***
Четвёртый сеанс встретил его большой дымящейся кружкой с фарфоровой змеёй вместо ручки, аккуратно сложенным на краю дивана пледом и тёплым ковролином во весь пол, которого раньше не было. Откуда-то появился и небольшой камин, разожжённый прямо под панорамным окном. Гарри застыл на входе, оглядывая всё это добро. Время было пять пятьдесят восемь. Звук настоящего человеческого голоса отдался мурашками у него на затылке: — Снимите обувь, Генри. Он обернулся, инстинктивно схватившись за кончик тонкого пластикового носа. — Я не слышал, как вы вошли, — выдохнул Гарри в такое же пластиковое, ничего не выражающее лицо Доктора. Доктор проскользнул вглубь кабинета, на ходу сбрасывая взмокшее пальто с вечно прямых плеч. — На улице буря, а вы без верхней одежды. — Я аппарировал. — Конечно, аппарировали. И пятнадцать минут простояли на морозе. — Откуда вы… — Читаю ваши мысли? Снимите обувь, — снисходительно повторил голос, и Гарри, пускай не мог подарить этому голосу правильного эпитета у себя в голове, ощутил странное покалывание в груди от его низкого тембра. Он стянул насквозь промокшие ботинки и шагнул на ковёр босыми ногами. Ступни провалились в обволакивающее тепло мягкого ворса, как в зыбучий песок, и ему не сразу удалось пошевелиться. — Вау. Как это вы такое придумали? — Я всякое для вас могу сочинить, — отозвался Доктор, опускаясь в кресло. — Чай? — А вы? Ответом ему стало многозначительное молчание. — Да, точно… маска. — Маска, — осторожный кивок, — и тот факт, что согреть нужно именно вас. — Ну-ну. Нечестно играете. Слова Доктора прозвучали с усмехающейся интонацией: — Оно вам не крестики-нолики. На эту игру вы подписались магией, Генри. Правила мои. Я, {Имя? Отчество? Фамилия?}, добровольно соглашаюсь пройти курс магической психотерапии у доктора {Имя? Отчество? Фамилия?} от первого до последнего планового сеанса. Предварительный срок лечения – двадцать четыре часа/полгода. Отмена или перенос записи невозможны. В случае неявки доктор {Имя? Отчество? Фамилия?} оставляет за собой право пенальти — пропущенная сессия превращается в две, с последующим увеличением общего срока терапии. Гарри плюхнулся на диван и отрывистым жестом отдал Доктору честь, растянув губы в фальшивой улыбке. — Так точно, сэр! Мне уже давно нечего терять. Делайте со мной что хотите. Что-то неуловимо блеснуло в чёрных пропастях маски напротив. — Ошибаетесь, — тихо сказал Доктор, и кружка горячего чая воспарила в воздух, покачиваясь у Гарри перед лицом. — Вы здесь, чтобы не потерять рассудок. «Рассудок… рассудок… рассудок…» — глухим эхом отозвалось у Гарри в сознании. — Вкусно, — безразлично сказал он, отставляя кружку после единственного маленького глотка. — Давайте уже начнём. Доктор захрустел стопкой безупречных пергаментов, которая словно из воздуха материализовалась на ровно сведённых коленях. — Как чувствуете себя, Генри? — Шея болит сегодня. Вечно какая-нибудь дрянь. Сейчас ещё глаз задёргается. Доктор ничего не ответил. Гарри сощурился и подумал, что его слова прозвучали как нытьё какого-нибудь старпёра о бесконечных болячках; правое веко неконтролируемо задрожало. — Я… я чувствую боль в шее, — поправился он, вспомнив такой же вопрос в конце прошлой сессии. — Лучше. И всё же, как вы чувствуете себя? — Паршиво. Я устал придумывать причины, по которым не могу встретиться с друзьями. Доктор вытянул первый снизу исписанный пергамент и склонил голову набок, слегка подаваясь вперёд. Остальные записи он опустил на низкий журнальный стол — единственное, что обозначало его личное пространство. — Когда я попросил вас снять обувь, вы без раздумий выполнили просьбу. — М-гм. Чтобы ковёр не запачкать, правильно? Вы сказали — я сделал. — В таком случае, пейте чай, пока не остыл. Он замер, всматриваясь в Доктора: тот сложил руки на груди в ожидании. — Простите, я не могу… — виновато объяснял Гарри, — я пил недавно. Но чай очень вкусный, прав… — Скажите, Генри, — перебил его бархатный голос, — вы когда-нибудь прыгали через скакалку? — Что? — Может быть, в детстве, пока ещё жили… с тётей и дядей, если я верно помню? — Угу. И с кузеном. Ну… ну да, прыгал. В школе на уроках физкультуры заставляли. — В первом ящике комода лежит скакалка. Может, достанете её и попрыгаете? С губ сорвался нервный смешок. — Это какая-то шутка? — Что вы, я абсолютно серьёзен. — Вы хотите, чтобы я прыгал перед вами через скакалку?.. — ошалело выговорил Гарри, весь, с ног до головы, напрягаясь; ссутулившиеся плечи заныли, брови сошлись на переносице… — Хотелось бы, чтобы прыжков было сделано триста. В груди вихрем поднялось искреннее возмущение. Он вскочил с дивана, размахивая руками: — Не могу я для вас прыгать, вы в своём уме? Какое это вообще имеет отношение к нашему… — Не можете? — Не буду, чёрт возьми! В воздухе завибрировал негромкий смех. — Почему же? — По кочану. Не хочу я этого делать, — взбешённо фыркнул Гарри. Смех неожиданно прекратился, и веселье в голосе Доктора бесследно исчезло: — Я вас понял. Не хотите — не делайте. Ваше желание не в моей власти. Моё дело предложить. — Вы сказали, что хотите триста прыжков! Триста! — А если бы хотел всего десять? От абсурдности этого диалога Гарри не знал, куда себя деть, поэтому обессиленно упал на диван, не сводя с чёрной маски ошарашенного взгляда. — Да хоть один! Не буду я прыгать. И точка. — Всё верно. Не важно, какие ожидания на вас возлагает другой человек, не так ли?***
Непрекращающееся ощущение, что его — и от него — «всем селом» постоянно ждут, преследовало Гарри везде, куда бы он ни сунулся. Зельеварческий отдел Мунго вовсе напоминал съёмочную площадку с надцатью бесконечно направленных на него жадных объективов в глазницах медперсонала: те отслеживали каждый чих и почёсывание макушки. — Я за новой партией. — Мистер Поттер, но прошлая выдавалась на месяц. — Это я хорошо помню, и? — Прошло всего пятнадцать дней… — Послушайте, — осклабился Гарри, — ваш «сон без сновидений» с горем пополам работает через раз, если не два, и то в двойной дозе. Я плачу за это пойло деньги, к чему лишние комментарии? Необязательно вступать со мной в диалог, которого я не просил. — П-поняла, конечно-конечно, только не злитесь…«Дядя Вернон, пожалуйста, не злитесь…»
Глаза Гарри округлились. — С чего вы взяли, что я злюсь, мисс… — Простите, я не это имела в виду! — Не извиняйтесь же. Длинные волосы болтались по узеньким плечам, пока лаборантка отрицательно вертела головой. Гарри вздохнул, забрав протянутый кулёк. — Благодарю вас. Хорошего дня. — И-и вам! И вам прекрасного дня, мистер Поттер, сэр! Он жил — жил ли? — четвёртый год после Победы, но никак не мог привыкнуть к этому идиотскому «сэру», поэтому всячески от того увиливал, не зная, что и говорить в ответ. Ветер продувал уши, просачивался сквозь незатянутый узел красно-жёлтого шарфа и обжигал загривок мерзкими снежинками. Такого холодного декабря в Лондоне Гарри ещё не видел. Зато тревожное лицо Гермионы Грейнджер в окне у дальнего столика «Трёх мётел» узнать можно было за несколько сотен футов. — Мерлин! Гарри!.. — Паршиво выглядишь, — бросил Гарри вместо приветствия, не сдержав облегчённого вздоха, когда Гермиона стиснула его в крепких объятиях. Её маленькие ручки, пробравшись под пальто, послали по спине волны успокаивающего тепла; а запах волос Гарри втянул поглубже, на мгновение уткнувшись в них носом. — Глинтвейн? — невозмутимо спросил он, заняв стул напротив. — Гарри… поверить не могу… — Я думал, ты привыкла. — Привычка и смирение — это не одно и то же. Каштановые кудри были собраны в высокий хвост, и с десяток непослушных прядей, выбившись, упали на розовощёкое лицо: Гермиона тут же заправила их за ухо. — Глинтвейн, — обречённо кивнула она в ответ на его молчание. Они пили долго, говорили много и о какой-то ерунде, потому что Гермиона обещала Гарри не «пилить» и лишних вопросов не задавать. Да. Обещала. — Знаешь, — осторожно сказала она, — Рон за тебя очень… — Опять двадцать пять. Знаю я, как он переживает, Миона, — зашипел Гарри. — Мне его бестолковые жизненные советы поперёк горла. Именно поэтому я просил, чтобы ты была одна. — И я выполнила твоё условие! Все твои условия! — вспыхнула Гермиона. — Но Гарри, это ведь невозможно, сколько, сколько ещё ты собираешься пробыть взаперти в этой дурацкой квартире? Даже Кричер — Кричер уже всех с ума свёл своими еженощными воплями по «дражайшему хозяину», который его бросил! Гарри мрачно усмехнулся. — Бросил. Какой ужас. Лицо Гермионы побледнело, как у фарфоровой куклы. — Хогвартс — бросил, — он демонстративно загнул палец. — Аврорат — бросил. Нору — бросил. Британскую квиддичную лигу — бросил. Джиневру Уизли… подожди, да у меня пальцев не хватит, нужна вторая рука. — Гарри, я не хотела… — Гермиона, — выпалил Гарри, взяв в ладони её руки. — Гермиона. Посмотри на меня. Послушай меня. Она посмотрела — раскрыв блестящие глаза, закусив пухлую губу, несмело перегнувшись через мешавшийся между ними столик. — Ты любишь меня? Ответ последовал моментально: — Мы все тебя любим, Гарри. Очень, очень любим. — Опусти всех, говори только за себя. Любишь? — Люблю, дурак! Я люблю тебя. Он прошептал заклинание, и невидимая стена отделила их от всего внешнего мира, заглушая навязчивый пьяный гогот и звон бокалов. — Ты будешь любить меня меньше, если я не стану таким, каким все хотели бы, чтобы стал? — одними губами спросил Гарри. И аппарировал домой.