Перестанет?

– Малыш, ну, пожалуйста, – чужие руки гуляют под рубашкой, а губы касаются мочки уха, – я очень хочу тебя. Джисон поджимает губы и съеживается. Нет, он не хочет, он не готов. Ему же снова будет плохо. – Нет, хён, – Хан отстраняется от парня и толкает его назад, – я не хочу. – холодный взгляд резко прожигает все тело, Джисон сухо сглатывает и опускает голову, вновь ощущая отчаянную вину, – М-можно не сейчас? Я не готов... Его слова нарочно пропускают мимо ушей и сопровождают злостным молчанием. Джисона передергивает, в носу свербит от подступающих слез, и он убегает в ванну, как только его парень хлопает входной дверью. Рухнув на ледяной кафель, Хан заходится рыданиями, тянет свои волосы и думает, что же с ним не так. Он снова разозлил и расстроил единственного близкого человека. Чувство вины пронизывает дрожью, внутри что-то бурлит и пузырится, как будто хочет выйти наружу. Джисон судорожно хватается за припрятанный канцелярский нож и облегченно вздыхает под его щелканье. Мутная пелена размывает зрение, но Джисон точно, резко полосует левое предплечье ровно три раза. Порезы остаются неглубокие, но кровь все равно показывается густыми алыми капельками. Хан чувствует, как облегчение поглощает его тело. Он заслужил. Игнорирование его существования еще больше подкосило слабого Джисона. В течение недели он умолял поговорить, просил сказать хоть слово, клялся сделать все, что угодно. Лишь бы не слышать сплошную тишину. Когда сил на слезы и живого места на левой руке не осталось, Джисон обессилено лежал ничком на незаправленной постели. Звук проворачивающегося ключа в замочной скважине отдается колючим комом в горле. Хан поднимается и идет прямо на шорох шуршащей куртки. – П-привет, хён... – Хан тянется, чтобы оставить поцелуй на щеке, но его челюсть грубо сжимают и толкают в сторону спальни. Ноги путаются, идти спиной вперёд неудобно, лицевые мышцы сводит от впившихся пальцев, но Джисон не издает ни единого звука в этот момент, – Что...? – На колени! – Резкий вскрик перебивает неуверенный голос, и Хан послушно садится прямиком на старые синяки, опуская свои сжатые кулаки на бедра. – Я тебя ненавижу, поганая ты тварь. – пощечина прилетает неожиданно. Руки тянутся к ремню, вытаскивают тот из шлевок и затягивают на шее дрожащего Джисона, – Открой свой рот и поклянись мне, что заткнешься и ни разу не рыпнешься. Хан широко открывает глаза, зная, что случится дальше. Кивает и подает дрожащий голос. – Я-я.... Клянусь, хён. – Джисон туго сглатывает, ощущая давление на своей шее. – А теперь делай то, что ты хотя бы умеешь, бесполезная шавка. Соси. Хан судорожно выдыхает и трясущимися руками тянется к ширинке, расстегивая и спуская джинсы по чужим ногам как можно быстрее. Ремень натягивают, приближая Джисона ближе к паху, пока тот похолодевшими пальцами вцепляется к горячую кожу. Младший тянется ближе и медленно берет в рот головку полувставшего члена, придерживая ладошкой основание. Джисон неровно дышит и слышит раздраженный рык сверху, поэтому берет чуть глубже, наполовину, и начинает двигаться в умеренном темпе, пряча зубы и проводя языком по всей длине. Ему очень страшно сделать что-то не так, на задворках сознания вертится мысль, что ему не нравится происходящее. Но Хан только жмурится, сглатывает солоноватую слюну и дышит носом. Надо просто потерпеть. – Какой же ты медленный, – Джисон давится, как только рука хватает его за волосы и насаживает на член, пока нос младшего не встречается с чужой кожей. Доступ к кислороду ограничен, тело дрожит, а руки упираются в бедра. Хан старается расслабить горло, иначе станет еще больнее, – я сказал тебе не рыпаться! Младший сжимается из-за чужого крика, чувствуя ослабление давления, и громко откашливается, глотая такой необходимый воздух. Его снова тянут за волосы и направляют член в рот, входя до упора. Быстрые жесткие толчки давят на больное горло, слезы льются сплошняком, пока Джисон пытается урвать хотя бы каплю кислорода. Слюна стекает по подбородку, щиплющая боль покалывает в уголках губ – видимо, снова лопнули. Джисон краснеет от невозможности дышать, перед глазами темнеет, но его отстраняют и тянут ремень вверх, мгновенно лишая возможности набрать хоть немного воздуха. Следующая пощечина оказывается сильнее, от чего Хан валится спиной на пол с адским жжением на щеке. Чужая нога касается сбоку где-то под ребрами, перекатывая парня на живот. Джисон прикусывает губу и старается не всхлипывать от паники. Ремень тянет вверх, заставляя приподняться на колени, после чего его лицо снова припечатывают в пол, больно ударяя лбом. Хан дрожит всем телом, пока с него спускают домашние шорты вместе с нижним бельем. Он заходится слезами еще пуще, зная, что будет дальше. – Подожди, п-пожалуйста, – горячее влажное дыхание отражается от холодного ламината, пока Хан буквально умоляет, – я не готов, п-прошу... – Я сказал тебе молчать! – сильный удар ладонью прилетает прямо по левой ягодице, от чего Джисон скулит и сводит колени. Его снова тянут наверх, шепот проходит по спине колючими мурашками, – Ты ничего нормально даже сделать не можешь. Хотя бы раз послушался, сука. – Хан вновь оказывается буквально прибит головой к полу, одну ягодицу оттягивают, большой палец проникает в сжимающийся сфинктер, на котором он чувствует противное скольжение от чужой слюны. Джисон прикусывает предплечье и заливает его своими слезами, пока его грубо растягивают в спешке. Ему снова больно, становится еще хуже, когда в него мучительно медленно протискивается член. Джисон хочет кричать, но все, что ему остаётся – заглушать одну боль другой, пытаясь расслабить всю нижнюю часть тела. Прокушенная кожа предплечья кровит, его тошнит от привкуса металла во рту. Ремень на шее дергается, натирает нежную кожу и заставляет инстинктивно глотать воздух небольшими урывками. Джисон в сотый раз хочет вырубиться прямо здесь, но его тело будто идет против разума. Агония растекается пожирающим зубастым пламенем. Ему хочется исчезнуть. Снова. *** Каждый день Джисон сдерживает свои порывы выйти из аудитории или вообще из окна. Страх изводит и раздирает душу на жалкие лоскуты, пока парень еле записывает лекции дрожащими руками и молится всем богам, дабы его не спросили. Неуверенность и сокрушенная печаль отпечатываются на сетчатке глаз, жесты становятся узкими, шаг – тише. Феликс держит Джисона за руку на перерывах и понижает громкость голоса. Хан благодарен Ли за поддержку и за помощь. Он не смог бы справиться один. Джисон чувствует вину перед Феликсом, ведь он не так часто интересовался жизнью и мало поддерживал того в тяжелые моменты. Он считает себя плохим другом, о чем говорит севшим голосом Ликсу на перерыве. Ли только отмахивается и отрицает любую вину Хана. Джисон впервые за долгое время зовет Феликса к себе и ловит удивленный, но радостный взгляд, трогательная теплая улыбка доходит до сияющих глаз парня с растрепанными светлыми волосами. По пути они негромко обмениваются словами и решают, что купить на их посиделки. От соджу друзья не отказываются. Дома парни расслабляются и сразу же направляются на кухню заваривать лапшу и разливать алкоголь. С непривычки Джисон пьянеет очень быстро и разговор перетекает в более тревожные темы. Ёнбок пересаживается ближе и приобнимает друга, позволяя уложить голову на свое плечо. Отросшие волосы Феликса щекочут нос, а Хан всматривается в крупные пятнышки веснушек на щеках парня. Они направляются в комнату, где захмелевший Джисон решается в конце концов рассказать все. Феликс был с ним долгие годы, он имеет право знать. Хан доверяет Ёнбоку больше, чем себе, но спрашивает время от времени, не в тягость ли ему все это выслушивать, что блондин стоически отрицает. В глазах Феликса отражается вся боль, о которой Хан, заикаясь, говорит. Он гладит мягко Джисона по щекам, встречая соленую влагу, тихо спрашивает и ждет ответа, не настаивает и терпеливо держит друга в своих объятиях. Джисон чувствует некое облегчение, наконец поделившись с близким человеком всем, что он пытался захоронить в себе, всем, что его тревожило долгое время и подкосило жизнь. Феликс позволяет парню плакать столько, сколько потребуется, а после ложится вместе с ним под холодное одеяло, прижимая его голову к своей груди, обнимает крепко и тепло. Джисону не нужно обещание быть рядом от Ёнбока – он был с ним терпеливо долго. Жаль, что он не сказал Феликсу раньше. Хан вновь и вновь извиняется за то, что не доверял и уделял время только лишь своим переживаниям. Ликс сквозь слезы убеждает его – все в порядке. Феликс дышит Джисону в макушку и гладит по основанию шеи, перебирает спутанные волосы, поет что-то тихо-тихо своим низким голосом, даруя другу спокойный сон. *** Джисону совсем не страшно прятаться в теплых объятиях старшего, когда они обедают. Ему страшно быть замеченным. Очередной день проходит напряженно, он видит, как Феликс оглядывается по сторонам и максимально оттягивает хотя бы косвенную встречу. Минхо приглашает его к себе, а Джисон решается на то, чего старался избежать. Святая кошачья троица нежно встречает парней и оставляет шерсть на черных джинсах Хана, но тот наклоняется и только воркует с хвостатыми. Минхо трепетно запечетляет этот момент на камеру телефона и зовет Джисона мыть руки. Уже в комнате, сидя на мягком ковре в обнимку с Дуни, Джисон опускает голову, прочищает горло и зовет Минхо. Хвостатый как будто понимающе отстраняется и запрыгивает на одеяло. Старший тут же поворачивается к Хану и хмыкает, обозначая, что слушает. Хан в сомнении ковыряет ногти и решается сказать о том, что не так. Он откашливается и тихо, обреченно произносит: – Хён, он... Тот человек... Он перевелся к нам в группу. М-мне очень страшно. Минхо пересаживается поближе к Хану и гладит того по волосам, нежно перебирая локоны. От этого жеста Джисон немного расслабляется, но все еще бегает глазами по лицу старшего. – Он сделал мне очень больно. – Я верю, Сонни. Я буду рядом. И Феликс тоже. – Минхо заглядывает прямо в беспокойные глаза напротив, – Мы не дадим тебя в обиду, клянусь, Ханни, ни за что. Джисон явно хочет сказать что-то еще, но прикусывает губу и закрывает глаза. Минхо продолжает гладить Джисона уже двумя руками, аккуратно массируя кожу головы. И неожиданно для себя оставляет целомудренный поцелуй на лбу младшего. На такой открытый и непривычный жест Джисон отзывается опущенной головой и несдержанным всхлипом. Он проваливается в свою любовь, которую чертовски сильно раскрывать не хочет. От замешательства пара слезинок покатилась из глаз, и Джисон всеми силами старается проглотить тяжелый ком истерики в горле. Не сейчас. Он никогда не признается. Его невозможно принять вместе с тем, что копится у него внутри. Минхо достоин лучшего, точно не Джисона. Рано или поздно хён обзаведется отношениями, он будет счастлив с тем, кого выбрал. А Хан лучше захлебнется в безответной любви к его заботливому хёну, чем разрушит их дружбу. Джисон не тот, кого стоит любить. Он не заслуживает Минхо. *** – Я же сказал, что ты, сука, никуда не пойдешь. – звук пощечины гулко проносится по кухне. Джисон влажным взглядом утыкается в пол. – Но... мне нужно помочь маме. – Хан предпринимает еще одну попытку обойти грозно нависающую фигуру перед собой, но его быстро останавливают резким замахом руки. – Да что с тобой не так, сука. Я сказал, что ты останешься здесь! Джисона колотит. Судорожно наполняя легкие воздухом, он еле слышно говорит: – Не хочу. И отталкивая парня перед собой, бросается к кухонной тумбе, хватая массивный разделочный нож. К горлу подкатывает истерика, она раскраивает нервы на лоскуты, льется жгучим в глазах, доводя до предела. – Не подходи ко мне, – Хан приставляет нож к левому запястью, вдавливая острый кончик с кожу, – иначе я убью себя к чертям собачьим. Парень напротив, поднимая руки в безопасном жесте, подходит ближе и смотрит жалобным взглядом: – Положи его, малыш, я ничего не сделаю. – утыкается взглядом в покрасневшее лицо, – Обещаю. Джисон вскрикивает и резко, в один шаг, приближается к своему парню и ставит нож аккурат под ребра. – Мне так надоело, хватит. – Хан в исступлении кричит и захлебывается в слезах. – Прости меня, малыш. – сглатывает, – давай поговорим? Прости меня, умоляю тебя. Я был так неправ, я не должен был. Джисон заходится в громкой истерике, хватка на рукоятке слабеет. А потом нож отлетает в сторону под затравленный взгляд Хана. – Ты вздумал шутить, тварь? Джисон падает на пол, удары ногами отзываются тупой пульсирующей болью по телу. Он подтягивает ноги к груди, утыкаясь в колени и прикрывая лицо. – Я покажу тебе, как не надо общаться со мной. – Джисон в панике хватается за чужие пальцы, вцепившиеся в отросшие синие волосы, – Я же говорил тебе, что не разрешал красить свои поганые патлы. – тащит младшего в комнату, отшвыривая к стене, – Ты жирная тварь, у тебя мерзкий характер, ты никому, блять, не нужен. Я ношусь с тобой как курица с яйцом, и ты смеешь еще перечить? Джисон плачет навзрыд. Да, он толстый, он некрасивый. Он пытается стать лучше: почти не ест, несмотря на головную боль, слабость и головокружение. Он отвратителен: сколько раз ему говорили не прикасаться к лезвию? Джисон упорно продолжает это делать, вызывая беспокойство. Хан никому не нужен. Все его ненавидят, презирают. И только он всегда рядом. Но Джисон не слушается, идет наперекор, гневая самого близкого человека. Кажется, стараний недостаточно, раз его всегда наказывают. Хан задыхается и давится собственными слезами и издает вопль чистейшей боли, когда на него лихо запрыгивают, а горячие руки плотно держат Джисона за шею. Хан будто ломает судорожно сжимающиеся пальцы о неумолимо сильные руки и содрогается от недостатка воздуха. Он снова чувствует кровь на лице и где-то под кожей, чувствует каждый удар и пощечину. Кажется, что еще мгновение и цветные режущие пятна перед глазами сменит полная темнота и забвение, но он вновь не может отключиться. Опять чувствует абсолютно все. Каждой клеточкой своего тела. Нужно потерпеть, и все будет хорошо. Будет же? *** Джисону безумно страшно делиться своим прошлым, но он снова храбрится, доверяя Минхо. Он хочет открыться ему без остатка. Хан боится, что просто умрет на месте, рассказывая все хёну. Он считает себя полным трусом, когда марает слезами несчастную бумагу и размазывает по ней чернила. Вновь и вновь переписывая строчку за строчкой, зачеркивая слова, он теряется и просто дрожит. Один на один со своими воспоминаниями. Хан глубоко вдыхает, стараясь успокоиться, и опять берет ручку, намереваясь как можно скорее закончить все это. Злосчастная бумага жжет спину, находясь где-то на дне рюкзака. Хан только цепляется мертвой хваткой за лямки, будто кто-то хочет украсть все это непонятное месиво в письменном виде. Он идет бок о бок со старшим, который обещал приготовить ужин для них, на что категорически не принимал отказ. Джисон без устали терзает и так замусоленный шнурок от капюшона худи, сводит коленки вместе, шумно подергивая одной ногой. Находится где-то глубоко в мыслях, уже не понимая, чего он страшится больше – того, что хён будет знать абсолютно всю его подноготную или прознает о его чувствах. Минхо стоит к нему спиной, что на руку Джисону. Старший не сможет увидеть жалобный взгляд и в целом беспокойный вид Хана. – Ханни, нога. – Джисону хватает одного лишь слова, чтобы перестать совершать привычное нервное движение. – Хён... Могу ли я рассказать тебе кое-что? – Хан тяжело вздыхает и плотнее прижимает к себе руки, обнимая за талию. – Конечно, тебе не нужно спрашивать о таких вещах. – Я просто... н-не хочу загружать тебя или расстраивать... – Сонни, что бы это ни было, ты можешь мне рассказать. – Минхо накрывает на стол, обращая все свое внимание на младшего. – Извини, если это будет долго и глупо, но... – Джисон поджимает губы и нервно почесывает свои руки. Минхо напрягается, – Я бы хотел попросить тебя прочитать это, но не в моем присутствии. Ли улавливает очевидное критическое напряжение и горечь воздуха, который теперь и в легкие не лезет. Он кивает, и Джисон с дрожью в теле передает смятые листы в разводах чернил. Минхо понимает, поэтому принимает все, смотря лишь на лицо Хана. – Прости, если это будет как-то несвязно и.... Сумбурно. – Джисон набирает воздуха в легкие и с тяжелым сердцем шепчет тихо-тихо, – Извини, что я сам не могу рассказать это. – Сонни, все в порядке. Не могу представить насколько может быть тебе тяжело говорить об этом, поэтому я все понимаю. Они в полной тишине расправляются с ужином, хотя Джисону кусок в горло не лезет. – Тогда я… Пойду? – Хан всем своим видом выдает стыд и сокрушение. Ему страшно делиться, понятия не имея, что будет дальше и какой реакцией отзовется старший. – Хорошо, только напиши, когда придёшь домой, договорились? – Да. Дай мне знать, когда ты все прочтешь. – только разворачиваясь, чтобы уйти, Джисон роняет как-то грустно фразу, от которой и Минхо стало больно, – Пожалуйста, поверь мне, хён. – Конечно. Джисон закусывает губу и кивает, направляясь на выход из теплой, но душной сейчас квартиры Минхо. Младшему до безумия паршиво от собственной трусости, но он не может иначе. Отпустив из головы все мысли на время, он торопливо добирается до дома и ничком падает на кровать. Минхо чувствует какое-то метафорическое жжение, когда берет сложенные вчетверо листы в свои руки. Он делает глубокий вдох, от чего-то чувствуя интенсивную горечь на языке. «Привет еще раз, хён! Прости, что я так и не решился сказать это вслух. Прости, если это будет несвязно и непонятно. Прости, если разочарую тебя. Ты можешь не дочитывать его. Можешь вообще не читать. Я не обижусь, хён! Не знаю, с чего начать. Возможно, с детства? Мне нечего сказать, кроме того, что я не умел заводить друзей и всегда был одиночкой. Я не был таким активным, таким подвижным, как мой старший брат. И, наверное, в этом был смысл. Мы были с ним двумя противоположностями, и, видимо, поэтому я не получал любви от родителей. Я не испытывал нужды в людях, но общаться я так и не научился. Брат бедокурил, влезал в драки, и родители обращали все внимание на него, отмахиваясь от меня. Извини, складывается ощущение, что я давлю на жалость, да? Мне стало безразлично, когда это все развалилось.» Минхо отчетливо видит небольшие потертости и складки от пальцев на многострадальной бумаге. Кажется, Джисон злился в этот момент. Но не на себя ли? «Они развелись. Это произошло слишком быстро. Отец беспробудно пил, изменял маме. Представляешь, мне было все равно. Сейчас он почти не звонит мне, мама одна в родном городе, а брат похоронен.» Ли вчитывается в неровный почерк и задумчиво хмурится. «Он покончил с собой. Выпрыгнул из окна девятого этажа. Я тогда приехал самый первый и увидел его синеющее тело, лужу крови. Он принимал наркотики лет с шестнадцати, это стало одной из причин . Знаешь, хён, я мог бы ему помочь. Но не помог. Я видел, что он уже пытался это сделать. Мне было все равно. Всем было все равно. Я видел, но ничего не сделал, отвернулся от него, как и все вокруг. Это было два года назад. Ощущение, что прошла вечность. Мне так жаль, я так виноват перед ним. Видимо, я правда заслужил все то, что происходит со мной сейчас. Это моя расплата. Я часто думал, что это я должен был умереть вместо него.» Минхо нервно ёжится от нахлынувшей тоски, прикусывает указательный палец и принимается читать следующую страницу. Ему хотелось бы обнять Джисона прямо сейчас. «Я уже просил прощения, если все будет странно и скомканно? Прости еще раз, хён. Знаешь, чего я сильно боюсь? Одиночества. Мне так страшно оставаться одному, все время со мной был Феликс, но я ничего не рассказывал ему. Я так сильно боюсь, что меня все снова покинут. Так происходило всегда. Меня оставили все, я стал ненужным. Я стал обузой и боюсь стать ей снова, но, хён, я не хочу разочаровать тебя тем, что происходило со мной. Я полный эгоист, потому что хочу, чтобы ты остался и не уходил никогда. Но если после всей этой писанины ты захочешь уйти – я не буду настаивать, правда. Не хочу, чтобы ты жил с сожалением и тратил время на такого как я.» Последняя строчка немного съезжает, будто ее писали на грани чего-то. Джисон сорвался, потому что пара разводов от капель четко проступает сморщенной бумагой. Минхо задается одним вопросом: как сейчас чувствует себя Джисон, доверяя все внутреннее старшему? «Ты знаешь, что у меня была попытка самоубийства? Я так отчаянно желал умереть, о чем часто задумываюсь и сейчас. Потому что я безумно устал, устал надеяться и искать. Мне так больно, хён, я чувствую, что не справляюсь. Тогда мне было семнадцать. Об этом знают три человека: ты, Феликс и тот, кто, к сожалению, вытащил меня с того света. Я ненавидел все вокруг, ненавидел себя, боялся лишний раз говорить и дышать, боялся быть слишком заметным, поэтому стал плыть бесцельной тенью. Я стал причинять себе боль еще задолго до этого, а позже это просто приносило мне спокойствие и ощущение реальности своего тела. До сих пор чувствую себя отвратительным. Мое тело уже больше и не испортишь, оно уродливо, неприятно, безобразно. Мне стыдно показывать даже малую его часть, я истязаю себя, потому что хочу в конце концов выпустить всю грязь, которой пропитан от и до. Боже, хён, я такой грязный. Помнишь, когда ты только увидел мои шрамы? Я тогда думал, что ты накричишь на меня, что осудишь и оскорбишь, но... Ты помог мне тогда. Я потерялся в твоей заботе и не хотел, чтобы это заканчивалось. Мне не по себе от стыда за все, за свое тело и за то, что я вываливаю это огромной бочкой дерьма на тебя.» Ли берет следующую страницу, заглушая порыв сорваться к Джисону прямо сейчас. «У меня была парочка друзей, но они... Тоже ушли. Забавно, да? Тогда я остался без родительского присмотра и мог делать все, что угодно. Но неосторожность и глупость привела к тому, что в школе разнеслись слухи. О том, что я гей. Это не так уж далеко от правды, точнее – правда. Мои друзья покинули меня, потому что, по их словам, я мерзкий извращенец. Я остался один на один с собой. Скрывал от Феликса происходящее и держался лишь благодаря ему, не хотел, чтобы он беспокоился лишний раз. Ну, было тяжело. Меня избивали и оскорбляли, портили вещи. Ведь правда, я настолько отвратный, что заслужил это сполна. Но я так сильно хотел защиты, я не справлялся, мне было больно. Я так сильно хотел, чтобы хоть кто-то был рядом. У меня не было сил, хён. Мне было недостаточно боли и синяков? Поэтому я прятал лезвие под чехлом телефона? Я не знаю. Я хотел, чтобы меня спасли?» Ли сдавленно выдыхает через приоткрытый рот и часто моргает веками из-за сухости в глазах, его трусит от злости, досады и желания притянуть Джисона к себе и обнять, не отпускать его руку, спрятать от всего этого мира, что обратился против него. Сжимая зубы, он все равно продолжает читать, замечая еще больше поехавшие строчки и размытые слоги. «Тогда я влюбился, представляешь? Мне было так хорошо! Он был таким добрым, внимательным, единственным, кто общался со мной и поддерживал меня. А потом мы начали встречаться. Мне было пятнадцать лет.» Следующая страница беспорядочно усеяна перечеркнутыми словами, кляксами слез, уголки бумаги надорваны и сильно смяты. Минхо всем телом чувствует боль, переводит дыхание, будто ощущая струящееся отчаяние, переданное Джисоном через это письмо. «Он давал мне все, а я был настолько жалок и бесполезен, что не мог предложить ему ничего взамен. Мне было страшно, больно, но чувство долга давило на меня… Сначала все было хорошо, потом он стал говорить, что я тупой, некрасивый, что я никому не нужен, кроме него. И это правда, хён. Он смотрел на меня со стороны, он видел больше. Ради него я старался стать лучше и сильно цеплялся за чувство защищенности.

Извини, если тебе неприятно это читать.

Он был опорой, он был старше, опытнее, мне нравилось быть с ним. В то время мои родители разводились, и дома царил хаос. Мне было некуда идти, поэтому я трусливо сбегал к нему. Потом он стал запрещать мне уходить, не отпускал, хотя мама просила вернуться по делам, ругалась сильно. Я неделями ночевал у него. Первая пощечина была самой неожиданной. А после он стал избивать меня чаще: душить, бить ногами, швырять на пол и в стены, таскать за волосы, выворачивать руки. Он выворачивал мне руки, бил по ногам ремнем, если видел новые порезы. Он просил не причинять себе боль, но я не слушался. Поэтому и расплачивался. А потом...» Все становится еще хуже, слова расплываются в разы сильнее, они то слишком отрывистые, то слишком сжатые. Видно, что Джисон останавливался много раз, пока писал это. На свой страх и риск Минхо продолжает. «Он хотел секса, а я долго отказывал, потому что боялся неизвестности и стыдился своей неопытности. Я решил, что нервничать и много думать вполне нормально, и согласился. Я все равно не мог сделать для него что-то другое. Ему это было нужно, а я не хотел разочаровывать, боялся, что он бросит меня. Страшно было остаться одному. Я думал, что все пройдет хорошо. Боже, я готовился, но… Мне было так жутко, ужасно больно. Когда он лишил меня девственности, было очень-очень плохо. Хён, я просил его остановиться, но он этого не сделал.» Минхо смаргивает пелену ужаса, отстраняясь от наваждения всех картин прошлого Джисона. Ли недостаточно перевести дыхание. Он боится того, что будет написано дальше, трет лицо, нервно ходит по комнате туда-сюда и хочет то ли обнять Хана, то ли найти его бывшего и закопать заживо. Злость смешалась с досадной обреченностью, все внутренности переворачиваются, делают кульбит, сердце стучит как ненормальное. Спустя долгие минуты Минхо восстанавливает дыхание и вновь берет в свои руки измученные листы. «Я сам хотел, это клеймо на всю жизнь, которая скатилась из-за меня же. Я дал свое согласие, потому что он любил меня, а я его. Сначала я думал, что спустя несколько раз это пройдет, но... Больно было всегда. После я стал отказывать, говорил, что не хочу, потому что это правда ужасно... Он игнорировал меня и обижался, а мне было так плохо, так плохо, хён. Это могло продолжаться от нескольких дней до недели… Я был так обязан ему, должен, потому что он был всегда рядом… Но я все равно не соглашался. Потом он ничего не говорил и просто бил, заставлял делать все эти вещи. Хён, хён, скажи мне, пожалуйста, скажи, почему он бил меня? Почему? Я не понимаю. Я же перестал сопротивляться через два месяца, потому что… Я был слаб, бесполезен, я все равно не смог бы дать ему отпор. Так почему? Почему он продолжал бить меня, если я не говорил ни единого слова? Хён, я не понимаю, не понимаю. Я же делал все для него. Почему мне было больно? Почему? Он говорил, что любит меня. Я был готов на все, чтобы избежать ударов, чтобы не было так, когда он… Когда он брал меня. Я отмывал собственную кровь, глотал обезболивающее, не мог ходить, кричал, молил остановиться… Это так жалко, я не мог не подчиняться, поэтому смирился и терпел. Рано или поздно это закончилось бы, да? Если бы я тогда не согласился, то ничего бы не было. Я такой глупый, хён. Я сам пошел на эту боль. Я сам виноват в случившемся.» На бумагу приземляется соленая капля. Ли откладывает листы и утыкается лицом в свои ладони. Пятнадцать, пятнадцать лет. Минхо становится тошно. Джисон же был... буквально ребенком. Ребенком без детства, которому пришлось проходить через все. Ребенком, который ощущал безучастность родителей, который выносил все насилие и издевательства в полном одиночестве. Если бы весь мир был столом, то Минхо его без сомнения перевернул бы со всем, что на него навалили. Он сглатывает ком и снова утыкается взглядом в бегающие слова. «Я не хочу, хён, не хочу заново испытать это. Не хочу. Не смогу. Почему он здесь? Я же убежал, я уехал, когда он стал преследовать меня и говорить, что присвоит и убьет. Я не хочу, хён. Он же может сделать все то же самое... Я не хочу, чтобы он вновь трогал меня… я не выдержу, не сейчас. Я не переживу, если ты увидишь, как... как он изнасиловал меня, снимая все на камеру. Как он делал это снова и снова. Он шантажировал меня, заставлял вернуться к нему, а потом показал всем те фото и видео прямо перед выпускным. Я не хотел, хён, я клянусь, я не хотел этого. Но он подставил все так, будто я был согласен и умолял его об этом. Это неправда, я клянусь, клянусь, хён. Я просто… Просто не мог, не хотел сопротивляться… Мне так страшно, что это увидят все, что увидишь и ты тоже. Я не смогу снова пережить это все, хён. Все эти слухи в университете от начала до конца – ложь. Клянусь, поверь мне, хён. Они говорят, что я легкодоступный, что я… прыгаю из постели в постель и соглашаюсь на это. Но я не могу, я просто не могу. Мне так страшно. Так страшно. Я был в отчаянии в последних отношениях, когда согласился на секс, но я не вытерпел. Я так хотел почувствовать что-то другое, хотел ощутить себя любимым. Я не смог дать ему то, что он хочет, я оказался не способен зайти дальше. Он бросил меня, выкинул как непригодную игрушку. Он сказал, что бесполезный, я делал для него все, но он ушел. Все равно ушел. Что я сделал не так? Почему это происходит со мной? Что со мной не так, хён? Скажи мне, прошу. Я не хочу. Я больше не хочу, не могу. Я так хочу закончить все это. Почему мне так больно? Прости. Пожалуйста, прости. Я надеюсь, что ты не дочитал это. Мне так страшно жить. Я не хочу потерять тебя. Прости, прошу тебя, прости. И забудь это. Я надеюсь, что ты забудешь.» Минхо, содрогаясь, плачет вместе с тем Джисоном, что проливал слезы над собственной болью. Сердце Ли обливается кровью, когда младший пишет, что все случилось из-за его собственной неосмотрительности, глупости и слабости. Ли просто не может представить, сколько все-таки боли несет в себе Джисон, что цепляется за его протянутые руки. В голову приходит только одно слово – ужас. Ужас, который тянется за Джисоном все эти годы. Он не знал, что любовь не должна быть такой, он был совсем юным, невинным, одиноким и затравленным. Минхо прокручивает у себя в голове одно и то же. Пятнадцать чертовых лет. Кто же в здравом уме будет обращаться так с подростком, который вот-вот ступил на новый горизонт жизни? Как можно так зверски разрушить все? Как можно вообще так пользоваться человеком? К нему приходит Дуни и трется об ноги, мурча, как будто спрашивая, почему ее хозяин такой грустный. Ли глубоко вздыхает, зарывается пальцами в мягкую шерстку и ощущает злость и обреченность одновременно. Хочется кричать, выть от беспомощности. Нельзя столько вешать на одну хрупкую жизнь, почему мир так несправедлив к кому-то. Почему Джисон получил столько мучений? Он не заслужил всего этого. Он заслужил быть счастливым ребенком, заслужил теплоты и любви. Но не всего кошмара, который проходит по сей день. Минхо осознает, что сам он не сможет увести Джисона от того, с чем он жил долгое время. Ситуацию ухудшает то, что его самый страшный кошмар физически находится рядом. Хан так и будет проваливаться в бездну памяти и невольно возвращаться к тому, что происходило. Он боится, что Джисон сломается окончательно. Он не может этого позволить. Ханни, дорогой, прекрасный Ханни. Как жаль, что мы не встретились раньше. Джисон нервно грызет ногти, находясь в тревожном ожидании. Колючий стыд царапает сутулую спину, сердце аритмично бьется о грудную клетку, так и норовя сломать ребра изнутри. Прошло около двух часов, как Джисон покинул квартиру Минхо. Все два часа голову заполняют навязчивые мысли. Он уже не надеется получить ответ или вообще когда-нибудь услышать Ли, пока экран смартфона не озаряет светом полутьму комнаты. «Я скоро буду.» И ничего больше. Хан подпрыгивает и силится угомонить накатывающую истерику. Настойчивый стук во входную дверь заставляет Джисона сжаться еще больше, потому что страх сковывает все движения, но он встает и на подкашивающихся ногах плетется в прихожую. Как только дверь открывается, Минхо буквально залетает и с порога тянет Джисона к себе. Хан мгновенно заходится всхлипами и дрожащими руками отвечает на объятия, цепляясь пальцами за ткань худи на широкой спине. – Боже, Ханни... Мой хороший, замечательный Ханни. Минхо отстраняется, чтобы снять обувь, и ведет Сона в комнату, усаживая того на край кровати. Глаза Хана расширяются, брови ползут вверх, когда Ли опускается на пол перед ним и берет его в руки в свои. Младший чувствует горячее дыхание на своих ногах, когда Минхо утыкается лицом в его колени. – Ханни, Ханни... – Ли что-то исступленно шепчет несколько минут, легко сжимая ладонь младшего. – Ты прочитал, хён? – Джисон несмело подает голос, робко опуская свободную руку на растрепанные волосы Ли. – Да, Сонни. От начала и до конца. – младший жует губу, не зная, чего ожидать дальше. Почему Минхо перед ним на коленях? – Могу ли я обнять тебя? Джисон неуверенно кивает и отодвигается к стене, пока Ли забирается к нему. Хан всхлипывает, но млеет от прикосновений и утыкается носом в плечо старшего. Минхо бережно держит его в руках, даря теплую ласку. – Т-ты правда веришь мне, хён? – голос сипит тихо, дрожаще. – Верю, Сонни, конечно же верю. – Ли крепче обнимает младшего, дыша горячо ему в макушку, – Хочешь об этом поговорить? – Я н-не знаю… Мне ужасно стыдно. – он сжимается в комочек, комкая подол футболки. – Могу ли я кое-что сказать? – Джисон угукает, давая возможность продолжить, – Боже… Не стыдись передо мной, все в порядке, я не буду осуждать тебя. Понимаешь? – Минхо дожидается слабого кивка и продолжает, – Ханни, ты ни в чем не виноват. Ты не виноват в том, что с тобой происходило. – Джисон тяжело всхлипывает и скулит, не понимая своих чувств, – Ты не испорченный, ты не грязный, ты не бесполезный, ты не глупый. Ты все делал так, как умел. Ты не знал, что может быть иначе. – Хён-а… – Сонни, ты важен. Я верю тебе, каждому слову и каждой строчке. Ты такой храбрый, смелый, раз решил рассказать обо всем. Я так сильно ценю твое доверие, ты сделал этот большой шаг, Ханни. Сейчас все в порядке, дорогой. Сейчас все хорошо. Джисон хлюпает носом и приникает к плечу старшего, ища поддержки и успокоения.