делать этого, если не хочешь, – Дайки остановил его руку, уже зацепившуюся за кармашек, и заботливо ее огладил. – Откроем еще бутылочку, включим старого-доброго Пресли и... – Я хочу, – оборвал его Рёта. – Ты помнишь, что я такой же плохой мальчик, как и ты? – Может быть, даже немножечко хуже. Аомине показательно облизал губы, морщась от саднящего ощущения укуса, и Кисе поспешил надорвать пакетик, чтобы высыпать на ладонь две крохотные таблетки. Один сантиметр в диаметре – куда меньше обхвата члена его любовника, но удовольствия, по его же словам, примерно одинаково. – Открывай рот. Недолго подержав таблетки на языках, они запили их остатком текилы и, едва проглотив, накинулись друг на друга. Дайки облизывал пальцы Рёты, испачканные белым порошком из растрепавшегося пакетика, а тот, окончательно перестав переживать по поводу того, что их обоих ожидает, просто расслабился, позволив себе снова оказаться снизу. Ничего необычного: все тот же чертов Аомине Дайки, грубовато-наглый и постоянно заведенный, все тот же сонм их дыхания, смеха и шепота, то же возбуждение, сперва обволакивающе мягкое, а после все более и более острое... Утолив первый голод, они немного поумерили пыл, не торопясь идти до конца. Привалившись к стене, Рёта обнимал Дайки, скользя ладонями по его смуглому рельефному телу, все еще липкому и горьковато-терпкому, и двигался навстречу таким же размеренным движениям. Их языки сталкивались друг с другом, но не боролись за первенство, а поочередно уступали; больше никаких вспышек безумия – лишь взбудораженное томление. Время потеряло счет. В полутемной комнате, освещенной лишь парой настенных светильников, подтверждались догадки многих ученых: минуты и секунды – иллюзия. А все, что было настоящим, можно было ощутить под жадными пальцами, осознать обострившимся слухом и обонянием, почувствовать разбухшим пульсирующим сердцем или членом... – Наконец, – выдохнул Дайки, стиснув ладонь любовника. Подействовало. – Как тебе? – Хочу тебя больше, чем обычно. – Это возможно? – Ты же сам говорил, что наркотики способны на многое. – Надо же, ты меня слушаешь... Аомине смеялся в его шею: это хриплое клокотание из-за усилившейся чувствительности не просто щекотало, а пробирало дрожью до самых костей. Кожа Кисе точно была сделана из галлия, и от прикосновений любовника нагревалась в считанные секунды, таяла и даже плавилась – эту фантазию они разделяли на двоих, потому что по пальцам Дайки тоже ползло мягкое и сладкое тепло. Фокси-метокси обещал им эмоциональную открытость, снижение страха и агрессии, подавление тревоги и неуверенности, физическое и нервное возбуждение... И фокси-метокси свое обещание сдержал. Кисе довольно быстро оказался без футболки, а без штанов и белья еще быстрее – но это не значило, что пора переходить к сексу. В этом одурманенном состоянии, в парадоксе временной невесомости, они пришли к молчаливому соглашению: воспринимать близость не как возможность эмоциональной и куда более материальной разрядки, а как шанс дойти до изнеможения в попытках максимально прочувствовать каждое ощущение. Каждое прикосновение. Каждый поцелуй... Когда Кисе говорил, Аомине ощущал его голос у себя между ребрами гулким сердечным биением, будто он шел изнутри него, а не сочился сквозь раскрытые губы любовника. Нет, галлюцинаций не было, однако восприятие окружающего стало немного более сюрреалистичным, то ли будто каждый нерв оголился, подобно их обнаженным телам, то ли будто... Ладно, это не было важно. Ничего не было важным, кроме возбуждения, сгущающегося в области головы, груди и паха. – Хочешь узнать, как сильно я тебя люблю? – поинтересовался Рёта, вжимая плечи Дайки в мягкий плед, которым они устлали комнату. – Хочешь попробовать? – Покажи мне. Всего шесть миллиграмм внутрь – и ты забываешь о том, что нужно притворяться чувствонепробиваемым похотливым ублюдком, говорящим на языке грубости.

***

Комната тонула во мраке сразу же за плечами Кисе. Последнее, что можно было увидеть – бархатная испарина на изогнутой спине и крохотные капельки, ползущие от поднятых ягодиц вниз к напряженной шее. Пока Рёта выцеловывал его скулы, Дайки неуклюжими ладонями убирал с его лба пряди волос. После скул губы спустились на шею: засосы на смуглой коже были похожи на бутоны кровавых роз, а слюна, блестящая на их пурпурно-багровых лепестках – на росу. Саднящая боль приносила даже большее удовольствие, чем обычно, и каждый раз, когда рот любовника смыкался на его плечах и груди, Аомине приглушенно стонал, запрокидывая голову. От резких движений перед глазами расплывались цветные пятна, смазанные, как быстрые поцелуи, а в висках немного кололо. Сполна зализав недавнюю дикость, Рёта опустился на Дайки всем телом, прижимаясь к его члену своим и судорожно выдыхая. Они толкнулись навстречу друг другу – плавно и даже медлительно, точно выбирая правильный курс; их мышцы начали напрягаться. Сдавливая разведенными коленями бедра лежащего под ним Аомине, Кисе задавал темп движений, однако очень скоро ему стало мало. Возбуждение, до того чувственно подогревающее, теперь становилось все более лихорадочным, а толчки – размашистыми и нетерпеливыми. Подчиняясь требовательному мычанию любовника, Дайки обхватил его спину, привлекая еще ближе, если это было возможно, а потом накрыл руками ягодицы. Замерший на секунду Рёта сбился с темпа и выругался, подаваясь бедрами назад. – Не стесняйся, входи, для тебя всегда открыто. Аомине с ухмылкой ухватил его за подбородок, останавливаясь, чтобы облизать пальцы, а потом поцеловал так жадно, что зубы заныли от столкновения. – Уж думал, ты не попросишь. Скользнув ребром ладони между ягодиц и смочив любовника слюной, Дайки ввел в него пальцы, чувствуя, как сразу же рефлекторно сжимается сфинктер. В этой позе двигаться было жутко неудобно и сложно, так что Рёта и минуты не смог терпеть его неловких толчков – первых фаланг пальцев, раз за разом вкручивающихся вглубь него, даже несмотря на усилившиеся ощущения было явно недостаточно для того, чтобы получить полноценное удовольствие. И они оба это прекрасно понимали. Когда Кисе опустился грудью на его пресс, а губами – на чуть влажную от смазки головку, все встало на свои места. Идеальная поза, а ракурс просто восхитительный... Почему нельзя было прийти к этому раньше? Аомине огладил его бедра, заставляя прогнуться в спине, и вернулся к тому, с чего начал: попыткам заставить любовника стонать громче. Его ласки были убийственно нежными и чувственными, особенно в противовес обыкновению, и, сказать честно, ему и самому было слегка непривычно, однако Кисе подставлялся с заметным наслаждением, так что поводов остановиться не находилось. Да и желания останавливаться не было – медленно трахая Кисе пальцами, Аомине почему-то ощущал себя куда более счастливым и довольным, чем обычно. Ему нравилось не причинять боль человеку, которого он любит, пусть даже эта боль и должна была носить возбуждающий характер, нравилось не унижать его, хоть это и было частью большинства их грязных сексуальных сценариев, и нравилось не играть с ним, а по-настоящему удовлетворять потребности его тела, а не желания извращенного ума. Вот в чем он так всегда боялся признаться – в том, что Кисе называл "мягкостью" и "скукой". В итоге Дайки заставил его кончить от этого мягкого и скучного действа. А потом – от поцелуев в уши, посасывания мочек, поддразнивания кончиком языка покрасневшей кожи шеи... А еще чуть позже прижимался затылком к его плечу, часто сглатывая из-за сдавливающих горло пальцев, и насаживался на его член, мелко, сумбурно, изможденно двигая ягодицами. Наркотик заставлял их оставаться на взводе, увеличивая количество множественных оргазмов, которые они могли испытать, прежде чем излиться друг на друга, и не пользоваться такой возможностью было бы кощунством... Особенно тогда, когда от малейшего соприкосновения кожи с кожей хотелось кричать, а от поцелуев выворачивало наизнанку. И особенно до тех пор, пока Кисе брал его и отдавался ему с чистой нежной страстью, не считая это чем-то постыдным. У Дайки в животе трепыхались неоновые бабочки... Те самые, слетевшие с его, Рёты, губ.