В балете только геи

Микки, как и большинство людей, слышал, что не следует срать там, где ешь. В общем-то, это вполне здравый совет. За исключением того, что Микки — упрямый сукин сын, поэтому он, конечно, нагадил на весь стол, просто так. Когда они с Йеном практически начали жить вместе, Микки даже не думал о возможности расставания. Его гормоны уверенно контролировали ситуацию, и, честно говоря, он никак не мог предположить, что чувства когда-нибудь сыграют свою роль. Но вот он расстался. Он расстался с человеком, которого видел каждый день, и это был не просто секс. Однако Микки не трус. Он не стал отпрашиваться на больничный в понедельник, потому что это только отсрочит неизбежное. Он чувствует, как его желудок сжимается все туже и туже, приближая день, когда неизбежно появится Йен и… ну, Микки не уверен. Может быть, Йен ударит его по лицу (он отчасти надеется, что так и будет), или просто посмотрит на него этими чертовыми щенячьими глазами, или, что еще хуже, вообще проигнорирует его. Итак, Микки входит в зал и садится за инструмент, его спина напряжена, а кожа горит. Он оглядывается по сторонам. Вон Мэнди, ждет начала занятия. А Йена нет. Микки ждет. Он ненавидит это делать, но ждет Йена и переживает, когда тот не появляется. Он задается вопросом, не связано ли отсутствие Йена с тем, что произошло. Судя по убийственным взглядам, которые время от времени бросает на него Мэнди, Микки уверен, что это так. Как бы то ни было, Йену рано или поздно придется вернуться. Проходит три дня. Ничего. Микки начинает чувствовать себя еще хуже (если это вообще возможно) от того, что произошло. В четверг утром, когда Микки входит в школу, Светлана машет ему рукой. Он надеется, что это связано с работой, а не с его личной жизнью. Но Светлана, похоже, неравнодушна к личной жизни Микки, нравится ему это или нет. — Я не видела Морковку Пел уже несколько дней, — говорит она. — И что? — спрашивает Микки. — Он что, заболел? — спрашивает Светлана. — Откуда мне знать? Я не его телохранитель, — говорит Микки. Светлана бросает на него взгляд сквозь ресницы и вздергивает брови. Кажется, что все ее лицо поднимается, когда она смотрит на него из-за своего стола. — Ты знаешь, — раздраженно говорит Светлана, — он заболел или это что-то другое? Микки чешет кожу над верхней губой. Он бормочет: — Что-то другое. Светлана имитирует закладывание руки за ухо и выпрямляется. — Я не расслышала. — Другое, — Микки произносит громче и резче. Светлана сжимает губы. — Что ты натворил? — Ни хрена я не делал! — огрызается Микки. — И вообще, какое это твое гребаное дело? — Это стало моим делом, когда ты заплатил мне за участие в твоей личной жизни. Ты можешь впустить кого-то в свою личную жизнь, но не можешь выпустить, — говорит Светлана, — я, как говорится, теперь в теме. Микки переносит вес с одной ноги на другую, размышляя над тем, что сказала Светлана. Она вспорола бы ему живот и плюнула внутрь, если бы он рассказал ей о том, что произошло. Но ведь она видела, что с ним сделала Терри. Может быть, она поймет. — Я кое-что сделал, — тихо говорит он. — Я знаю, — говорит она, — расскажи мне. Он не успевает. Он слышит за спиной шаги и голос, и уже чувствует, как срабатывает рвотный рефлекс. И не только от запаха дорогих духов. — Микки! — говорит Нед, появляясь более заметно, чем следовало бы. — Доброе утро! И тебе, Светлана. Светлана лаконично кивает. Микки поворачивается и получает полное вторжение в личное пространство от лица Неда, который улыбается с выражением, похожим на психоз. Микки отступает назад, чтобы освободить себе пространство. — И тебе доброе утро, — ворчит он. — Как дела, Микки? — спрашивает Нед. Микки пожимает плечами. Он поворачивается к Светлане, пытаясь вычеркнуть Неда из разговора, но Нед снова делает шаг вперед и кладет руку на лопатки Микки. — Я давно не видел Йена, — говорит Нед, — не хотелось бы думать, что с ним что-то случилось. Микки отступает назад, отталкивая руку Неда. Он злобно смотрит на него, ненавидя самодовольную ухмылку на его лице, и то, что он так много знает, и то, что он, блять, намного выше Микки. — Почему бы тебе не заняться собственным делом, а не совать нос в чужое дерьмо? — говорит Микки, у него волосы встают дыбом от злости. Он жаждет драки, практически слюной исходит. Одно неверное слово Неда — это все, что ему нужно. — Я просто беспокоюсь о нашем общем друге, вот и все, — говорит Нед, — ты какой-то обидчивый. Возможно, что-то случилось…? — Не твое дело, — говорит Микки, делая паузу между словами. Нед наклоняется к нему и улыбается той жуткой улыбкой, которая говорит Микки, что он уже победил. И тогда он говорит: — Ты же не против того, что я был первым? — спрашивает Нед. Микки даже не останавливается, чтобы подумать. Он делает шаг назад, смещает вес, отводит руку назад и наносит удар. Идеальный апперкот. Прямо в дорогую ринопластику куклы Кена. Тут же хлынула кровь. Боль от удара ощущается в руке Микки с задержкой в несколько секунд, но это был хороший удар, и он выдерживает его. Он усмехается, потирая другой рукой костяшки пальцев. Он бьет Неда той самой рукой, на которой написано «fuck». Татуировки на костяшках пальцев Микки не просто для устрашения. Это кровавое обещание. Нед хватается за нос, обеими руками за лицо. Микки видит, как кровь течет по его рукам, словно включили кран. Светлана, стесненная своей ролью, встает из-за стола (хотя и медленно), чтобы помочь Неду. Нед кричит что-то неразборчивое. Вероятно, у него изо рта течет кровь. Однако крики привлекают внимание, а это последнее, чего хочет Микки. Не то чтобы он думал об этом, когда наносил удар. Он слышит стук каблуков, сообщающий ему о приближении Лилиан, и почти решает убежать. Но он понимает, что уже слишком поздно, к тому же Нед рассказал бы ей, кто его ударил. Поэтому Микки снова опускает кулаки по бокам и стоит, как взрослый, принимая любое наказание. Лилиан стоит в стороне и смотрит сначала на Неда, а потом на Микки, словно на теннисный матч. Затем она прищуривается. — Я рассчитывала получить от вас много неприятностей, мистер Милкович, — говорит Лилиан, — потому что вы хорошо делаете свое дело и просите очень мало. Идите домой и не возвращайтесь в мою студию, пока не будете вести себя как цивилизованный человек. Я понятно объясняю? — Абсолютно, — говорит Микки. Он бросает последний взгляд на Неда и усмехается. Микки не сдерживает чувства злобного удовлетворения, хотя Нед не виноват в том, что Йен ушел. Ему было кого винить.

***

Если он не может играть на фортепиано на работе, он будет играть дома. Это освобождает его от мыслей и помогает занять руки. Это позволяет ему не осматривать квартиру и не думать, почему там нет Йена. Его первая любовь никогда не даст ему покоя. День длинный, пустой, и кажется… каким-то не таким. Микки знает, почему. Он знает дюжину причин, почему этот день странный. Он чувствует, что ему нужно лечь спать, чтобы снова начать жить. И он засыпает — спит полчаса, а потом его будит вибрирующий на прикроватной тумбочке мобильный телефон. Впервые в жизни он смотрит на экран, чтобы увидеть, кто звонит. Это номер Йена. Он отвечает так быстро, что телефон чуть не выскальзывает из рук. — Алло? — Микки? — Это не голос Йена. Это женщина, но Микки не может ее узнать. — Кто это? — спрашивает он немного агрессивно. — Это Фиона, — говорит она, — я звоню по поводу Йена. Микки поднимается, уже полностью проснувшись. Он старается не выглядеть слишком нетерпеливым. Он не знает, как много Йен рассказал Фионе, если вообще что-то рассказал, и он определенно не хочет, чтобы это произошло. Он должен отгородиться от этого, как бы трудно это ни было. — Зачем ты мне звонишь? — спрашивает Микки. — Йен у тебя дома? — спрашивает Фиона. — Нет, его не было почти неделю, — отвечает Микки. Он слышит ругательства, но в отдалении, как будто Фиона отодвинула телефон, чтобы пощадить девственные уши Микки. Затем наступает тишина, которая длится слишком долго, чтобы понравиться Микки. — Что-то случилось? — спрашивает он, стараясь сохранить непринужденный тон. — Просто… он ушел, — говорит Фиона, — несколько дней назад. Я думала, он был с тобой. Микки ничего не отвечает. Он вообще ничего не чувствует. Нет ни слез, ни странного ощущения в животе. Но он начинает сжимать простыни рядом с собой с такой силой, что костяшки пальцев становятся белее ткани. — Микки? — Говорит Фиона. — Ты еще здесь? — Да, — говорит он, почти задыхаясь на этом слове. — Мы ищем его, и я… я дам тебе знать, если мы что-нибудь узнаем, — говорит она. — Не стоит, — говорит он. Он кладет трубку. Идет на кухню. Хватает первую попавшуюся под руку бутылку. После этого ясность переходит в блаженное небытие.

***

Из дымки пробиваются воспоминания: он встает из полудремы, бутылка лежит на груди, на рубашке небольшое влажное пятно. Он подносит горлышко к губам и отпивает еще немного, затем снова погружается в затмение. В постели, лежа на спине, он кашляет, пытаясь раскурить косяк под странным углом. Он чувствует, как бумажка зажата между двумя пальцами, а на другой ладони — влажный конденсат пивной этикетки. Ручки кухонных шкафов давят ему в спину. Он сидит на полу, балансируя на коленях тарелку с макаронами и сыром, приготовленными в микроволновке. Недалеко от его правой ноги стоит бутылка. Он попеременно то ест, то делает глоток. Вкус ужасен, но реальность за пределами еще хуже. Пол в его комнате холодный. Верхняя часть стены в пятнах — от сигаретного дыма, воды или чего-то еще, он не знает. Он все еще в растянутых трениках и футболке, скомканной в подмышке. У него нет сил ни на то, чтобы переодеться, ни на то, чтобы прийти в себя, ни на то, чтобы что-то сделать. Он включает душ, подставляет руку под холодную струю и выключает его. Он думал, что сможет помыться, но вместо этого просто смотрел, как течет вода, и время от времени подставлял под нее руку, чтобы что-то почувствовать. Это первый глоток воды за несколько дней.

***

Когда он приходит в себя, уже ночь. Часы показывают чуть больше трех часов. Он лежит в постели, завернувшись в грязные и перекрученные простыни. Он переворачивается и пытается заснуть, но не может. Он смотрит на стену и в окно спальни, из которого видна только пожарная лестница соседнего здания, освещенная оранжевым светом уличных фонарей. Лучше смотреть на них, чем витать в собственных мыслях. Он действительно сделал это, черт возьми. Он оттолкнул Йена, и теперь, когда он как следует протрезвел и пришел в себя, отрицать это невозможно. Черт, он никогда не хотел делать этого. Он снова засыпает и просыпается после двенадцати. Встает, идет в ванную. Чистит зубы. Принимает душ. Он едва ощущает температуру воды. Он делает все механически — без мыслей, без эмоций. Легче отгородиться от таких понятий, как «чувства» и «эмоции», чем воспринимать все то, что так и ждет, чтобы ударить его по голове. Поэтому он полностью полагается на распорядок дня: душ, одежда, еда. Он берет ключи и выходит за дверь, потому что, скорее всего, ему пора на работу. Неважно, что уже полдень. Неважно, что он не был там уже… черт знает, сколько времени. Только в поезде он удосуживается проверить свой мобильный телефон. Оказывается, сегодня среда. Микки убеждает себя, что телефон сломан, потому что это чертовски невозможно. Последний раз он проверял его в четверг вечером. Не может быть, чтобы он был не в себе шесть долбаных дней (точнее, пять с половиной — с вечера он только и делал, что спал). Лилиан надерёт ему задницу. И тут начинается паника. Беспокойство, неприязнь к самому себе, ощущение, что его может стошнить от завтрака. Все рушится на него и грозит утянуть за собой, и только тот факт, что он на публике, удерживает его. Есть одна черта, которую он не переступит — это плакать на глазах у незнакомых людей. Он не будет плакать из-за Йена. Он подъезжает к школе. На секунду, положив руку на дверь, чтобы войти, он задумывается. Может быть, Лилиан уже отправила уведомление об увольнении ему домой? Не похоже, чтобы он проверял почту в течение последней недели, когда был занят выпивкой. Пропустить неделю работы после избиения учителя — это, наверное, не очень хорошо. Но, блять, если его уволен, то, по крайней мере, он сможет услышать это сам. Первой, кого он видит, как обычно, оказывается Светлана. Она смотрит на него, приподняв брови, но без удивления. — Выглядишь хреново, — говорит она. Микки ничего не говорит. Он просто подходит и упирается руками в столешницу. — Наконец-то ты появился, — добавляет она. — Да, я тоже удивлен, — отвечает Микки. — Лилиан просила отправить тебя в ее кабинет, когда ты появишься, — говорит Светлана, — она недовольна. — Что за блядство, — ворчит Микки. Он направляется в комнату для экзекуции. Потому что он не сомневается, что Лилиан отрежет ему яйца и будет хранить их в банке на столе. Она снимет с него живьем кожу и, возможно, использует ее для изготовления пуантов. Представляя себе худший вариант, он стучит в дверь Лилиан и входит. Он не спешит садиться, так как представляет, что это ненадолго. Он прислоняется к двери, сложив руки, и ждет, когда Лилиан начнет. Ее лицо сурово. Руки скрещены на столе, ногти барабанят в идеальном ритме. — Я говорила тебе, что ты ходишь по тонкому льду, — говорит Лилиан. — Ты ждешь, что я буду умолять о работе? — спрашивает Микки. — Ты никогда не будешь этого делать, — говорит Лилиан, — а еще ты реалист. Поэтому я не жду оправданий, а просто говорю, что ты уволен. Он кивает. Это определенно то, чего он ожидал в течение последнего часа или около того. Что, впрочем, не мешает ему чувствовать себя дерьмово. Уходит квартира, тонкое чувство защищенности, доступ к пианино, чтобы оставаться в здравом уме. Вот к чему сводится его жизнь — к дерьму, потому что Микки никогда не стремился к приятным вещам. — Рад был снова тебя видеть, — говорит Микки. И уходит. Ему не нужно оставаться и слушать речи о расставании или о чем-то еще, и ему не нужно слышать имя того, кто его заменит. Наверное, какой-нибудь новоиспеченный выпускник из Норт-Сайда, только что пришедший в этот мир, которому родители оплачивают его мечты. Светлана, похоже, ждет, когда он вернется в холл. Она наклоняется вперед и смотрит в его сторону, ее глаза не отрываются от его лица. Микки подходит к ее столу, потому что представляет, что ему придется хотя бы попрощаться, поблагодарить или сказать какую-нибудь ерунду. То самое банальное дерьмо, которое люди говорят, когда думают, что больше никогда никого не увидят. На секунду Микки кажется, что он больше никогда не увидит Йена и в момент чувствует себя ужасно. — Она тебя уволила, да? — говорит Светлана. В ее тоне нет сочувствия. Он просто жесткий, откровенный, как всегда. Микки кивает. — Будешь работать в другой студии? — спрашивает она. Микки смеется, впервые за… Господи, слишком долго. Это не настоящий смех, но это все, что он мог сделать. Он поднимает руки вверх и крутит пальцами, демонстрируя свои татуировки. — Да, люди будут стучаться ко мне в дверь, чтобы предложить работу, — говорит он, — я, наверное, вернусь домой, окунусь в семейный бизнес. — Нет. — Прости? — Не возвращайся домой. Ты умрешь. Да, наверное, она права. От одной мысли о возвращении домой его тошнит, он становится хрупким и чертовски напуганным. Но не то чтобы у него было много вариантов. Сейчас у него есть только один. Он ненавидит это, но таковая его жизнь. Все хорошее однажды уходит. И так было всегда. И нет, он не привык. Нет такого понятия, как привыкнуть просыпаться без Йена рядом с тобой или знать, что Йен не придет позже. К этому вообще невозможно привыкнуть. — Мне нужно идти, — говорит Микки, — я должен забрать свои вещи, наверное. Светлана выглядит обеспокоенной, что было бы почти приятно, если бы не было чертовски бессмысленным. Он никогда не нуждался в жалости. Жалость ни хрена не решает. Он направляется к двери и слышит чей-то крик: — Милкович! Микки оборачивается. Это Мэнди, идущая из женской раздевалки, похожая на гребаного воина апокалипсиса. Она грузно подходит к нему и без предупреждения бьет его по лицу. — Какого хрена?! — восклицает Микки. — Это твоя гребаная вина! — говорит Мэнди. — Ты виноват во всем! Неужели ты думал, что он не расскажет мне? Микки делает шаг назад. Щека болит, но он не обращает на это внимания. Черт возьми, он вполне заслужил это. Она, конечно, права. Это его гребаная вина, и каждая клеточка его тела знает об этом. — Фиона сказала мне, что он ушел, — говорит она, — это ты виноват! — Какого хрена тебе от меня надо? Я не собираюсь оправдываться перед тобой, — говорит Микки. Она снова дает ему пощечину. — Если мы не сможем найти его, я найду тебя. И, клянусь Богом, я убью тебя, — говорит она, ее голос низкий и смертоносный. — Отъебись, — говорит Микки. Он думает, что Мэнди могла бы опередить Терри. Куда бы он ни посмотрел, Микки просто смотрит смерти в лицо тысячей разных способов. Обе щеки уже пульсируют, но он не реагирует. Он знает, что не имеет на это права. На секунду гнев Мэнди улетучивается, и она смотрит на него с видом девушки, которая просто потеряла лучшего друга. В ее глазах появляется уязвимость, но только на мгновение. Затем ярость возвращается. — Пошел ты, мудак, — говорит она. С идеальной, блять, балеринской осанкой и идеальной балеринской пачкой она демонстративно заходит в класс. Но это не тот класс. Может быть, она наконец-то приняла правду и оставила занятия для пар? Микки не знает, ему все равно. Он уходит, садится в поезд, чтобы ехать домой. У него возникает желание остановиться, чтобы выпить кофе или поесть, но он этого не делает. Он считает, что у него достаточно денег, чтобы заплатить за квартиру еще за месяц, если он будет экономить каждую копейку. У него есть еще один месяц, чтобы остаться в живых, если он правильно разыграет свои карты. Он начинает думать о том, какие произведения он еще не научился играть и сколько из них он сможет выучить за месяц. Он задается вопросом, сколько из этих произведений не требуют самых низких нот.

***

У него дома еще есть немного виски. Он всерьез подумывает о том, чтобы открыть его, когда вернется. Никто не будет скучать, если он загуляет еще на неделю. Но процесс выхода из этого состояния был достаточно тяжелым. Он думал, что сможет отпустить все эти ужасные чувства и приберечь их на ближайшие несколько часов, но теперь они бьют по нему гораздо сильнее. Он задается вопросом, где Йен. В безопасности ли он, есть ли у него друзья, где бы он ни был, остался ли он в городе. Он может быть где угодно, и все, чего хочет Микки, — это быть с ним. Если бы он знал, что Йен готов бежать, может быть, он бы поехал с ним, бросая все на произвол судьбы. Может быть, они могли бы уехать из города, и Терри больше не играл бы никакой роли. А может быть, Терри был лишь предлогом, и это сам Микки боялся зайти слишком далеко. Микки ложится спать чуть позже восьми. Если не считать мертвецкой пьянки, сон — лучший способ на время забыть обо всем.

***

Через два дня Микки слышит стук в дверь и понимает, что в город пришла смерть. Он уже видит хмурое лицо Терри, уже чувствует удар его кулака на своем лице, уже ощущает вкус крови во рту. Он готов. Нет причин откладывать неизбежное. Но за дверью не Терри. — Мэнди? Какого хрена ты здесь делаешь? — спрашивает Микки. — Он был моим лучшим другом, знаешь ли, — говорит она без злости или предпосылок. Только с той же глубокой печалью, с которой Микки жил последнюю неделю, — до того, как он стал твоим приятелем, парнем или кем-то еще. — Это должно заставить меня чувствовать себя плохо по отношению к тебе или что? — спрашивает Микки. Мэнди пожимает плечами. Она поднимает бутылку водки, которую держит в руках. — Наверное, нет. Могу я войти? Он отступает назад, чтобы пропустить ее, и закрывает дверь. Мэнди проходит на кухню и прислоняется к стойке. Она снимает пробку с водки и делает большой глоток. Микки остается на расстоянии от нее, чувствуя себя неловко и неуверенно. — Зачем ты сюда пришла? — спрашивает он. — Не знаю, — отвечает она, — просто не могла сидеть дома, вот и все. По крайней мере, так кажется, что я что-то делаю. Микки протягивает руку, и Мэнди передает ему водку. Он делает маленький глоток и возвращает бутылку. Затем он прикуривает сигарету. — Не возражаешь, если я возьму одну? — спрашивает Мэнди. — Ты куришь? — спрашивает он. — Да что с вами, танцорами, не так? — Только иногда, — отвечает она, — думаю, сейчас самое подходящее время. Микки протягивает ей сигарету и зажигалку, и они минуту стоят в тишине, пока дым поднимается к потолку и пожарной сигнализации, из которой Микки вытащил батарейки. Наверное, это нарушение, но кого это волнует. — Он не рассказал мне, почему это произошло, — говорит она, — так почему же? Он пожимает плечами. — Ты же знаешь, как это бывает. Она качает головой, волосы колышутся возле ее лица. — Нет, не совсем. Я ни черта не знаю о том, что происходило между вами. Йен никогда не знал, какие у тебя были намерения. Ты хоть представляешь, сколько раз я говорила ему, чтобы он бросил твою задницу и нашел кого-нибудь, с кем он мог бы по-настоящему счастлив? Возможно, для них обоих было бы лучше, если бы Йен последовал совету Мэнди. Очевидно просто. Вот сука. — Так что случилось? — спрашивает она. — Ты действительно хочешь знать? — отвечает он. Она кивает, в одной руке сигарета, в другой — водка. Вот она, прима-балерина, образ элегантности и грации. — Мой отец — кусок дерьма, — говорит Микки, опустив плечи. Смутное, сладкое облегчение от того, что она наконец-то кому-то рассказала. — Он убьет меня, если узнает, что я… — Гей, — подсказывает Мэнди. Микки кивает, морщась. — Он бы убил Йена. Черт, даже не зная всего этого, он все равно приходит и бьет меня каждый раз. Это хреново, но так оно и есть. Я просто решил, что ему не стоит быть свидетелем побоев. Мэнди издевательски смеется, без всякого удовольствия. Это смех злодея с мечом, воткнутым в шею героя. — Ты всерьез думаешь, что спас его? Это был не гребаный выход, это был один из самых жестоких разрывов, которые я когда-либо чувствовала в своей гребаной жизни, — говорит Мэнди, — ты, блять, уничтожил его! — Что, блять, я должен делать?! — кричит Микки. — Скажи ему это, черт возьми! Поговори и не заставляй уходить! Кому ты сделал лучше своим разрывом? Мир не крутится вокруг тебя и твоих проблем с отцом, мудак! Йен был счастливее, чем за всю свою жизнь, а ты отнял у него все это! Я потеряла своего лучшего друга, а Дэбби и Карл не понимают, какого хрена их брат ушел! Микки пересекает маленькую кухню, берет у нее бутылку водки и делает большой глоток. Он идет прислониться к холодильнику головой и закрывает глаза. — Пиздец, — говорит он. — Да. — Я пиздец как облажался, — шепчет Микки. — Думаешь? Тишина. Микки открывает глаза и смотрит на Мэнди, которая просто ждет, пока он придет в себя. Может быть, именно это ему и нужно. Он разучился это делать без Йена. — Меня уволили, — говорит он. — Да, я так и думала, — отвечает она, — тебя не было на работе около недели. Плакал в подушку? — Я нажирался, — говорит он. — Тогда хорошо, что я принесла водку. У тебя, наверное, вся выпивка закончилась, — говорит она с ухмылкой. Несмотря ни на что, Микки возвращает ей это выражение лица. Он передает бутылку обратно Мэнди. Они сидят некоторое время, курят сигареты Микки и смотрят его телевизор, и она помогает ему забыться. Как прикладывание льда к синяку, которое снимает боль и помогает заживлению.