Его творения

— Не может того быть! — яростно выкрикнул Бан Чан, отчего Ли пришлось даже трубку от уха отнять, чтобы минимизировать боль из-за громкого голоса.       Проиграв в споре с самим собой, Минхо всё же набрался смелости и позвонил другу, как и собирался днём ранее. Конечно, он всячески уверял себя, что дело не в просьбе Хана, а всё по собственной инициативе, но стоило перебрать стопку одежды возлюбленного, так его уютный образ попросту не выходил из головы. Действительно, ему сейчас был нужен кто-то рядом. Рядом физически, чтобы чувствовать поддержку. Рядом морально, чтобы разделить то безумие, кое так грузно лежало на сердце и в душе. Пусть тело всё ещё ярко и предательски сильно отзывалось на фантомное присутствие Джисона поблизости. Даже когда ему, хоть и с усилием, удалось открыть тяжёлые веки этим утром и, естественно, не обнаружить тёплого мальчишку рядом, то ощущения всё равно отдавались иглами под кожей из-за мнимого запаха того самого геля для душа и сладкого аромата парфюма, коим пропиталось свежее постельное бельё. — И тебе привет, хён. Прости? — За что именно? Что заставил волноваться? За несдержанное обещание? За то, что оставил меня одного бороться с горем? — За всё, видимо, — Минхо устало откинулся на постели, предварительно осмотрев взглядом собранные вещи. — Ладно, уже всё не имеет значения, — тяжёлый вздох. — Ты в порядке? — Да, всё нормально. Сам как поживаешь? — Ли был рад, что Бан Чан не начал превращать диалог в ссору, но по голосу приятеля понимал, что что-то явно не так. И дело вовсе не в нём или же Джисоне. — Жив, — очередной шумный выдох в микрофон. — Немногословно. Что такое? — Минхо сделал паузу. — Не пытайся сейчас прикрыться тем, что… Что Ханни ушёл. — Эм, наверное, не совсем так. Точнее, мои переживания и депрессия из-за случившегося… Не знаю, как и сказать. Да и нужно ли. — Хён? — Мы разошлись с Чанбином и закрыли нашу продюсерскую компанию. Я потерял приличную сумму денег из-за несданных проектов. Меня бросил мой парень, и мне негде жить. Как-то вот так.       Понадобилось некоторое количество времени, чтобы воспринять услышанную информацию, пока из динамиков доносилось что-то наподобие всхлипов, прерываемых шумным дыханием. Сомкнув веки, Минхо закрыл глаза холодной ладонью и тяжело втянул воздух через рот. Пока он продолжал считать себя единственным, кто имел право скорбеть и заливать в себя литры алкоголя по утрате самого любимого человека, то даже и помыслить не был в состоянии: люди вокруг тоже страдали. Что смерть Джисона нанесла огромнейшие раны всем, кто его знал. И слова Чана снова всплыли в подсознании ярким, мерзким ощущением. — Мне очень жаль, — тихо признался Минхо, пусть и понимал, что эти слова абсолютно не имели смысла для старшего. — Ничего. Всё хорошо, — Чан однозначно шмыгнул носом, что не укрылось от слуха Ли. Тот плакал. — Что хорошо?! Прости, хён, я такая скотина. — Минхо-я, ты потерял самого любимого человека. И я понимаю, что даже твои родители не столь близки тебе, как Джисонни. Как любой другой. Для тебя был только он. Ты жил им, дышал. — Он и есть для меня. Всё ещё. Он — весь мой мир, моя вселенная, мой дом. И пока я не встречусь с ним вновь, везде буду чужаком, где бы я ни находился. — Он умер, Минхо. Джисона нет. — Не надо, прошу… — Ты всё ещё не можешь принять, я понимаю. Мне тоже тяжело, но… — Нет! Я только научился сосуществовать с мыслью о том, что мною придуманный мир, в котором Хана никогда и не было — это самая лживая и неправильная вещь, созданная для продолжения банального волочения своей разорванной души в этой пустой вселенной. Пустой без него! Только моё больное сознание так не считает. Я петляю между реальностью и подлыми играми разума, порой забываясь в собственных чувствах. С огромным трудом мне удалось обуздать это навязчивое желание продолжить игру в счастливые отношения с нереальным парнем, — Минхо торопился, произнося каждое слово, будто плевался ядом. — Сейчас же мне проще считать, что Ханни уехал, временно, без возможности выйти на связь. Не разрушай эту мою иллюзию! Я уже схожу с ума, хён. Оставь мне просто шанс на то, что я именно так выберусь из этой рутины страданий и самобичевания. Ведь Джисон был всегда рядом. Он был со мной так долго, и каждая чёртова вещь напоминает о нём. Только сейчас я живу этими тянущими на самое дно грёбанной жизни мыслями. Лишь воспоминаниями и лживой, нереальной мечтой увидеть его вновь. Хотя бы на мгновение. На секунду! Его яркую улыбку. А не осознавать из часа в час, что его больше нет! Засыпать в одиночестве и просыпаться в холодной постели. И лучше бы мы просто расстались! Тогда я бы хотя бы знал, что с ним всё в порядке, его кто-то любит и оберегает, как это делал бы я. Но он умер. Исчез. И всё, чего я так сильно хочу: верить в нашу скорую встречу, когда смогу, наконец, обнять его.       Тёмным, почти безжизненным взглядом Минхо взглянул на свою левую руку, где красиво блестело обручальное кольцо от падающего на него тусклого света, так отвратительно и скорбно тянущегося из окна надоевшего отеля шумного Токио. Слёз не было. Казалось, что и чувства тоже все разом притупились, а привычная опустошённость в очередной раз взяла контроль над сознанием, которое вовсе нельзя было собрать вновь. В груди отвратительно сильно заболело, а привычное ощущение сдавленности в горле заставило грудно захрипеть. Воздуха внезапно оказалось слишком мало, чтобы дышать часто и глубоко, в надежде унять подступающую истерику. — Сегодня ночью я уезжаю в Осаку. Мне удалось снять неплохой домик в самом пригороде, — неожиданно сменил тему Минхо, пока по ту сторону телефона старший чем-то раздражающе скрипел. — Могу купить тебе билеты, чтобы ты смог добраться до меня. Наверное, мы нуждаемся друг в друге. — Думаю, ты прав. Деньги есть, не переживай. — Хорошо. Только, хён… — М? — Ты должен понимать, что нас всегда будет трое. По крайней мере сейчас. Не смей меня отговаривать или переубеждать. — Я буду рядом. До того момента, пока ты не придёшь в себя. Потому что Джисон умолял позаботиться о тебе. — При вашей последней встрече? — тихо осведомился Ли. — Всегда, Минхо-я. Даже сейчас, я будто чувствую его переживания по тебе. И это самое малое, что я могу сделать для него — присмотреть за тобой. — Спасибо, — секундная пауза на раздумывания, лишь бы увести диалог в сторону от Хан Джисона. — Что с твоими отношениями? Вы, правда, расстались? — К сожалению, — нервный смешок. — Я не мог поделиться с ним моими мыслями. И каждый день все слова были только о Хане. Даже Чанбин не выдержал. Он тогда сказал, что всё наше дальнейшее продвижение не имеет никакого смысла без Джисона, ведь именно он был нашей двигающей силой. Никогда бы не подумал, что этот парень умеет так плакать, — но разговор так или иначе вновь и вновь возвращался к Хану, словно весь мир был завязан только на нём. — Ну, а после того, как он куда-то уехал, оборвав все связи, то я просто забухал. Несколько дней, вроде. Знакомые насильно привели меня домой. А там, сам понимаешь, скандал, ссора, расставание. Ничего нового. Стандартный сценарий. — Может, ещё есть шанс? — Не знаю. В данный момент я просто хочу исчезнуть. Забыться. Поэтому идея с Осакой нравится. — Я пришлю тебе координаты. И буду ждать. — Дай мне несколько дней закрыть все дела. Больше ты не будешь один. — Как и ты, хён.       Короткие гудки завершили рваный, немного скомканный диалог. Минхо откинул телефон куда-то в сторону и болезненно завыл от расцветающего в голове осознания того, насколько жизни всех, кто любил его маленького Джисона, были разрушены. Умерщвление хрупкой жизни, что Бог, в коего Ли никогда не верил, но на которого так спокойно перекладывал ответственность, так бессовестно сотворил, погубив следом судьбы тех, кто всё ещё был жив — порождение самого настоящего греха. Мог ли тот, кто призван даровать, созидать, творить и любить, начать отбирать, убивать и ненавидеть? Да, несомненно. Но так почему же этот самый верховный небожитель по-прежнему не мог перерубить ту плотную, жутко крепкую, кроваво-красную нить, которая сшила меж собой две души? Минхо терзал себя мыслями об этом. Где-то под кожей что-то натянулось, словно струна, готовая разорваться вмиг, если приложить чуток больше усилий, и начало истошно ранить, прежде чем яркая вспышка боли пронзила тело. Кое-как пришлось приподняться на согретой собственным жаром постели. Руки безразлично задрали жёлтую толстовку, ту самую, что принадлежала Джисону, оголяя бледную кожу мягкого живота с еле заметными очертаниями пресса. Правый бок выглядел отвратительно: багряно-кровавый кровоподтёк расползся по мраморному полотну, разукрасив его в отвратительном рисунке. Ли раздражённо вздохнул, ведь за несколько дней улучшений не было. Он не помнил как мог получить такое увечье, но на задворках памяти то и дело всплывали воспоминания о том, как одной ночью, в абсолютно невменяемом состоянии, ему довелось найти себя на полу между кухней и комнаткой в куче початых бутылок. — Будет тебе уроком, придурок, — тихо прошептал Минхо и грубо надавил пальцами на «узор», отчего несдержанно простонал.       Смотреть на ссаженные костяшки тоже не хотелось, но для того действия было хотя бы оправдание — нестерпимая душевная боль и злость на самого себя. С мыслями о том, что он, правда, настоящий идиот, Ли вновь откинулся на постели. До вылета оставалось ещё около двенадцати часов, часть из которых хотелось потратить на сон, вот только его не было. Глаза безудержно метались по комнате в поисках отблесков фантомного проявления возлюбленного, но, конечно, при дневном свете даже больное воображение не могло подарить хотя бы шанс на то, чтобы увидеть его образ. — Отлично, Морфей, ещё и ты покинул меня!       Рука сама потянулась к смартфону. По привычке сразу же была открыта галерея, пролистывая до папки с видео. Палец дрогнул над самым последним и самым любимым. Секундная заминка: воспроизведение. — Хён, ну, не снимай!       Джисон казался крайне смущённым. Его аккуратные пальцы скользили по струнам гитары, отчего те издавали неприятный звук поскрипывания. Он всего лишь проиграл спор и теперь должен был сочинить и исполнить песню для Минхо под сопровождение гитарных аккордов. — Я хочу запомнить каждый момент. Либо, ты всё ещё можешь станцевать для меня приватный танец.       Собственный голос слышался отвратительным и чужим. Минхо скривился, ведь его он слышал намного чётче, чем низкий голос Хана. Его глаза смотрели в экран, где возлюбленный мило закрыл лицо руками и засмеялся беззвучно от лёгкого волнения. — Никаких танцев! Малыш, ты же не хочешь, чтобы я сгорел со стыда? — Тогда пой! Я невыносимо сильно жажду услышать твой голос, который исполняет песню обо мне. — Тебе мало комплиментов от меня? — Хан посмотрел прямо в камеру с яркой улыбкой. — Ты самый лучший, великолепный. Мой любимый. — Вот, а теперь положи свои волшебные пальчики обратно на гриф и добавь мелодию.       Всегда послушный и трепетный к просьбам старшего Джисон устроил свои руки на струнах вновь. Он быстро перебрал несколько аккордов, еле касаясь правой рукой верхних струн, будто проверяя звучание. И тёплая мелодия полилась сладостными звуками из старой гитары, коей Хан дорожил всем сердцем, ведь это был тот самый музыкальный инструмент, на котором когда-то давно Джисон исполнил для Минхо первую песню собственного сочинения. В груди вновь всё сжалось от боли, и Минхо вздохнул, когда в голове всплыли воспоминания о том дне, о смеющихся родителях, наблюдающих за этим, и о зардевших щеках несуразного мальчишки Хан Джисона.       Картинка на экране слегка дрожала, потому что Ли тогда был очень тронут теми словами, что срывались с чуть пухлых, вечно иссушенных губ. Голос с хрипотцой казался таким чудным и очаровательным, что по телу рассыпались приятные мурашки, а чувство счастья вспыхнуло где-то под рёбрами, растекаясь по венам непривычным жаром. Вот он, живой и улыбчивый, стеснительный и эмоциональный, талантливый и такой родной. Минхо улыбнулся, подпевая заученной, но когда-то сымпровизированной мелодии. Сколько Ли знал Хана, столько и считал этого мальчика поцелованным небесами. Невозможным казалось количество таланта и той живой энергии, что теплилась в хрупком теле. Да, Джисон был далёк от спорта, хоть и посещал исправно зал, чтобы поддерживать ту форму, которой добился с трудом, но его навыки и рвение научиться хоть чему-то новому — восхищали. И для Минхо Хан был прекрасен всегда: когда лениво весь день мог проваляться в постели, завлекая самого Ли улечься рядом и посмотреть что-нибудь; когда закрывался в себе и не снимал наушники, прячась от тяжести реальности, а после мчался в объятия возлюбленного и прятал раскрасневшийся нос в изгибе шеи; когда торопливо и давясь воздухом рассказывал забавную историю, что вызывало широкую улыбку и звонкий смех; когда кропотливо сидел над новым текстом, после зачитывая его на ухо засыпающему от усталости Минхо. Всегда был любимым и самым родным. Был. — Как же я скучаю, Ханни.       Мелодия уже стихла, а на экране зависло изображение чуть смазанного, но радостного лица Джисона, в чьих небольших ладонях была зажата любимая гитара. Ли отодвинул телефон. Сейчас он очень жалел, что не забрал с собой столь дорогую вещь, значащую слишком много для обоих. Парень перевернулся на тот бок, что всё ещё болезненно тянул, и уставился в раскрытое от плотных штор окно. Осеннее небо более не казалось завлекающим и интригующим, оно было серым и мрачным, словно впитывало чувства горести и пустоты, желая пролиться ледяным ливнем над городом. И Ли был бы рад дождю, ведь своим слезам позволить вырваться не мог. Устал от собственной жалости к себе и вечной прогулки по замкнутому кругу: слёзы, боль, ложь. А потом его будто снова откидывало на прежний уровень, как в игре, где ему заново необходимо было пройти восстановление и принять свою участь. Чтобы вскоре снова разрыдаться, возвращаясь к исходной точке — неспособности и нежеланию существовать.       Веки смыкались медленно. В голове зазвучала та самая тихая мелодия из видео, пока перед глазами вновь возник размытый образ Джисона. Те прикосновения, которые чувствовались на руках, лице и шее казались чужими, неправильными, поэтому расслабленное тело вмиг напряглось. Минхо подорвался на смятом одеяле, задыхаясь. Понимания произошедшего не было, однако затруднённое дыхание и боль в груди вынудили свалиться на пол от яркой вспышки пред глазами: потеря сознания. Жуткие звуки скрежетания металла, бьющегося стекла и крики. Громкие, отчаянные, несвязные. Голоса незнакомые, чужие, но до ужаса скрипучие в безнадёжности и панике. Через сколько Минхо пришёл в себя, он понял не сразу, головокружение и тошнота — первое, что встретило его, стоило глазам открыться. Только он принял сидячее положение на полу, чтобы постараться найти себя в пространстве, как из точёного носа хлынула кровь. Нерасторопным движением Ли стёр рукой широкие дорожки и ошалело осмотрел бледную кожу: кровь была будто чёрная. Испугавшись, с огромным трудом ему удалось подняться на ноги и рваным шагом, по узким стенам, что так яростно давили на больную голову, добраться до ванной. — Чёрт, я схожу с ума, — прошипел Минхо, смывая со своего болезненно бледного лица яркую кровь. — Если бы Ханни был сейчас рядом. Всё бы было иначе. Всё бы было хорошо.       И все те злополучные часы до приземления в Осаке, а потом долгие минуты в поезде были заняты лишь одним — желанием исчезнуть. И материализоваться там, где сейчас был Джисон. Даже аккуратный домик, так таинственно спрятавшийся в тени деревьев с пожухлой листвой и множеством елей, смотрелся скудно и до отвращения одиноко. Минхо так старался сбежать подальше от людей, но при этом испугался оставаться в одиночестве. — Иронично, — хмыкнул он и, наконец, зашёл в дом.       Возможным ли было начать жить заново, чтобы хотя бы на пару мгновений ощутить то, что когда-то Минхо испытывал с тем, до кого ему пока не суждено было добраться?