***
Отец Микки никогда не знал всей правды о Микки. Точнее, о том, что он гей. Потому что, если бы Терри Милкович хоть в малейшей степени догадался, что это правда, Микки был бы сейчас в шести футах под землей. Без преувеличения. Он слышал именно такое обещание из уст этого человека. Но все же, может быть, это паранойя, но у Микки есть ощущение, что его отец всегда что-то подозревал. У Микки никогда не было девушек рядом, как у его братьев. Он никогда не приводил домой проституток. Когда был кокаин и шлюхи, он никогда не принимал особого участия во втором. А его любовь к фортепиано определенно никогда не способствовала укреплению какого-либо вида мужественности. Так что да, Микки не удивился бы, если бы его отец время от времени задавал неясные вопросы, когда он исчезал под волной алкоголя, не успев отреагировать. В воскресенье вечером Микки получает сообщение от Игги. Он едет с Терри из бара. Честно говоря, Микки испытывает скорее облегчение, чем ужас. Наконец-то он может увидеть чудовище своими глазами и перестать думать, что оно за каждым углом. Микки успевает выкурить половину сигареты, прежде чем слышит звонок домофона. Он крепко зажимает сигарету между губами, впуская свою семью, потому что никотин — единственное, что может помочь ему пройти через это. Терри был примерно на 90 процентов причиной того, что он так много курил, когда жил дома. Терри входит в дверь первым, а Игги следует за ним, как телохранитель. Выражение лица Игги стало гораздо менее самоуверенным, когда его отец снова рядом. Он выглядит более настороженным, более сдержанным. Микки уверен, что он чувствует себя точно так же. Его глаза не отрываются от глаз Терри, когда тот входит в квартиру Микки и осматривает его маленькую гостиную. Терри фыркает. — Ты ушел из дома ради этого? — Дешевая аренда, — бормочет Микки. — Это дыра, — говорит Терри, — какого хрена у тебя здесь пианино? Микки ничего не говорит. Разговор о пианино никогда не заканчивался хорошо ни в одном из десятков случаев, когда эта тема возникала между ними. В лучшем случае Микки всегда получает оскорбления, а в худшем — новые порезы и синяки. Он надеется и молится на первый вариант, на то, что Терри просто оставит все как есть. Но вместо этого он приближается к инструменту. Он проводит рукой по нему, по бокам и по клавишам. Его массивная рука неуклюже ударяется о некоторые из них, издавая звук, похожий на звук из плохого фильма ужасов. Затем его рука падает еще сильнее. Микки задыхается и поворачивает голову, когда слышит хруст. А когда он открывает глаза, то видит, что самые левые клавиши разбиты. Как будто кто-то раздавил груду шоколадных плиток и сложил их в кучу. Микки смотрит на отца, который ухмыляется, как ублюдок, которым он и является. — Хуевый способ зарабатывать на жизнь, — говорит Терри, — я знал, что ты слишком правильный для семейного бизнеса. Так где твоя девушка? Он ненавидит его. Боже, Микки до глубины души ненавидит его. В его голове, всего на мгновение, проносится мысль о том, что у него в руке пистолет, а под пальцем — курок. — Не здесь, — заикается Микки. Терри задирает нос. — Я хочу встретиться с ней как-нибудь, посмотреть, насколько она сумасшедшая, чтобы думать, что на тебя стоит тратить время. Микки не может придумать, что сказать, чтобы не спровоцировать удар по лицу. Он просто старается, чтобы его лицо не выражало ужаса, а кулаки были крепко сжаты по бокам. Терри идет к нему, и на мгновение Микки задумывается, не побежать ли ему за пистолетом, который он держит за микроволновой печью. В последнюю секунду Терри поворачивается к двери. — Давай, Игги, — говорит он, — бары не остаются открытыми всю долбаную ночь. Микки облегченно вздыхает и уверен, что слышит, как Игги делает то же самое. Игги спешит присоединиться к отцу. Дверь за ними закрывается. Микки прислоняется к стене. Он нервно стучит сигаретой в пепельнице на столе, прижимая ее в прерывистом ритме к стеклу. Он украл пепельницу в баре. Игги подбадривал его, а Микки очень нужна была такая. Надоело засовывать сигарету в грязный стакан, в котором все еще есть алкоголь. Забавно, что его семья всегда ввергала Микки в дерьмо. Он лишь смутно осознает эти моменты за то время, которое требуется ему, чтобы сесть на диван, взять в руки телефон и позвонить Йену. Он не помнит, как принял решение позвонить ему. Его просто переполняет жгучая потребность не оставаться под всем этим дерьмом. Он так многого добился — выбрался из дома, нашел работу, начал чувствовать, что с ним все в порядке. Как будто это может стоить больше, чем торговля наркотиками и побои, которые всю жизнь оставлял его отец. Поэтому он звонит Йену. И он не осознает, сколько напряжения он держит в своем теле, пока не слышит голос Йена на другом конце. — Черт, — говорит Микки, потому что это все, что он может сказать. — Микки? — спрашивает Йен, явно обеспокоенный. — Что случилось? — Дерьмо, — повторяет Микки. Боже, как бы он хотел быть в состоянии придумать что-то более внятное в данный момент. — Что случилось? — снова спрашивает Йен. Микки несколько раз сглатывает и нервно почесывает шею. Наконец, он пискнул: — Мой папа. Он только что был здесь. — Он тебе что-то сделал? Микки слышит гнев в голосе Йена и практически чувствует, как в нем просыпается защитный инстинкт. Микки немедленно и отчаянно сожалеет, что держит Йена на расстоянии, пусть даже по необходимости. — Я в порядке, — говорит Микки, — но он испортил мое пианино. — Насколько все плохо? — спрашивает Йен. Микки оглядывается, чтобы измерить ущерб. Это только самые крайние клавиши, которыми он все равно никогда не пользуется. Но есть что-то, что не дает ему покоя: смотреть, видеть повреждения и знать, что Терри виноват. Ему становится чертовски плохо. — Могло быть и хуже, — говорит Микки, потому что так всегда и бывает. Он мог получить два удара вместо одного, он мог сломать руку вместо того, чтобы просто пораниться, его могли поймать с членом парня в руке вместо нот. С Терри единственным утешением было расстояние, оставшееся до падения в самую низкую точку. — Я тебе там нужен? — спрашивает Йен. И именно это заставляет инстинкты Микки остановиться, чтобы сохранить дистанцию. Это напоминает ему, почему он все это время держал Йена на расстоянии, потому что он знает, что близость — это слабость. Если его отец и может что-то вычислить, так это слабость. — Мне не нужно, чтобы ты обнимал меня или еще какое-нибудь дерьмо, — говорит Микки, хотя ему не удается укротить чувства, которые он хотел спрятать за этим ответом. — Конечно, плохой мальчик, — говорит Йен, — если все хорошо, тогда, наверное, до скорого. — Да, увидимся, — отвечает Микки. Он кладет трубку и на короткую секунду мечтает, чтобы они с Йеном были одной из тех пар в кино, которые спорят о том, кто должен сбросить звонок первым, только для того, чтобы услышать голос Йена на мгновение дольше. У него такое чувство, что пройдет слишком много времени, прежде чем он услышит его вновь.***
Микки скучает по Йену. Как засранец, которым он является, как слабый ребенок, которым он всегда боялся быть, он скучает по нему. Это как проклятая цепь на сердце, которая с каждым днем затягивается все туже. Но он может справиться с этим. Он подавляет ее, потому что нет такой сильной эмоции, которую Микки Милкович не смог бы подавить. Но воздержание от секса в течение столь долгого времени? Это разрушает его. Время от времени он пытается мастурбировать, когда не беспокоится об отце, не смотрит на разбитое пианино и не чувствует себя подавленным из-за Йена. Но когда это стало так трудно — быть без голоса Йена в ушах? Микки лежит в постели, его боксеры спущены до колен. Одна рука медленно поглаживает его эрекцию, а другая нежно надавливает на его собственное отверстие, но ничего не получается. Как будто он дергает шнур газонокосилки, которая никак не заводится. Тогда он берет трубку. Он звонит дважды, прежде чем ему отвечают. — Алло? От одного только голоса Йена Микки чувствует странное тепло. Это определенно усиливает его возбуждение. — Ты один? — спрашивает Микки. — Да, сейчас одиннадцать часов вечера. Я не собираюсь никуда выходить или что-то в этом роде. Почему ты спрашиваешь? — говорит Йен. Микки вспоминает тот день почти год назад, когда Йен прижал его к пианино и рассказал, как обстоят дела. Он до сих пор поражается собственной беззаботности в тот день и тому, что он сказал. Сейчас он повторяет эти слова. — Скажи мне, как бы ты меня трахнул, — говорит он. Тишина. Шорох, возможно, Йен раздевается. Затем его голос — тот сексуальный голос, который он использует в постели и который обычно заставляет Микки разогнаться с нуля до ста за две секунды. — Скажи мне, что на тебе надето, — говорит Йен. Микки закатывает глаза. Это немного банально. Но, с другой стороны, у него возникает желание мысленно представить, что сейчас хочет сделать Йен. Микки тянется вниз, чтобы стянуть боксеры со своих лодыжек, чтобы честно ответить: — Ничего. Я просто лежу на кровати. — Хорошо, — говорит Йен. — А ты? — спрашивает Микки. — Голый, в фургоне. Я вышел покурить травку, но теперь у меня есть кое-что поинтереснее. — Да, черт возьми. — Ты трогаешь себя, Микки? Микки обхватывает рукой член и гладит его у основания, держа крепко. Сейчас действительно лучше, когда Йен частично здесь. — Как бы я хотел быть там и трахать тебя. Ты бы хотел, чтобы я делал это медленно или быстро, Мик? Обычно Микки выбрал бы второй вариант. Но у него есть настроение затянуть это. Поэтому он говорит: — Медленно. Трахай меня нежно и медленно, Галлагер. — Еще нет, — говорит Йен, — я бы сначала поцеловал тебя. Я так люблю тебя целовать, ты даже не представляешь. Ты позволишь мне сделать тебе засос? — Да, — без колебаний отвечает Микки. — Как насчет нескольки засосов? — говорит Йен, и Микки слышит ехидную ухмылку в его голосе. — Сколько хочешь, — говорит Микки, и он серьезно. — Может, я бы станцевал стриптиз. Сниму одежду очень медленно. Тебе бы это понравилось? — Больше времени смотреть на тебя? Можешь не сомневаться, мне это понравится. Йен смеется. Микки улыбается этому звуку. Он понимает, что уже даже не мастурбирует. Он просто лежит, наслаждаясь звуком голоса Йена в своих ушах. Он выдавливает немного смазки на руку и снова начинает поглаживать себя. — Давай к самому интересному, — говорит Микки. — Все это — самое интересное, — говорит Йен, — конечно, как хочешь. Я скучаю по твоим рукам, Мик. Сколько времени прошло с тех пор, как мы трахались? — Полторы недели, — говорит Микки, одновременно и расплывчато, и конкретно. Не похоже, чтобы он считал дни, но и не похоже, чтобы не считал. — Слишком долго, блять, — говорит Йен, — я отшлепал тебя, когда мы трахались в последний раз. Ты помнишь это? — Да, блять, помню, — говорит Микки, — как я могу не помнить? — Я бы отшлепал тебя, будь я сейчас у тебя дома. Я бы оставил твою маленькую попку красной, воспаленной и жаждущей моего члена. Я хочу клеймить тебя везде, Микки. Знаешь, как сексуально смотреть на тебя и вспоминать, как сильно я заставлял тебя стонать? Даже не пытаясь, Микки чувствует, как что-то похожее на стон поднимается в его горле, но он подавляет его. Он не хочет издавать звук, который заставит Йена замолчать. — Ты трогаешь себя, Микки? — Да, — отвечает Микки, — а ты? — О, да, — говорит Йен таким голосом, словно он снова выиграл, обманув, — я не знаю, как долго я продержусь. — Тогда, может, и хорошо, что мы не трахаемся по-настоящему, — говорит Микки. — Если бы мы трахались, я бы долго не протянул. Только дольше, чем ты. И я точно знаю, как заставить тебя кончить быстро и сильно настолько, что ты забудешь, собственное имя, — говорит Йен. Микки стонет. Он так сильно хочет, чтобы руки Йена были на нем. Он прижимает палец к чувствительной точке на вершине члена, той самой, которая каждый раз заставляет его извиваться. Его спина выгибается, когда он представляет себе Йена сверху, с его ленивой ухмылкой и похотливым выражением на лице. — Так близко, — говорит Микки. — Проникни в себя, — говорит Йен, — у тебя есть смазка? Он не может использовать руку, которая держит телефон, поэтому он жертвует рукой на члене, чтобы проникнуть в себя пальцем. Он напряжен сильнее, чем обычно, но не потому, что у него не было секса, он трахался довольно часто в течение последнего года. Просто мысль о том, как часто Йен растягивает это отверстие, черт, посылает жар в низ живота. — Ты хочешь меня? — спрашивает Йен. Да, да, абсолютно, да. Микки хочет его все время. Он хочет все в нем, а не только его член. Но все, что он говорит, это: — Очень, блять, очень. — Ты мне нужен, Мик. Твое тело такое замечательное. Ты такой чертовски горячий, Боже. Я не могу так долго не прикасаться к тебе. Микки двигает пальцами чуть правее, и вот оно. Голос Йена на секунду затихает, но в то же время это единственная часть реальности, которую осознает Микки. Он закрывает глаза и не перестает выкрикивать имя Йена. Через несколько секунд она слышит, как Йен стонет и вздыхает, а затем Микки расслабленно откидывается на подушки. Сон наплывает на него, чтобы утешить, как будто реальность исчезла на краткий миг. — Я скучаю по тебе, Микки, — говорит Йен. Это звучит как-то по-другому, по-особенному. Это послесексовая эмоциональность, которая заставляет Микки свернуться где-то внутри себя, заставляет его свернуться вокруг собственного сердца, как дракон. Он знает, что Йен забирается в него не для того, чтобы потом причинить ему боль, но в то же время не знает. Не совсем. Потому что никто еще не проникал в Микки и не опустошал его так сильно, что он едва мог узнать себя. Поэтому, зная, что этого недостаточно для них обоих, он отвечает: — Увидимся, Галлагер.***
Микки Милкович — человек с инстинктом самоубийцы. Но если в мире есть всего несколько вещей, которые пугают его до смерти, то Светлана — одна из них. И все же она — его единственный выход, если не считать медленной и мучительной смерти. Поэтому в конце рабочего дня он подходит к ее столу и надеется на лучшее. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает Светлана, приподнимая идеальную бровь в совершенном презрении. — Да, — отвечает Микки. Он облизывает губы, потому что во рту внезапно и необъяснимо пересохло. Его живот напряжен, как и его яйца, которые четко говорят: «Беги!». Он бы убежал, если бы мог. — Я переживаю критический момент, — говорит он медленно. — Мне плевать на твою личную жизнь, — говорит Светлана. — Дай мне закончить, — огрызается Микки. Затем он вдыхает полной грудью. Он должен оставаться спокойным, если это сработает. У него нет шансов одолеть Светлану, поэтому он должен вести переговоры. — Мой отец — страшный ублюдок, — говорит он, — он вбил себе в голову, что у меня есть девушка. Я назвал твое имя, чтобы заставить его замолчать, а оказалось, что он знает тебя по… ну, ты понимаешь, по массажному салону. У Светланы раздуваются ноздри. Она садится прямее. В ее глазах вспыхивает огонь, и Микки понимает, что этот огонь вот-вот испепелит его. Микки начинает говорить быстрее. — Мне просто нужно, чтобы ты притворилась моей девушкой и встретилась с моим отцом один, максимум два раза, — говорит Микки, — потом я совру, что мы расстались, и все будет кончено. — Какого хрена я должна тебе помогать? — спрашивает Светлана. — Потому что я самый неприхотливый пианист в этом городе, и Лилиан будет в бешенстве, если меня в итоге убьют, — говорит Микки. — Тогда попроси Лилиан быть твоей фиктивной подружкой, — говорит Светлана. — Это должна быть ты, — говорит Микки, — я буду у тебя в долгу? Светлана смеется с язвительным высокомерием. — Что мне надо будет делать? И зачем тебе вообще нужна фальшивая девушка? Микки почесывает шею и смотрит на стол. Он ни за что не собирается давать Светлане еще одну карту, чтобы использовать ее против себя, но теперь он загнан в угол. Впрочем, ему и не нужно этого говорить. Он чувствует, что она поняла его по ее тихому «ах». — Так тебе нужно, как это называется, прикрытие? — говорит Светлана. — Я не гребаный педик, — настаивает Микки. Светлана игнорирует его протесты. — У меня дома я видела много мужчин, которых били за то, что они такие. Я знаю, как сохранить это в тайне. Затем она смотрит на него с удивлением и, возможно, настоящим состраданием. — Твой отец причинил бы тебе боль, да? — говорит она. Микки лаконично кивает. — Я хочу пятьдесят долларов каждый раз, — говорит Светлана, — я не останусь больше чем на час, прежде чем найду предлог, чтобы уйти. — Договорились.***
Телефонные звонки становятся их новой рутиной. Раньше, Йен приходил, чтобы потрахаться, теперь он звонит, чтобы узнать, как дела у Микки. Это становится сексом по телефону только один или два раза, что удивляет Микки. Он никогда не ожидал, что сможет привязаться к кому-то настолько, что будет счастлив просто говорить ни о чем, просто наслаждаться звуком его голоса. — Как дела? — спрашивает Йен. — Отлично, — отвечает Микки. Он задается вопросом, не убивает ли расстояние Йена. Прошло две недели с тех пор, как он приезжал в последний раз. Две недели с тех пор, как они в последний раз трахались. Две недели с тех пор, как они в последний раз целовались. Две недели прошло с тех пор, как Микки в последний раз чувствовал себя по-настоящему дома. — Чем ты занимаешься? — спросил Микки. — Честно? Я стригу ногти на ногах, — сказал Йен. — Это чертовски отстойно, чувак. — Эй, ты сам спросил. Что ж, это правда. И если честно, есть вещи и похуже. У Микки три брата — он знает, что такое отстой лучше, чем кто-либо другой. — Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чем? — спрашивает Йен, прерывая ход его мыслей. — Валяй, — говорит Микки. — О чем ты говорил со Светланой раньше? — спрашивает Йен. — А, ты об этом, — говорит Микки, — мне нужно, чтобы она притворялась моей девушкой, когда мой отец рядом. — Ты сказал своему отцу, что у тебя есть девушка? — спрашивает Йен. — Моя семья так думает, — говорит Микки, — как и твоя. — Да, но я не использую прикрытие со своей семьей. Они знают, что Мэнди — просто друг. — Да, но твоя семья не похоронит тебя за то, что тебе нравится член, — говорит Микки, — если у тебя проблемы, Галлагер, лучше, блять, скажи об этом. В телефоне на минуту воцаряется тишина. Микки беспокоится, что Йен повесил трубку, пока не слышит резкий вдох, и он снова начинает говорить. — Только не целуй ее или что-то в этом роде, — говорит Йен. — Я не собирался этого делать. Еще передаст мне каких-нибудь вшей. Йен смеется, пока смех не стихает. Его голос серьезен, когда он снова говорит. — Знаешь, я начал использовать Мэнди как прикрытие из-за одного парня из балетной студии. Он был таким придурком — дразнил меня в раздевалке, крал мои вещи, распускал обо мне слухи. Мэнди предложила, чтобы она стала моим прикрытием. Я была удивлен, когда это действительно сработало. — У этого клоуна есть имя? Его задница, наверное, стала синей к концу недели, — говорит Микки. — Нет, он переехал. В Мэриленд, кажется, его отец что-то делал для правительства. Не помню. В любом случае, когда он уехал, я подумал о том, чтобы инсценировать разрыв с Мэнди и просто покончить с этим. — Что случилось потом? — Я боялся за свою безопасность. И не буду врать, в студии это очень помогло. — Значит, ты понимаешь, что я делаю это не для того, чтобы досадить тебе? — Да. Но это не значит, что мне это нравится. — Мне это тоже не нравится, — говорит Микки. Ему не нравится ничего из этого. Ему приходится притворяться, что он честен со своей семьей, общаться с Йеном только по телефону и каждую ночь засыпать в одиночестве. Он так отчаянно мечтает перенестись в далекое будущее, когда они с Йеном окажутся там, где все это дерьмо будет не нужно, и они смогут переплетаться друг с другом каждую ночь. Но, честно говоря, Микки не уверен, что это произойдет. Может быть, то, чего он боится — реально, и все, что есть сейчас, — временное, обреченное на разрушение. Может быть, клубок просто начинает распутываться.