H & B

Приятная музыка лилась со струн гитары, разносясь по всей территории крыши, где сидели два парня. Они любили приходить именно на эту, особенно, когда наступает время заката. Причины никто не мог назвать, но это очередное окончание жизненного пути звезды находило нехилый отклик в них, словно нечто родное. Лучи ласкали распростершийся внизу Мумбахеттен, словно опасаясь оставлять его на попечительство госпожи Луны и выказывая желание убаюкать город поскорее, чтобы тот провел долгую ночь легко и умиротворенно. Лицо Хоби украсила непринуждённая улыбка, словно сотканная из последних лучей уходившего светила. Покачав из стороны в сторону ногами, свесившимися вниз и повисшими в воздухе, панк, после небольшого перерыва, начал играть снова. Павитр, притащивший им обоим заранее пушистый плед, выданный лично тётей (ибо чего полезному добру простаивать), прикрыл веки, расслабляясь. Любая музыка, будь это жесточайший по своей природе металл или неторопливые импровизированные ритмы, которые, возможно, больше никуда и не пойдут, кроме этой крыши, но так или иначе существовавшие, успокаивали индуса, отчего тот легко мог задремать, забыв обо всех тягостях человека-паука. Но идиллия длилась недолго – только расслабившись, звуки затихли, отчего становилось не по себе, по коже бежал холодок. Могла быть всего одна причина, по крайней мере которую знал Прабхакар, почему Хоби останавливался и хмуро смотрел вниз: нахлынувшая опасность. Павитр сел, придвинувшись к панку, намереваясь оценить степень бедствия, на которое он сверху вниз смотрел. И, желательно, стоило как можно скорее расправиться с этим, раз уж даже Браун не мог насладиться сладкой тишиной, одной рукой начав шарить по принесенному с собой рюкзаку, скорее всего, в поисках маски с шипами. К глубочайшему удивлению парня, ничего не случилось. По крайней мере смертельного точно нет. Хоби опять слишком слишком надавливал на струны, отдаваясь и погружаясь в атмосферу музыки, а в итоге умудрился порезаться, причём даже неоднократно. Пальцы пестрили и подсохшими, и свежевскрытыми следами от гитары. Сколько раз Павитр предлагал купить ему специальные насадки, чтобы не травмировать пальцы, раз за разом испытывая дискомфорт при любом прикосновения к чему-то, в особенности взятии ручки и написании текстов, что, конечно, ни много ни мало препятствовало продвижению работы над песнями. Но Павитр давно перестал пытаться, смирившись с упрямством Хоби. Что поделаешь, если человек не хочет ничего менять. В такие моменты у Прабхакара складывалось стойкое впечатление, что Хоби – мазохист, очень умело скрывавшийся, но после фразы о том, насколько тот презирает людей, возбуждавшихся от побоев, от которых и старался спасти их человек-паук, такие мысли покинули его голову. В чем-то он был согласен: пускай индийский человек-паук и не собирался принижать каких-либо личностей за их предпочтения, но мысль о обесценивании их же труда невольно стирала любое непредвзятое отношение к людям и пыталась выискивать мазохистов среди толпы, чтобы точно знать, кого оттаскивать подальше, чтобы не слышать криков о несправедливости бытия. Глубоко вздохнув, Павитр грустно улыбнулся и пошарил за своей спиной, вытягивая из-под покрывала лёгкий рюкзак, прежде служивший подушкой. В руках быстро оказалась небольшая коробочка. – Тебе повезло, на обе руки хватит, - оценивающе оглядел пальцы Хоби индус, доставая из упаковки несколько оставшихся листов с пластырями. Руки индуса задвигались, привычными движениями заворачивая пальцы в коконы из ткани, в конце процесса больше похожие на сосиски в цветастом тесте, чем на куколок бабочек, скоро собравшихся явить миру свои крылья. Отклеивая один за одним с листа, Павитр "спасал" порезы медицинскими пластырями. Хотя прямо-таки медицинскими назвать их было бы преувеличением. Да, они исполняли свое предназначение и защищали от занесения инфекции, но по мнению Хоби им больше подходила бы фраза "отроческие", чем просто "медицинские", что кричала на каждом препарате. Павитр считал иначе и предлагал название "детских" или чего-то в таком духе, заодно и звучавшем проще, но Браун, конечно же, не признавал что-то настолько земное, да ещё и уже существовавшее. Именно поэтому Павитр демонстративно покупал для него исключительно детские пластыри. Не для того, чтобы побесить, а для того, чтобы любоваться картиной панка с руками в ярких повязках, заметно контрастировавших с неразлучными с хозяином шипастыми браслетами. Это была не единственная причина, картина выдавалась бесценная, это само собой разумеется, но основным критерием, влиявшим на выбор, являлся размер. Именно детские идеально оборачивались вокруг длинных, но тонких пальцев, укрывая ранки от неблагоприятных сред. Но в любых обстоятельствах их всегда выбирал Павитр, потому как самому обладателю рук было фиолетово: есть, нет – заживут, не умрёт. Так что именно Прабхакар являлся "оруженосцем" и помощником, таскавшим с собой пачку пластырей в обязательном порядке после самого первого случая, как узнал о небольших проблемках, вытекающим из страсти Брауна к гитаре. – Готово, - завернув последний травмированный палец, поцеловал британца в щеку Павитр. Гитара оказалась повешена на ремень за спину. Хоби поднял руки на уровень глаз, притворно раздраженно закатывая глаза. Пальцы укрывали пластыри розового цвета, чуть светлее выступивших капелек крови, что виднелись кое-где на ладонях раньше. Панк часто задумывался о том, какой же любимый цвет у Прабхакара, и если бы кто-то выступил с вопросом об этом, он бы ответил розовый, даже если бы это оказалось неверным ответом. Исключительно для панка этот ответ точно окажется верным, ведь именно розовые пластыри индус и приносил для него чаще всего. Вот и сейчас пальцы были розовыми. Хоби, находясь рядом с любимым человеком, а заодно и не отнимая глаз от части своего тела, и сам порозовел. Не настолько, что составлял бы конкуренцию основной части ткани, но достаточно, чтобы получился грязновато-серо-розовый оттенок, в точности соответствовавший нарисованным вишенкам и точечкам. Панк не верил в метафоры, но принимал ту, что была рассказана когда-то давно ему Павитром о вишнях. Вишни, пусть и отцветают быстро, но всегда проживают яркую и счастливую жизнь. Такую, какую они сами творят совместно. – Спасибо, вишенка, - вымолвил Браун перед тем, как поцеловать индуса в губы. Павитр ухватился руками за воротник легкой чужой рубашки, накинутой поверх костюма (потому что кожанка слишком сильно нагревается, а для долгих посиделок такое не годилось), притягивая ближе. Они оба не были сильны в плане прозвищ, зато один был горазд в деформировании кожи рук, а другой в поисках медицинской помощи для них. И эта жизненная позиция обоих парней вполне устраивала, если их вишнёвое дерево продолжит цвести, а клей на ладонях не будет отклеиваться раньше, чем необходимо. Браун отстранился, приобняв рукой Павитра, быстро поменявшего позу и уложившего голову на чужое плечо. Мумбахеттен встретил их взгляды светящимися бордами и высотками, возвышавшимися над людьми-муравьями, бежавшим по своим делам. Прабхакар снова прикрыл веки. Необязательно было, чтобы кто-то играл на гитаре, чтобы тот расслабился, особенно если этот кто-то сейчас сидит с обклеенными несъедобными вишенками пальцами. Губы панка снова посетила улыбка. Рядом с Павитром, казалось, она никогда не уходит. Остаётся приклеенной, как эти самые пластыри на руках.