Вниз

      Чужая кристаллическая земля норовит подрубить ноги и выжечь зрение. Она настолько ослепительна, что кажется раскаленной добела. Вся эта суровая масса сплошных препятствий показывает, насколько далеко они забрели. Глубоко.       В пятистах шагах восстают из ледовых громад замковые своды без окон. Узникам и тюремщикам окна ни к чему — в белесой завесе нет красоты неба, на присыпанных пеплом крышах не гнездятся птицы — вместо них оседает пыль, исторгнутая печными трубами. Серые башни опоясаны высокой стеной. Не той, что выстроена из страданий и голода, но такой же внушающей ужас. Она тоже уничтожает всякую надежду как нечто опасное. В поверхность вмурованы маски лиц с прорезями искаженных черт и выломанных конечностей. Их видно на расстоянии. Кто-то все же хотел придать стройке сходство со Стеной Неверующих, но, вероятно, не осмелился довести начатое до конца. Снаружи рельеф ступенчатый из-за столкновения с бурями, дробящими твердь, и сочится зеленым липким ядом. Никому нет дела до разрушений — башни охраняют не от вторжения извне, а от тех, кто заключен внутри них. — Готовы? — спрашивает Ингрид. Из ее дрогнувших челюстей вырывается облачко пара и рассыпается по груди — защита от холода себя истощает. Когда задрожит и рука, придется тратить не лишнее заклинание, поэтому Ингрид смотрит в сторону ворот и терпит.       По привычке Ганн пропускает между пальцев горячую элементальную искру, но та гаснет. Как бы он не желал помочь — чересчур близко к материальным областям, где хозяйствуют враждебные духи. Помутнение их рассудка позволит взять контроль над любыми прислужниками, и тогда число врагов, бьющих в спину, возрастет.       Дикин с сожалением убирает пергамент в рюкзак, его зарисовка остается недописанной. Надевая перчатки, он отмеряет в памяти этажи, однако Ингрид помнит разговор до последней точки. Разговор, в котором ей не разрешают задавать вопросы, но не скупятся на ответы. Наверное, мысли Ингрид прозрачны как родник, раз легко угадываются. Откровения попадают в цель. Тот, кто должен быть найден, заточен в подвалах пятого уровня Кании. Так говорит Знаток Мест — небесное существо, живущее на крыльях. Войны смертных обтекают ее, как стелющаяся по песку вода. Она мудра и совершенно безумна. Фразы, до которых она снисходит, лишены обмана и порой как будто бы смысла. Но если не верить им, то чему тогда верить? Сердце Ингрид едва не разрывается в клочья, когда слова, не доходя до ушей, проникают в сознание — они предназначены для нее одной. Того, кого она ищет, нет среди живых, как и нет среди мертвых. Он на зыбкой границе света и тьмы в легендарной Долине Вечных Сновидений — там, где сны питаются теми, кто их порождает.       Ингрид помнит: сама она стоит примерзнув к полу и старается углядеть в ответе насмешку. Эта весть вцепляется ей в горло, и только поэтому нутро не выворачивает наизнанку. Долина Вечных Сновидений — излишне красивое название для изолированной точки на девятом круге Баатора. За что? Ажурные крылья Знатока Мест такие ветхие и тонкие, что Ингрид боится их сломать одним своим выдохом. Ганн качает головой: воля древнего волшебного создания, заточенного в клетку собственного разума и путающего тысячелетия, лица и планы, не дает ему проникнуть к ней мысли. Вот и вся аудиенция.       Они уходят восвояси, подкрепленные неясной подсказкой — чтобы спасти одного, им придется спасти другого. Провожающий их сквозь толпу по сигилским порталам голубоглазый танар’ри не ошибается, утверждая, что каждый оставленный без мести подвиг — это огромная удача. Ветеран Кровавых Войн между демонами и дьяволами, он хромает и отказывается от денег, вручая взамен подарок для ненавистного ему мира.       Масса проблем закладывается в основу последующих дорожных тягот, однако это путешествие в пятьсот монотонных шагов до ворот тюрьмы проходит почти без происшествий. Колеи нет, кроме коварных провалов в снегу, заполненных костями. Заключенных в замок доставляют по воздуху, а не в паланкинах, и умерших хоронят не в закрытых курганах, а скидывают останки в погребальные ямы, чтобы быстрее освободить место для следующих. Здесь они смешиваются: ярые праведники и мятежные грешники, сбитые с толку дьявольскими посулами. Мороз слизывает плоть с их позвонков и разбирает скелетный конструктор, а душа навеки застревает в башнях.       В западном дворе два скучающих черта терзают заблудившегося огненного мефита. Хотят узнать, сгодится ли кровь беса для розжига потухшей жаровни. Ингрид решает спор по-своему: убивает обоих и возможного свидетеля с глазами как угольки. Где ее милосердие? Кое-кто бы сказал, что в данный момент оно стекает с зазубрин клинка, и был бы прав. Острие в итоге уравнивает всех — от свирепой демонической твари до скулящего лусканского надзирателя. Милосердие растет рядом с сердцем, а если сердце вынимали и не раз, обрывая корни... Чем только не была заполнена рана — чем-то маленьким и трусливым, отбивающим ритм, колдовской сталью, сущностью жреца. Сейчас на том месте зияет пустота, и пусть Ганн-из-Грез говорит, что ее шаткие сны тонут в печали и нуждаются в излечении, Ингрид убеждает себя, что сны — это оружие против здравого смысла. Мефит поднимет тревогу и потому она заставила его замолчать.       С трупа второго черта они снимают ключ. Позади вольеров с щенками адских гончих — теперь уже мертвыми щенками — Ганн обнаруживает дверь: не парадную, значит, обслуги. Присутствие духов давит на него. Он тяжело прислоняет ладони к вискам или заслоняется ими. — Я слышу голоса за прочными стенами этой мельницы несчастий. Они кричат об утратах и взывают о помощи. Ко мне. Очень громко. Их страдания будто хлыст в руках погонщика.       Ингрид не услышит за порогом ничего, кроме мягкого шуршания крысиных лап. Опыт и доверие к шаману уверяют, что ниже будет хуже. Так оно и случается. Темные коридоры сведены в настоящие лабиринты, но у троих есть наводка. С методичным упрямством они продвигаются вдоль агрессивных големов слуг, вышедших из строя ловушек и сваленных под ними тел, мимо прочих монстров, лестниц и темниц, толстые двери которых скребут чьи-то ногти — глухие к мольбам и оскорблениям, пока не находят в подвале человека, распятого в железных кандалах, источающего смрад болезни и боли. Обстановка камеры более чем соответствует назначению: каменный пол заляпан едкой слизью, выбивающей слезу. Бездымно топится печка. Из ведра с мутной бурой жижей торчат инструменты. Узник одет в то, что осталось от плаща, и сохранившийся капюшон покрывает его голову полностью. Через рваные лохмотья просматриваются татуировки, перечеркнутые множественными кровоточащими рубцами.       Дикин гасит неуязвимую сферу. Передав инициативу боссу, первым делом он хватается за перо. Какое эффективное житейское «колдовство» — перевернуть пустое ведро и получить обыкновенный стул. Запах мочи, устойчиво сгустившийся в углу, не смущает кобольда. Сияние вокруг него сходит на нет. Он должен описать увиденное честно и максимально подробно, но подбирает замену слову «выпотрошенный» как чему-то дилетантскому, способному разрушить магию текста.       Ингрид прячет грязные пальцы за поясом — так незаметнее, что они трясутся. Она совершает новое усилие и изображает для Ганна одобрительный кивок. Ее мнимое спокойствие согревает усталого, бледного шамана сильнее, чем жар от печи. Он видит, что заключенный достаточно слаб и стреножен, чтобы не причинять его любимой вреда, и отходит к свету факела обработать свежие царапины маслом. — Платишь по старым контрактам? — Ингрид склоняется к узнику и практически разъяренно шипит: — Аммон Джерро...       Некогда могущественный чернокнижник дважды предпринимает попытку встретиться с ней глазами и роняет голову. Он похож на продукт некромантии, на лича, состоящего из черепа и связанных жилами хрящей. Репутация и деяния не были к нему благосклонны. На мгновение Ингрид чудится, будто он снова умер и ей опять предстоит вытаскивать его душу из какой-нибудь злополучной филактерии. Ганн истолковывает жест более правильно — отстегивает от ремня перегонную флягу, срезает верхний слой фильтра и помогает узнику напиться, пока тот не захлебывается водой. — Носительница Серебряного Осколка... — хрипит чернокнижник, откашлявшись. — Прости, Носительница Проклятья... Или чем ты располагаешь в этот раз, кроме отвратной вони, достойной дополнительной пытки? Как ты здесь оказалась, на восьмом кругу Баатора? — Спустилась с седьмого.       Ингрид чеканит ответы, инстинктивно отмечая состояние чернокнижника как наиболее близкое к смерти.       Между тем Аммон Джерро щурится, пытаясь распознать ложь. Татуировки, исполненные руническими заклятьями, собираются теснее на его переносице. Наконец он признает: — Это больше, чем доступно многим мастерам. Открой секрет, что послужило тебе дверью на седьмой круг? — Одна лазейка с шестого. — А на шестой...       Ганн поражен тем, что Аммон Джерро почти ухмыляется. — Портал с пятого. — Ингрид принимается рыскать в своем мешке. — Будет долго, если мы примемся считать. — Согласен, просто скажи, что, черт побери, ты здесь забыла? Уж точно не Аммона Джерро, оказавшего тебе услугу не сдохнуть в битве против Короля Теней, а затем нашедшего силы сделать то же у Врат резиденции Келемвора. Мертвый город правосудия или город мертвого правосудия? Ты его помнишь? Ворвалась в стены с такой решимостью возглавить вторую священную войну, что от смеха я начал путаться. — Заткнись, — коротко благодарит его Ингрид. — Я хочу освободить тебя. — Обучилась кое-каким трюкам с отмычками, а? — Чернокнижник пробует пошевелить запястьями, и туловище пронзает током. Промеж зубов звонко щелкает разряд и разбегается по самым чувствительным нервам. Это стоит ему минуты тишины. Затем он продолжает: — Брось эту затею. Западная Гавань никогда не рожала мудрецов. Мой надзиратель жестокий малый и создан для того, чтобы без устали попирать потолки, а его слуху позавидует и твоя подружка тифлинг. Это исчадие бронировано пластинами и имеет глаза даже на заднице. Ключ он сожрал, и наверняка тот слоняется по его кишкам как пузырь по кружке хмельного кваса. То, что вы прокрались сюда — большой успех, но живыми вам не выйти. Не то чтобы меня это волновало. Но все-таки я... я...       Аммон Джерро замолкает, потому что наблюдает, как Ингрид достает из тряпья запачканный и воняющий дерьмом ключ. На этот раз он рявкает на нее, как на обнаглевшего пса: — Кто поделился с тобой проходом, девчонка? — Эринии. В Сигиле. — Эти плотоядные злобные чудовища с похотливыми замашками? Чем ты, фермерская дочка, чудом дослужившаяся до благородного рыцарского звания, расплатилась с ними?       Так как Ингрид молчит, Ганн с усмешкой объясняет: — Грезами. Чего не добьется грубая сила — достигнет сладкий сон. Две одинокие эринии, жаждущие мужского присутствия и твердой плоти, не смогли отказать прекрасному молодому мечтателю с безупречно красивой внешностью.       С нахальной издевкой он ведет по своей синей щеке тыльной стороной ладони, и Аммон Джерро выплевывает следующее замечание будто отраву: — Каргово отродье... И... еще тот владелец кошмарного магазина из Крепости?       Дикин переносит опрометчивые слова узника о своей магической лавке на пергамент, не забыв вставить упоминание о широчайшем ассортименте трав и зачарованных свитков. — А что остальные? Где твой воинственный дворф с титулом самопровозглашенного вождя и рыжая воришка с хвостом? Или этих не жалко?       Выхваченный и приставленный к горлу чернокнижника клинок разозленно повторяет вой боевого рога. — Зря стараешься, Аммон Джерро. — Ингрид борется с искушением усилить давление на лезвие меча. Где ее благоразумие? Импульс становится тише, но не растворяется насовсем. — Мы не уйдем без тебя. И без прохода вниз, в Долину Вечных Сновидений. Ремесло в обмен на свободу. — Попытаться стоило. — Чернокнижник повисает на цепях. — Вот, значит, что не позволяет тебе сидеть в Крепости и плодить ребятишек. Спуск на Нессус и погоня за призраками? Я бы мог забрать вас отсюда наверх, но тебе нужно не это. Ищете какого-нибудь скрягу, заложившего душу за твою казну? Или жертву самозваного культа, коих развелось в лесах как вшей на загривке кота? Не желаешь исповедаться, Ингрид? Оно стоит того, чтобы ты так самоотверженно кидалась на пики и тратила друзей? Очевидно, вы не представляете, во что ввязываетесь.       Да, они не представляют. Пока.       Загнившая кожа узника спадает с рук и лодыжек вместе с оковами. До чего он изранен и худ и напоминает тень себя прежнего. Между тем эта тень проявляет чудеса аппетита и съедает почти весь запас пищи, чтобы набрать отголосок былого подобия мощи. Под его командованием Ганн и Ингрид наполняют ведро своей и дьявольской кровью, грабят сундуки, притаскивая все железо, что могут найти, не разбираясь оскверненное оно или святое. Они также вылезают во двор и очерчивают круги — три меньшего размера и один пригодный для вставших плечом к плечу путешественников. — Запомни, девочка, — говорит напоследок черный колдун. — Чтобы великая цитадель Нессуса выпустила вас, не пробудив всю армию баатезу с их владыками, военачальниками и герцогами, тебе придется кем-то пожертвовать. Вас трое — значит, и выйти могут лишь трое. Действовать предстоит без промедления. С каждой секундой вам будет сложнее сопротивляться тому, что вас ждет. Это нельзя назвать загробной жизнью — по крайней мере не той, что вы захотели бы иметь. И, надеюсь, вы обзавелись обратной тропой, потому что я не вытащу вас оттуда, сколько бы писем ты мне ни слала.       Аммон Джерро умывается остатками крови, опускается на колени и погружает руки до локтей в снег. Обычно требуется что-то менее рукотворное, но не тогда, когда живот тошнотворно прилипает к хребту. Колдовство прорастает из кончиков его пальцев, слизывает красную корку с лица и прячет под белый покров как секрет. Это что-то обвивает льды и, что важнее, глубину.       Чернокнижник прощается взглядом, резко дергает локти вверх, и это последнее, что запоминает Ингрид. Она в более подвешенном состоянии, чем когда-либо до сего момента. Портал переворачивается с ног на голову, словно крышка горшка, мутная пелена неба меняется с противоположной, и все, кто стоял под ней, разлетаются от удара будто брызги влаги.       Аммон Джерро получает взамен трех плененных нессусийских духов, безуспешно грызущих барьер кругов призыва. — Пожалуй, что и мне пора. На этом поступке вовсю блестит печать с инициалами А. Дж.. Льстит, конечно, но я не в той форме, чтобы сражаться.       Неожиданно, позади себя, он улавливает изменившуюся тишину. Отбрасываемая поверх головы тень готова показать ему кого-то крайне внушительного, вооруженного рогами и крыльями. К тому же не скованного ничем в своем стремлении убить. — Четвертый? — гневно кричит чернокнижник. — Кого эта девчонка протащила за собой?       Он успевает исчезнуть, и клубы поднявшегося дыма скрывают его побег.