Его творения

      Неделя в Токио стала настоящим испытанием для Минхо, как бы он ни старался притворяться мёртвым, бесчувственным, ничего более не ждущим и не жаждущим. Считал себя позабытым Богом, что отвернулся от него в тот самый день, когда отобрал личное, безгранично тёплое и яркое солнце, единственный луч света во мраке бесполезной жизни — Джисона. Его перемещения ограничивались границами номера всё того же отеля: спальня — кухня — туалет — спальня. Продолжительная тьма, искусственно созданная занавешенными плотными шторами, затхлый запах пота, алкоголя и испортившихся продуктов, неразобранные вещи из даже нераскрытого чемодана, хаос из стеклянных бутылок, ранее хранящих в себе разнообразный алкоголь. Перепачканное постельное бельё: кровью, пóтом, пролитым виски; разбитые костяшки рук, чья кожа была содрана о ближайшую стену в порыве гнева и яростной боли; неопрятный вид: немытая несколько дней голова, отросшая, абсолютно неравномерно, щетина, глубокие, тёмные, как самая непроглядная ночь, синяки под глазами со взбухшими венами и одежда, которую Ли даже не планировал менять. Он просто был, просто находился, существовал, но не жил.       Напивался до такого состояния, что потом по несколько часов не мог отойти от унитаза, потому что отравленный алкоголем организм попросту более не справлялся. Никакой еды, воды, только безмерные реки самых крепких напитков. Лишь бы забыться, отпустить, уснуть, чтобы наутро повторить всё вновь. Но стоило тяжёлым векам сомкнуться, как перед глазами всплывал образ Джисона, такого уютного, домашнего, с очаровательным лицом, на котором застыло недовольство и лёгкое раздражение. Минхо определённо помнил такого Хана, ещё юного, нескладного, худого. Не умеющего контролировать свои эмоции и чувства. Но до безумия любимого. В больном сознании изо дня в день возникали воспоминания о былом, ушедшем, потерянном, где оба были счастливы, что уже казалось не более чем подвохом разума, ведь Хан Джисона никогда и не было. Парень всё ещё пытался внушить себе эту отвратительную, но такую спасительную мысль для тех крох психики, кои ещё оставались где-то под слоями отторжения реального мира. Но фотографии, письмо, браслет, и фантомное тепло с вкраплениями еле ощутимых прикосновений просто кричали о том, чтобы Минхо остановился в самообмане и принял случившееся. Жизнь хотела поиметь его до победного, прогнуть, доломать остатки, ведь жизни без Хана парень просто не представлял, хоть и уверял там, в колумбарии, что будет учиться жить заново. Без Джисона. Кольцо на безымянном пальце напоминало о том, что Ли замужем, во что он рьяно хотел верить. Хотел верить, что где-то там его ждут, где-то там его личная пламенная звёздочка дожидается его и порицает то, во что он превратился за несколько дней. И это всё разрывало и без того разрушенное сознание, превращая его в руины, которые более невозможно было восстановить. — Хён, зачем ты всё это делаешь? — тихо спросил Джисон, усаживаясь на край изуродованной постели и вынимая из рук задремавшего в алкогольном расслаблении Минхо бутылку с коньяком. — Мне не нравится, что ты пьёшь.       Отяжелевшие веки разлепились с трудом, когда ушей коснулся знакомый низкий голос. Ли нерасторопно пялился на сидевшего рядом возлюбленного: светлая футболка, прячущая за собой подкаченное тело, каким сам Минхо его помнил; короткие шорты, ничуть не скрывающие очаровательно мягкие бёдра, что Ли так любил сжимать и целовать; пепельные волосы, аккуратно убранные за небольшие уши; и взгляд, отчаянный, пустой, тоскливый, полный порицания и горя. Минхо подорвался на влажном белье, путаясь в одеяле и смятой простыне, схватил застывшего Джисона за руку и притянул к себе, так сильно и так рьяно обнимая, что, казалось, мог просто сломать хрупкое тело. Ощутимое тепло и запах, знакомый запах сладковатого парфюма и, возможно, цветочного шампуня — голова шла кругом. — Ханни, Ханни, ты пришёл, — словно в бреду повторял Минхо и старался рассмотреть расфокусированным из-за проступивших слёз взглядом паренька, казавшегося таким настоящим. — Ты пришёл ко мне. Не уходи, пожалуйста!       Руки сами скользнули по обнажённым ногам, касаясь, трогая, впитывая тепло и гладкость, поэтому Хан шумно вздохнул, но не отпрянул, а лишь прикрыл глаза, отчего длинные ресницы затрепетали от столь родных прикосновений. В ответ Джисон уложил свои горячие ладони на впалые щёки Минхо, чтобы ласково погладить и утереть крупные дорожки слёз, пока чужие ладони вовсю изучали его тело под футболкой, будто впервые, притягивая ближе. И тут Ли застыл. Он смотрел с таким вожделением, восхищением и космической, возвышенной над землёй любовью на своего человека, что кровь стыла в жилах от пронзительного взгляда тёмных глаз. Его ладоней коснулась явная дрожь тёплого тела, а карие глаза напротив наполнились слезами. — Малыш, пожалуйста, вернись. Хватит губить себя. Перестань пить. — Почти шептал Джисон, содрогаясь. — Ты должен продолжать жить. За нас обоих. Мой маленький, глупый хён.       Тёплые ладони продолжали стирать с бледных щёк слёзы, пусть у самого Хана они тоже лились безостановочно, потому что сердце болезненно сжималось от увиденного. А Минхо лишь прижимался теснее и доверчивее, пока такие трепетные, родные и сводящие с ума касания, ничуть не фантомные, выжигали на его коже следы любви. Живой. Джисон был живой и настоящий. Такой восхитительно тёплый и уютный. — Прошу, услышь меня. Мне очень больно видеть тебя таким отчаянным и убивающимся. Я всегда рядом, малыш, но ты причиняешь мне невероятную боль, когда так поступаешь с собой. — Пожалуйста, останься! — выкрикнул Минхо, как только почувствовал, что руки исчезают с его лица. — Не бросай меня одного. — Ты не один, — тихо произнёс Хан и переплёл пальцы их рук, на которых красовались одинаковые громоздкие кольца, — я навсегда с тобой. Моё место теперь здесь, — Джисон бережно ткнул пальцем свободной руки в грудь старшего, в то самое место, где остервенело и болезненно стучало разорванное в клочья сердце, - и оттуда я никогда не исчезну, если ты сам того не захочешь. — Я столько должен тебе сказать, столько раз извиниться, моя любовь. Моя вселенная, мой дом. Мой Ханни. — Нет, хён. Не нужно ничего говорить, я всё знаю, — губы тронула надломленная в ужасной грусти улыбка. — Просто поцелуй меня, хорошо? Будто в последний раз. На прощание. — Нет, нет, нет! — снова голос сорвался на крик. — Я… я не хочу снова прощаться. — Малыш, я буду дозываться до тебя столько, сколько нужно, пока ты не откроешь глаза и не вернёшься. Но мне нужно… Уйти?       Голос парня заскрипел: он был готов разрыдаться. Тяжёлое дыхание и болезненные вздохи Хана сопровождали их скомканный диалог, а Минхо лишь хлюпал раскрасневшимся носом, стараясь сильнее притянуть к себе дрожащего то ли от холода, то ли от накатившей истерики Джисона к себе, сжимая его медовую кожу своими пальцами, будто хотел пробраться под неё, оставить следы. — Тогда я буду продолжать пить, если это заставит тебя побыть со мной ещё немного. — Ты разбиваешь мне сердце. Не мучай меня, Минхо-я. — Что мне сделать? Скажи, что сделать, чтобы мы вновь были вместе. — Поцелуй, прошу…       Сквозь слёзы и душевную боль Ли подался вперёд и коснулся своими губами нежных губ Джисона, тёплых и невероятно мягких. Хан тихо застонал в поцелуй от долгожданного прикосновения, сильнее сжал пальцы чужой руки в своей и прикрыл глаза, пока иссушенные, пухлые губы, пропитанные привкусом алкоголя и сигарет, сминали собственные. Нежность опутала их своими нитями, вплетаясь под кожу, сшивая два сердца в единую картину горящей любви, у которой не было шансов, но которая так ярко пылала, что была способна озарить несколько тёмных, безжизненных миров. Хан поддался искушению и углубил поцелуй, немного хныча от мерзкого привкуса коньяка, на что Минхо только чувственно огладил свободной рукой внутреннюю поверхность бёдер, успокаивая и извиняясь. Джисон отстранился первым. Он выглядел нереальным, будто нарисованным самым талантливым художником, и во мраке спальни казался хрупким, но до одури настоящим. — Я люблю тебя, - еле слышно, — прошу, остановись, прекрати губить себя. — Ханни, я так хочу быть рядом. — Тогда очнись, хён. Очнись прямо сейчас!       Минхо подскочил на постели, стоило глазам раскрыться во мраке комнаты. Носа коснулся неприятный запах чего-то жжёного, и Ли ломанулся в кухню, сбивая ногами разбросанные бутылки. Непотушенная сигарета продолжала тлеть, а ещё горячий пепел уже поджёг разбросанные на столе салфетки, что так рьяно и отчаянно сгорали в вонючем пламени, ведь пластиковая поверхность стола постепенно начинала плавиться. Кое-как Минхо схватил кувшин с водой и резво плеснул на стол, заглушая ещё не разродившийся пожар. Взгляд не фокусировался, голова гудела, а тело нещадно ломило от любого движения. Рвано и неуклюже Минхо распахнул окно в маленькой кухне, запуская свежий, холодный воздух в помещение. Будто изголодавшийся, он начал втягивать прохладу в свои горящие лёгкие, отчего глаза прикрылись в ощущении правильности и чего-то непривычного: свободы? Лёгкость в теле неожиданно расцвела, пока Минхо старательно пытался привести пьяные мысли в порядок, а пробивающиеся сквозь толщу осенних туч лучи солнца ласково оглаживали бледное лицо. — Хён…       Минхо резко обернулся на звук, но в коридорчике никого не было, как и рядом. Неловко переступив с ноги на ногу, Ли подался вперёд, чтобы вновь уйти в комнату. Он почти крался, словно спугнуть боялся то чувство родного тепла, которое так красиво распустилось в его изломленной душе. Тянущийся из окна холод бодряще студил босые ступни, однако парень даже не чувствовал этого покалывания на коже, ведь всё его нутро сфокусировалось на мнимом, но таком нужном желании оказаться в привычных объятиях, где он мог бы найти своё успокоение. — Ханни?       Тело ещё помнило недавние прикосновения, настолько явным всё это ощущалось, что Минхо на секунду поверил в реальность произошедшего. Но, конечно, в комнате никого не оказалось. Дрожащая рука коснулась губ. Поцелуй всё ещё огненным отпечатком хранился на них, будто единственно правильный след, который мог бы остаться на его теле, словно ожог на память о пылкой встрече. Больное сознание воспроизводило картинку настолько яркой и живой, что Минхо терялся в непонимании: то ли он спятил, то ли умер на мгновение этой ночью, что к нему спустился с небес Хан, умоляющий продолжать жить ради него. Ради них. То ли всё это и вовсе не было сном. Хотелось верить, однако реальность слишком жестока. Потускневший взгляд, ещё полностью не протрезвевший, осмотрел временное пристанище: грязь, мусор, разбросанные вещи, неаккуратная постель и море бутылок. Осознание болезненно накрыло удушливой волной, будто только теперь Ли смог увидеть всё, что сотворил. Глаза наткнулись на зеркало, безучастно висевшее на стене, но отражения в котором Минхо разглядеть не мог. Покачиваясь и огибая весь мусор на полу, он смог добраться до небольшого окна, чтобы распахнуть шторы. Неяркий свет осеннего солнца сразу же беззастенчиво проник в комнатку, озаряя собой последствия собственного стремления погубить себя в горе. — Вот же чёрт.       Ли тяжело вздохнул, заметив себя в зеркале, потому что то, что смотрело на него оттуда, было ужасным и отвратительным созданием. Действуя по какому-то странному ощущению желания «очнуться», как и просил Джисон, Минхо начал приводить всё в порядок, полностью погрязая во внутренней опустошённости. Ласковое солнце старательно пробивалось через толщи объёмных, плотных туч, чтобы нежно касаться мертвенно-бледной кожи парня, заканчивающего с уборкой спальни. Лучи невыносимо бережно огибали разбитые в кровь костяшки, будто поглаживали, успокаивая терпкую боль. В какой-то момент Минхо замер при входе на кухню, потому что на столе заметил початую бутылку виски, а во рту вдруг резко пересохло. Рука сама потянулась к стеклу, за которым таилось то, что способно было утолить ту пустоту, вновь выросшую в грудной клетке, где когда-то ещё билось влюблённое сердце. — Нет. Я не посмею.       Сам себе ответил Минхо и подошёл вместе с бутылкой к раковине, чтобы вылить остатки алкоголя, настолько манящего и целебного для всех тех ран, нанесённых безжалостной жизнью. И до самого позднего вечера Ли отдавался тому, чтобы восстать из пепла смиренного горя хотя бы физически. Горячий душ смыл всю отвратительную липкость кожи из-за пота, помог расслабить зажатые мышцы и просто позволил на несколько долгих минут отвлечься от всего мира, таящегося там, за тонкими стенами отеля. Жар согревал, сильный поток воды отчаянно бился о кожу и рассыпался мелкими и крупными каплями, чтобы стечь по подтянутому телу, которое заметно иссушилось и похудело. Впервые за несколько дней Минхо почувствовал физический голод, когда выдавил новую порцию сладкого шампуня себе на руку, чтобы продолжить остервенело втирать его в отросшие волосы вновь. Стоило прикрыть глаза, всё ещё впитывая разгорячённой и раскрасневшейся кожей горячую воду, Ли показалось, что он очутился дома. В той съёмной квартире, узкой ванной комнатке, куда, по обыкновению, должен был вот-вот завалиться уставший Джисон, чтобы без капли стеснения залезть полностью обнажённым в душевую к Минхо, где они бы самозабвенно целовались и ласкали бы друг друга под приятными струями тёплой воды. А потом бы Хан нагло увеличил бы температуру, ведь его хрупкое здоровье часто подводило, поэтому «вода всегда должна быть горячая, хён, простудишься же!». Рука сама потянулась к смесителю — градусы поднялись ещё выше и, казалось, капли, словно кислота, уже начинали разъедать нежную кожу, но Ли упрямо продолжал стоять и растворяться в жаре и липком паре, не размыкая плотно зажмуренных век. Он ждал, что Джисон придёт. Ждал того, чему больше не суждено никогда произойти. — Никто не придёт, — прошептал Минхо, — Хана больше нет.       Чистое бельё казалось неприятно твёрдым и неуютным, когда Ли устроился в постели. Впервые за несколько дней он взял в руки телефон и включил его. Сердце предательски сжалось от количества пропущенных звонков. Пролистывая журнал вызовов, глаза зацепились на один единственный, невозможный звонок: «Мой милый Ханни~». Встряхнув головой, чтобы отогнать наваждение, Минхо вновь посмотрел на экран. Конечно, никакого пропущенного от Джисона там вовсе не было, зато были неоднократные звонки от его мамы. Можно ли было почувствовать себя ещё хуже, чем чувствовал себя Ли в последнее время? Наверное, нет. Но у него это с лёгкостью получилось, ведь чувство вины въелось в подкорку, обременяя и без того шаткое состояние парня. Он даже не додумался позвонить родителям своего мужа, потому что считал, что гибель Хана — его личная трагедия. А ведь Бан Чан пытался донести мысль о том, что Минхо не был одинок в своём горе. И как же он был прав. — Ох, хён, прости, — жалобно проскулил Ли, отмечая около 80 вызовов от друга.       Дрожащими пальцами он напечатал сообщение с извинениями, сразу же отправляя. Но вскоре добавил, что с ним всё в порядке и на днях он обязательно наберёт ему. Сам Ли не был уверен, готов ли к разговорам и общению, но даже продлённое время за отель уже подходило к концу: необходимым стали хоть какие-то перемены. По крайней мере, мёртвая душа жаждала скорейшего успокоения. Тело тоже тяжело отзывалось на просьбы сломленного и разбитого сознания заплакать, нанести себе вред, чтобы отрезвить, или найти ещё несколько рюмок алкоголя. Сил не оставалось даже не то, чтобы дышать. Хотя и жить совершенно не хотелось. — Может, поехать в Осаку?       Джисон будто материализовался возле раскрытого от плотных штор окна. На нём была всё та же одежда, а сам он стоял вполоборота к лежащему на постели возлюбленному. Лунный свет, просачивающийся сквозь стекло, завораживающе окутывал тело Хана, словно лаская медовую кожу своими нежными руками. Волшебный, нереальный, но красивый и родной сердцу, он стоял и смотрел вдаль, перебирая тонкими пальцами подол своей длинной футболки, еле прикрывающей его короткие шортики. Минхо околдовано смотрел на фигуру, что была так близко, но при этом так далеко от него. Крупная слеза скатилась по гладковыбритой щеке. — Мне так хочется туда вернуться, — продолжил Хан и обернулся к Ли, который забыл, что нужно дышать. — Жаль, нет такой возможности. — Ты вернулся… — Поблагодарить тебя, — медленными шагами Джисон подкрадывался к постели, пока Ли, в то же самое время, поднимался на матраце, усаживаясь. — Ты моё счастье, хён.       Хан осторожно присел на край кровати вновь, как в прошлую ночь, и бережно взял холодную руку Минхо в свою, поглаживая и сжимая, даря тепло своего тела. Влюблённым и открытым взглядом Ли смотрел на их руки с сияющими от лунного света обручальными кольцами. Всё было таким реальным, будто Джисон действительно сидел рядом и касался, касался неустанно и отчаянно, будто всех прошедших недель ужаса и кошмара вовсе не было. Всё было трепетно и правильно. Но словно в последний раз. — Не оставляй меня, Ханни-ни. Я не могу без тебя. — Малыш, я пришёл сказать, что ухожу. — Нет! Прошу, молю, Джисон! — Тебе стало лучше, ты справишься, ты выберешься. А вот мне. Мне очень плохо, хён. Я держался, как мог, ради тебя. — Хан понурил голову. — Но проиграл и в этой битве. — О чём ты говоришь? — Ли притянул возлюбленного к себе немного резко, но Джисон привычно уткнулся лицом в изгиб его плотной шеи. — Я не отпущу тебя. — Не осталось сил. Бан Чан присмотрит за тобой. Попроси его быть рядом.       Хан отстранился от старшего, пока тот быстро переместил свои руки на тонкую талию, сжимая её болезненно и сильно. Ведь если бы хватка хоть на чуть-чуть ослабилась, то его вселенная просто бы исчезла. Они смотрели друг другу в глаза в отвратительно звонкой тишине, словно запоминали друг друга навсегда, ведь завтра для кого-то могло и вовсе не наступить. Ладонь Джисона привычно опустилась на щеку Ли, лаская большим пальцем нежную кожу. Губы тронула яркая улыбка, но заметно надломленная и искажённая: Хану хотелось плакать. Неожиданно Минхо освободил одну свою руку и подхватил Джисона под коленками, чтобы резко перекинуть его на постель и уложить рядом, сразу же зарываясь пальцами в пепельные волосы. От этих действий парень лишь жалобно проскулил, но позволил касаться себя там, где старшему хотелось бы. Тот оглаживал узкие бёдра, пробирался пальцами под тонкую ткань шорт, немного надавливал на кожу, просто чтобы чувствовать тепло. Живое, родное. Он не делал ничего грязного, пошлого, не смел дотронуться до интимных мест: вина за насильственные действия не позволяла и помыслить о близости. Но впитывал всем собой жар и тихие вздохи, пока Хан растворялся в забытых ласках, и сам хватался руками за чужие предплечья в бьющем тело желании. — Хён, остановись, — засипел младший от крупной дрожи, — это слишком для меня. — Прости… — Засыпай, малыш, а уже утром всё будет хорошо.       Джисон нехотя прервал сладостные ласки, чтобы приобнять Минхо, смотрящего на него так преданно и доверчиво. В его огромных глазах скопились слёзы, но он будто сдерживал их, губы были слегка приоткрыты, а брови сведены к переносице. Горячие руки нашли своё место на узкой талии вновь, отчего Хан несдержанно шумно выдохнул, рвано и судорожно. — Утром не будет тебя, Джисонни, — с отчаянием прошептал Ли, глядя в глаза младшему. — Я навсегда с тобой. Мой любимый муж, самый лучший мужчина. Засыпай.       Минхо послушно прикрыл глаза, когда ощутил ласковые поглаживания по голове и спине. Он теснее прижал дрожащее тело к себе, утыкаясь лицом куда-то в ключицы, чтобы продолжать безропотно втягивать запах кожи и приятного геля для душа. До его ушей стала доноситься лёгкая, непринуждённая мелодия, что так хорошо успокаивала. Хан тихо напевал что-то, не останавливаясь в прикосновениях, ведь хотел дарить тепло своему возлюбленному. Пусть и в последний раз, ведь никто не мог сказать, что случится утром. — Я люблю тебя, Ханни. Всегда буду любить. — Засыпай, моя любовь. И живи ради меня.       В робком поцелуе Джисон прикоснулся горячими губами ко лбу старшего, чтобы спустя несколько секунд вновь продолжить напевать приятную мелодию. Минхо нежился в ласках и чужом голосе, пытаясь сосредоточиться на стихающем мотиве, пока полностью не провалился в сон. В первый, полноценный сон, что не был спровоцирован отравляющим организм алкоголем и никотином. В сон, где снился улыбающийся Джисон, где они оба были просто счастливы.       А уже ранним утром он нашёл себя в пустой постели. Джисона больше нет.