В небе такая луна, Словно дерево спилено под корень: Белеет свежий срез.
— Мацуо Басё.
Механически постукивая по столу указательным пальцем, я взглядом прослеживаю пар, исходящий из кружки чая. Смаргиваю полудрему, но едва ли это помогает собрать собственные мысли в осознанную кучу. Я любила вечную тишину в доме, где мы жили с Айкой. Тут нет места ни громкому смеху, ни крикам на друг друга в попытке достучаться до сердца — сплошной склеп, где были похоронены первопричины того, что когда-то мы звали «семьей». Здесь царствуют оценивающие холодные взгляды, брошенные как бы случайно, слова, больше похожие на приказы, и абсолютное обоюдное нежелание встречаться в одной комнате. Это место — оплот родительского недопонимания, тихой злости и горюче-горьких слез в подушку. Но я всегда возвращалась сюда. Тут прохладно, стерильно чисто и тихо настолько, что складывается ощущение, будто я в морге. В прошлом я всегда мечтала о минутах тишины, поскольку мои племянники были до жути неугомонными детьми, «любящими любой движ, кроме голодовки». Под тишиной я понимала долгожданные поездки в деревню к родителям, качели, привязанные к старой яблоне, плоды которой всегда были ужасно кислыми, вечерний стрекот сверчков и мурлыкающий кот, растянувшийся на коленях и поддергивающий ухом. Я нахмурилась, мгновенно отогнав воспоминания, от которых иногда хотелось выть хуже Инузука. Лица стирались, воспоминания о родных людях искажались, но я продолжала помнить какие-то мелочи даже спустя прошедшее время. И тем больнее было мне, когда я понимала, что не помню уже что-то, поэтому начала с завидным постоянством отгонять их от себя. Сожмурив веки со всей силой, я впилась пальцами в ручку кружки, а после резко открыла глаза, безразлично наблюдая за белыми пятнами. Такое состояние апатии становится в последнее время привычным для меня, и я не знала почему, да и не хотела что-то с этим делать. Тихо жалеть себя было намного легче и привычнее, особенно если делать это со вкусом. Я хмыкнула, глотнув зеленый чай, который ненавидела всей душой ещё тогда, но почему-то начала себя им глушить сейчас. Особенно в такие длинные тоскливые ночи, когда свидетели твоей слабости звезды и собственное отражение, от которого хочется только отвернуться. Мешки под глазами, бледное осунувшееся лицо, лопнувшие капилляры и тусклые, прямо как у трупа, глаза — картина Репина «Приплыли». Почему-то когда я читала истории о людях, попавших в такую же ситуацию как «вторая жизнь», я думала, что жизнь должна была быть какой-то другой. Без этой вечной погони за призрачным шансом выжить, в которой «шаг вправо, шаг влево — расстрел», скребущего чувства вины из-за своей трусости и нежелания что-то предпринимать, когда смотришь в глаза тем, кто скоро должен умереть и разъедающей тоски по прошлой жизни. Иногда я малодушно хотела взять в руки отцовскую катану, спрятанную под родительской кроватью, и совершить банальное самоубийство, что в рядах шиноби порицалось настолько, что меня бы мгновенно придали забвению в клане. Была вот Изуми Учиха, абсолютная трусиха и неумеха, а теперь её нет. Меня бы даже не кремировали согласно ритуальным обычаям Учиха, а просто похоронили бы, предварительно вырвав глаза, как девчонку без роду и племени, вспоминать о которой зазорно. О, еще бы у меня даже не было своего надгробия со слезливой надписью вроде: «Здесь покоится Изуми Учиха — неудачная подруга, ненавистная дочь, жалкая пародия на шиноби». Этакий антипример для подрастающего поколения, пугало для маленьких детишек, мол, трудись в поте лица, иначе станешь такой же немой могилкой. Я горько улыбнулась, глотнув остывший чай, и тут же скривилась. Холодный зеленый чай на вкус был ещё отвратительнее, чем горячий, оставляющий после себя на языке горчащий привкус трав. Тихо скрипнув стулом, я вышла из-за стола, поставив кружку в раковину, а после поспешила к себе в комнату, надеясь выхватить пару часов сна перед встречей с Кином. Едва сомкнув веки, я отрубилась, уже зная, куда попаду. Мрак, окруживший меня со всех сторон, не стал для меня сюрпризом, поэтому я с неким спокойствием рассекала его, твердо опираясь на ноги. Услышав тяжёлые взмахи крыльев, я лишь вздохнула, даже не пытаясь отыскать глазами источник звука. Сколько это происходило? По моим подсчётам, эти смутные кошмары-видения снились уже стабильно четвертый месяц. И, возможно, моя вновь обострившаяся апатия была результатом этого психотерапевтического кино, коим меня вознаграждали за моё ничегонеделанье. Деревянный стук гэта выдернул меня из размышлений, мгновенно переводя моё внимание. Показалась тяжёлая шуршащая ткань глубокого чёрного цвета, на конце которой я видела изящный рисунок всполохов пламени, настолько реалистичный, что мне казалось, будто я слышу треск огня. Руки, скрытые в широких рукавах, на секунды вынырнули наружу, явив моему взору острые чернющие когти, от вида которых я почти научилась не сглатывать скопившуюся слюну с особым трудом. Качнулась катана, спрятанная в ножнах, мигнул длинный хвост цвета вороного крыла, перекинутый через плечо, а после он замер. Силуэт качнулся, а после склонился надо мной, обдав моё ухо горячим дыханием из самой Преисподней. — Здравствуй, фонтанчик. — прошелестел мужской голос. Я скосила взгляд на острую улыбку, лишенную всякой доброжелательности. Острые черты лица, как у мёртвого, не могли скрыть ни своей благородности, ни опасной, я бы даже сказала богохульной, красоты. Без всякого отвращения я прямо посмотрела в его глаза, отчего мужские губы растянулись в хищной ухмылке, а огромные чёрнильные крылья за спиной восторженно затрепетали. — Фонтанчик, знаешь, что бывает, если вглядываться в бездну? — вопрошает мужской голос. — Бездна начинает вглядываться в тебя. — прошептала одними губами, не отрывая взгляда от пустых глазниц. Мужчина удовлетворённо хмыкнул, выпрямившись во весь свой рост. Непослушная чёлка на секунду всколыхнулась, но он продолжал разглядывать меня с неким любопытством, присущим либо детям, не видавших большого мира, либо умудрённым убийцам с навыками мясника. Я даже не знала, что было предпочтительнее в этот миг. Да и было ли? — Маленький умный фонтанчик, которого занесло сюда, в такой несправедливый мирок, в котором ни боги, ни ёкаи, ни люди не играют по-честному. — протянув ко мне руку, он когтём подцепил подбородок, отчего я выше запрокинула подбородок. — Ты ведь уже догадалась? Понять о чём был последний вопрос было несложно. Если после первого кошмара меня утешал Шисуи, всю ночь охраняющий мой сон, то вот о последующих я решила умолчать, решив засыпать в доме Айки. Возможно, я всегда слишком сильно верила в эти знаки наподобие кошмарных сновидений, натальных карт или предсказаний таро, что не отменяло того, что другая часть меня считало всё это чушью собачьей. Провалявшись парочку дней без нормального сна, я, психанув, окольными путями дошла до храма, в первое посещение которого меня пробрало от страха, но в тот раз во мне горел огонь самого насущного бешенства, отчего я, не церемонясь, мгновенно оказалась в том самом зале и, найдя злосчастную статуэтку, уставилась на неё с таким видом, будто это она была виновата во всех моих бедах. Бешенство прошло быстро, а вот осознание, накатывающее на меня с каждой пресловутой чертой лица, долго не желало укладываться в моей голове. Я потом не единожды шла в храм под покровом ночи, долго пялясь в лицо статуэтки, переворачивала не одну книгу, пытаясь найти записи, которые бы подтвердили мои бредовые догадки, без стеснения упрашивала стариков клана рассказать о конце Сэнгоку Джидай, а особенно о главных фигурах того времени. — Верно, Учиха-сама. — проронила я, наблюдая за реакцией мужчины. — А точнее, фонтанчик? — сквозь острую улыбку показались клыки. — Как вам будет угодно. — склонила я голову. — Изуна-сама. Стоило произнести его имя, как крылья за спиной мужчины раскрылись во всю длину, обдав меня странной смесью промозгло-горячего воздуха. Стоило признать давно, что во снах меня преследовал почивший младший брат Мадары, которого Второй Хокаге собственноручно убил, как было и в каноне. — Я всё-таки в тебе не ошибся, И-зу-ми. — произнёс по слогам моё имя мужчина, чётко выделив первые два. — Вот так иногда боги раскладывают карты, фонтанчик. Стоит одному имени бесследно исчезнуть, оставшись лишь на страницах истории и на устах старцев, как оно возрождается вновь. И всё начинается по новой. Карты перетасовываются, игроки жульничают и юлят, но итог-то никогда не меняется. После последней фразы он досадливо цокнул, а острые когти прошлись по моему затылку в ужасном подобии ласки, от которой неприятных ощущений было больше. Выпрямившись, я сосредоточенно смотрела на восковое лицо, пытаясь понять значение этого монолога. Мужчина же смотрел на меня с неким ожиданием напополам с насмешкой, а от пустоты в его глазах мне всё также становилось страшно, как в первой, потому что для Учиха не было ничего страшнее, чем жить в вечной темноте, не имея возможности ни взглянуть на мир, ни использовать силу глаз. Слепота пугала нас больше предшествующего безумия, как бы абсурдно это не звучало. — Но что вам нужно от меня, Изуна-сама? — четко и спокойно проговорила, но сжалась изнутри. — Не устану повторять, что ты умное дитя. — хмыкнул мужчина. — Мне нужно изменить исход игры. Сколько бы не перетасовывались карты, не сменялись игроки или даже карты, исход меня катастрофически не устраивает. — проговорил мужчина в мнимом лёгком недовольстве, за которым я видела первобытное, горящее бешенство. — Что это значит? — нахмурившись, произнесла я. — И причём здесь я? — Верные вопросы. — хмыкнул Изуна, скрестив руки, из-за чего между складками черно-огненного кимоно, показалось другое, белое и похоронное. — Если игра не устраивает, то время её сменить, оставив суть. Ты, фонтанчик, моя неожиданная переменная, которая внесёт изменения и новые правила в новую игру. Уставившись на тэнгу с абсолютным непониманием, я снова и снова перематывала его слова пока до меня не дошло: я умерла не потому, а для, не вопреки, а благодаря. Вся эта нелепая собственная смерть, вспоминая которую хочется гомерически расхохотаться, оставшаяся семья, в которой все друг друга только учились открыто любить, мечты о невероятной карьере и собственной квартире в большом городе, планы с поступлением в высшее учебное заведение, по-дурацки детское желание завести котёнка — это всё стало пылью, трухой, бесполезным мусором, на котором потоптались. Сжав кулаки настолько сильно, что ногти начали впиваться в кожу, я зажмурилась, пытаясь то ли усмирить внутреннюю бурю, то ли не показать своих слезящихся глаз. — Почему? — тихо-тихо вопрошаю охрипшим голосом, так и не открыв глаза. — Почему я? Разве нельзя было выбрать кого-то другого, кого-то несчастного до одури, желающего поменять свою жизнь, хотящего чего-то больше, чем он имеет сейчас? — Потому ты — это в любом мире ты, только немного другая, более совершенная или ничтожная, с неизменимой нитью, соединяющей тебя со всеми своими частями в любой Вселенной, Изуми. — также тихо ответил мужчина. — Разве сейчас, на протяжении всего попадания в этот мир, ты не хочешь изменить предначертанное? Ты не испытываешь ужаса, смотря на людей, как на будущих покойников, при этом не имея возможности что-то изменить? А я хочу дать тебе не только шанс сделать всё правильно, но дать силы, чтобы противостоять более умным игрокам, поделиться опытом, чтобы не быть бесполезной, обучить всему, что когда-то знал и умел я сам, потому что в желании спасти мы с тобой едины, фонтанчик. Открыв глаза ещё на середине его искусительного обращения ко мне, я, не отрываясь смотрела на мужчину перед собой, каждое слово которого с ужасающей точностью попадало в сердце, заставляя его биться, как заведенное. Но почему-то оно работало с перебоями, будто ещё мгновение, и я свалюсь тут же, словив банальную остановку сердца. Когда-то я читала о том, что умереть от разбитого сердца, как бы глупо не звучало, вполне реально. Даже стало почти смешно, когда я задумалась отчего умру первее — от шального куная или от синдрома такоцубо. — Ты могла бы смириться со смертями абсолютно чужих тебе людей, и я тебя за это не осуждаю, поскольку и сам из такой же масти. — мягко проговорил Изуна, обхватив мои щеки так, чтобы я чётко смотрела ему в глаза. — Но сможешь ли ты смотреть на смерть клана? Видеть, как ни в чём неповинные дети и женщины становятся жертвой твоего малодушия? Сможешь ли ты жить дальше со спокойной душой, зная, что собственными руками загнала клан в могилу? — Не перекладывайте результат действий деревни и клана на мои плечи. — упрямо поджав губы, я волком посмотрела на ёкая. — Если бы не идиоты-старейшины, мнящие себя центром этой гребаной деревни, или верхушка Конохи, которая днём и ночью видит, как бы разобрать нас на сувениры, то ничего бы не было! Мужчина недовольно сощурился, сжав мои щёки сильнее, отчего я неприятно поморщилась. Несмотря на то, что я находилось во сне, боль чувствовалась вполне реально. Естественно, восторга мне это совершенно не добавляло. Изуна Учиха, который с садистким удовольствием копался в моих психо-эмоциональных проблемах, надавливал на чувства вины, собственной ничтожности и страха, филигранно играл на моих нервах все эти месяцы, не вписывался в мои планы от слова совсем. — А как тебе смотреть на того солнечного мальчика? — по тонким мужским губах зазмеилась холодная улыбка, но сердце замерло не от неё. — Наблюдать, как он, подаваясь юношеской наивности, погибает смертью, подобно котёнку, которого топят за ненадобностью, в то время как его глаз ещё долго будет скрыт за бинтами его убийцы. И видя моё лицо, полное душащей вины и отчаянья, он злобно усмехается, потому что уже знает ответ. Я могла бы наплевать на всё, сбежать из Конохи, став преступницей, умереть, совершив позорное самоубийство, оставить за своей спиной всех людей, которые когда-то не оставили меня. Но бросить его, наблюдать за несправедливой смертью человека, который вытягивает тебя из пучины Марианской впадины, который не лжёт, не говорит обидных и режущих слов, дарит дурацкое тепло, отказаться от которого я малодушно не в силах, который появился, и продолжает появляться, именно тогда, когда больше всего нужен… — нет. Возможно, я слабачка, потому что не могу пройти мимо его раскрытых в ожидании объятий рук, одуряюще красивых обсидиановых глаз, солнечной, почему-то только для меня, улыбке. Но если оставаться слабой, при этом не бояться завтрашнего дня, потому что он останется жив, то только рядом с ним. Тяжело сглотнув, я с некой иронией понимаю, что это зависимость, потому что я не могу от него отказаться, как бы не пыталась. — Изуми Учиха, я дам тебе силы спасти того мальчишку, в обмен на твою помощь мне. — прошептал мужчина, опалив моё лицо горячим дыханием. Все всегда говорят тщательнее читать контракт, который предлагает вам дьявол, о чём я знаю ещё с прошлой жизни. Но сейчас, прекрасно понимая, что меня надурили по самое не хочу, я не имею силы возразить. Потому что я не боюсь жертвовать собой, если выживет человек, который этого заслуживает больше остальных. Никакого страха не было, лишь смирение, заправленное чем-то фатальным. За месяцы безумного страха за завтрашний день, злости на суку-судьбу и ненависти к себе, я была готова смириться практически со всем, что меня ждало в данный момент. Умру? Замечательно, не придётся предотвращать геноцид клана Учиха. Жалко было только оставлять чудесного Шисуи и не менее замечательного Кагами-сана, но эгоизмом по отношению к ним я и так страдала ежедневно. Перед глазами на мгновение предстало серьёзное лицо Шисуи с его бесконечно-красивыми обсидиановыми глазами, в которых не скрывалось волнение за меня, отчего сердце на секунду защемило. Разве можно было его так малодушно бросить, скинув на плечо этот тяжкий груз в виде судьбы клана? Мне представилось, как с каждым годом в его глазах становится всё меньше той детской непосредственности, как его губы всё чаще поджимаются, переставая являть ту самую солнечную улыбку, которой я когда-то была очарована, как в стенах своей комнаты он всё больше горбится, не зная, как поступить. Стало тошно. — Я согласна помочь тебе, тэнгу, коим ты стал после своей смерти, Изуна Учиха, если Шисуи Учиха будет жить. — без тени сомнения проговорила я, сжав мужские ладони на своём лице. И мрак тут же наполнил довольный мужской хохот, от которого у меня внутри всё сжалось. Темноту снова заполнил звук множества шелестящих вороньих крыльев, яростные карканья заполнили тишину вместе с тихими перешептываниями, среди которых я не могла различить ни единого слова. — Возвращайся в храм, когда будешь готова. — произнес переливчатый женский голос за спиной. Не успев обернуться, я начала проваливаться в тьму, сопровождаемая множеством голосов. Последнее, что увидела, это скалящееся лицо Изуны, а после я проснулась, дыша загнанной ланью. Резко открыв глаза, я увидела всё такую же привычную мне комнату. Молчаливую тишину дома, не считая моих смешных попыток успокоить дыхание, нарушил скрип деревянной пословицы, но я даже никак не среагировала на звук. Айка, а больше в этом доме ходить некому, вероятно, сделала это намеренно, потому что шиноби её уровня никак не может допустить такого прокола с банальной «бесшумной ходьбой», которую изучают ещё до Академии. Но удивил меня не он, а тихий скребущийся стук в дверь. — Изуми? — произнесла Айка, так и не войдя в комнату. — Всё хорошо? Я лишь в удивлении подняла бровь. — Да. — хрипло ответила я, откашлявшись. — Просто кошмар. Ответом мне была тишина, а после скрип лестницы, ознаменовавший её уход. Ясности её альтруистичное желание не добавило, а такие редкие попытки заинтересованности во мне оставляли лишь непонятное чувство разочарования и едкой тоски. Разум прекрасно понимал, что Айка не моя мать, потому что моя мама была совсем другой женщиной. У неё не было этого цепкого и оценивающего взгляда холодных антрацитовых глаз, чётких, выверенных движений с налётом военной выправки, отвёрнутой фотографии супруга в одинокой спальне. У мамы был обеспокоенно-любящий взгляд серо-голубых, практически грозовых, глаз с морщинками на углах, прямая спина, которую сломить не могла вечная усталость, золотое кольцо, которое папа подарил на двадцать восьмую годовщину свадьбы, потому что прошлое стало мало. Вся эта новая жизнь была кривым отражением прошлой. Глаза, в который раз за этот месяц, напекло от накативших слёз, отчего я неприязненно поджала губы. Глупо было цепляться за остатки прошлой жизни, тем более мечтать о встрече. Тоска сжимала горло потому, что я отчаянно не желала отпускать свою смерть. Болезненная рана не может зажить, если с удовольствием заправского маньяка сдирать кровавую корочку снова и снова. Просто чтобы понять, что это не бред, не коматозная фантазия, не сонная галлюцинация, а реальность, которую я с трудом признавала до сих пор. Нет высшей дурости на свете, чем отчаянно держаться за тех, кого с нами нет давно. Думаю, что Хатаке Какаши я в этом занятии точно составлю компанию. От последней мысли я невесело хохотнула, но быстро замолчала, уловив в смехе исторические нотки. Вдох-выдох. Глубокий вдох-выдох, чтобы не разрываться между желанием разрушить к херам***
Быстрый завтрак, как обычно, прошёл в тишине, нарушаемой лишь постукиванием деревянных палочек. Даже не попрощавшись с Айкой, я цепляю на ноги бесячие ботинки, а после замираю. По сути, место нашей встречи с Инузука, то бишь детская площадка, находится не так уж и далеко от торгового района. Кин хоть и выглядит как типичный хулиган, приглашающий тебя максимум на стрелку за углом, но никогда не высказывался как-то против исконно-девчачьих дел, будь то икебана, готовка, шитьё или поход по магазинам. Он вообще этой своей здоровой рациональностью приятно удивлял, хотя старался выглядеть в глазах людей обычным ребёнком. Оценив все риски, я беру примерную сумму денег из родительской тумбы (Айка никогда не ограничивала меня в средствах, что было удивительно) и выскакиваю из дома в предвкушении новой долгожданной покупки. Даже не оглядываясь, я мчу сначала по клановой улице, пробкой вылетаю из клановых ворот (круглые глаза Учиха, вот настоящая умора!) и бегу уже по центральной улице. Я даже не удивлялась моментам, когда фазу депрессии сменяли приступы любвеобильности к миру. Тогда я готова жить лишь ради одного любования миром, любить эту жизнь так крепко, как не могла раньше, вершить безумства с такой лёгкостью, не имея груза за душой. Наверное, это была бы совсем другая жизнь. Но сейчас я любила шум улочек, нагретый солнцем гравий под ногами, и мчащихся мне навстречу людей, которые что-то кричали мне вслед, потому что я бессовестно их задевала во время бега, мигая лишь кончиком тёмно-русой косы. Иногда жизнь было любить так легко. Чуть не пропустив нужный мне поворот, я притормозила, образовывая ногами сгустки пыли. Выдохнув, я поправила наплечную сумку и зашла на территорию детской площадки, глазами отыскивая каштановую макушку Кина. Солнце слепило глаза, отчего я щурилась, но упорно продолжала вглядываться в детскую толпу. На спинах некоторых детей мигнули клыки, свойственные Инузука, я же поспешила перехватить кого-то из них, чтобы снова не выискивать в толпе. Сцепив чью-то руку, я выдохнула от облегчения и посмотрела в лицо обернувшейся девочки. Миловидное детское лицо с чуть пухловатыми щеками полыхнуло недоумением, а после неприязненно сощурило тёмно-серые глаза, сделав их похожими на щёлки. Моя милая, что я тебе сделала? — Чего надо? — тявкнули она, капризно приподняв верхнюю губу. Навык: Яростный гавк — вы можете устрашить существ ниже себя по рангу до собачьего скулежа. — Лично от тебя ничего. — хмыкнула я, оценив сверкнувшие клыки. — Не видела Кина? Девчонка склонила голову к плечу, на секунду задумавшись, а после показала куда-то за свою сторону. — Спасибо. — ухмыльнулась я напоследок ей, словив лицо полное какого-то недопонимания или удивления. Банальной благодарности мне жалко не было, особенно если получать от своих недоброжелателей такие лица и реакции. Серьёзно, после того репертуара Итачи все девчонки класса, не сговариваясь, объявили мне некий бойкот. Я бы его даже не обнаружила, если бы одна из особ, притворившись глухой и немой одновременно, на мою просьбу передать работу учителю, прошла мимо, сверкнув по мне таким неприязненным взглядом, что у меня закралось подозрение, что я минимум утопила её любимого котёнка. Потом я уже специально подмечала удивительное женское единодушие на свой счёт. Нет, были и адекватные девчонки, которые не поддавались этой вакханалии, но в основном они были либо отщепенками, либо считали себя выше любого сброда априори (Хьюга, этот камень в ваш огород!), либо сами дружили с мальчишками. Когда я сообщила об этом наблюдении Итачи и Кину, то те синхронно посмотрели на меня, как на идиотку. — Я думал, что ты давно это заметила. — недоуменно произнес Кин, смахнув крошки со штанин. Время было обеденное, так что мы с чистой совестью поднялись на крышу. Меня вообще удивляло эта свобода в отношении детей. Здесь никто не боялся отпускать своих шалопаев поздно ночью куда-то за пределы дома, спокойно отправлял за покупками с огромным списком продуктов, не ругал за драки с соседними детьми и тем более не выл тревожной белугой над раной собственной кровиночки. Потом я, конечно, вспоминала, что это военное поселение, и здесь воспитывают не детей, а идеальных солдатов и машин для убийств. Ощущения сюра меня всё равно не покидали. — Когда? Ты вообще видел, чтобы я с какой-либо девчонкой общалась дольше положенного? — сказала я, тщательно прожёвывая лапшу. Кин, откусив значительный кусок мяса, отрицательно помотал головой, пока Итачи замер в позе извечного философа с куском недоеденного онигири в руке. — А если серьёзно? — произнес Итачи, сверля чернильными глазами мой скрюченный над контейнером силуэт. — Почему ты не общаешься с девочками? — Я думала, что этот вопрос обычно задают бабульки или классные руководители, а не всеобщие девчачьи идолы. — фыркнула я, насмешливо улыбнувшись ему. — Чем по-твоему интересуются мои сверстницы? У них на уме только сталкерство красивых мальчиков, перемывание косточек и бессвязно-бессмысленная болтовня. Это же не коллектив, а сплошной серпентарий! Нет, я ни в коем образе не осуждаю других людей за их увлечения, но это просто перебор для меня. Они же убить готовы, если вам нравится один и тот же мальчик! — на последнее я прямо-таки скривилась. Честно говоря, этого идолопоклонства мне хватило в начальной школе. Поэтому я выдохнула с явным облегчением, когда весь этот бред закончился. — И кто же тот парень, что покорил твоё неприступное, как крепость, и твёрдое, словно алмаз, сердце, Учиха Изуми? — патетично протянул Кин, подняв руку к небу так, будто обращался к богине Аматерасу. — Вот появится такой на горизонте, и я тебе обязательно первым расскажу о моей внеземной любви. — закатила я глаза, слыша мальчишечьи смешки. Пойдя по наитию, я всё-таки нашла фигуру Кина, скрытую в тени дерева. Его грудь плавно вздымалась, а сам он, едва морща нос, прикрывал рукавом куртки глаза от солнечного света. Хмыкнув, я зацепила рукой свою сумку и, не замахиваясь, ударила его в извечно-мягкое место. Кин мгновенно подскочил и оскалился на меня, но я могла только посмеиваться с его лица. А тут было посмотреть на что: всколоченные волосы, глаза-щёлки, оскалившиеся клыки и след полоски, оставшийся после рукава куртки. Инузука оскалился, а после сделал подсечку, от которой я даже не попыталась увернуться, продолжая смеяться. — Твои тупые приколы, Изуми. — досадливо цыкнул Кин, скрестив руки и склонившись надо мной. — Что бы ты без них делал, а? — шкодливо улыбнувшись ему, я поудобнее устроилась на траве, подложив под голову сумку. — Жил был спокойно, это уж точно. — ухмыльнувшись, ответил он, завалившись рядом. Подняв взгляд к небу, скрытому за листьями деревьев, я предпочла ни о чём не задумываться. Разномастные солнечные пятна хаотично перемещались по лицу, отчего я щурилась, прикрывая чувствительные к свету глаза ладонью. — Ты опять тренировала шаринган? — спросил Кин, даже не поворачивая голову в мою сторону. — С чего ты взял? — спросила я в ответ, никак не выдавая свою досаду его правильной догадкой. Пожалуй, ни для кого, кто знал о моём шарингане, секретом не было, что я мало могла его контролировать. Он послушно, на одном лишь желании, включался и выключался, но чакра, которую я, не задумываясь, подавала, слишком хаотично поступала в глазные каналы. Недозируемо и неконтролируемо. Возможно, что дело было в слишком раннем его пробуждении, о чём не переставали сетовать знающие Учиха, или в моей неполноценности, выражающейся в нечистой крови. Никогда при чтении манги я не задумывалась о том, какое значение здесь придают клановой родовитости, насколько культивированы в этом мире браки, рассчитанные на будущее сильное потомство, и родовые идеологии. Учиха — великий и древний клан, по венам которого течёт не кровь, а самая настоящая огненная лава, глаза каждого здесь смертоноснее любого острейшего лезвия, и несут они смуту разуму чужаков и рассчитывает пути нападения ещё до того, как те успевают быть обдуманными. Древнейший и благороднейший дом Блэк, честное слово! Иногда у меня складывалось ощущение, что я открыла глаза не в мире ниндзя, а волшебников. Чистокровные семьи, что борются за власть, мальчишка-избранный, которому суждено спасти мир и стать национальным героем, добрый дедушка, у которого одна из важнейших задач — воспитание будущего поколения. — Ты сильно щуришься, сама не замечаешь, как постоянно трёшь глаза, которые имеют замечательный вид, благодаря полопавшимся капиллярам. — произнёс Кин с заметным сарказмом. Если бы мы были в мире Роулинг, то ему однозначно светил бы Гриффиндор. За прямолинейность, которой нет даже у поездов, и сопутствующие к ней слабоумие и отвагу! — А мне по-твоему надо просто всё оставить как есть? — спросила я, чувствуя подкатывающееся раздражение. — Сидеть и ждать, пока шаринган не начнёт нормально работать сам? — добавила, вскочив на ноги. Со злостью смотря на Инузука с высоты своего роста, я недовольно кривила губы, пока тот апатично смотрел на меня, вызывая одним своим видом ещё большее раздражение. — Нет, но, смотря на тебя, у меня складывается ощущение, что ты отчаянно пытаешься остановить какой-то конец света. — тихо сказал Кин, сощурив глаза-щёлки. — Чего ты боишься? Что твоя мать, о которой ты даже говорить не любишь, снова посмотрит на тебя разочаровано? Или ваш известный своей дурной славой клан выкинет тебя, как безродную дворняжку? Не проще ли забить на эти все неоправданные ожидания и жить так, как хочется тебе. За всё наше знакомство ты ни разу не говорила о профессии шиноби, как о своей мечте, а скорее называла её необходимостью. Зачем тебе эти мотания в течение всей жизни, миссии, которые не всегда удачны, убийства, шантажи и пытки? А война? Ты же даже от одной мысли об убийстве замираешь напряжённой струной. — Ты лезешь не в своё дело, Кин. — процедила я, не контролируя потоки чакры, которые, молниеносно ухватившись за эту возможность, устремились к глазам. — Тебя никак не должно касаться моё желание становиться шиноби. И уж тем более ты не имеешь никакого права читать мне свои проповеди. Меня не волнуют ни моя мать, ни клан, ни даже эта грёбаная деревня! Меня волнуют только люди, которых я боюсь потерять, и собственная жизнь, которая, к моему большому сожалению, зависит от того, какую ячейку общества я буду занимать в дальнейшем. Забить на всё? Это у Инузука ценят свободу духа, имеют право самовыражаться и быть такими, какие вы есть! У вас нет этого извечного контроля, тёмного желания превосходства над всеми и любви, от которой буквально едет крыша. — прорычала я, сверкая шаринганом. — Не надо учить меня жизни, Кин, она сама лучший учитель. Напоследок мазнув по замершему силуэту Инузука, я, быстро развернувшись, помчалась туда, куда глаза глядели. Не обращая внимание ни на окрики Кина, ни на знакомое лицо девчонки-Инузука, ни на Итачи, которого я чуть не сбила с дороги, я бежала так, что в лёгких начинало всё гореть. Лица, силуэты и здания смешивались в одну разномастную мешанину, ноги не чувствовали земли под собой, а я не замечала, как с каждой секундой моё лицо из равнодушной маски превращалось в растерянно-запутанное, а на глаза набегала влага. Так это выглядит со стороны? Я со своей тягой переиначить собственное будущее, кажусь всем безродной дворняжкой, тыкающейся в каждый угол и просящей ласки? А мои старания и потуги стать сильнее, чем мне было суждено, похожи на совершенную бесполезность? Всё-таки сморгнув слёзы, я замерла на месте. Отражение в клановом озере пошло рябью от сорвавшейся слезы, но я смогла сложить цельную картинку. Слабая девчонка, пытающаяся прыгнуть выше собственной головы (и терпящая в этом нестерпимое поражение), ещё не сдавшаяся, но уже опускающая руки, с глазами, которые были одновременно силой и проклятием, с расписанной жизнью, которую я не хотела проживать. Обессилено опустившись на деревянный мост, я положила опустевшую голову на колени и остервенело вцепилась отросшими ногтями во внутреннюю сторону ладоней. Боль отвлекала от накатывающих депрессивных мыслей, от желания заорать во всё горло так, чтобы меня услышал каждый соклановец, от чувств, которые делали больнее намного сильнее, чем мои мазохистские замашки. Я ненавидела эту жалость к себе, но так самозабвенно ей предавалась. — Изуми? Я вздрагиваю от неожиданности, но голову не поворачиваю. Не хочу, чтобы он видел размазанные по всему лицу сопли и слёзы. Хмыкнув, я попыталась представить своё лицо, которое, должно быть, представляло собой сплошное жалкое зрелище, но от одной этой мысли снова скисла. Каждый чёртов раз Шисуи находит меня в таком в полувменяемом состоянии, что даже сил на стыд или смущение не хватает. Это скорее кажется чем-то привычным. Почувствовав, как Шисуи присел рядом со мной, я лишь скосила глаза в его направлении, пытаясь разглядеть его сквозь волосы, которые очень удачно скрывали меня. Горячая ладонь утешающе поглаживающая по макушке, заставила меня только глубже зарыться в собственное убежище, а Шисуи вздохнуть. Пальцы, огрубевшие от тренировок, ласково пропускали волосы, начиная практически от корней каштановых волос и заканчивая самыми кончиками. От незатейливой ласки по спине прошлись приятные мурашки, я же, не замечая, саму уже протягивала свою голову, прося его не останавливаться. Мягко обхватив моё лицо, он потянул его на себя, но я сильнее напряглась, не желая показывать своё лицо. — Изуми, я не смогу тебе помочь, если этого не захочешь ты. — тихо сказал Шисуи, отнимая руки от моего лица. — Я не говорю, что не хочу твоей помощи. — поджала губы, снова скосив на него глаза. — Как ты меня нашёл? — Охранники на посту сообщили о тебе практически сразу. — фыркнул он, чуть приподнимая уголки губ. — Найти тебя ещё та задачка, но ты всегда хорошо прячешься, если не хочешь быть найденной. Нахмурившись на его фразу, я отняла лицо, всё ещё скрытое за вуалью волос, от колен. Снова посмотрев на водную гладь, я уставилось на безмятежного Шисуи. Впрочем, я не обманывалась его видом — беспокойная складка на лбу выдавала с лихвой. К своему огромному удивлению, я поняла одну дурацкую вещь только сейчас. Он, чёрт возьми, волновался. За меня и из-за меня. За время проведённое вместе не только я начала его воспринимать, как неотъемлемую часть своей жизни, но и он привязался ко мне, как к своему человеку. Растягивая губы в улыбке, я довольно сощурила глаза, испытывая накатившую волну тепла в груди по отношению к Шисуи. Захотелось прижаться к нему, обхватить его так крепко, как только позволяло моё тело, спрятать лицо в вороте клановой футболки, и быть уверенной, что мне ответят взаимностью. — Чему ты улыбаешься? — спросил Шисуи, встречаясь взглядом с моим отражением. Смутившись из-за подобных мыслей, и из-за того, что прервал их именно человек, фигурировавший в них в главной роли, я возмущенно вскрикнула. — Отвернись! — прикрыв руками пылающее лицо, я следила за его отражением. Тот от неожиданности мгновенно исполнил мою полупросьбу-полуприказ. Я же, склонившись над водой, поспешила зачерпнуть её в ладони, чтобы с усердностью енота-полоскуна освежить лицо в попытке сбавить проступившую краску и смыть подсохшие следы слёз. Закончив и удовлетворившись результатом, я обхватила запястье Шисуи, привлекая его внимание. Лицо его выражало молчаливое ожидание, глаза же беспокойно поблёскивали, а губы были плотно сжаты. — Злишься. — констатирую я, притягивая к себе ладонь, сжавшуюся в кулак после моей фразы. — Не на тебя. — мотнул он головой, отчего кудри ещё больше разметались. Мягко обхватив кулак, я ласково пробежалась по его стёртым пальцам, а после, надавив, выпрямила один из них, не получая никакого сопротивления. — Мне искренне жаль, что я не могу забрать всю твою боль себе. Второй. — Ты и не должен. — мотнула я головой, не отвлекаясь от своего занятия. — Нет надобности сваливать все мои проблемы на собственные плечи, Шисуи. Третий. — Но… — явно не соглашаясь, начал он. Четвёртый. — Тем более ты не прав. — укоряюще начала я, на секунду замерев. — Ты зачастую помогаешь мне больше, чем я сама. Пятый. Ладонь безвольно лежала в моих руках, а собственные пальцы медленно и неторопливо очерчивали едва заметные рубцы и мозоли. Чувствуя его прожигающий взгляд, я посмотрела на него в ответ. Обсидиановые глаза прожигали меня непонятным взглядом, на дне которых ярко горело что-то, чему я не могла придать названия. Собственные антрациты смотрели на Шисуи с немой благодарностью и нежностью, которая мгновенно нашла пристанище на возникшей улыбке. Подняв его руку, я, не отрывая взгляда, приложила её к себе на щёку и на секунду сжала. — Ты в чём-то прав, как и всегда. — произнесла я, закатив глаза на его смешок. — Если я не хочу быть найденной кем-то, то просто не позволяю этого. Ухмыльнувшись на его ошарашенное догадкой лицо, я, не давая себе повод для сомнений, протянула руку к нему и обняла, прижавшись щекой к груди. Шисуи ответно сжал меня в объятиях, прижавшись к моим волосам, и глубоко вздохнул. — Но на тебя это правило не распространяется. — улыбнулась я, чувствуя лёгкие поглаживания по спине. — Спасибо, Шисуи. Гулкие удары его сердца были мне ответом.