Его творения

      На удивление собеседование прошло хорошо и гладко. Хёнджин представился администратором кафе, при этом его отец был владельцем этого заведения и тщательно следил за ним, ведь «Мэйсака» — его детище. Общались они на японском, пока в какой-то момент Хван резко не заговорил на корейском языке, а когда осознал, то прикрыл рот широкой ладонью и удивлённо взглянул на Минхо. — Прошу прощения, со мной иногда такое бывает, — извинился парень. — Я кореец, господин Хван.       Оба тогда звонко рассмеялись, но Хёнджин настоятельно попросил убрать из лексикона слово «господин», ведь работники этого кафе все равны между собой, независимо от должности.       Помимо приятного общения и получения интереснейшей вакансии — бариста-бармена, Минхо узнал о тонкостях кафе и его концепте работы. С десяти утра до восьми вечера каждого дня заведение работало как полноценное кафе, в котором можно было не только отведать вкусной еды и получить заряд хорошего настроения, но и почитать интереснейшую книгу на любую тематику, ведь в помещении стояло множество полок с книгами и планшетами, за которыми можно было скоротать время. И Ли был настолько удивлён, что завороженно слушал, как с пухлых губ парня слетали слова, наполненные любовью к своему делу и к каждому посетителю «Мэйсаки». Многие гости уже были почти самыми настоящими членами семьи уютного кафе, которые заходили чуть ли не каждый день, лишь бы хоть немного времени провести в тепле и спокойствии. А вот с десяти вечера до шести утра это заведение превращалось в место отдыха для взрослых, жаждущих отдохнуть от рутины и тяжёлых рабочих дней, выпить по паре бокалов чего-нибудь крепкого. Спрятаться за неоновыми вывесками, во мраке комфортного помещения, под приятную музыку, лишь бы скрыться от чёрных омутов реальности, что так сильно порой сдавливала в ледяных объятиях.       Сказать, что Ли был удивлён — ничего не сказать. Поначалу ему казалась дикой мысль о том, насколько большое и яркое двойное дно у кафе, куда он устроился простым бариста. Однако Хёнджин не заставлял и не вынуждал его выходить в ночные смены, понимая, что не всем это может прийтись по вкусу. Но спустя некоторое время, Ли решился попробовать и ему понравилось. Он прочувствовал всю атмосферу и увидел ту разницу, о которой говорил Хван в самом начале, и его по-настоящему поразило всё увиденное. Ему понравилось настолько, что даже ватные из-за усталости ноги в конце смены не могли испортить впечатление, ведь ночью людей оказалось намного больше, чем в дневные смены. В самую первую ночь, за час до открытия, Минхо с неприкрытым интересом наблюдал, как немногочисленный персонал кафе раздвигал стеллажи с книгами к стенам вместе с мягкими диванами, дабы освободить больше места. Как из-за плотных бархатных штор, за которые Ли никогда не заглядывал, когда работал днём, появилась небольшая сцена, где ночь за ночью выступали уличные группы, играющие разную музыку, столь пленительную и чарующую, что Минхо сам иногда начинал пританцовывать, заполняя очередной бокал чем-то крепким для нового гостя. В общем, как считал сам Минхо — он поймал золотой билет. Зарплата была потрясающе приятной, коллектив дружным, а посетители интересными — скучать и плести тонкие нити грусти во всё ещё разбитом сознании ему было некогда.       Неожиданно для самого себя он очень быстро нашёл общий язык с Хёнджином. Тот оказался парнем компанейским и общительным, трудолюбивым и не боящимся тяжёлой работы. Также ему удалось завести неплохие отношения со своим сменщиком — Ким Сынмином. Эти отношения почти с самого начала выстроились по принципу игры «кошки-мышки», но обоих это устраивало, стать близкими друзьями никто из них не планировал, однако и врагами быть они не собирались. С его коллегой, работающим с ним в одни и те же смены, Ян Чонином, Ли сдружился быстрее, чем ожидал, несмотря на то, что их графики пересекались только при пересменке или на общих собраниях. Чонин стал для Минхо кем-то вроде младшего брата, которого у Ли никогда не было. Он искренне удивлялся, что Хёнджин позволял этому ребёнку работать в ночные смены, но потом с ленцой вспоминал, что тот уже довольно-таки взрослый и самостоятельный. А вот самые тёплые и нежные отношения, к коим пришлось идти долго и упорно, зародились между ним и Ли Феликсом, тем самым парнем, встретившим его в самый первый день. Они работали вместе, не считая нескольких официантов, поэтому изначально им пришлось стать одной командой. По первости Минхо было сложно привыкнуть к солнечному и доброму парню и стараться придерживать свой язык за зубами, чтобы не ранить едкими шутками, которые неосознанно могли сорваться с его губ. Но через несколько небольших ссор, слёз и разговоров, Минхо смог найти правильный путь, поэтому теперь они были чуть ли не лучшими друзьями.       Иногда, когда его взгляд задерживался на Феликсе, что-то увлечённого рассказывающем Хёнджину или другим ребятам во время затишья в кафе, в голове всплывал образ Джисона. Отчего-то Минхо думал, что если бы его муж был бы с ним рядом, то однозначно бы подружился с Ли, ведь они были слишком схожи в своих характерах. Оба мягкие, отзывчивые, ранимые и безмерно солнечные. Именно этот солнечный свет, излучаемый Феликсом, манил Минхо, завораживал и заставлял окунаться в воспоминания. Ослеплял и завлекал, как мотылька, только что очнувшегося в темноте, яркий свет лампы, вынуждающий принять необратимость судьбы — всё кануло в небытие. Вот только стоило покинуть границы кафе и погрузиться в вагон, чтобы отправиться домой — улыбка всегда сходила с лица, а сердце наполнялось такой привычной тоской и пустотой, потому что его личное солнце всё ещё светило где-то далеко, там, куда Минхо дорога была закрыта.       Жизнь шла своим чередом, и её серые дни скрашивала работа и тот человек, который, в какой-то мере, стал для Ли особенным — Бан Чан. После каждой смены Минхо с удовольствием возвращался домой, потому что знал, что его там ждали. И осознание этого грело где-то под рёбрами приятным, но крошечным огоньком, так осторожно теплящимся и дарующим своё тепло, что его приходилось оберегать, боясь остаться в полном мраке. Чан редко встречал парня в дверях, но всегда оставлял ему горячий ужин или свежий завтрак на кухне, чтобы тот не забывал про еду. И это тоже было приятным и каким-то трепетным знаком внимания — так раньше делал Хан, когда графики их работы не совпадали. И чем больше свободного времени Минхо проводил с Баном, тем больше замечал те повадки, что были у Джисона: долгая совместная работа будто синхронизировала парней, отчего теперь почти в каждом действии старшего Ли видел отражение своего возлюбленного. Прикосновение к носу при стрессе; смущённая улыбка при неловких ситуациях: точно такая же, с надломленными уголками губ; заламывание пальцев до хруста; и бесконечная работа с ноутбуком. Но то, что сводило с ума больше всего — прикосновения и объятия.       Бан Чан стал для Минхо спасением. Настоящим, осязаемым, тёплым и каким-то родным. Ли мог охарактеризовать его именно так. Почти каждую ночь, которую Ли проводил в стенах дома, Чан врывался в комнату на втором этаже, чтобы разбудить дико кричащего в страхе и ужасе младшего, чей голос срывался до острой хрипоты и рваных сипений. Будил, успокаивал, ложился рядом и обнимал. Обнимал так, как любил Джисон. Со спины, и что бы руки именно на талии, прижимая и убаюкивая, шепча какие-то тихие слова почти на самое ухо — до мурашек приятно. Приятно и невозможно болезненно. Кошмар во сне перетекал в кошмар наяву: Минхо нередко заходился в плаче и рыданиях, когда только что очнувшийся разум осознавал: от Хана не осталось даже тела, лишь пепел, лежащий на дне той чёртовой белой урны для праха, где-то там, в Корее. Что увидеть Джисона снова — всего-навсего бред больного воображения и насыщенного желания обнять, прикоснуться, поцеловать и остаться радом с тем, чья душа навеки соединена с собственной.       Ни во снах, спокойных и редких в дневные часы после тяжёлой ночной смены, ни в разрывающих сознание кошмарах в ночи Хан Джисон больше не приходил. В какой-то момент Минхо начинало казаться, что он забывает лицо своей далёкой вселенной, поэтому торопливо открывал галерею в телефоне и проваливался с головой под лёд цепких воспоминаний, где ещё живой и яркий мальчишка улыбался ему и дарил всю свою искреннюю любовь. По сердцу, словно острым лезвием ножа, проходился голос, низкий и такой приятный, что лился из динамиков, пока глаза Минхо созерцали картинку. Слёзы, непрошенные и нежеланные, скатывались по бледным щекам, стекая к шее и дальше по белоснежному холсту кожи, чтобы утопнуть в воротнике жёлтой толстовки, которая от частых стирок потеряла свой яркий цвет. И даже в такие моменты Бан Чан оказывался рядом, сгребая тихо поскуливающего Минхо в свои объятия. Они не разговаривали, не заводили темы, касающиеся Джисона, всё было понятно и без слов. Тем более Чан пообещал даже не пытаться заставить Ли отпустить того человека, которого больше не было в этом мире, поэтому он просто оставался настолько близко, насколько не тактильный Ли позволял.       С первым снегом пришла и более яркая душевная боль. И если сам Минхо отрицал своё саморазрушение, ведь был весел и общителен, то Чан видел всё. Декабрь, наверное, стал переломным месяцем для обоих, особенно его самый конец, перед рождеством. Бан не думал, что игра Ли с мыслями о том, что Джисон всё ещё жив, сможет зайти так далеко. Но та вера, поселившаяся в его сердце, взращенная собственным руками и подкармливаемая воображением больным и сломленным, губила рассудок Минхо, ничуть его не жалея. Он по-настоящему сходил с ума, всё чаще говорил о Хане, будто они общались с ним совсем недавно, будто они всё ещё вместе. Глаза Ли при разговорах выглядели пугающе чёрными, с безумными огоньками фальшивого счастья, созданного самовнушением, а кольцо на безымянном пальце стало атрибутом реальности того мира, в который Минхо неожиданно провалился. Если честно, Чан упустил тот момент, когда черта безумия была пересечена, а каждый разговор, который он начинал, чтобы попытаться донести мысль до Ли — заканчивался ссорой.       А вот Минхо самозабвенно танцевал на осколках собственной души, не гнушаясь нырять с головой в омут слепой любви к своей второй половинке. Фундамент сознания, так старательно возводившийся с самого момента последней ночной встречи с Ханом, ушёл под землю — выстроить новый дом более не представлялось возможным. Последним пером на чашу весов реальности и забытья пал текст, вычитанный в ноутбуке Джисона. В тот момент Ли ещё подумал, что за столько времени он не удосужился даже открыть его, чтобы взглянуть на то, чем же жил его муж до той аварии, разбившей их союз на два мира. Земного и Небесного. К удивлению, пароль он подобрал с первого раза: дата самой первой встречи. Лёгкий смех тогда прозвучал в ночной тиши комнаты: их мысли всегда такие схожие, словно они — одно целое, поистине и безоговорочно. Но вместо ожидаемого тепла, кое Ли так жаждал получить, его окатило ледяной, пронзающей до самых костей болью. «Мне не с кем разделить мои чувства, поэтому приходится записывать сюда. Наверное, я делаю это только для того, чтобы понять, что именно испытываю. Мне так больно, невыносимо. И эта боль намного хуже физической. Лучше я сломал бы себе что-нибудь, по крайней мере, так бы знал, что именно болит. Но то, что меня терзает — оно где-то глубоко, из-за чего даже дышать трудно. Мы снова поругались. Опять, чёрт побери, из-за меня! "       Минхо прочитал первые строки, и сердце в тот же миг болезненно сжалось. Он сразу вспомнил тот период, когда они почти не общались, ведь каждый разговор заканчивался руганью, а иногда могло доходить даже до битья посуды. Хоть Джисон и пытался сгладить углы, замять разгорающийся конфликт, потом сам же мог сорваться и начать кричать на Ли, выплёскивая накопившийся негатив. «Я, видимо, плохой партнёр. В какой момент что-то пошло не так? И почему мне столь страшно продолжать идти дальше? Мне боязно потерять Минхо. Я это прекрасно осознаю. Моя жизнь без него не будет иметь смысла. Так почему же я срываюсь?! Несколько дней не могу ничего написать, моя лирика пустая, без чувств, без эмоций. Моя музыка ужасна, не звучная, абсолютно безликая. Мне страшно, очень страшно, Минхо-хён. Но почему же, когда я тебе это говорю в лицо, ты меня не слышишь? Я же просил в тот раз, умолял на коленях потерпеть ещё немного. Я же всё делаю только ради тебя. Как я хочу снова прикоснуться к тебе. Но не имею на этого никакого права.»       Вязкая слюна отвратительно скопилась во рту, но проглотить её не давал огромный ком в горле. Хотелось заплакать. Вновь. Будто прямо сейчас Минхо откинуло во времени назад, и его вынудили ощутить всю ту мерзость, что преследовала на протяжении долгих дней разлада в гармонии двух любящих сердец. Вспомнить то, что он сделал с Джисоном. Взгляд стеклянных глаз тогда переметнулся к незанавешенному окну: крупные хлопья снега кружили над поверхностью остывающей в лёгком морозе земли. Белое полотно застилало своей нежностью сырость и грязь, вот только на этом идеале белизны и чистоты Ли видел кровавые следы, ведущие от самой террасы куда-то к высоким деревьям. «Я вижу каждый новый след на его теле — танцы изувечивают моего Минхо. Однако попросить его бросить работу — не могу. Он так счастлив, когда танцует, так счастлив, когда отдаёт всего себя своей любви. Но его ноги выглядят просто ужасно. Столько синяков ещё никогда не было, а это всё из-за меня, снова! Потому что я не могу обеспечить его всем необходимым. Мне кажется, я стараюсь недостаточно. Нам нужна эта квартира, я так хочу, чтобы у нас был общий дом! То место, которое могло бы быть только нашим. Хочу приходить в это тепло и видеть уютного хёна, обнимать его, целовать и отдавать всего себя. Мне так не хватает ласки от него. Могу ли я попросить его? Наверное, нет. Мне стыдно, что я так сильно хочу его. Мне нужна эта близость, хочется почувствовать заботу. Я так, чёрт побери, зависим от его прикосновений. Может быть, нам бы обоим стало легче, если бы мы позволили себе…? Я знаю, что и он скучает по мне. Вижу, чувствую. Ох, хён, мы такие глупые дети!» — Ханни, боже, ты мне столько не успел сказать…       Минхо подорвался с места и кинулся к шкафу, где были сложены вещи Джисона — он специально отвёл несколько полок для своего возлюбленного, словно ждал его. Продолжал ждать. Дрожащие руки начали спешно перекладывать одежду, лишь бы поскорее добраться до небольшой шкатулки. Тонкие пальцы сначала выудили разбитый телефон, хранящий в обезображенном экране засохшую кровь, парные браслеты из вулканического камня и только потом добрались до помятых листов, немного пожелтевших от влаги. Минхо осел на пол, под заходящуюся в горле истерику: он хватал прохладный воздух открытым ртом часто и рвано, вновь и вновь пробегаясь по тексту глазами, чтобы увидеть то самое: «Я не держу на тебя зла или обиды, честно. Пусть изначально мне и была ужасна мысль, что ты… Тот секс… Было больно, правда.» — Было больно, я сделал ему больно.       Тонкая бумага была прижата к сердцу, пока Ли зашёлся в беззвучном плаче. Его накрывало, как раньше, отчего, на крошечное мгновение, ему показалось, что он снова в той квартире, возле той кровати, где изнасиловал Джисона. Слышал его мольбы остановиться и загнанное дыхание, чувствовал жар под своими руками, болезненную узость и скрип такого родного голоса, а после раздался шум воды в душевой. Хлопок входной двери. Конец. — Чёрт! Минхо, что ты? Что случилось?       Бан замер на пороге в комнату. Его распахнувшиеся в шоке глаза следили за тем, как парень, сидящий на ледяном полу в неудобной позе, склонившись, методично ударял себя в грудь до глухого звука кулаком одной руки, пока вторая покоилась на горле, грубо сдавливая его. Жёлтая бумага была раскидана по тёмной поверхности вокруг самого Ли, пока бездонные, жутко чёрные глаза вчитывались в текст. — Какого хрена?! — сорвался с места Чан. — Остановись, что же ты делаешь?!       Ему пришлось с силой схватить руки Минхо, чтобы он не посмел больше навредить себе. Следы на шее проявились ярко-красным, жгуче неприятным цветом — Ли был вне чувств, когда совершал со своим телом нечто ужасное. В голове прокручивалась единственная сцена: как он трахал почти несопротивляющегося Хана, полностью принявшего ситуацию; как сжимал его нежную кожу, давя пальцами безжалостно; как смотрел на его слёзы. Только успокоительное, кое Чан смог отыскать в закромах аптечки Минхо, позволило ему забыться. Тот сон без сновидений был нужен, как никогда раньше. А Бан Чану лишь оставалось находиться рядом, поглаживать по спутанным чёрным волосам, которые Ли долго не решался привести в порядок, и тихо молить всех Богов, чтобы безумие друга закончилось. Но удача не была на его стороне. Рано утром следующего дня, когда Чан, по обыкновению, сидел в гостиной и под тихий звук телевизора что-то строчил в своём ноутбуке, до его ушей донесся стук босых ног по деревянной лестницы со второго этажа — кто-то бежал. — У меня есть идея! — Минхо влетел в гостиную. — Как насчёт устроить, ну, что-то вроде пижамной вечеринки? — У нас с тобой и так каждый раз пижамная вечеринка, — усмехнулся парень, но его лёгкую улыбку вмиг стёрло с лица, когда он рассмотрел следы от пальцев на чужой бледной шее. — Эта будет особенная. Мы с Ханни решили пригласить ребят с моей работы. Я уже давно хочу вас познакомить, — словно ребёнок лепетал Ли, чуть ли в ладоши не хлопая. — Минхо-я, послушай, — Чан поднялся на ноги с пола, — нет никакого… — Просто согласись. Это будет весело. У нас после двадцать шестого числа будет несколько выходных, у всех, вот… — Ли наклонил голову вбок, словно кот, и слегка улыбнулся. — Должен же я вас всех познакомить, а рождество — самый лучший повод. Джисонни не очень хорошо себя чувствует, поэтому не сможет приехать, скорее всего. — Чёрт, хорошо! Хорошо, давай устроим. Это твой дом, а я здесь всего лишь гость. — Спасибо, — Ли бросился к старшему на шею, обнимая так крепко, как только мог.       Однако в этих объятиях Бан Чан чувствовал настоящего Минхо, который молил спасти его от собственной потери разума, и море отчаяния, в коем теперь утопали двое. Следить за тем, как довольный парень собирался на дневную смену — было чем-то странным. Натягивал на похудевшее тело водолазку, лишь бы скрыть следы, видимые глазу, но неосязаемые сознанием, осторожно укладывал свои волосы, наносил лёгкий макияж на глаза: это был не Ли Минхо, которого когда-то знал Бан Чан. Этот Минхо погряз в пучине, потерял себя, и отыскать его вряд ли представлялось возможным. Когда входная дверь дома захлопнулась, Чан выглянул в узкое окно коридора, прослеживая путь младшего до станции. Тот шагал уверенно, будто даже немного пританцовывал, бежевое пальто, кое явно принадлежало Хану, было неплотно застёгнуто, поэтому зимний ветер беззастенчиво проникал под него и холодил чувствительную кожу. — Когда же ты очнёшься? Неужели так нравится жить во лжи и не давать себе и шанса на что-то новое? — в пустоту произнёс Бан и удалился обратно к ноутбуку.        Рабочий день стал по истине хорошим: посетителей было много, даже, наверное, чуточку больше, чем в любой другой. Миловидные девушки стали завсегдатаями «Мэйсаки», ведь теперь помимо красивого главного официанта — Ли Феликса, появился и красивый бариста — Ли Минхо. Настроение счастья и удовлетворения расползалось повсюду, пока Минхо принимал и выполнял заказы, иногда бездумно воруя сердца гостей кафе. Феликс был крайне рад видеть нового приятеля таким, потому что чаще всего тот был излишне задумчив и погружён в себя, пусть и улыбался посетителям почти искренней улыбкой. Они не так много знали друг о друге, но желание стать ближе оставалось чем-то сокровенным, однако стеснительный младший банально не знал, как подступиться к парню, и, словно по велению судьбы, Минхо сам предложил идею за обедом. — Знаете, скоро рождество, и я тут подумал, — издалека начал Ли, привлекая к себе внимание Хвана и Феликса, — не хотите в один из выходных устроить небольшую пижамную вечеринку у меня дома? Как вы помните, я живу с хорошим другом, и он ничуть не против. Тем более, я очень хочу вас с кое-кем познакомить. — Замечательная идея, — восторженно протянул Феликс. — Я согласен, сам хотел что-то такое организовать. — Я тоже хотел бы присоединиться. А познакомить с кем? — О, Хёнджинни, — пробормотал Ли-младший, толкнув друга в плечо, игриво, — наверное, со своей спутницей жизни. — Взгляд парня упал прямо на левую руку Минхо. — Со спутником, — немного взволнованно поправил старший, — да, хотелось бы познакомить вас со своим мужем. — Ого! Потрясающе, хён, — Хван тепло улыбнулся, вновь перейдя на корейский. — А что насчёт остальных ребят? — Чонину и Сынмину я написал, надеюсь, они согласятся. — Это, правда, очень здорово, что ты предложил такое! — лепетал Феликс. — Мы столько уже вместе работаем, а знаем друг о друге так мало. — Муж мне и предложил устроить такой вот вечер, — Ли-старший смущённо улыбнулся, — кстати, ты с нашим другом, Крисом, точно найдёшь общий язык. Он, как и ты, жил в Австралии. — Да? Здорово! Думаю, этот вечер будет незабываемым.       Остаток обеда парни провели, беседуя на разные, отстранённые темы, лишь бы видеть улыбки друг друга. А до самого закрытия работали, не покладая рук. Даже Хёнджин вновь вышел в ряды официантов, лишь бы успевать относить заказы. В редкие минуты спокойствия Минхо изучал взглядом тех гостей, которые приходили не только согреться от морозной погоды и вкусно перекусить, но и почитать какую-нибудь книгу. В основном это были юные девушки или пожилые люди, чьё зрение всё ещё позволяло погрузиться в мир, созданный автором на листах бумаги и запечатлённый чёрными чернилами печати. Это казалось чем-то милым и уютным, потому что сам Ли давно не брал в руки настоящей книги, читая всё лишь в электронном формате. Только одно единственное письмо, рукописное, рождённое в боли и признании собственных чувств, тяжелым камнем продолжало лежать на дне разбитой души. Из собственных мыслей, пеленой мрачности и отчаяния затягивающих сознание, парня вывел голос Хёнджина. — Уважаемые гости, через десять минут наше уютное кафе закрывается, всем приятного вечера! Осторожно доберитесь домой, ведь снег всё ещё идёт. Спасибо, что пришли!       Минхо улыбнулся словам Хвана, продолжающего убирать грязную посуду с опустевших столиков, и сам принялся за уборку. До пересменки оставалось чуть больше тридцати минут, поэтому хотелось побыстрее закончить со всеми делами и вернуться домой. От собственных планов Ли отвлёк знакомый голос: — Простите, я пару дней назад интересовался книгой о роботах, ещё не пришла? — обратился парень, лица которого Минхо не мог разглядеть из-за широкой спины Хёнджина, к Феликсу. — Она приедет только завтра, — ответил Ли младший чрезвычайно теплым голосом. — Хорошо. Спасибо. До свидания.       И в тот момент, когда Минхо увидел лицо парня, кровь в его жилах застыла: это был Хан Джисон. Тот Хан Джисон, каким Ли его помнил. Лишь длинные черные волосы, волнистые и пушистые, собранные атласной чёрной лентой в аккуратный хвост немного сбивали с толку. Парень торопливо зашагал к выходу, одёргивая на себе нежно-голубое пальто, и Минхо сорвался следом под удивлённые взгляды работников и ещё не успевших покинуть кафе посетителей. Он вывалился на улицу, что встретила его неприятным порывом ветра и мокрыми хлопьями снега, сразу же начиная искать взглядом яркое одеяние парня. Но невысокая фигура быстро растворилась в толпе. — Я однозначно спятил.