Темное пламя

      Ночь минула, а Джаред так и не ринулся к Бранну с разговором о неупокоившихся мятежных душах, возрожденных ши, стихийных магах и прочих ужасах нашего мира. Советник, явно озадаченный неукротимой Фианной — а он не очень любит это состояние — читал старые записи, доставал пыльные фолианты, некоторые из которых даже искрили в ответ на переворачивание листов. Делал заметки, заглядывал в книгу семей. Он бы с удовольствием побродил по своему кабинету туда-сюда, если бы не должен был сидеть в собственной спальне, изображая верескового супруга, из-за которого волчья принцесса бросила законного мужа. Наследного принца! Будущего лесного лорда!       Весь Благой Двор придирчиво осматривал и Джареда, и Гвенн при каждом совместном выходе — Советник взял за правило сопровождать волчью принцессу один раз в день хоть в трапезную, хоть в зал для тренировок, хоть во внутренний сад. Никто не спешил покидать Черный Замок, и ши, обожающие посплетничать, обсуждали мотивы, среди которых, как я слышал, преобладало: «эти ненасытные волчицы», «эти подозрительные лесовики» и «этот коварный Советник» в зависимости от Дома. Впрочем, Гвенн чересчур восхищались, а Финтана нестерпимо жалели. Видимо, именно жалость к себе и восхищение коварной супругой бесили лесного принца до такой степени, что он совершенно перестал появляться на ши. Впрочем, как и его отец, что было и вовсе странно. Лесная молодежь без твердой руки стала путаться с другими Домами и — о ужас! — даже с волками.       Лугнасад рушил все правила, являясь прекрасным объяснением и защитой даже от королевского гнева.       Диковатые и своевольные степняки, чье посольство было вызвано Джаредом не так давно, понемногу осваивались в Черном замке И некоторое время являлись основной головной болью Алана — раскидывать палатки посреди проходов и коридоров, сколь ни широки они ни были, и разводить костры не принято в Черном замке, ибо это мешало перемещению стражи и прогулкам гостей. В итоге сломали перегородки двух этажей, и новому посольству отдали все пространство гостевого крыла. Там черноволосые сыны Степи вольны были делать все, что пожелают. А целое стадо отменных лошадок, невысоких, но очень выносливых, пополнило конюшни столицы.       На третий день летнего праздника в разгар дня наблюдалось странное явление, пятно, размытое и непонятное, медленно плывущее по небу. Пропало оно быстро, и все сочли было его обманом зрения, как оно появилось на следующий день, уже немного четче. И снова пропало. Ши перекидывались перстнями и кошельками, споря, что же это может быть за диво. К моему глубочайшему стыду, я пропустил эти моменты, увлекшись тем, что происходило в замке. Я, Луг, который обо всем узнает первым! Но очень надеюсь увидеть его вновь. В мире, где возрождается волшебство и любовь, оно может значить что угодно.       Разрыв Фианны и Фаррела терялся на фоне столь громких событий, зато во всем Дворе не найти было ни одного ши, который бы верил в их помолвку. Все-все-все изначально знали — им не быть вместе! Правда, среди волков все еще шептались — тихо и незаметно для прочих Домов — кто мог оказаться сыном небесного принца, жившего в Черном замке подолгу и в разное время. Версий было несколько и все неправдоподобные.       Надо сказать, за свежими и вкусными новостями совершенно забылся наш неблагой. Волки после громкой дуэли принимали его за своего, прочие — за волка, пусть и странного на вид, но от этого еще более опасного. Дей все так же принимал его за друга, но с Алиенной не знакомил по причине того, что они никак не могли покинуть постель или все, что считалось пригодной заменой. И меня совершенно не слушали! В конце концов они повесили на дверь своих покоев розовый венок с запиской «не тревожить до конца Лугнасада», и устроили себе полноценную вересковую неделю, благо, никаких срочных дел, требующих королевского вмешательства, не существовало.       Я же прошелся по всему Дому и снова остановил свой выбор на покоях Советника, уж больно мне приглянулись завитки на столбиках его постели. Хотя Гвенн не мешало бы чем-нибудь прикрыть. И волосы непозволительно коротки, когда еще отрастут. Фуф, ее ночная одежда больше показывает, чем скрывает! Вот ведь кокетка похлеще Шайи. Кстати, Советник хитер. Спрятался тут еще и от своей неблагой обожательницы!..       Волчица, отчаянно зевая и щуря раскосые глаза, всю ночь наблюдает за Джаредом. Временами швыряет в него орехами, которые он умудряется ловить не глядя. Замерзнув и закутавшись в плащ Советника вместо одеяла, она засыпает лишь под утро, сердитая и злая. А, проснувшись, бросает подушкой в ответ на «Как спалось, дорогая?», прорычав, что Советнику нужно делать с таким количеством бумаги.       — Возведем швыряние подушек в традицию, милая женушка, — совершенно серьезно говорит Джаред и еле успевает поймать Гвенн в прыжке.       — Ну Джа-а-аред, — чуть ли не стонет волчица, обхватывая его ногами. — Ты помнишь хоть о чем-нибудь, кроме бумаг? За окном солнце и Лугнасад!       — Ну Гве-е-ен, — довольно-таки оскорбительно тянет Советник и снимает с себя волчицу. — Вот и сходи разомнись, раз сегодня чудесная погода.       Джаред, будь осторожен, ты играешь с огнем! Фуф! Да не меня выглядывай! Надо перепрятаться за столбик кровати. Я всего лишь маленькая благая завитушка!       И все равно Джаред очень подозрительно косится в мою сторону.       Гвенн, раздувая ноздри, пытается достать его обманным финтом или хотя бы пнуть, но тот мгновенно скручивает ее, приговаривая:       — Вам, моя дорогая принцесса, нужно еще подучиться, прежде чем напрыгивать на меня. И я уже не раз говорил, злость — плохой советчик в бою.       Отпускает ее, целуя в макушку, и волчица отходит с самым обиженным видом.       — Мне нужно еще кое-что проверить и сделать, — ровно произносит Джаред. — Разреши мне поработать сегодня, а завтра я покажу тебе то, что ты еще не видела.       — Если это меньше, чем обнаженный Советник у моих ног… — тянет волчица, капризно поднимая глаза к потолку. — То я не согласна! Я могу очень долго сидеть тут и кидать в тебя чем придется!       — Гве-е-ен, — вновь укоряет ее Джаред.       — Но это должно быть что-то особенное!       — Я обещаю, моя принцесса, — и снова зарывается в бумаги.       Так, а что творится в замке?       Мэй куда-то ведет двоих своих подопечных, кажется, на прогулку. Или Флинну стало мало покоев, или они решили поразмяться на природе! Флинн светится от счастья, а Бранн отчетливо зевает. Да уж, искать всю ночь проход в башню звездочета — так и правда, устать можно! И уж совсем странное применение для его умной головы — постучать ей по каменной кладке, которая выглядит совершенно монолитной!       Какой-то шум из покоев офицера привлекает моё внимание по пути. Пока Мэй возится с магами, кто-то решил пообщаться на повышенных тонах с его великолепной Дженнифер.       И кто бы это мог быть? Явно не Алан, ни разу не было, чтобы он повышал голос. Да его и вообще слышно редко!       — …прислушайся к словам того, кто беспокоится за тебя! И как ты можешь жить с этим тупым рубакой?! Ты, похоже, полностью изменила свои принципы!       А голос знаком… Ах, ну да, небесный принц Фаррел, пришел разбираться с Дженнифер, несколько бледноватой, но сосредоточенной и спокойной Дженнифер на правах старого друга.       О-о, похоже, принц Неба вынес из проживания взрослого волка с матерью свой смысл. А та не стремится разубедить его, не ссылается на семейные узы. Да услышит ли?       Фаррел прямо кипит от злости, сверкая ярко-синими глазами. Нервно отбрасывает за спину великолепные, надо признать, серебристые волосы.       — Принципы? — приподнимает брови великолепная мама нашего офицера. — Ты о чем, Фаррел?       — О чем я?! Да этот твой Ястреб обдирает подолы кому ни попадя! Бросает тебя в Лугнасад одну! Шляется незнамо где целыми днями! И ты все равно остаешься с ним! Он что, держит тебя силой?!       — У Мэя такая работа, — Дженнифер пожимает плечами, в жесте нет кокетства, она задумчива, однако Фаррел прикипает к ней взглядом. — Иногда он может исчезнуть прямо посреди ночи. А что касается подолов…       Фаррел мало не давится воздухом.       — Насчет подолов я даже рада. Может быть, Мэй найдет кого-то по сердцу. Последнее время он пребывает в меланхолии и приключений такого толка не устраивает. Я беспокоюсь, — в глазах снова проступают звездочки.       Зато Фаррела разве что не трясет:       — Ты намерена с ним оставаться и после всех подолов?! И даже поощрять?! Ты изменилась сильнее, чем я думал, Дженнифер! И так и не ответила мне! — а в глазах злость перемешана с восхищением. И снова побеждает злость. — Как я могу переступать порог твоего дома, раз тут этот…       — Ты удивительно слеп, Фаррел, — устало произносит Дженнифер, усаживаясь в кресло и поднося ладонь ко лбу. — Не допытывайся больше, ведь я уже ответила на твой вопрос. Самое очевидное всегда ускользало от тебя... Да, я никогда не смогу расстаться с этим волком.       Хлопает дверь, и Фарелл в ярости выбегает прочь.       Я успеваю догнать Мэя, и обратно к Дженнифер попадаю уже вечером, на обратном пути, подышав свежим воздухом елового леса и даже забравшись на левую, самую высокую башню. Надо признать, эта троица - Мэй, Бранн и Флинн - неплохо находит общий язык!       Мэй, взволновавшись отчего-то, забегает домой, благо путь на чердак Бранна пролегает почти через его покои.       Только волчицу не узнать!       Офицер Мэй заводит за собой Бранна и Флинна, усаживает к столу в гостиной, на котором лежат какие-то осколки, а сам подходит к маме, обхватывает её ладони со скомканным, мокрым от слез насквозь платком, заглядывает в глаза.       — Моя великолепная Дженнифер, что случилось?       Дженнифер только мотает головой из стороны в сторону, не в силах произнести ни слова, а слезы все катятся и катятся по щекам, дрожат губы, краснеет нос.       — Мама, не пугай меня! Что произошло?       Дознаться ответа пока невозможно, поэтому Мэй привлекает свою великолепную маму к груди, обнимает, поглаживая вздрагивающую спину.        — Что бы ни случилось, моя великолепная Дженнифер, мы справимся, не убивайся так. И дядя Алан нам поможет.       Его матушка всхлипывает особенно надрывно, умудряясь на выдохе пробормотать имя сына.       — Что? Мама, что ты сказала? — одни звездчатые глаза вглядываются в другие, такие же прозрачно-серые.       — О-он, М-мэй, он не при-и-и-идет бо-ольше! — Дженнифер смахивает слезы, но новые набегают слишком быстро.       — Как это — не придет? Дядя Алан?! Мы точно про одного и того же Алана говорим?       Дженнифер кивает с усилием, зажмуривается, выговаривает, стараясь совладать со своим голосом и лицом:       — Ка-ажется, М-мэй, — хлюпает носом, смахивает слезинку ладонью, — ка-ажется, я его оби-и-идела! — и снова всхлипывает все чаще.       — Глупости какие-то, — Мэй аж встряхивает головой, не в силах поверить, - ты? Дядю Алана? Да чтобы тебе его обидеть, нужно очень постараться или заявить, что ты его совсем не любишь!       — Я, я почти-и… он попросил, он попросил чаю, а я уронила чашку, Мэй! Я уронила чашку и ничего не сказала! Он что-то спрашивал, и не раз! А я… не смогла, я просто не смогла ответить! А он тогда, — горестный всхлип, — он тогда… собрал осколки, — взмах платка в сторону стола, за которым перешептываются Бранн с Флинном. — И ушел! Мэй! Он больше никогда не придет! Он подумал, что расстроил меня и что не нужен мне! Я расстроилась, да, и немного из-за него, так что он вправе подумать... А я теперь… даже не знаю, где его теперь искать!       Дженнифер пытается заломить в отчаянии руки, но Мэй перехватывает её ладони.       — Так, мама, я понял. Все просто. Нужно найти Алана? — она с надеждой кивает, светлея лицом. — И привести сюда? — несмело улыбается сыну. — Хорошо, значит, сейчас приведу, только…       Мэй оборачивается к оставленным без догляда магам, которые уже собрали разбитую чашку без всякого клея и сейчас разглядывают образчик гончарного искусства времен Первой эпохи. Дженнифер пораженно вздыхает, а Мэй выдыхает стоически.       — Только присмотри за ними, ладно?        Офицер отходит от матушки, напоследок пожав ладонь, приближается к сидящим магам, Флинн напряженно выпрямляется, а Ворона поправляет еще пару кусочков фарфора, чтобы они встали на место идеально.        — Флинн, Бранн, смотрите, я сейчас оставлю вас тут ненадолго, я тут живу, а это — моя великолепная Дженнифер, моя мама, поэтому ведите себя прилично!       Оба мага кивают, однако инструктаж Мэй не закончил и теперь обращается как раз к Дженнифер:       — Так, мама, смотри, главное, чтобы вот этот, — ладонь офицера падает на плечо Бранна, — не научил вот этого, — вторая устраивается на плече несмело улыбнувшегося Флинна, — каким-нибудь магическим способам разнести полдворца. А вот этот, — взъерошивает рыжие пряди, — не подзуживал вот этого, — шевеление пегих перьев, — что-нибудь взорвать! Зовут их Флинн и Бранн, лучше всего напоить их чаем, у магов силы непонятно куда деваются. А я за Аланом!       Дженнифер всхлипывает уже без горечи, как-то по деловому, кивает гостям, Мэю, офицер выскальзывает за дверь, а я еще успеваю услышать:       — Вы друзья Мэя? Давайте я напою вас чаем и покажу его детские портретики?..       Да, офицер, ты пожалеешь!       Мэй не собирается пока жалеть о чем бы то ни было или слушать свой мудрый внутренний голос. Офицер спешит, изо всех сил думая о своем дяде, о том, как его нужно найти, и я могу поклясться, один из коридоров заворачивается прямо тогда, когда по нему идет Мэй! Если верить моему ощущению пространства, мы оказались на полдворца дальше, чем были! Интересно, эта внутренняя магия работает по желанию Алана? Тогда понятно, как начальнику замковой стражи всякий раз удается находиться поблизости от чего-то интересного!       Перед носом Мэя быстро обнаруживается самая простая дверь, по обеим сторонам от которой торчат волчьи головы, подозрительно приглядывающиеся к визитеру. Скалятся, однако не рычат, не тянутся укусить. А Мэй и вовсе не обращает на них никакого внимания, распахивает дверь на себя уверенным жестом, заглядывает.       — Дядя Алан? — прислушивается и безошибочно поворачивает пегую голову в сторону кабинета. Оттуда слышны голоса. — Дядя Алан? К тебе можно?       Офицер, впрочем, не дожидается от хозяина покоев никакой реакции — заходит, прикрывая за собой дверь, окликает погромче:       — Дядя Алан? — в приоткрытой двери кабинета мелькает спина сидящего Алана, а также высокий силуэт второго волка. Что Мэя тоже нисколько не останавливает. — Дядя Алан?..       Он замирает на секунду, прикрывает глаза, встряхивается, переводит дух, и лишь потом заглядывает в кабинет. Алан сидит за своим рабочим столом на месте посетителя, уткнувшись лбом в сложенные на поверхности руки. А рядом, опершись бедром о край, замер сам Советник.       — Здравствуй, Мэй. Оставляю Алана тебе на поруки. Я сделал все, что мог с этим упрямцем, а делегация лесовиков скоро уйдет из зала для переговоров ввиду отсутствия переговорщика, — и уже обращаясь к замершему Алану. — Совесть твоему дяде отказывает раз в две тысячи лет, зато прицельно! И, Алан, ради всего, что тебе свято, попробуй с ней поговорить! А то не разобьешься, так треснешь!       Раздраженный Советник торопливо покидает кабинет, а полуседой волк приподнимает руку, щелкает пальцами — и Советника, шагнувшего в проем, больше не видно в покоях. Я почти уверен, Алан применил магию порталов внутри замка, выводя его прямо в зал совещаний, где сидят заждавшиеся лесовики. Другое дело — откуда он вообще знает, где именно сидят лесовики?       Все-таки начальник замковой стражи фигура достаточно загадочная.       Хотя в нынешнем виде Алан больше похож на очень-очень расстроенного волка с разбитым сердцем. Боевито настроенный Мэй озадаченно вздыхает, обходит неподвижного дядю, даже поводит носом, стараясь вынюхать причину загадочного поведения двух самых дорогих ему ши.       — Дядя Алан?       Никакой реакции. Сидит и сидит. Не шевелится и спасибо, что дышит!       Мэй поджимает губы, критически оглядывая всю фигуру Алана ещё разок, а потом садится рядом, прямо на пол, скрещивая свои невозможные ходули. Устраивает голову на коленях дяди и обнимает руками за пояс. Руки у Мэя длинные, а голова тяжелая — и Алан вздрагивает от неожиданности.       И его можно понять! Кто вообще может ожидать подобного от офицера Дома Волка! Разве что ши, который вырастил и воспитал этого самого офицера.       — Дядя Алан! — требовательно и уверенно куда-то в черную штанину. — Дядя Алан, что происходит?       — М-мэй? — голос хрипловат, но голову Алан поднял и теперь растерянно разглядывает привалившегося к нему Мэя. — Что ты имеешь в виду?       — Я имею в виду, что мама рыдает! Рыдает, Алан! И повторяет, что обидела тебя! И что ты больше к нам не придешь. Она залила слезами осколки какой-то несчастной чашки и готова хранить их как реликвию твоего последнего присутствия возле неё! Я бы вызвал тебя на дуэль, дядя, но слишком люблю!       — Ох! — да, в возгласе Алана удивление пополам со страданием, он вовсе не думал, не предполагал, что оставил за спиной такое переживание.       — Вот тебе и «ох»! Разумеется, я сказал маме, что приведу тебя, что вы обсудите все, что будет необходимо, и пообщаетесь толком! И я оставил её наедине с двумя полоумными магами, рассчитывая, что ты, уж ты-то, дядя Алан, меня не подведешь. И что я нахожу тут!       Мэй переводит дух, поднимает голову и вжимается лбом теперь в дядин бок. Дядя теплый, от него пахнет спокойствием, камнем и домом, не вообще Домом-замком, приютом всех волков, а домом лично Мэя. Этот запах знаком ему с детства, он вызывает доверие.       — И что ты находишь тут? — эхом повторяет тихий Алан.       — Ещё одно разбитое сердце! — Мэй не стесняется в выражениях. — Которое точно так же уверено, что разбитую чашку не сложить заново, в то время как парочка полоумных магов в гостях у моей великолепной Дженнифер уже это сделала!       — Что?..        — А то! Я и говорю, два мага уже сложи…       — Нет-нет, что ты сначала сказал? — рука Алана скользит по пегим волосам воспитанника, гладит, а потом устраивается на плечах Мэя. — Что?       — Дядя Алан, — Мэй говорит невнятно, специально стараясь ворчать дяде в бок, — от тебя я не ожидал! Ты задержал даже Советника!       Начальник стражи отводит взгляд, ему по-настоящему стыдно, что он принес неудобства в жизнь Джареда. Хотя, если бы кто-то из них спросил меня, я бы сказал, что наш белый волк слегка преувеличил масштаб событий, чтобы Алан очнулся, пусть из чувства долга, но очнулся!       — Но Мэй, твоя великолепная мама не может переживать обо мне! — такая горячность бывает в словах тех, кто сам себе верить не хочет. — Тебе, наверное, показалось! Она давным-давно сообщила, что настолько древние создания её не интересуют…       — И наверняка имела в виду нашего прежнего короля! Или сам замок! Или какую-нибудь волчью морду на стене! Потому что ты, дядя Алан, как раз маму интересуешь. И даже очень! И как вы ни до чего не договорились по сей день, я не понимаю! — руки Мэя крепче сходятся вокруг дяди. — Я уже даже к фоморам на рога уезжал, чтобы вы тут без меня и без стеснения разобрались, а ты мне все ещё дядя! Не папа!       — Не преувеличивай, Мэй, к фоморам на рога ты ездил по службе, — голос Алана, впрочем, неотвратимо теплеет. — Почему ты думаешь, что Дженни так переживает из-за меня?       — Потому что она через слово рыдала твое имя! — Мэй наконец поднимает лицо и вглядывается в черты своего родного, самого родного на свете ши. — Пойдем, убедишься сам, а если вы с мамой поговорите как-нибудь по душам, я буду неизмеримо счастлив. Я оставил её наедине с парочкой полоумных магов, пора спасать мою великолепную Дженнифер!       — Нашу, Мэй, нашу великолепную Дженнифер.       После такого разговора Алану никуда не деться от Мэя и его великолепной матушки: оба волка идут вперед, счастливый Мэй и тревожный Алан. Я почти уверен, что начальник замковой стражи с удовольствием завернул бы обратно, но его останавливает офицер Мэй. Не в прямом смысле, конечно, останавливает, а всего лишь присутствием, осознанием: какой пример Алан подаст волку, которого вырастил и воспитал с младых ногтей? Сколько бы лет ни прошло, наш офицер для Алана все одно любимое дитя.       — Не переживай так, дядя, — для Мэя, впрочем, настроение старшего волка тоже не является загадкой. — Мама волнуется за тебя и о тебе, да, а еще очень ждет возвращения!       — Спасибо, Мэй, — Алан не бравирует и не прикидывается бесстрашным волком, он честен с тем, кого охотно назвал бы сыном, и действительно благодарен за поддержку.        В мыслях офицера мелькают маги, а потом я подбрасываю ему услышанную на выходе фразу про портретики, и храбрый офицер Гволкхмэй резво переходит на очень торопливый шаг.       — Что-то вспомнил, Мэй? — Алан поторапливается тоже, проницательный благой волк!       — Да, знаешь, дядя Алан, я опасаюсь — мама возьмет да и покажет Бранну с Флинном мои портреты! Во-первых, им будет неинтересно, а во-вторых, хоть бы не детские!       Начальник замковой стражи улыбается. Я полагаю, его веселит совершенно детская реакция ответственного офицера.       — Ты зря переживаешь, Мэй, — ох уж эти шустрые волки, уже и ролями успели поменяться за пять минут! Точно родня! — Дженни, конечно, непредсказуема иногда, но восхитительна и великолепна.       — Вот именно, дядя, вот именно! А это означает также — мама гостеприимна!       — Да, тут, пожалуй, ты меня уел, наша великолепная Дженнифер может и показать твоим друзьям самое дорогое, твои портретики…       За разговорами и незаметной, как и ее носитель, магией порталов, волки подходят к двери, знакомой обоим. И сейчас вызывающей у обоих чувство почти одинакового священного трепета.       Мэй тревожнее своего любимого дяди-почти-папы, первым подается навстречу опасности и дергает за ручку. Осторожно, как на разведке, заходит, прислушиваясь… И быстрым шагом подлетает к столу в гостиной, где до сих пор стоит собранная из осколков чашка, но теперь вокруг разложены портреты и портретики Мэя в разном возрасте. Офицеру особенно бросается в глаза тот, на котором он собирается спрыгнуть со статуи на голову мимо проходящего волка, и тот, где маленький Мэй щеголяет голышом.       — Моя великолепная Дженнифер, огромное спасибо, — Мэй шустро прячет самые ужасные картинки обратно в коробку, одновременно дотягиваясь до плеча Бранна и заставляя его, любопытно склонившегося к волчице, сесть нормально. — Дальше я управлюсь с ними сам, надо их хоть накормить, чай — хорошо, но это же маги…       — Мэй, мой милый, ты так быстро, мальчики не успели перекусить, но смотреть твои портретики им понравилось! — Дженнифер сияет гордостью за сына.       Сам офицер недоверчиво смеривает взглядом обоих магов. Но нет, шокированными или глумящимися не кажутся ни тот, ни другой. Флинн деловито допивает чай, чувствуя себя возле исполненной материнскими чувствами и оттого говорливой на момент женщины совершенно спокойно. Видимо в этом виноваты его собственные мама и тетя. А Бранн продолжает склоняться к Дженнифер и рисункам всем корпусом, как будто ему действительно интересно. Мэй вздыхает, боясь предположить, каковы будут последствия этого просмотра, но стоически хмурится и просто уводит магов, дождавшись, пока они попрощаются с мамой.       Хм, волки существа крайне страстные по натуре, возможно, именно поэтому они стараются быть сдержанными на посторонних. Если матушка Мэя показала его портреты, значит, точно числит Флинна и Бранна если не друзьями, то приятелями.       А уж седой волк точно мог бы догадаться, если всегда спокойная Дженнифер сильно расстроена, то это не просто так! Фуф!       Незаметный Алан подпирает вход, но я хочу видеть, что тут происходит! И увижу! Можно добежать до стола и спрятаться за ту чашку.       Мама Мэя вытирает все ещё красные глаза, присаживается опять за стол, медленно начинает собирать рисунки в коробку. Так, я чего-то не понимаю?       Дженнифер всхлипывает на одном из рисунков — том, где рядом с маленьким Мэем стоит она, они оба улыбаются, глядя на рисовальщика. Ах, понятно. Волчица немного упустила из виду тот факт, что раз Мэй пришел обратно, Алана он тоже привел. И она все ещё страдает! О чем уж вовсе недвусмысленно сообщает сорвавшаяся по щеке одинокая прозрачная слезинка. Дженнифер всхлипывает, не видя, не слыша, не замечая тихое эхо вздоха, доносящееся от входа.       Нет, решительно, меня поражает, как Алан умудряется оставаться незамеченным? Взрослый волк, застывший в дверях, черный силуэт с серебрящейся отделкой на одежде, полуседые волосы, я уж молчу про алое сияние магии — и все равно незаметен! Почти как я. Но надо как-то заставить Дженнифер поднять голову, вдруг этого хватит, чтобы его увидеть?       Волчица тем временем всхлипывает еще пару раз и прижимает рисунок к груди… нет-нет! Не смей! Не смей зажмуриваться! Фуф! Вот! Получайте!       Опрокинутая моим великолепным хвостиком чашка — из которой пил Бранн — падает на бок, разливая остатки чая, Дженнифер вскрикивает, подхватываясь спасать рисунки, торопится убрать, не успевает, лужа расползается все шире, но портретики спасены.       Правда, Дженнифер замечает Алана лишь тогда, когда их руки встречаются над одним рисунком, ухваченный обоими с разных концов.       — Алан! Алан! — волчица практически всхлипывает имя волка, уже не обращая внимания на скатерть, впитывающую чай. Почти все рисунки спасены, а остальные я, так и быть, подпихну лапками на сухое. А то еще отвлекутся.       — Дженни? — начинает говорить он тоже очень тихо. — Мэй сказал…       — Алан! — она всхлипывает, похоже, готовая заплакать уже от счастья!       Да что за повышенная слезливость? Ещё одну чашку опрокинуть, что ли?       — Дженни, ну ты что, — свободной рукой он снимает слезы с её щек, поглаживая, то ли осознанно, то ли неосознанно. — Моя дорогая Дженни, великолепная Дженнифер, отчего ты плачешь?       — А-алан!       Она что, слова другие забыла?       — Дженни, — волку хватает разумения не дожидаться многократного повторения собственного имени, а обойти стол, не отпуская рисунок, и поддержать собеседницу под локоток. — Что же ты, Дженни?       Фуф! Вот вроде он её поддержал, а теперь волчица просто наваливается всем корпусом вперед, видимо, мечтая прислониться к начальнику замковой стражи полнее и ощутить, что он ей не кажется! Фуф! Какие они отчаянные, эти волки!       Алан, конечно, не подводит, даже отпускает рисунок, чтобы перехватить волчицу крепче, убедительнее, полнее, обнимает, сам прикрывая глаза, втягивая воздух носом, прижимая женщину к себе и тоже успокаиваясь. Даже смотреть на Алана теперь проще — взгляд не соскальзывает.       — Алан! — плечи Дженнифер содрогаются от рыданий, говорит она неразборчиво, уткнувшись носом в его грудь. — Прости! Прости меня! Я не хотела! Алан!       — Моя дорогая Дженни, я и не обижался, чтобы прощать, — руки волка сходятся в объятиях крепче. — Я только подумал, что вовсе не нужен тебе, — несмотря на то, что слова даются ему явно непросто, Алан их произносит.       Обычным своим тихим голосом! И Дженнифер не видит его лицо, но я-то вижу! Волк неподдельно страдает, ему больно ровно так же, как тогда, когда его мучает отголосок проклятья — Алан бледнеет в тон своей седине, бледнеет и замыкается, делая лицо непроницаемым.       — Алан! Как ты мог вообще так подумать! — женщина всхлипывает ему в грудь, а потом отчаянно задирает голову, не вырываясь из объятий, но выпутывая руки, случайно выпуская рисунок и приобнимая его в ответ. — И тогда прости тем более! Я не хотела, чтобы ты так думал ни сейчас, ни впредь!       — Дженни, моя дорогая Дженни, тогда я попрошу у тебя прощения в ответ, — улыбка прокрадывается на лицо, поднимает уголки губ, высветляет и без того светлые глаза. — Я не хотел тебя расстраивать, совсем не хотел, — договаривает вовсе тихо. — Никогда не хотел.       — Алан, — волчица снова прячет лицо на его груди, прижимается, укрывается под его руками, словно согреваясь единственно его теплом. — Тогда больше не уходи, ладно? Ты больше не уйдешь навсегда? Правда?       — Ну конечно, Дженни, ну конечно, — начальник замковой стражи прикрывает глаза и опирается щекой на склоненную голову Дженнифер. — Как пожелаешь, моя дорогая Дженни.       Она всхлипывает, и слушать её сдавленные рыдания для Алана, похоже, невыразимо мучительно, он вновь заговаривает, чтобы отвлечь и развлечь свою дорогую Дженни:       — Ко мне даже Джаред приходил, представляешь? Решил, что все просто ужасно, иначе бы не пришел, он редко приходит, когда день и много работы, а тут пришел, — поглаживает ровную спину, такую гордо выпрямленную в обычное время, а теперь жалко содрогающуюся. — И Мэй пришел, волновался, наш Мэй очень волновался, он-то мне и сказал, что ты так расстроилась из-за какой-то чашки…       Волчица протестующе мычит, опять поднимает голову, на ресницах блестят слезы:       — Не из-за чашки! Нет! Из-за твоего ухода! Алан! — и опять прижимается к нему, на этот раз утыкаясь лицом в шею.       Алан немного вздрагивает. Интересно, почему? Мягко отстраняется, подпирает своей щекой голову Дженнифер вбок, себе на плечо. Волчица не сопротивляется, кажется, слишком испереживавшаяся, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.       — Глупости, ну как бы я мог от вас с Мэем совсем уйти?       Он врет, я знаю, он бы ещё как мог. Даже не уйти, а просто не показываться. Страдать и мучиться издалека. Проходить каждый день на расстоянии вытянутой руки и оставаться незаметным! Фуф! Эти отчаянные волки!       Руки Дженнифер сжимаются в кулачки, она не больно и не сильно ударяет ими Алана по спине, тоже не веря.       Умная волчица!       — Алан! Чувства меня не обманывают! Ты мог! Мог! Поэтому мне до сих пор страшно, — всхлипывает, переводит дух, — мне очень страшно, что ты снишься или уйдешь!       — Ох, Дженни, нет-нет, я тебе не снюсь и не уйду, — Алан, явно забывшись, целует волчицу в макушку.       Поцелуй невероятно легкий, Дженнифер продолжает вздрагивать в рыданиях, но я отчего-то уверен, что она заметила. И тоже боится. Боится, что ей всего лишь показалось. Боится поймать Алана на этом жесте и вынудить его уйти опять!       — Ну что же ты, моя дорогая Дженни?       Это странно, но мне кажется, что волчица, пожалуй, впервые различает слова, с которыми к ней постоянно обращается Алан.       — Как ты сказал? — ну да, да, женщины бывают невнимательны, но чтобы настолько?       — Что же ты, Дженни? Моя дорогая Дженни? — голос Алана теплеет, он обнимает волчицу, свою дорогую волчицу крепче и склоняет голову, лицом устраиваясь в сгиб её шеи. Вздыхает глубоко и не собирается отпускать.       — Мой дорогой Алан, — такое обращение заставляет волка вздрогнуть, едва расслабившиеся плечи снова напрягаются, как будто она не позвала его ласково, а оттолкнула раскаленным прутом! — Мой дорогой Алан, я тоже хочу так тебя называть!       — Лугнасад все ещё продолжается, желание дамы священно в это время, — прячется он за улыбкой и обычаями, за полуприкрытыми веками и соскользнувшими на лоб полуседыми прядями.       — А ты? А тебе? Тебе неприятно? — несерьезно в противовес своим вопросам и выражению лица шмыгает она носом. — Я могу называть тебя и по-другому…       — Пожалуй, давай остановимся на этом варианте, — тихий голос мягко журит и словно бы улыбается отдельно от хозяина. — Мне нравится, иначе, я полагаю, меня ждут обращения и пострашнее. Не удивлюсь, заслужил.       — Алан! — вот это уже укоризненно. — Алан, как ты можешь! — еще удар кулачком, на этот раз в грудь.       — О, Дженни, тебе пора привыкнуть, могу я всякое, более того — самым разным образом, — теперь волк почти не прячет улыбку. — А вот тебе пора перестать заливать меня слезами, мы едва спасли портреты твои и Мэя, однако влаги в этом помещении уже, определенно, достаточно.       Волчица недоверчиво отклоняется, вглядываясь в начальника замковой стражи, улыбается и шмыгает носом последний раз, словно действительно отпуская переживание. Меня гложет чувство, что она Алану верит! Настолько верит, что готова даже перестать плакать, если он говорит, что воды — достаточно.       Сам Алан усаживает Дженнифер на диванчик, придерживая за плечи, подхватывает потом со стола чашку, не глядя, но я-то вижу, что это та самая, сложенная, но разбитая… Которая почему-то не рассыпается на осколки в его руке.       Ох! Ничего себе! Алан, не контролируя свое алое свечение, отпускает его через руку, и чашка становится целой! Он даже не понял, что восстановил её! Просто начальнику замковой стражи нужна была целая чашка!       И зачем?       Ах, понятно, Алан наполняет её водой из графина, подсаживается к Дженнифер и мягко, однако, неотвратимо отпаивает волчицу!       — Моя дорогая Дженнифер, впредь, будь добра, не расстраивайся так по мелочам, — Алан все ещё записывает себя в мелочи! и это после всего, что видел и слышал! — Чашку я подарю тебе новую, если тебя это утешит…       — Главное, мой дорогой Алан, чтобы ты сам не забывал дорогу сюда! — она отрывается от чашки, сверкая глазами уже совершенно по-боевому, ужасно напоминая в таком виде собственного сына. — А чашки, да что чашки, дело-то житейское!