Его творения

      Бан Чан сразу кинулся к парню, как только зашёл в номер и увидел, что тот лежал на полу и, казалось, не дышал. Опухшее лицо выглядело ужасно и почти неузнаваемо; небольшие ладони сжимали смятую бумагу; босые ноги, согнутые в коленях, были прижаты к груди; а глаза плотно закрыты. Чан осторожно коснулся чужого плеча, стараясь бережно огладить ткань толстовки, чтобы ненароком не напугать Минхо. — Минхо-я, ты как? — тихо осведомился Чан, когда Ли приоткрыл невозможно опухшие из-за слёз глаза.       Несколько раз сомкнув веки и почувствовав острую боль, слово под них насыпали тысячи мельчайших осколков стекла и заставили моргать, Минхо сфокусировал взгляд на старшем. Тот шумно выдохнул, ведь увидел в глубине огромных глаз такую тоску и горечь, плещущиеся тёмными океанами боли, что самому захотелось плакать. В раздирающей уши тишине, прерываемой лишь шорохом одежды и бумаг, Бан помог младшему подняться на ноги и осторожно, предварительно забрав письмо из дрожащих пальцев, отвёл его в сторону ванной комнатки. Почти мёртвым взглядом Минхо смотрел на друга своего возлюбленного и цеплялся за рукава его куртки, как за спасательный круг, боясь снова утонуть в омуте гнетущих мыслей и чувств. Чан на эти отчаянные прикосновения только шумно задышал, стараясь сдержаться, чтобы собственные эмоции не вырвались откуда-то из разодранного криками горла, которое всё ещё саднило от моря выпитого алкоголя за последнее время. Слегка он подтолкнул Ли к двери и как-то рвано потрепал его по тёмно-вишнёвым волосам, краска на которых постепенно вымывалась, а чёрные корни заметно отросли. Минхо, понурив голову, зашёл в помещение и даже не удосужился прикрыть дверь — ему было всё равно. Шум сильного потока воды разорвал разлившуюся по номеру тишину, позволив Чану, наконец, заплакать.       Джисон для него значил много. Так много, что на прощальном вечере, который он проводил для друзей и родных младшего, ему просто не удавалось сдерживать себя. С каждым новым посетителем комнатки для прощания, несмотря на то, что рядом с ним стояли убитые горем родители друга, Бан Чан то и дело оседал на пол, давясь истеричными вздохами, ведь воздух попросту не поступал в лёгкие. Утрата солнечного мальчика не могла сравниться ни с чем, что видел или ощущал Бан Чан за все свои прожитые годы. Как только его измученные слезами глаза перемещались к гробу и огромному стенду с цветами, где в самом центре расположилась яркая фотография, на которой Джисон счастливо и широко улыбался, то горло вновь сжимали тиски. Он склонялся к полу в очередной раз, хватаясь за грудь, ведь сердце предательски пропускало удары, а потом срывалось на отчаянный ритм биения. Тихие всхлипы мамы друга лишь сильнее разжигали непознанную раннее ненависть к этому миру. А потом, когда ужасный день завершался, то Чан напивался почти до потери сознания, и только Чанбин оставался рядом, заглушая и свою скрытую от чужих глаз горечь редкими рюмками крепкого алкоголя.       Минхо слушал это всё, пока опустошение в его душе сильнее разгоралось, душило и уничтожало все привычные чувства и эмоции. Словно фарфоровая, разбитая и выброшенная на произвол судьбы кукла, он сидел на стуле крохотной кухни и смотрел на то, как ещё одна частичка жизни его самого дорогого человека рассыпалась на мелкие осколки. Сильный, бесстрастный, добрый и великодушный парень перед ним просто изводил себя рыданиями, сквозь которые пытался рассказывать о приятных моментах с Ханом, кои теперь уже навсегда останутся лишь в памяти. Вот только Ли не слышал ничего. Чужой голос доносился до него будто из-под толщи воды, пока слова эхом отражались от сознания, старательно запечатывающего в сердце то безмерное чувство любви, которое Минхо просто был обязан сохранить в себе до собственной смерти. — Я хочу к нему, — в затянувшейся тишине произнёс Ли, разглаживая смятые края сокровенного и безмерного искреннего послания Джисона. — Отвези меня к нему.       Чан слепым взглядом смотрел на спокойного Минхо, бережно обводящего края громоздкого кольца на серебряной цепочке, безучастно лежащего на обеденном столе. То безликое, яркое и осязаемое ощущение умерщвлённой жизни в младшем вонзалось в осознание Бан Чана острыми иглами чужого безумия, стоило ему взглянуть на бледное, усыпанное тёмными венками лицо, или же поймать пустой взгляд, где кроме беспросветного горя ничего не было. Минхо умер, оставив после себя лишь пустую оболочку, коей больше не нужны присущие людям чувства. Сам же Ли не воспринимал реальность более, чем простое волочение жалкого существования в перспективе. В какой-то момент его разум посчитал, что будет проще представить то, что Джисона вовсе никогда и не было. Что он — всего лишь выдумка больного воображения, дарованная для имитации настоящей жизни, мнимого счастья и болезненного финала прохождения очередного её подлого этапа. Ведь для кратковременной жизни, которая, по своей сути, лишь мгновение между рождением и смертью, люди простые кровавые стейки, подаваемые с разной степенью прожарки. Вот Ли Минхо тот самый «роу» стейк, который вроде и приготовили, а вроде он всё тот же простой кусок мяса. Парень хмыкнул на сравнение своей жизни с этапами приготовления стейков, а потом залился громким смехом, стоило отчаянным мыслям зайти дальше. Однако Бан Чан таких перемен в поведении не оценил. Небрежно утёр слёзы со своих чуть впалых щёк и устремил серьёзный взгляд на тихонько смеющегося младшего. — Хорошо. Но всё, о чём я тебя прошу, постарайся вспомнить. Мы не знаем, как до тебя докричаться, — Чан поймал на себе растерянный взгляд безумных глаз. — Твоё состояние меня немного пугает. Пообещай, что ты не отдалишься. Я хочу стать твоим другом. Позаботиться о тебе, потому что Джисон просит. — Просил, хён. Джисон просил.       После произнесённых слов Минхо закрыл лицо ладонями и задышал громко и рвано, будто пытался сдержать вырывающуюся наружу истерику от того, что только что сказал. — Да, извини. Я всё ещё… Он для меня как младший брат, любимый и ужасно капризный иногда. Сложно принять. Ты не один в своём горе, Минхо-я. — Я благодарен тебе, что ты сейчас рядом, хоть и относился к твоему присутствию в жизни Ханни достаточно негативно. Прости за это. — Всё в прошлом, — Чан хлопнул парня по плечу. — Теперь всё это не имеет значения. Мы просто как-то будем двигаться дальше.        Вечером того же дня они покинули Токио. Весь путь до Сеула Минхо бережно поглаживал кольцо Хана, которое повесил себе на шею так, как носил Джисон при жизни. Собственное всё ещё продолжало блестеть на безымянном пальце левой руки, только Ли неожиданно начало казаться, что блеск серебра потускнел и потерял свою яркость. Иногда он лениво обращался к телефону, где теперь всегда была открыта галерея с обилием фотографий: смотрел, пролистывал, любовался и улыбался, пока вспоминал те или иные моменты, отражённые на каждом крошечном фото. Джисон почти везде смотрел на него с обезоруживающей, широкой и счастливой улыбкой, а в его очаровательных, круглых глазах можно было увидеть множество горящих радостью огоньков. Сам Хан был таким огоньком: ярким, горячим, сжигающим тоску и печаль. Врывающимся в жизнь безумным пламенем и согревающим внутренним жаром в самые лютые морозы. Приятное тепло разливалось по телу от водоворота приятных мыслей, и от этого ощущения, плавно растущего где-то под рёбрами, Минхо на крошечное мгновение почувствовал себя снова живым. Но перед входом в колумбарий та маленькая, ещё теплящаяся внутри искорка жизни, то трепещущие предчувствие, что в опустевшей оболочке под человеческой маской скрывалось нечто готовое продолжить путь дальше — всё исчезло в одночасье.       Бан Чан остался снаружи, сославшись на то, что не сдержится и усугубит своё и без того шаткое эмоциональное состояние. Напоследок он тихо сказал лишь одно: — Попрощайся с ним. Но помни, что однажды вы встретитесь вновь. Попроси его, чтобы он ждал тебя. — Не думал, что ты веришь в перерождение, — нервно ответил Ли, сжимая металлическую ручку стеклянной двери. — Не верю. Но ты особенный.       Ранним утром ещё никого не было, поэтому собственные шаги казались невероятно громкими, отражаясь от мраморных стен и рассыпаясь в неприятных глухих звуках узкого коридора. Минхо неспешно шёл к нужной комнате, но стоило найти ту самую дверь с указанным Чаном номером, то внутри что-то болезненно сжалось, вынуждая остановиться. Подрагивающая рука замерла над дверной ручкой, а тёмные глаза заметались по блестящему от падающего на него света металлу. Отражение собственной фигуры в начисто отполированной холодной стали казалось Ли расплывчатым и нечётким. Будто нечто тёмное нависало над глянцевой поверхностью, и даже лицо было невозможно разглядеть. Может, к лучшему. Дверь поддалась с неприятным скрипом: Минхо сразу же прошёл внутрь и двинулся в заданном старшим направлении. Стеллажей было не так много, поэтому Ли с лёгкостью нашёл нужный и застыл, словно каменное изваяние, возле первого ряда полок со стеклянными дверцами. Огромный ком в горле неожиданно стал мешать сглатывать вязкую слюну, отчего Минхо тихо закашлялся, когда пред его глазами предстала полка, отведённая для Джисона.       За идеально чистым стеклом стояла небольшая белая урна, на которой было имя, дата рождения и дата смерти. Судорожный вздох сорвался с бледных губ, когда глаза раз за разом скользили по одному единственному «Хан Джисон». С яркой фотографии на Минхо смотрел улыбающийся юнец, чьи глаза превратились в полумесяцы из-за широкой и искренней улыбки, которую Ли невозможно сильно любил. Фото было помещено в красивую рамку золотистого цвета, а возле неё расположились маленькие фарфоровые игрушки ангелов. Совсем немного разноцветных искусственных цветов беспорядочно лежали на полке позади рамки, разукрашивая своей насыщенностью тёмное место. На специально отведённом крючке перед стеклом висел маленький букет живых цветов — альстромерий, которые Хан очень любил и достаточно часто дарил Минхо, если выдавалась такая возможность. Конечно, он всегда прикрывался тем, что хотел порадовать старшего, хотя сам мог часами сидеть возле букета и принюхиваться к тихому, но очень приятному аромату, иногда бегло касаясь кончиками пальцев ярких лепестков. Как-то тяжело и рвано Ли открыл стеклянную дверцу выданным Бан Чаном ключом. Тонкие пальцы бережно проскользили по рамке с фотографией, будто погладив её, слегка дотронулись до такого близкого и уже такого отдалённого образа Джисона, навсегда запечатлённого на фотобумаге. С тёплой улыбкой Ли неуклюже расстегнул цепочку на своей шее, снимая её вместе с кольцом. Несколько мимолётных мгновений он рассматривал его и еле заметную гравировку внутри с единственным словом «навсегда». Крупная слеза тихо скатилась по бледной щеке, чтобы потом быстро упасть вниз и разбиться о пол, разлетаясь на множество прозрачных капель. — Ты всегда будешь моим сердцем, Ханни, — Минхо бережно уложил кольцо за стекло возле фотографии Джисона, откуда он продолжал смотреть на него с широкой улыбкой. — Я люблю тебя. Прости за всё.       Минуты тишины тянулись отчаянно долго, пока сердце по-прежнему отбивало рваный ритм в груди, а растущая под кожей боль лишь усугубляла состояние. Минхо пристально вглядывался в фотографию, которую когда-то сделал собственноручно, будто пытался оставить в памяти всё, что было связано с его любимым человеком. Хотелось сказать так много, но слова упрямо застревали в горле, срываясь с губ лишь сиплыми вздохами. Ли прокашлялся и вновь возвёл взгляд к стеклу. — Джисонни, — тихо начал он, пока чувствовал гнетущую тревогу и страх. Реальность вонзалась в сознание болезненно и рьяно — Хан умер. — Ты моё самое большое сокровище, которое по своей же глупости я потерял. Так странно говорить всё это, зная, что ты не слышишь моего голоса. Вот, например, твой друг мне посоветовал попросить тебя подождать меня, чтобы однажды мы с тобой вновь встретились. Такая наивность, да?       Минхо начинала разбирать крупная дрожь: истерика хотела вырваться на свободу и разрушить остатки разума, которые Ли бережно пытался сохранить, пока отчаянно продолжал играть в игру по правилам лживой жизни. Сейчас нужно было просто пройти очередной гнусный уровень, а после наступил бы яркий рассвет. Пусть и собственное сердце Ли запирал своими же руками за стеклом, где теперь возле фото лежало красивое кольцо на цепочке. — Если ты не будешь против, я бы хотел считать тебя своим мужем, — Минхо усмехнулся бредовой идее и стёр с лица слёзы. — Я не сниму этого кольца. Приходи ко мне хотя бы во снах, Ханни-ни. Наверное, только воспоминания о тебе не позволят сойти мне с ума. Прости, что не был рядом, что оставил, что причинил боль, заставил страдать и винить себя в том, в чём виноватым ты не был. Может быть, правда, однажды мы снова встретимся. Давай узнаем друг друга? Давай начнём всё сначала? Только пусть в этот новый раз наша история будет написана до конца, и её концом будет счастливый финал.       Шмыгая раскрасневшимся носом, Ли продолжал утирать слёзы, безостановочно катившиеся по его впалым щекам. Сознание разрывалось от горя потери. Пульс бил в висках неприятно и даже болезненно, отчего шум в ушах становился настолько громким, что парень переставал слышать собственные мысли. — Я хочу попрощаться с тобой. Мне придётся учиться жить без тебя рядом. Но это не значит, что я тебя забуду! Ты — мой муж. Просто… Просто ты где-то там, куда мне, пока что, закрыта дорога. Ты просто подожди, маленький. Подожди, и я обязательно отыщу путь к тебе, чтобы найти тебя и обнять так крепко, как мне хотелось бы. И я больше не отпущу твоей руки. Твоё письмо всегда будет со мной. Когда я начну слишком сильно скучать по тебе, то буду перечитывать его. Я всё ещё ощущаю твоё присутствие. Может, ты сейчас стоишь рядом? Ох, прости, я начинаю нести бред.       Минхо запнулся, потому что фантомные касания к лицу, которые будто убирали дорожки слёз, были такими явными и ощутимым, что мурашки пробежались по бледной коже. — Прощай, Ханни. И дождись меня. Я очень сильно люблю тебя и безмерно скучаю. Прости, малыш.       Ли резко развернулся на пятках и почти сорвался на бег, покидая колумбарий. Он буквально вывалился на улицу, схватился за горло, пока задыхался от неожиданной нехватки воздуха. Бан Чан подошёл к нему сзади, приобнимая и вынуждая подняться с земли, на которую парень осел. Минхо содрогался всем телом в чужих объятиях, пока старался проглотить всхлипы и подавить отчаянно рвущиеся наружу крики боли. Сильные руки придерживали и поглаживали в надежде успокоить и поддержать. Даже в такси, пока парни ехали до квартиры, где Минхо проживал с Джисоном, Ли вздрагивал и заглушено стонал, пусть водитель и кидал странные взгляды в зеркало заднего вида на него. Ему было абсолютно всё равно.       А вот зайти в квартиру оказалось намного сложнее, чем Минхо мог бы себе представить. Его пальцы болезненно впились в вишнёвые волосы, грубо потянули их, будто только так можно было вынудить себя зайти, наконец. — Ты можешь пока что остановиться у меня. Мой парень не будет против, — тихо повторил Чан, рассматривая сходившего с ума парня. — Я хочу улететь сегодня же обратно в Японию, — хриплым голосом произнёс Ли. — Просто заберу какие-нибудь вещи, чтобы больше не возвращаться сюда. Уже никогда. — Ты хочешь всё бросить? — Да, хён. Я отдам тебе ключи. И скажу, когда их нужно будет передать хозяину. Ты же сделаешь это для меня? — А ваши… Твои вещи? — Возьму самое необходимое. Мой номер в Токио ещё арендован на неделю, а там потом решу, что делать. Мне тяжело находиться здесь.       От боли, правда, хотелось выть и лезть на стены. Минхо ощущал себя настолько ничтожной пылинкой в этой огромной вселенной, а вот его горе, казалось, разрезало полотно космоса и взорвало несколько сотен мелких планет, ведь потеря Джисона — невосполнимая утрата. Квартира встретила парня холодом и серостью. После его поспешного уезда всё продолжало «красоваться» на своих местах. Куча разбросанных по полу вещей, смятая кровать, стопки одежды Хана и его же аксессуары. Минхо упал на колени и прижал к себе любимые вещи возлюбленного, задушено отдаваясь плачу. Кое-как ему удалось собрать то, без чего Ли не мог перевернуть страницу: много одежды Джисона, его ноутбук, несколько самых любимых очков и цепочек. В глаза бросились поношенные кеды с исполосованной подошвой, что были ужасно любимыми и дорогими для сердца Хана, поэтому Минхо упаковал в новый чемодан и их. Из своих вещей он не взял ничего. Всё стало таким ненужным и бесполезным. Он бегло прошёлся взглядом по спальне, где больше никогда не зазвучит громкий смех милейшего парня, больше не будет написано ни одной песни. Где больше нет жизни. — Вот и всё, Джисонни. Наша старая история заканчивается здесь. Пусть тут и было так много воспоминаний, так много хорошего и даже плохого. Но оно закончилось.       Тёмные глаза уставились на постель, где ещё не так давно парни спали в обнимку, сплетаясь конечностями; где дарили друг другу тепло своих тел и миллионы нежных поцелуев. Где Хан ярко и трепетно касался нагого тела Минхо, а после отдавался ему без остатка, срываясь на громкие, несдержанные стоны. Где Минхо изнасиловал его. Широкая ладонь опустилась на дрожащие губы: рыдания вновь рвались наружу, выгрызая огромную дыру в груди от боли и жжения, порождённых ненавистью к себе. Только когда Чан коснулся подрагивающих плеч, Минхо вернулся в реальность и отстранился от мыслей о том, как ужасно он поступил с самым любимым человеком.       Уже стоя за входной дверью и проворачивая ключ в замочной скважине последний раз, Ли выдохнул. Трясущейся рукой он протянул ключ с брелком в виде ноты старшему, на что тот лишь кивнул, принимая его. Поддавшись какому-то порыву, оплетённому единой нитью горя, парни обнялись, прощаясь. — Я сделаю дела и приеду к тебе. Чтобы ты не оставался наедине со своей печалью. Не теряйся, пожалуйста, Минхо. — Хорошо, хён. Береги себя. — До встречи.       Дверцы лифта закрылись за Ли, а Чан остался стоять возле двери, крепко сжимая в руке ключ от чужой квартиры. Всё чего он так сильно хотел: дозваться до разбитого в дребезги сознания сломленного Минхо.       Джисон погиб. Его смерть огромными ранами тянулась по сердцу, где более не осталось места для счастья.