Дежа Раконте

Темнота. Перед глазами не было ничего, кроме чёрной пелены, которая поглотила весь мир вокруг. Правда лишь образы — но не звуки. Страшный рёв, пугающий скрежет и внушающие ужас раскаты грома. От них никуда нельзя было деться — как бы сильно ты не затыкал уши, агония стихии настигала. А в такт ей внутри раздавался быстрый и ритмичный стук. Это лихорадочно билось маленькое сердечко, напуганное грозой, бушующей снаружи. Но неожиданно, словно проблеск надежды, в этой непроглядной темноте появился огонёк. Сначала это было лишь блёклое пятно, но оно ширилось на глазах, наполняясь светом. И вот, словно солнце, вышедшее из-за туч, огненный шар разогнал мрак впереди себя, приблизившись совсем-совсем близко. Будто на расстояние вытянутой руки. Следом в свете огонька мелькнула какая-то тень и… — Ах, вот где вы господин! — чья-то рука рванула к потолку, срывая клетчатый плед с ребёнка, укрытого им с головой. Главная горничная — девушка, как будто бы ещё слишком юная для подобной должности — возвышалась над мальчиком, спрятавшимся в винном погребе за грудой бочек. В одной руке она держала свечку, а в другой — пропавший из гостиной плед. Мальчишка, сидевший перед дней на холодном полу, напоминал миниатюрного совёнка, чьи «перья» — копна густых красных волос — стояли дыбом. Девушка опустилась перед ним на корточки и бережно провела рукой по голове, пытаясь хоть немного пригладить причёску. — Прости, Аделинда, — заговорил мальчик, — вы все, наверное, меня искали? Горничная, не изменяясь в лице, спокойно кивнула. В этот момент очередной раскат грома пронесся над винокурней, и ребёнок в секунду весь съёжился, сделавшись ещё меньше, чем он был. Его тельце затряслось, глаза сжались, а ладошки мигом примкнули к ушам, зажимая их. Аделинда почувствовала, как волосы под её ладонью, следуя за телом, задрожали. — Вы убежали в погреб, надеясь, что гром здесь будет тише, верно, господин Дилюк? — спросила Аделинда и, увидев еле заметный кивок мальчика, продолжила: — Могу сказать, что наверху гроза и правда звучит сильнее. Маленький Дилюк думал, что Аделинда отчитает его и заберёт наверх. Его воображение уже рисовало то, как отец, узнавший об этом инциденте, заведёт длинный разговор о том, что наследнику семьи Рагнвиндр и будущему рыцарю должно быть стыдно бояться грозы и прятаться за винными бочками. Мальчик представлял, как бы он стоял перед родителем, понурив голову, сам понимая, что так вести себя не должен, и съедаемый чувством вины за свой поступок. Ведь правда — храбрые рыцари не должны трусить даже перед лицом страшного чудовища, не то что перед грозой. Но сейчас он ничего не мог с собой сделать! Грохоты сталкивающихся свинцовых туч вгоняли его в ужас. Каждый раз, прячась под покрывалом, Дилюк думал, что вот-вот точно вылезет и посмотрит своему страху в лицо, но стоило очередной молнии сверкнуть в небе, он только глубже залезал под одеяло. Но наперекор его опасения Аделинда вместо того, чтобы выпроводить его из погреба, поставила свечу на каменный пол и села рядом с ним. Её рука скользнула по голове Дилюка ниже, на его плечо, и прижала к себе. Девушка ничего не говорила и лишь нежно обнимала его, но этих объятий уже было достаточно, чтобы страх начал понемногу отступать. Взамен него в груди мальчика появлялось приятное тепло, которое медленно расплывалось по всему телу. Это чувство было похоже на то, которое возникает, когда после долгой прогулки в прохладный осенний день приходишь наконец домой и выпиваешь горячий чай с мёдом. Оно окутывает и согревает тебя лучше любого пледа, даря спокойствие и умиротворение. И сейчас, в заботливых руках горничной, Дилюк ощущал нечто похожее. Он осмелился открыть глаза и вслушаться в следующий раскат грома. — Знаете, господин Дилюк, — тихо прошептала Аделинда на ухо мальчику, когда гроза вновь притихла, — даже самому сильному человеку иногда нужна поддержка, чтобы справиться со своими страхами. Ведь все мы чего-то боимся. И только протянутая рука нашего друга, товарища, знакомого или даже просто неравнодушного человека может придать нам сил, чтобы посмотреть страху в лицо и понять, что ничего жуткого в нём нет. Слова горничной заставили мальчика задуматься. Он погрузился в свои мысли, и даже новые грохоты бури не могли оторвать его от своей думы. В конечном счёте он поднял взгляд на Аделинду и неуверенно спросил: — Получается… папа тоже чего-то боялся? — Конечно, — горничная вздохнула, — поэтому рядом с ним были мы — его верные люди, готовые прийти на помощь по одному его зову. Кажется, осознание того, что и его папа мог когда-то подобно нему трястись в холодном погребе, придала Дилюку сил. — Кстати, — уже даже с неким озорством в голосе спросил он, — папа же сейчас у себя? Мальчику не терпелось спросить у папы лично про его страхи. Но Аделинда покачала головой: — К сожалению, господин Крепус уехал по делам. — В такую погоду?! — испугался Дилюк, а очередная молния подтвердила его опасения. — Не волнуйтесь, молодой господин. С вашим отцом ничего не случится. Не думаю, что какая-то непогода сможет навредить ему, — горничная поднялась с пола, увлекая за собой ребёнка: — Пойдёмте наверх, и убедитесь в этом сами. Деревянная лестница, ведущая из погреба, скрипела под их шагами, когда они поднимались. Затем они наконец-то вышли в освещённый коридор, и от резкого света у Дилюка заболели глаза. Но даже несмотря на это, он смог заметить облегчение на лицах других горничных, когда Аделинда, ведя его за руку, появилась перед ними. Кажется, все и действительно за него волновались. Здесь, на первом этаже поместья, гроза и правда звучала громче, но теперь Дилюк не обращал на это внимание. Его ладонь в тёплой руке Аделинды — единственное, что сейчас было важно. К главной горничной подходили её подчинённые, вместе они решали какие-то вопросы, что-то обсуждали, но Дилюк не вдавался в смысл их разговоров — ввиду юного возраста ему не были интересны перипетии взрослых. Гроза постепенно умолкала. Дождь становился тише, а раскаты грома реже. Большие напольные часы с механической птицей пробили девять вечера — юному господину пора было ложиться спать. Хоть глаза мальчика и слипались, сам Дилюк наотрез отказывался идти в постель до прихода отца. Конечно, тому бы не понравилось, что Дилюк ещё не в постели, но для ребёнка было важно убедиться, что с его папой всё в порядке. Однако Аделинда была непреклонна в своём намерении, поэтому Дилюку ничего не оставалось как начать капризничать и хвататься за все предметы, встречаемые на пути, пока горничная пыталась затащить его на второй этаж, где располагалась детская. Как раз во время их «борьбы» на лестнице, парадная дверь поместья распахнулась, и туда вошли несколько мужчин. Все они, за исключение одного, были работниками винокурни, которых Дилюк неоднократно видел на виноградниках или в доме. А тем единственным, которым к ним не относился, был его отец — намокший, но от этого не потерявший присущую ему аристократичность Крепус Рагнвиндр. — Папа! — счастливо прокричал Дилюк, вырвавшись из схватки отвлечённой Аделинды, и рванул вниз по лестнице. Но когда до пола оставалось несколько ступенек, мальчик остановился и озадаченно взглянул на отца. В его тени он заметил ещё кого-то — кого-то, кто был меньше всех пришедших и стрался спрятаться за толпой, словно зверь, поджидающий в ночи. Отец вышел вперед, откликаясь на зов Дилюка, и погладил сына по голове. Он не ругался из-за того, что мальчик еще не спит, наоборот, был предельно мягок и ласков, отчего Дилюк решил, что случилось что-то серьёзное: — Иди в кровать, сын. Завтра я тебе всё объясню. Ещё более растерянный этими словами Дилюк взглянул за спину отца, и у него наконец-то появилась возможность рассмотреть того, кто притаился там. Это был мальчик, на вид примерно его же возраста. Но, наверное, эта была их единственная схожая черта. В остальном же они разительно отличались: мальчик был повыше его, болезненно худощавый, в простой поношенной одежде и со смуглой кожей. Но при этом по-своему красивый. Сильнее всего привлекали внимания его необычные глаза, а точнее глаз, так как другой был закрыт какой-то повязкой: зрачки у незнакомца были необычные, как и весь он сам, и напоминали звёзды. Дилюк никогда прежде ничего подобного не видел, и это глубоко потрясло его. Ему не было известно ни имя мальчика, ни откуда он взялся, ни зачем отец привёл его к ним, но у Дилюка внутри возникло непреодолимое желание поскорее узнать это, ведь всё в загадочном госте вызывало у него искреннее, светлое, детское любопытство. Но возможности, чтобы утолить его прямо здесь и сейчас, увы, не было, ведь в холле началась суматоха. Работники винокурни, которые пришли вместе с господином Крепусом, ходили туда-сюда, исполняя приказы хозяина, который, сказав сыну несколько слов, снова погрузился с головой в дела. В комнату по просьбе главной горничной подошли несколько служанок, которые тоже сразу начали непривычно суетиться. Все вокруг были чем-то увлечены, и только два ребёнка оставались неподвижны в этом круговороте. Вдруг Дилюк почувствовал знакомое прикосновение на своей коже — Аделинда вновь повторила попытку сопроводить его в спальню. И в этот раз у неё получилось, потому что Дилюк, во-первых, исполнил то, что хотел — встретился с отцом перед сном — а во-вторых, был полностью заворожён незнакомым мальчиком, не отрывая от него глаз и раскрыв рот. Последний же, напротив, и вовсе не смотрел на него, продолжая исподлобья наблюдать за людьми вокруг, находясь в немом напряжении. Однако, когда Дилюк был почти наверху, их взгляды впервые пересеклись. Наверное, Дилюк ожидал увидеть там злобу — такое первое впечатление производил мальчишка — но вместо этого он прочитал в его взгляде какую-то непередаваемую тоску, такую, которая никогда не была знакома молодому господину дома Рагнвиндр, с пелёнок живущему в окружении нянек, перьевых подушек, шёлковых скатертей и серебряных сервизов. Эта печаль перекинулась и на Дилюка, стоило ему её заметить, отчего по спине побежали мурашки. Но и это было ещё не всем. Тоска соседствовала в лице мальчика с абсолютным равнодушием как к тому, что его окружало, так и к тому, что уготовила для него судьба. Будто бы для него всё перестало иметь значение, лишилось смысла. Возможно, для маленького Дилюка было сложно понять все тонкости этих чувств и эмоций, но подсознательно он ощущал, словно незнакомец находился в некой мрачной пустоте, в которую попадал сам Дилюк, когда прятался под одеялом в разгар грозы. Только плед, которым необычный мальчик пытался отгородиться от мира, был невидимым. Но несмотря на это, под ним ему было так же страшно, как и Дилюку. Хоть этот страх мальчика и отличался от боязни гроз, будто бы будучи больше, глубже и безнадёжнее, всё равно юному господину вспомнились слова его горничной о том, что «лишь чья-то поддержка может помочь побороть свои страхи». «Наверное, ему очень одиноко, раз он до сих пор чего-то боится», — решил Дилюк, ещё не догадываясь, что вскоре, подобно свету свечи Аделинды для него, сам станет для мальчика тем огоньком, который сорвёт покров тьмы и успокоит душу. И от тоски, страха, одиночества и горя не останется и следа, как не остаётся их от луж минувшей бури под лучами яркого солнца на следующее утро после дождя.