Неделю спустя

Рёта давным-давно пришел в себя, но боялся открывать глаза и потому усердно притворялся спящим, лишь надеясь на то, что Дайки, меняя холодный компресс, не догадается приглядеться внимательней к его напряженно дрожащим векам. Комизм и трагизм ситуации раздражал; голова болела так, словно он был в беспробудном запое целую неделю, а не единственную жалкую ночь. Какого черта вообще надо было так напиваться? Какого?.. Кажется, это все Шоичи, своей болтовней всякого способный подтолкнуть к безрассудствам… Но и Кисе был не промах. Он ужасно злился и уже почти продумал план отмщения за каждый лишний бокал, влитый в него против его же воли – ох, в следующую их встречу ублюдку Шоичи точно не поздоровится. Вендетта близко. Только вот с мыслями по поводу ситуации, которую надо было разгребать прямо сейчас, пока не совсем ладилось. От ощущения присутствия Аомине было тревожно – его тяжелое, чуть хрипловатое дыхание, перемежаемое с редкими приступами кашля, то и дело доносилось из разных углов комнаты. Наверное, он не знал, чем себя занять, и просто маялся в злобном безделье. Ситуация становилась серьезнее с каждой минутой промедления: вдруг его настроение как раз доходит до той стадии, на которой ни одна из отговорок уже не прокатит? Рёта ужаснулся. Если так, то ему стоило бы «очнуться» как можно скорее и переключить его внимание на что-нибудь другое прежде, чем это все-таки произойдет. - Ммм… - тихо протянул мужчина, упираясь затылком в подушку и прогибаясь в спине. – Дай-чи?.. Скрипнули пружины кровати. На его лоб, как и ожидалось, тут же легла ладонь, отчего компресс сполз на нос. - Проснулся? Тогда заткнись и лежи молча, - фыркнув, Аомине попытался убрать руку, которую и так подставил лишь по привычке, но Рёта оказался быстрее: - Нет, пожалуйста, - он вслепую сжал широкое запястье пальцами и медленно раскрыл глаза, стараясь выглядеть как можно более сонным и потерянным. – Ох, у меня так болит голова!.. - Оно и не удивительно. – Дайки сдвинул брови, хмурясь, но вырываться далее не стал. – Имаёши привез тебя в одиннадцать утра. В доску пьяного. Пока я тащил твою задницу до квартиры, ты даже не соизволил оклематься. Было бы очень странно, чувствуй ты себя как огурчик. - Нет, погоди, ты не понял, - Рёта потянул ладонь любовника наверх, подталкивая ее к месту на затылке, которое ныло так, точно он обо что-то ударился. Тело все еще не слушалось, и движения были заторможенными, неловкими – пару раз его пальцы соскальзывали, но он все равно упрямо впивался в руку Аомине, перехватывая ее, и вот, наконец, ощутил, как тот прикоснулся к саднящей коже. – Говоришь, ты меня нес?.. - Ишь, неженка какой, - мужчина, будто оскорбившись, фыркнул, тут же принявшись бесцеремонно ощупывать шишку. Кисе морщился, шипел, но и слова поперек не говорил. – Стоит только немного стукнуть, как тут же синяк вскакивает. Ну да ладно… Под волосами все равно никто не увидит. - Дай-чи?!.. Чем ты меня ударил? И зачем?! Оч... очень. Господи, очень сильно болит… - Да успокойся ты. Я всего-навсего легонько приложил тебя затылком о косяк, когда входил в квартиру. - У тебя железная дверь! - Это ничего не меняет. Картинно отпихнув его руку, Рёта повернулся набок лицом к стене, довольный собственной находчивостью. Сказать по правде, место ушиба вызывало лишь легкий дискомфорт, и в основном мучало как раз похмелье, но Дайки об этом было знать совершенно необязательно. Обстоятельства сложились удачно – теперь он мог заставить его чувствовать себя виноватым. - Эй, что, серьезно так сильно болит? Мужчина демонстративно дернул на себя одеяло, вырывая его из-под колена любовника, и отвечать не стал. - Черт бы тебя побрал… Рёта! – Аомине потряс его за плечо, но вновь не дождался никакой реакции. – Какого хрена ты разнылся? Это всего лишь легкий ушиб, поэтому… Молчание. - Идиот, - он упрямо закусил губу. - Ну же, Рёта, прекращай выделываться. Терпеть не могу - просто ненавижу! - когда ты как девчонка себя ведешь. Кисе подтянул колени к груди, скрывая самодовольную усмешку. По раздраженным и ворчливым интонациям он безошибочно угадывал, что ждать осталось недолго: очень скоро Аомине, уязвленный своей оплошностью, перекипит и будет просить прощения, окончательно забыв про свою собственную обиду. Конечно, Кисе было неловко и даже стыдно за ночной загул, но все б обязательно закончилось ссорой, начни он оправдываться – Дайки послал бы его, не приняв извинений. А сейчас… Господи, каким невыносимо милым, наивным и глупым он, Дайки, был. - Да ответь же ты мне, придурок. Я тебе что, совсем мозг вышиб?.. Ну ладно. Прости. Поцелую, и все пройдет. - М-н… - нечленораздельно замычал Кисе, кусая губы и щеки, чтобы не улыбаться от неожиданного прилива радости. Аомине бесцеремонно пихнул его, наклоняясь, и вот уже Рёта ощутил, как он зарывается в его волосы, перебирает их и пальцами медленно скользит по коже, пытаясь найти ушиб; легонько дует на ссадину: сперва не приближаясь (от прохладного воздуха, вырывающегося сквозь едва приоткрытые губы, по телу пробегает дрожь), а после – уже совсем рядом, обжигая горячим дыханием; неразборчиво что-то – скорее всего, отгоняя боль – шепчет, и только потом, наконец, мягко и неспешно целует. - Дай-чи!.. – Рёта, не выдержав все-таки, развернулся обратно, довольным и немного смущенным взглядом встречаясь с возлюбленным, выглядящим, как и ожидалось, уже гораздо более дружелюбно. - Все? Прошло?.. Я же говорил, черт возьми! Мой знаменитый волшебный поцелуй! - Ты компресс опять уронил, - засмеялся мужчина, и уже было собрался приподняться, чтобы обнять Дайки, но не успел: с взрывом рычащего хриплого хохота Аомине повалил его обратно на кровать, целуя в пылающий лоб и покрасневшие щеки, игриво-озлобленно оттягивая и прикусывая кожу на шее, языком щекоча кадык… Кисе, дурачась, вырывался, в шутку бранился, обещая хорошенько наказать, как только окончательно оправится, но все никак не мог выгнать из головы одну-единственную мысль: «Невыносимо, невыносимо мил!..». - Пусти, пусти… Пусти! - сдавленно кричал он, заливисто смеясь и пытаясь оттянуть Дайки за волосы. – Ну пусти же меня! - Не пущу, пока не скажешь, что любишь меня больше, чем кого-либо другого в этом долбаном мире, - промычал тот, облизывая ухо любовника и до боли вцепляясь в него зубами. - Люблю! Больше, чем кого-либо другого в этом долбаном, долбаном, долбаном мире, - выдохнул Рёта, неожиданно для самого себя прекратив отбиваться. – Я люблю тебя, Дайки. Он замер, вслушиваясь: - Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю, - терпеливо повторил Кисе, обнимая притихшего Аомине за плечи. – Кто бы там что ни говорил о нас… Я все равно тебя люблю. Поэтому, пожалуйста, прости меня. Дайки, я тебя люблю. Обнявшись, они лежали в тишине, без движения, вдруг отчего-то разом посерьезневшие, и собирались с мыслями. Рёта прижал любовника к себе и с застывшей на губах улыбкой глядел в потолок. Он был готов кровью расписаться под каждым произнесенным только что словом, попроси его об этом кто-нибудь, однако никто не просил – и оттого он лишь ласково перебирал темные, пахнущие его собственным шампунем волосы, тщетно пытаясь накрутить короткие пряди на пальцы. - Этот дурацкий компресс сейчас у меня под задницей, - выпалил Аомине, не совершая, все же, никаких попыток вытащить его оттуда. - Неудобно? - Неприятно. - Мокро? – Дайки качнул головой, что должно было означать согласие. – Терпи, от этого еще никто не умирал. С бурчанием перевернувшись, Аомине уперся лбом в его плечо и снова, ни с того ни с сего, произнес: - И, да, чтоб ты знал – я на тебя не злюсь. - На меня невозможно долго злиться, – усмехнулся Кисе. – Но ты, наверное, дико скучал, пока меня не было рядом, ревновал к Шоичи и… - Нет, идиот, замолчи. – Нахмурившись, Дайки извернулся и закрыл ему рот рукой, не желая ни в чем признаваться. Он был даже немного смущен – щеки чуть-чуть горели. С трудом разлепив губы, Кисе скользнул языком по его исцарапанной коже, еще раз напомнив себе поинтересоваться, что произошло, и сглотнул солоноватую, с металлическим привкусом крови, слюну. Аомине дрогнул, отнимая ладонь от его рта: - Ладно, иди в душ. Я пока приготовлю тебе кофе и… Хочешь есть? Рёта кивнул. - Тогда можешь не торопиться. Закажу что-нибудь в «У Пита», там сегодня скидка… - он отодвинулся, позволяя Рёте встать. – Если вдруг станет плохо, зови. Кисе внезапно ловко, забыв о том, что должен играть в пострадавшего, подскочил к двери, ведущей в прихожую, и, на пороге развернувшись, весело бросил напоследок: - Но ты все равно по мне безумно скучал – я знаю. Уже почти сухой компресс впечатался в захлопнувшуюся дверь.