***
«Нет. Нет-нет-нет-нет.» Ханджи боролась со своими похитителями на протяжении всего пути вверх по лестнице, пока конечности не бросило в дрожь от изнеможения. Телохранители отца связали ей руки по его брошенному наотмашь приказу, заковали ноги, пресекая попытки сбежать, заглушили сыпавшиеся с ее рта ругательства кляпом, а когда она бросилась на землю уже в который раз, ее перекинули через огромное плечо, как строптивого ребенка. Она не хотела покидать подземный город. Там, внизу, ее ждали незаконченные дела. Не на поверхности, не в Митрасе и не за решеткой. Она дала Эрвину слово присматривать за Леви. Леви был нужен разведке, они не могли его потерять. Леви был… он был... Он был до страшного нужен ей самой. И теперь, когда она покидала его вот так, бросая одиноко висеть в воздухе так и не непроизнесенные вслух слова, неисполненные желания, сердце дало трещину. Новые дорожки слез стекали по лицу, встречаясь и ненадолго задерживаясь на кончике носа, прежде чем разбиться о лестницу. «Какая же я идиотка», – подумала она, съеживаясь при воспоминании о том, как умоляла его о большей близости. Но он был слишком рассудителен для потакания настолько бессмысленным глупостям. «Это не облегчит для нас последствия, Ханджи», – так он сказал. Скудное прямое "нет" не дало бы такого ясного представления о его мыслях по этому поводу. И, конечно, он был прав. Как только приедет Эрвин с остальными разведчиками, и все вернется на круги своя, об отношениях между ней и Леви, которые и так вообразить было трудно, не сможет идти и речи. Нужно взять себя в руки. Чем скорее, тем лучше. Хоть Леви и признался бы в этом лишь с горем пополам, Ханджи знала, что место в разведке значило для него ужасающе много. Она и сама не могла представить себе жизни без армии. А рисковали оба тем, что одному из них придется оставить свое место. Учитывая, на что Леви был способен в бою… если бы встал выбор между лучшим солдатом человечества и незадачливой ученой? Ханджи могла ясно представить себе застывшее в каменной серьезности лицо Эрвина, сообщающего ей приказ собирать вещи и выметаться. Тогда, возможно, то неслыханное унижение, которому Леви подверг ее отец, сыграет на руку? В него швырнули деньгами, заплатили за секс, как продажному мальчишке! Леви, должно быть, уже помышлял о расправе, и она не могла винить его за это. Ханджи была готова к тому, что он отныне и заговорить с ней не подумает. Неловкость во время собраний командиров отрядов будет бить ключем, зато выбьет глупые мысли из головы. Леви умел быть грубым до немыслимого, ей довелось несколько раз испытать это на собственной шкуре. И этой грубости она хотела от него впредь. Нет, не хотела... Нуждалась в ней. Все, что угодно, кроме нежных слов, ласк и поцелуев. Ненависть. Ненависть подойдет превосходно. – Почти пришли, – оповестил Бенджамин и со сквозившей в жесте неловкостью потрепал ее по волосам. Она отшатнулась от прикосновения, не уверенная, что об этом и думать. Встреча лицом к лицу с отцом потрясла ее, но еще больший эффект произвело неожиданное появление Бенджамина в той комнате. Его она помнила день и ночь корпящим над учебой за своим письменным столом – он готовился стать членом Совета. Трудился ради должности, которой заслужил бы одобрение и похвалу семьи. Он был политиком до мозга костей, не бойцом. Немыслимо, чтобы он сунулся в местечко вроде подземного города... «...ради меня?» Но Бенджамин едва ли словом с ней обмолвился, когда она была ребенком. Самый серьезный из всех сыновей семьи Зоэ, самый прилежный и трудолюбивый, братской любви он питал – раз, два и обчелся. С какого перепугу он потащился вслед за отцом под землю? Вот уже более десяти лет Ханджи не имела контактов ни с кем из своей семьи. Она не скучала по родственничкам. В иные дни она попросту полностью забывала, где выросла. Семья – не только про кровное родство, но и про эмоциональные привязанности, которые устанавливаешь ты сам, твердила она себе. Но наступали и дни, когда ее сердце болезненно изнывало, и она вспоминала мгновения тепла, ощущения принадлежности к какому-то иному миру, ощущения безопасности, которые она только теперь научилась ценить. Жизнь солдата была тяжкой, иногда чересчур. Никогда не знаешь, кто умрет следующим. А времени горевать и оплакивать погибших никогда не хватало. Все невыносимее становилась ноша каждый раз, когда очередного члена отряда разрывали на куски из-за ничтожной ошибки, и когда во снах преследовали их крики ужаса. Изматывало осознание: какими бы храбрыми ни были товарищи, в конечном счете их борьба была тем, чем называли ее критикующие, тем, что кричали разведчикам в спины вновь и вновь: бессмыслием. И все же... и все же, она выбрала эту жизнь, а за свой выбор она станет бороться всеми силами, любой ценой. В секунду, когда на их маленькую компанию упал солнечный свет, Ханджи настигло странное чувство, будто она оказалась заброшена в какой-то иной, не знакомый до этого мир. Она даже не могла с уверенностью сказать, сколько дней минуло с тех пор, как она последовала за Леви вниз по ступеням, но казалось, словно прошла целая жизнь. И за эту жизнь необратимые изменения произошли где-то глубоко внутри нее, и ничто другое не ощущалось таким же причудливым и противоестественным, как очутиться на поверхности, преодолев злополучную лестницу менее чем за полчаса. Ее затащили в фамильную карету, ожидавшую прямо у выхода. Отец с братом расположились на сиденьях напротив, смирив ее торжествующими взглядами, когда тронулись лошади. Волосы отца, испещренные седыми прядями и глубокие борозды морщин вокруг его рта пристыдили Ханджи, словно намеренное напоминание о том, что она была плохим ребенком, приносила родителям горе, преждевременно состаривая их. В еще большее замешательство приводило то, что Бенджамин выглядел точь-в-точь как их отец, каким Ханджи запомнила его с момента последней встречи. – Ты нам еще спасибо скажешь, – заверил Бенджамин, нахмурившись под ее угрюмым, испытующим взглядом. Выглядел мужчина измученным. – Не утруждайся, – сказал их отец и отвернулся, впиваясь взглядом в занавешенное окно. – Да, лучше бы вы вообще утруждались, – пробормотала она, внезапно обнаруживая себя слишком уставшей, чтобы огрызаться и дальше. Что они собирались с ней сделать? По закону, именно ее главнокомандующий имел право назначить ей наказание. Но поскольку Эрвин был далеко… Ханджи вздрогнула. Просто восхитительно. Это означало, что она находилась во власти главнокомандующего военной полиции – Нила Дока. Насколько она знала, они с Эрвином были кем-то вроде приятелей – сдружились еще в кадетском училище. Док точно не будет снисходителен к солдату Эрвина, осмелившемуся ослушаться приказа своего командира. Придется настоять на том, чтобы предстать перед военным трибуналом, в присутствии Эрвина. Может быть, он прислушается к ее словам. Может быть. Если, скажем, настроение у него будет хорошее. Хоть такового у него никогда и не бывало. Но вскоре Ханджи заметила, что они направлялись не ко дворцу и не в один из трех военных штабов, которые служили пристанищем для главнокомандующих и их помощников на время собраний Совета. Вместо этого они на высокой скорости направились к особняку Зоэ. Ее ввели внутрь без каких-либо дальнейших объяснений, вселяя дурное предчувствие, которое тугими путами сдавливало грудную клетку. Все это было до боли знакомым и в то же время... инородным. В особняке дежурило больше охранников, чем она когда-либо видела. Задачка сбежать предстояла не из легких. Ханджи затолкали в гигантскую ванную, где принялись натирать мочалками кожу до покраснения. Затем целая армия служанок покрывала ее кожу маслами, пилила ногти и мыла волосы. Разгорелся жаркий спор по поводу того, во что одеть девушку, в конце которого пятеро служанок умчались в разных направлениях. Какое-то время это занимало Ханджи, даже забавляло, но в конце концов они откуда-то наколдовали нижнее белье едва подходящего размера, корсет, платье и безжалостно втиснули ее во все это. Бенджамин вызвал врача, что, в кои-то веки, имело здравое под собой основание. Следом за ним показалась Беатрикс Трейбел, сестра Теодора – и, по-видимому, уже два года как невестка Ханджи, о чем послушная жена братца покорно сообщила, прежде чем вежливо откланяться. Доктор ткнул в нее пальцем, а затем протянул бутылек с какой-то жидкостью. Ханджи отказалась. – Прошу, – взмолился Бенджамин со звенящими в голосе печалью и напряжением. – Это против всякой заразы, которую ты наверняка подцепила внизу. Ханджи, фыркнув, приподняла брови, но принять варево было предпочтительнее, чем пуститься в рассказ о том, как ее травили несколько дней к ряду. Несмотря на растущую усталость, ей стало крайне любопытно, почему же семья сочла необходимым самолично вытащить ее из места, которое, по их мнению, кишело смертельными болезнями. Бенджамин жестом пригласил ее следовать за собой и отвел в один из громадных залов, чьи окна выходили на запад, – помещение, смахивающее на абсурдных размеров торт, розово-белый, с ужасающим количеством бессмысленных украшений – демонстрация богатства семьи. Маленькая Ханджи однажды намеренно разбила здесь зеркало, будучи не в силах вынести всей этой жизнерадостной не более чем фальшивки. Там Зоэ столкнулась лицом к лицу со своей рыдающей матерью. Как же глупо было не ожидать душевного смятения, но, по-видимому, настолько бесцеремонное и неожиданное вторжение обратно в семью выбило Ханджи из колеи больше, чем она хотела бы признать. Слезы матери ударили прямиком под дых. Беззащитная, она встала перед женщиной на колени, и, заключенная в почти робкие, боязливые объятия, она пустилась в слезы, как дитя. Ее мать выглядела такой хрупкой, такой уязвимой… – Ханджи, моя милая, милая Ханджи, – все восклицала мама и осыпала поцелуями ее волосы. – Наконец-то ты вернулась! Иногда Ханджи задумывалась о том, что по ней могут скучать, но она всегда гнала эти мысли прочь, потому что не хотела даже секунды надеяться однажды получить просьбу вернуться. – Я никогда не была так уж далеко, – сказала она своей матери. Что было правдой и в то же время ложью. Конечно, жена члена совета Зоэ не могла просто вызвать экипаж и в поисках дочери скитаться по военным казармам другого города. Разразился бы грандиозный скандал. А ее мать всегда делала только то, что надлежало, даже если для нее самой это обходилось очень высокой ценой. – Только посмотри, что с тобой сделали, – причитала женщина, оглаживая ее щеки, подбородок, виски. – Посмотри, что с твоей кожей, волосами, мое бедное дитя. – Я в порядке, мама, – сказала Ханджи, мягко высвобождаясь. – Она была не с женщиной, – раздавшийся у двери голос отца вспугнул обеих. Ханджи почувствовала, как напряглась мама, затем расслабленно обвисая плечами. – Слава небесам, – выдохнула женщина, едва не лишаясь сознания от облегчения. Они что, серьезно? Это худшее, что они могли себе представить? – Тедди правда сказал тебе, что я лесбиянка? Вот придурок. Ее мать ахнула, отец вздохнул еще раз, что выглядело почти потешно. Слушок о любви к женщинам привел ее отца и старшего брата в Чику, готовых тащить ее домой? Да ради такого стоило переспать с женщиной по-настоящему, только бы полюбоваться на их реакцию! – Мне не интересно, чем ты занималась, – сказал мужчина, становясь рядом с креслом жены. Его ладонь слегка сжала ее костлявое плечо, будто это могло придать ей сил. – Все, что имеет значение – это то, что ты сейчас здесь. Ханджи выпрямилась и в неверии покачала головой. – Вы меня похитили. Я не собиралась покидать подземный город. – Я все еще твой отец. Разве? – А я один из солдат Его Величества. Взрослый человек. У тебя нет надо мной никакой власти. – Ты ошибаешься. Резкий голос отца вернул ее в прошлое, полное множеством подобных ситуаций. Чем больше она сопротивлялась ему и его деспотичности, тем пуще разгоралась его ярость, тем суровее становились наказания. Но она больше не была просто наивной дочуркой чрезвычайно могущественного человека. Больше не испытывала страха. Что ж, по крайней мере, этого всепоглощающего, леденящего ужаса. – Посадишь меня под замок? – она беспечно пожала плечами, хоть сердце и ускорило темп. – Если понадобится. Ханджи всмотрелась в его глаза впервые с тех пор, как он вернулся в ее жизнь. «Если бы только я могла по-настоящему возненавидеть его», – подумала она, впитывая в себя все: его морщины, упрямую линию рта, усталость. Выглядел он как человек, обремененный слишком тяжелой ношей. А еще она видела в нем себя. – Вздор. Ты не хуже меня знаешь, что сказал в тот день. Я очень хорошо помню твои слова, отец: «Отныне ты не мой ребенок. Никогда больше я не желаю тебя видеть. Семья Зоэ отрекается от тебя.» Ее мать снова ахнула и дрожащими руками прижала ко рту носовой платок. Точно, она этого не слышала – ее же там не было. Ее никогда не было рядом, когда это было нужно. – Что происходит? – потребовала ответа Ханджи, проглатывая разочарование. – Почему сейчас? Только не говори, что ты вдруг вспомнил о своей несуществующей любви ко мне. – Уйди, – приказал отец и небрежно махнул рукой в сторону выхода, выпроваживая жену из комнаты, словно надоедливую муху. Ханджи не была до конца уверена, что разжигало ее злость больше: то, что мать повиновалась без тени протеста во взгляде, или то, что отец считал, будто имеет право так обращаться с кем бы то ни было. – Садись, – указал он на пустой стул. – Предпочту постоять, – холодно ответила Ханджи. – И не утомляет тебя эта вечная непокорность? – мужчина опустился в кресло, которое только что освободила мать Ханджи, небрежно перекрещивая ноги в черных штанинах. Выглядел он совершенно неуместно в этой сладкой розовой комнате. – Я хочу, чтобы ты оставила службу, – прямо сказал он. – Я уже начал процедуру твоего отстранения. – Ты… ты не можешь так поступить! Но если кто-то и мог, то член Совета Зоэ-старший. Ханджи застыла от леденящего отчаяния. К словам отца прислушивался король, а король вполне мог отправить ее в отставку. – Папа, ты не можешь так со мной поступить, – повторила она. – Это все, о чем я когда-либо мечтала. Просто... просто снова притворись, что у тебя нет дочери, это же так легко. – Нет, не легко, – его лицо так стремительно потемнело, что она отступила на шаг. – Никогда не было. Ты много раз разочаровывала меня, но я все еще не желаю тебе смерти. Ты вернешься домой. Я найду тебе хорошего мужа. Сын Трейбелов все еще претендует на твою руку. Ты будешь в безопасности. – Пошел ты! – вспыхнула Ханджи. – Да как ты смеешь обращаться со мной как с ребенком! – Молчать! – взревел он, вскакивая на ноги. – Грядет нечто колоссальное. Колоссальное и чудовищное, и я не хочу, чтобы ты бессмысленно бунтовала там, снаружи, когда это произойдет! Колоссальное? Чудовищное? – Да, они, как правило, огромные, – Ханджи фыркнула. – Огромные, уродливые и вечно голодные. Забавно, что я предпочитаю титанов Зоэ или Трейбелам, а? Но этих монстров я нахожу более честными. На мгновение ей показалось, отец собирался ударить ее. Может быть, она ударила бы его в ответ и упилась бы этим. Но он сдержал гнев и сел обратно, крепко сжимая кулаки. – Он сказал, что умрут тысячи, – проговорил он, и в глаза его закралось затравленное выражение. Ханджи хмуро глянула на него. – Ты что, с ума сошел? – спросила она в замешательстве. Она слышала, как религиозные фанатики заливались похожими речами, но чтобы ее отец...? – Твоя дерзость заходит слишком далеко, – рявкнул мужчина. – А твоя манера речи и поведение – настоящий позор, но это только доказывает, что эта ваша военная конторка должна исчезнуть. Я позабочусь о том, чтобы финансирование было полностью прекращено и ни одной экспедиции отныне не состоялось. – Ты не посмеешь, – Ханджи в ужасе распахнула глаза. – Уже посмел, – он прищурился. — Разумеется, все на моей стороне. Главнокомандующий Смит – фанатик без друзей. – Ты даже никогда не видел ни одного титана, – закричала Ханджи. – Мы еще так многого не понимаем! – И будет лучше, если так все и останется, – сухо отрезал он. – Ни ноги отныне не ступит за пределы Стен. – Ах да, припоминаю, – с горечью отозвалась Ханджи, – ты же мастер отвергать все, что идет вразрез с твоими желаниями. И никто не осмеливается пойти против тебя, потому что боятся последствий. Ну, а я – нет. Твори любую подлость, любую низость – я буду выезжать за ворота до тех пор, пока не сдохну. Скорее всего, в животе одного из тех монстров. Но знаешь, что? Я предпочту это всему тому, что можете предложить мне ты и эта семейка. Отец молча смотрел на нее, все теснее сжимая челюсти. В нем плескалась ярость. Но, похоже, с возрастом он обрел больший контроля над своим нравом. – Просто позволь мне сказать тебе вот что, дитя, – произнес он ровно и снисходительно. – Мое предупреждение о грядущем – не сумасшедший бред. Лишь информация. От влиятельных людей, которым я доверяю. Влиятельных... более влиятельных, чем он сам? Тогда это должен был быть сам король или кто-то из Фрицев. Ханджи нервно сглотнула, а затем вызывающе оскалилась. – Пошел ты, – выпалила она. – Это просто запугивание. Если грядет что-то страшное, разве человечество не нуждается в нашей защите? Уверена, для тебя не новость, что военная полиция никчемна, а гарнизон предпочитает лакать и перекидываться в карты. – Стены выдержат, – сказал он, выпячивая подбородок. – О, не сомневаюсь, – ответила она. – А однажды – нет, и что тогда? Хотя я, похоже, зря распинаюсь. Хочешь сказать, будто внезапно припомнил, что у тебя есть дочь, а птичка нашептала, что дочурка лесбиянка, и ты, бросив все, кинулся спасать ее под землю со старшим братцем на буксире? Уж прошу простить мое неверие, но это смех, да и только. Он снова замолчал, пристально наблюдая за ней. – Считаешь меня неспособным испытывать к тебе привязанность, – умозаключил он. – Верно, – она кивнула. – Что ж, ты ошибаешься, – он посмеялся. – Подземье – самое опасное место из ныне существующих, и, когда я узнал, что ты оказалась там в самое неподходящее время, я решил, что будет разумно вытащить тебя. – Потому что ты боялся за свое доброе имечко, – она фыркнула. – Потому что военная полиция готовится к крупной операции, – поправил он её. – Сегодня вечером будет объявлен комендантский час. – Потому что один из полицейских был убит? – Один? – отец усмехнулся. – Одним там не ограничилось. Кто-то перерезает глотки солдатам десятками. Мы должны показать, на что способны и вернуть себе контроль, иначе однажды захватчики массово хлынут в наш город, дома. – Чушь собачья. Такой переполох из-за одной поехавшей крыши? – Ханджи задумалась. – Как-то это слишком. – Он очень опасный человек, – мужчина нахмурился. – Отклонение от нормы. От его рода почти ничего не оставили не с пустого места. Его нужно схватить или, ещё лучше, убить — его невозможно контролировать. Он...? Голова внезапно закружилась, и Ханджи быстро кинулась к пустому креслу, опускаясь на сидение. – Никакой это не "он", – пробормотала Ханджи, – а женщина, её зовут Анника. Я с ней встречалась. Брови отца нахмурились ещё сильнее. – Что за глупость? Это мужчина. Чёрные волосы, серые глаза. Ханджи застонала, вцепившись в подлокотники с такой силой, что почувствовала, как задрожало дерево под ладонями. – Грёбаный ты идиот! – воскликнула она. – Кто тебе эту чушь сказал? Леви – никакое не отклонение. Он служит в армии, со мной, но кто-то, похоже, заприметил его и теперь сочиняет идиотские небылицы. Отец выругался. Вот это было впервые. – Ты должен поверить мне, папа! Я знаю человека, о котором ты говоришь! Понятия не имею, кого он там обидел или выбесил, но это не он глотки полицейским вскрывает! – в голову закралась мысль, в природе которой Ханджи не была до конца уверена, но очень часто доверие к собственному разуму в поиске связей и решений оправдывалось. – Это случайно не имеет никакого отношения к людям под эмблемой кошки, но не кошки? Мужчина отшатнулся, словно она только что сунула ему змею в лицо. – Что ты о них знаешь? Ничего. Но ему не обязательно это знать, не так ли? – У меня с собой документы, – сказала она. А вот знать, что спрятанные под кровать документы были совершенно нечитаемы, ему тоже ни к чему. – Они по горло плавают в каком-то дерьмище, дают, не знаю, сколько взяток сплошь и рядом. – Так ты понимаешь, – медленно произнёс отец, и Ханджи напустила на себя многозначительный вид. – Лорду Рейссу необходимо знать это, – добавил он больше для себя. – Ты отдашь мне эти документы. – Отмени полицейскую операцию, – сказала ему Ханджи. – Тебя обманули. – Слишком поздно, – отец резко поднялся и в несколько больших шагов оказался у двери. – Какая разница, кого они задержат, если это послужит уроком для остальных. И он скрылся за дверью, лая приказами на всех и вся. – О, чёрт, – простонала Ханджи и спрятала лицо в ладонях. И как ей успеть оказаться под землей, чтобы предупредить Леви?***
Мария обнаружила Леви лежащим на спине на полу, уставившимся в потолок с херувимами и их огромными эрекциями совершенно отсутствующим взглядом. – Я хочу знать, чем ты занимаешься? – спросила она и опустилась на кровать, тихо шурша юбками. – Отвали, – прошептал Леви. Он устал от этого мира. Ханджи покинула его. Эрвин предал. А подземный город снова держал в своих лапах. Все грёзы о свободе, о жизни на поверхности – не что иное, как сущая глупость. И, оставляя за собой пустоту, вслед за этими мечтами рассеялась ярость, когда Леви осознал, что защищаться было не от кого – никто больше не нападал. – Ты ранен? Он покачал головой и вдруг заметил, что кругом темно. Уже вечер? – Где все? – спросил Леви, приподнимая голову. – Как будто я понимаю, кого ты имеешь в виду. Но уже где-то через час нам путь на улицу будет заказан. Комендантский час? Это могло означать только одно: крупные неприятности. Кто-то с поверхности решил наступить подземному городу на горло сияющим черным ботинком, намереваясь, не иначе, раздавить. Леви довелось пережить несколько таких попыток, и все они закончились плачевно. – Я полагаю, ты ждал кого-то другого? И впрямь. Ренцо. Аннику. Кенни. Или всех разом. Тишина играла на нервах. – Это правда, что ты повсюду таскаешь с собой кулон Изабель? – резко спросила Мария. – Кто бы тебе этого ни сказал, он может гнить в аду, – проворчал Леви. Он понятия не имел, кто мог знать о подобного рода вещах. Не то чтобы он делился этим с кем-либо. Мария рассмеялась. – Уж сомневаюсь. Это была твоя возлюбленная. Леви нахмурился, повернул голову, чтобы оглянуть юную проститутку. Откуда Ханджи знать об этом? Он тут же отпрянул от мыслей о ней. Они болели слишком сильно. – Оно мне нужно, – воинственно заявила Мария. – Зачем это? – Изабель была моей двоюродной сестрой, – пояснила ему девушка. – Мы были очень близки до того, как... как... Леви пошарил рукой в кармане брюк. Маленький мешочек был на месте. Леви вынул его, развязал, уткнулся взглядом в содержимое. Разум затопила знакомая печаль: Изабель ушла. Она никогда больше не назовет его братишкой. Он никогда больше втайне не посмеется над её проделками. Может быть, она сейчас в лучшем месте. А может, все это было не более чем большой, ужасной ложью, и она просто... ушла. К чёрту всё это. – Забирай, – сказал он и бросил мешочек Марии. После этого воцарилась тишина, и Леви вернулся к пристальному созерцанию обоев. – Я принесла листья, – сообщила ему Мария через некоторое время. – Не сдались они мне. – Ой, ну кончай ерепениться! – воскликнула она. – Тебе лет-то сколько, пять? Я, по-твоему, зря в ваш штаб моталась? – Сама их жуй, – сказал Леви, садясь. И понял вдруг, что страшно хочет пить. И есть. – А у тебя скоро бой, – как бы между прочим напомнила Мария. Точно, бой. Когда он там, через две ночи? Конечно, Леви будет драться. Нужно долг выплатить и прочее дерьмо. Он рассмеялся, коротко и несчастно. Драка в разгар комендантского часа. Вот весело-то будет. – Ксандра хочет тебя видеть, – сообщила ему Мария. – Передай ей, чтобы шла нахуй, – ответил Леви. – Она сказала, что хочет помочь тебе. Всегда хотела. Ты же ей как родной. – О, конечно, – Леви фыркнул. – Помогла так помогла убийством мамы. И отравив мою… отравив Ханджи. – У неё есть информация, которая тебе нужна. – Что-то не вериться. Леви поднялся с пола. На теле висела рубашка Ханджи без пуговиц. Он подумывал о том, чтобы выбросить тряпку, но холодная ночь продиктовала свои условия. И Леви решил просто игнорировать, что от одежды пахло ею. – А, кстати, – Мария тоже вскинулась, аккуратно расправляя заломы на юбках. – Твои друзья уже на пути обратно — мне сопляки из штаба рассказали. Кто-то послал письмо. Они уже в Тросте и рассчитывают вернуться через два, максимум три дня. «Восхитительно», – в ярости подумал Леви. Как раз к финалу. Ему не терпелось расквасить Эрвину лицо и спросить, что за ублюдочные игры он ведёт. – Отведи меня к Ксандре, – решительно заявил он. Как родной, значит? Отлично. Тогда нет причин сдерживаться.