***
Ее тянут куда-то, но Рафаил не думает, что это сколько-нибудь опасно. Ее замерзшая ладонь в чужой теплой руке, немного усилий, и можно будет переплести пальцы, тогда будет похоже на то, что ее не тащат, а настойчиво ведут, увлекая за собой по улочкам. Рафаил еле держит себя ровно, иногда неудачно делая шаг и опасно накреняясь, но каждую такую попытку прерывает чужая рука, уверенно не давая Рафаил упасть. Вокруг мелькают фонари, окна, фары, экраны чужих телефонов, вся улица шумит и переливается, а для нее все смазано, будто снимал Вонг Карвай. Только впереди одна четкая фигура, которой она позволяет себя увлечь.***
Чужая квартира на втором этаже — поднимись по лестнице да вставь ключ в замок. Рафаил не понимает, как преодолела два пролета, земля теперь кажется такой далекой-далекой, наверное, даже небо ближе. Она поднимает голову — сверху все прикрыто покатой крышей. Чужая рука уверенно теперь толкает ее внутрь, за открытую дверь. Рафаил путается в ногах и, сделав пару шагов, падает. Сзади тихо ругаются и спрашивают, в порядке ли она. В порядке ли? Она мотает головой, снова на грани слез.***
Кто-то гладит ее по волосам. Кажется, мать вернулась с работы не в полночь, а чуть раньше — Рафаил не успела крепко заснуть, чтобы теперь почувствовать ее руку у себя в волосах. — Мам… — Чш-ш, спи, — а голос не мамин, воспоминания о детстве отдаляются, будто между ними и Рафаил вырастает новое пространство, проламывая тонкую корочку реальности. Она пытается ухватиться за них, тянет руки, хватается за чужой рукав, пытается разлепить веки, чтобы увидеть, поймать хоть взглядом уходящее прошлое, ускользающее настоящее, но не может никак — спать хочется так сильно. Рука из волос не исчезает, остановленная ее немыми просьбами, только рядом продавливается диван под весом другого человека, и сон накатывает с новой силой.***
Ей снится дом. Квартира с пятиугольной гостиной, любимым и не очень креслами, кухонькой и спальней, оранжереей. Все растения зеленее каждый другого, тянут листья к ней, щекотятся, растут прямо на глазах. В окна льется теплый пыльный свет. Рафаил тянется к верхнему горшку, чтобы убрать его оттуда, переставить пониже, но тут он накреняется, падает прямо на нее. Все как в замедленной съемке, почему-то Рафаил слышит треск керамики, но не чувствует ни капли боли. Она чувствует, как с влажным звуком проламывается собственный череп, дрожит от ударившего в тело холода.***
В квартире темно. Густые тени собираются в углах, готовые обернуть свой взгляд в ответ на ее. Бездна по Ницше готова обрести разум и поглотить Рафаил за излишнее любопытство. Она двигается в сторону спальни. Опять, наверное, засиделась допоздна, читая, а теперь не может понять, снится ли ей все, потому что она заснула в кресле, или же реальность как-то размягчилась, пока она читала в сумерках. В спальне чуть светлее, почему-то в оранжерее включен свет. Рафаил идет туда, слыша, как ходят люди, топая и шаркая ногами. На входе в оранжерею их куча, все в форме, кто в светоотражающих жилетах, несколько — в халатах, снуют и волнуются, перемешиваются между собой, говорят в рации, записывают что-то на камеры, тычут друг другу в лица то микрофонами, то планшетами. На полу лежит ее тело. Рафаил узнает его по любимым твидовым штанам оливкового цвета, теперь испачканным в земле и крови, по рубашке с короткими рукавами с вышитыми на ней маками — она всегда в ней мерзла, но не отказалась надеть ни разу. И лицо ее, замершее стеклянным взглядом в потолок, с выражением скорее даже вопросительным, с разбитым виском… Она падает рядом с собой на колени, тянется взять за руку, пытается спросить у людей вокруг, что происходит, — никто не слышит ее. Она снова встает, пытается уйти, протолкнуться через людей к темноте спальни. Все оборачиваются, начинают хватать ее за плечи, ноги, одежду, поворачивают к ней свои головы без лиц. Рафаил так страшно. Сердце, которое, она думала, остановилось, бьется высоко в горле, она пытается убежать, но спотыкается и падает, падает, падает…***
Она просыпается от боли в голове и звуков возни в соседней комнате. Подушка под головой нагрелась за ночь, теплое одеяло, в которое ее закутали вчера, душит теперь, солнечный свет, пробивающийся из-за штор, поднимает волны тошноты и слабости. Она даже не пытается задаться вопросом, где она, потому что это абсолютно не важно. Какая разница, где быть, если не имеет смысла находиться теперь вообще где-либо? В соседней комнате хлопает дверь, в замке проворачивается ключ. Рафаил проглатывает обратно тяжело ухающее в горле сердце, говоря себе, что хозяин квартиры просто ушел. Сил удивляться этому нет. Рафаил снова старается уснуть.***
Во второй раз она просыпается ближе к вечеру, не может сфокусироваться на часах, стоящих перед ней на книжной полке. В квартире темно и тихо, кроме нее — никого. Рафаил хочется остаться в маленьком бессознательном мире дольше, еще дольше, чтобы в какой-то момент быть поглощенной им и перестать существовать. Ей нужно встать, сходить умыться, выпить стакан воды и посмотреть, куда завела ее жизнь, но в ней нет ни грамма сил, чтобы сделать хоть что-то из этого. Она закрывает глаза снова, желая уснуть и не проснуться. В голове шепчутся мысли, Рафаил не прислушивается. Неприятно теплая подушка затягивает ее глубже и глубже, одеяло давит сверху. Ей не хочется спать, но она не может пошевелить ни одной конечностью. Если бы не желание организма жить, она перестала бы дышать.***
Из полудремы ее выдергивает возня в соседней комнате. Кажется, хозяин дома вернулся. Надо бы встать, поприветствовать его, сделать хоть что-нибудь, но Рафаил не может. Она проспала весь день, а сил не хватает даже подвинуться на диване и принять более удобную позу. Она тихо стонет от того, как затекло все тело. Но больше не шевелится. В темноту комнаты украдкой просачивается свет из коридора, кто-то пришедший что-то готовит или разбирает какие-то вещи, Рафаил не может четко сказать, концентрации хватает только определить, что что-то вообще происходит. Может, это все еще ей снится? Да, наверное, она так напилась вчера, а теперь лежит где-нибудь около мусорного бака. Ее заметят только ранним утром, когда приедет мусоровоз… — Тебе определенно надо поесть, дорогая. Я сделала куриный бульон, и у тебя нет выбора, кроме как его выпить. Рядом с Рафаил как будто становится светлее, хотя никто — храни их Кто-нибудь, потому что яркого света Рафаил бы сейчас не выдержала, — не включает ни одной лампы в гостиной, где она, по всей видимости, находится. У изголовья дивана, во всяком случае, куда Рафаил положили головой (шутка про квантовую связность определенно была бы здесь кстати), стоит девушка. Смешные носки, голубые джинсы, чашка супа в руках, кремовый свитер, белые кудряшки. Рафаил поднимается по ней взглядом как по лестнице в Рай, разве что Лед Зеппелин тут ни при чем. — Меньше игр в гляделки, больше поедания супа, пожалуйста, — она ставит чашку на кофейный столик рядом с диваном, предварительно поставив под донышко деревянную подставку, не иначе наколдованную из подпространства. — Давай, я помогу тебе сесть. От помощи тут одно название, Рафаил аккуратно обхватывают руками под ребра, подтягивают одним уверенным движением и усаживают в более-менее подходящую для потребления пищи позу, сунув еще под спину думку, тоже, кажется, наколдованную. В руки опускают чашку, которая оказывается не такой уж горячей — теперь Рафаил может погреть вечно холодные пальцы о ее пузатые бока. — Ты, наверное, даже не вставала никуда целый день. Прошу меня простить, что оставила так, без присмотра, одну, нужно было на работу, но теперь я здесь, так что… — она мнется немного, как будто не в своей квартире, двигает кресло ближе к дивану, садится. — Ешь, пожалуйста. Рафаил смотрит в чашку. Аппетита нет, неудачный эксперимент с яичницей вспоминается горечью на языке, но при виде супа, тепло-желтого с капельками жира и какими-то специями, в животе что-то начинает волноваться. — Ты же не вегетарианка, милая? — Рафаил качает головой на вопрос, хотя все еще испытывает сложности с тем, чтобы просто поднести чашку ко рту и отпить. Девушка смотрит на нее с кресла, провожая глазами пальцы Рафаил, которыми она скользит по бортику чашки. — Поешь, пожалуйста, — пробует она еще раз, наклоняясь вперед и подталкивая рукой донышко чашки, предлагая Рафаил продолжить движение. Это срабатывает, хотя она и чувствует себя теперь как маленький ребенок, перед которым родители должны были разве что не станцевать, чтобы тот влил в себя ложку супа, а потом снова начал канючить. Суп вкусный, даже очень. Рафаил, правда, не может сказать, что в нем особенного, но каким-то образом чувство заботы, льющееся теперь вместе с бульоном ей в рот, неведомой материей ощущается на языке и делает впечатление приятнее. Девушка с кресла теперь улыбается, глядя на нее. И Рафаил замечает у себя в голове впопыхах скрывающуюся за углом мысль, что ради такой улыбки она бы согласилась сделать что-нибудь (угодно) еще, если ее об этом теперь попросят. Но это глупости, абсолютные глупости, говорит она себе сразу же. Она не в книге, где персонажа от любых бед бережет автор, она не в сериале, где такие вот встречи всегда заканчиваются пышными свадьбами или хотя бы обещанием Долго и Счастливо. Это жизнь. Она отбрасывает вбитые в ее голову всеми романтическими произведениями клише и старается не искать знакомые паттерны, чтобы вдруг не начать им следовать. — Наверное, пришло время познакомиться, чтобы ты не чувствовала себя еще хуже, не зная, у кого ты в квартире. Я Азирафаил, — и она улыбается, снова улыбается. Рафаил чувствует, как трепещет сердце внутри, как по ногам бежит живое электричество. Она хочет сделать что-нибудь еще, чтобы Азирафаил — что за ангельское имя, думает она в суете собственных мыслей — улыбнулась еще, может, шире, но главное, чтобы ей. Чужая рука снова оказывается на донышке чашки, толкая ее к Рафаил. Она покорно делает еще глоток, следя за чужим лицом. И это работает, Азирафаил снова улыбается, наблюдая за ней. Глоток. Еще один. И все-таки она попадает в один из паттернов, но ей уже все равно. В голове теперь тихо — некому сказать, что она совершает ошибку.