Его творения

      Даже ледяная вода не сразу привела Минхо в чувства. Ему пришлось похлопать с силой себя по впалым щекам и сосредоточить своё внимание на чём-то ином, но не на лежащей в его постели кукле, что так была похожа на Хан Джисона. Или была им. Возбуждение отступило, когда под кожей поползло неприятное чувство чего-то неверного, лживого, будто Ли делал нечто абсолютно неправильное. Возможно, только собирался сделать. Пока его разрушенное до основания сознание мало что принимало и соображало, однако мысль о том, что терять Минхо попросту больше нечего — не отпускала. Он уже давно сгорел.

Если гореть, то сгорая дотла. Если любить, то не смея отречься. Если желать, то во мраке ночи Отдаться же близости рьяно, беспечно.

      Сгорел в Джисоне и каждой его строчке, что была посвящена ему. Сколько же песен Хан написал под разгорающимися чувствами к своему мужчине. И то четверостишие, всплывшее в голове, одно из немногих, кое было написано в порыве страсти. Отречься Ли тоже не посмел бы. Уж точно не тогда, когда ему был дарован шанс. Фальшивый, такой же, как и весь мир вокруг, но шанс на нечто новое. Чтобы сгореть вновь. На сей раз полностью. Чтобы потом, там, за глубоким горизонтом встретить его, чья улыбка, чьи касания и ласковое «малыш» отзывались только самыми приятными эмоциями.       И стоило спуститься на первый этаж, зайти в кухню, и это чувство тревоги зашевелилось змеёй под кожей и усилилось в разы, сплетаясь с ярким ощущением горечи и безграничной печали. И еле ощутимого осуждения. — Приятного аппетита, — почти безразлично произнёс Ли, занимая место за широким столом.       Его взгляд перемещался от Бан Чана к Чанбину, которые без особого интереса ковырялись палочками в своих тарелках. Гнетущая атмосфера расцветала в насыщенности по мере затягивающегося, словно удавка на шее, молчания всех присутствующих, хотелось открыть окно и запустить в помещение жгучий мороз, будто только свежий воздух мог бы отрезвить. — Послушай, — начал Чан, — нам нужно быть осторожнее с куклой. — С Джисоном, — поправил его Минхо. — Хорошо. Пусть будет так. Ты должен понимать, что он… Он другой. Не тот Хан Джисон, которого мы знали. Наш Ханни погиб. — Нет! — повысил голос Ли. — Не погиб. — Хён, — тихо произнёс Со, — мне жаль, что всё так произошло. Мне жаль, что меня не было рядом с тобой, что в какой-то момент я бросил и Чана. Смерть Джисона для нас всех ужасная трагедия. Но делать вид, что то существо, находящееся этажом выше, наш любимый мальчишка — неправильно. Хан погиб. Прошло немало времени. И всё, что сейчас происходит, выглядит как настоящий ад. Для каждого из нас. А ты свой ад создаёшь собственными руками, Минхо-хён. — Вы так часто употребляете слово «наш», будто это вы прожили столько лет с ним под одной крышей, будто именно вы пережили все падения, которые лишь спустя зажившие раны превращались в новую ступень. — Минхо хмыкнул, гневно рассматривая приятелей. — Вы не имеете права меня осуждать за мои чувства. Я жил Ханом, дышал им. Да, может быть, моя привязанность к нему нездоровая, и я болен. Но то, что между нами, это больше, чем вы вкладываете в ебанутое понятие «любовь». Всё время, что тянулось для меня заточением в камере одиночника, потому что я не мог прикоснуться к Джисону и лишь ощущал его мнимое присутствие рядом, прошло. Теперь я могу трогать, ощущать, вспоминать. И вы не можете отобрать это у меня. — Тебе нужно обратиться за помощью… — Завались, Чанбин, — грубо сказал Ли, — я только что объяснил свою позицию. Не моей идеей было создание, блять, куклы. — Я хотел как лучше. — И спасибо тебе. Я смогу восполнить всё то, чего меня лишила судьба. Смерть отобрала у меня самое ценное, что могло только быть. И теперь у меня хотя бы есть повод цепляться за жизнь. — А Чонин и Феликс? — спросил Бан. — Они для тебя не причина жить? Или, например, я.       Минхо прикусил щеку изнутри. Отвечать не хотелось. Конечно, Чан стал значить слишком много для него. Он был настоящим островком спокойствия среди океана безумия, что размывал границы сознания слишком яростно. И всё чаще, ночами, когда горячие руки его обнимали, то Ли понимал, что попросту бы убил себя, если бы не старший рядом. И только за это ему хотелось сказать бесполезное «спасибо» безликой жизни, не имеющей даже понятия о том, что такое сострадание. На глазах навернулись слёзы, мерзкие, горячие, предательские. Осознание того, что было поистине необходимо — не находилось. Да существовала ли та самая истина? Всё погрязло во лжи. Бан Чан особенный, никто не оспорил бы сей факт. Даже затуманенный разум не смог бы опровергнуть или поставить под сомнение тёплые чувства Ли к этому человеку. Однако, всё ещё было много того, что лежало покрытым пылью хламом у каждого на сердце. Невыясненные ситуации, безграничное враньё и сокрытие правды: так думал Минхо. — Ты мне дорог. — Звучит фальшиво. — Да, блять! Что мне нужно сделать, чтобы вы перестали выставлять меня помешанным? — взмолился Ли. — Перестань грубить. И покинь уже свой кокон! — Чан нервно ударил по столу. — Нас всех сюда привело произошедшее с вами. Мы здесь из-за тебя и Джисона. Заперты в этом бесконечном кошмаре. Если бы ты не совершил то, что совершил, тогда… — Что? — Я знаю, что ты сделал, — осуждение сочилось в голосе. — Он рассказал? — в шоке спросил Минхо. — Нет. Не думаю, что он мог бы таким поделиться. Но я не тупой, чтобы не понять. Те несколько дней, что он пробыл у меня… Я видел, как Хан рассматривал своё тело в зеркало, как прятался за мешковатой одеждой. Видел заживляющую мазь, с которой он уходил в ванную и закрывался там. И слышал его тихий плач. — Ты избил его? — встрял Чанбин. — Какого хуя, Минхо? — Да, мне не искупить вину за это! — Ли проигнорировал Со. — Я и без этих слов и напоминаний ненавижу себя. Но он меня простил, пусть я себе не прощу совершённого. К чёрту! К чёрту! Я хочу начать всё заново. Ты мне дал этот шанс, так не отбирай теперь. — Да нахуя вообще было делать такую вещь, как куклу? Чан, ты как пришёл к такому? — Чанбин не понимал, что происходило, но то напряжение и невысказанность между старшими сдавливало горло слишком ощутимо. — Да потому что я жил в аду! — подорвался на ноги Бан. — Каждую ночь крики, которые было не унять. Самоповреждения, рассыпанные во всему телу. Когда изо дня в день ты слышишь про Джисона в настоящем времени, а перед глазами картинка его худого тела, в том чёрном костюме с белой розой на пиджаке в районе сердца, его разбитого лица, почти собранного по частям. Хана, лежащего в гробу! — Хён, — тихо начал Со, — а не для себя ли ты это сделал? — В смысле для себя? — Минхо поднялся из-за стола тоже. — Ты спятил? О чём речь?! — О твоих чувствах к Джисону? Почти всё, что ты описал, я тоже видел своими глазами, только это всё происходило с тобой. Из-за твоего состояния мы и разрушили нашу общую мечту — создание музыки. — Какого хера? Я так и знал! Ты трахал его, да? — Минхо схватил Чана за грудки. — И как тебе, приятно было? Изменять. Заставлять изменить. Хан мне клялся в верности. — Никогда и ничего между нами не было! Я даже не думал об этом. Он для меня был, словно младший брат. Неуклюжий, неловкий, спонтанный, шумный. Джисон тебя любил, не будь придурком. — Ты трахал моего мужа, а придурок я? Вам хорошо было? М? Каково это, ебать, словно шлюху, человека, которого такой придурок, как я, постоянно ждал дома? — Минхо сорвался на крик, почти вытряхивая старшего из одежды. — Да я не то имел в виду! Не те чувства… — оправдывался Чанбин. — Чан, правда, любил Джисона, но не так, как ты подумал. — Я бы никогда не притронулся к нему! — скинул с себя чужие руки Бан Чан. — Даже если бы я и испытывал что-то, то никогда бы не посмел. Он тебя так любит! Так сильно любит, что готов простить даже то, что ты натворил. А ты до сих пор не можешь обуздать свою беспочвенную ревность! Не можешь поверить своему самому дорогому человеку. Для Джисона существуешь лишь ты. — Тебе-то что знать об этом! Я не верю ни единому твоему слову. Или вы настолько были хорошими «подружками», что делились секретами о своих чувствах? — Мы с тобой уже многое прошли и преодолели. И ты пал столь низко, выставляя меня любовником того, кого так сильно любишь? Тебе хоть раз Хан давал повод, кретин?! Он въёбывал в этой студии ради тебя. Брал сверхурочные, выполнял работу за меня, лишь бы быстрее сдавать проекты. — А я, блять, нихуя не делал? — взревел Ли. — Почему это всё однобоко? Я тоже работал, тоже старался, хоть и проседал финансово, и уступал Джисону. Всегда был хуже, чем он! — Да почему ты, чёрт побери, всё переворачиваешь?! — знакомыми словами закричал Бан Чан. — Я не верю тебе. Почему ты просто не можешь сказать мне правду?! — Какую правду? Мы не спали. Весь мир Хана крутился вокруг тебя и для тебя. И даже, чёрт побери, сейчас. Очнись ты уже! Или тебе так нравится закапывать себя всё глубже? Знаешь, не думал, что мне откроется такая твоя сторона. Только из-за обещания Джисону я останусь рядом. — Хён! Если ты мне вновь лжёшь, я же узнаю. Может тебе не стоило меня спасать всё это время? Мог бы дать мне просто сдохнуть. Я же не имею права на какие-либо мысли. Чувства. Хоть и пережил потерю части своей души. Может, хм, мне пойти и вскрыться сейчас? Ты будешь этому рад? Сонни останется твоим и больше не придётся врать… Сможешь трахать его в удобное время, ведь я больше не помешаю…       В удушье продолжал гнуть свою линию Минхо, лишь звонкая пощёчина отрезвила его. Рука сама легла на горящую от удара плоть. Больно и неприятно. Позорно. От неожиданности произошедшего слеза непроизвольно скатилась по щеке, а пред глазами поплыли цветные круги. — Чан-хён! — Со подбежал к другу, отодвигая его от опешившего и испуганного Ли. — Я никогда тебе не врал. И мне противно от того, как ты думаешь о самом лучшем и светлом человеке, который был в твоей жизни. Теперь я сомневаюсь, достоин ли ты его. Хан слишком невинен для тебя, а ты осквернил его. Только из-за тебя произошла авария. Только ты виновен в его смерти.       Голос старшего эхом отдавался в голове. И Минхо вовсе не был уверен, что тот, вообще, что-либо произносил. Сквозь пелену слёз он пытался рассмотреть лицо старшего, но его губы были неподвижны. Щека пылала. — Спасибо за ужин, — Ли быстрым шагом покинул кухню, скрываясь за поворотом. — Хён, зачем ты так? Ну, ты же видишь, что его состояние максимально нестабильно? — Он должен покинуть свой придуманный мир и начать жить реальной жизнью, — доносились слова Чана до застывшего за аркой кухни Минхо. — Пока все эти отвратительные мысли сидят в его голове, ему не удастся побороть себя. Застрянет в таком состоянии навсегда. Тем более, он продолжает делать вид, что ничего не понимает и не помнит. Но сам знает правду. И знает, как сам себе лжёт изо дня в день. — Ты не боишься, что он с этой игрушкой что-то сотворит? — Со бережно похлопал друга по плечу. — Я не допущу этого. И это не игрушка, Бин. Его зовут Сонни.       Дальше вслушиваться в слова парней Минхо не стал. Подступающая к горлу тошнота вынудила его чуть ли не бегом подняться на второй этаж и закрыться в ванной. Он склонился над унитазом. Его стошнило желчью. Ему так плохо не было с тех пор, когда он не прекращал вливать в себя алкоголь, ещё будучи в Токио. Сердце остервенело колотилось о грудную клетку, отдаваясь глубокими ударами даже в горле. Снова тошнота. И тошнило его от самого себя. Лишь теперь, наедине со своими мыслями, до него дошло, сколько омерзительных вещей он наговорил тому, кому обязан чуть ли не жизнью, кою обещал прожить за двоих. Неужели он действительно превратился в монстра, недостойного Хана? Того солнечного парня, который старался улыбаться несмотря ни на что. Его глаза взметнулись к зеркалу над раковиной: выглядело отражение в нём слишком скверно, будто от прежнего Ли Минхо ничего не осталось. — Ханни бы отругал меня, — в пустоту сказал Ли.       По глазами, кои из-за худобы лица казались ещё большее большими, чем были, пролегли глубокие синяки; губы потрескавшиеся, с рваными ранками, мертвенно-бледные; на шее до сих пор виднелись следы собственных пальцев; а на почти белом, словно лист, лице местами виднелась щетина. Минхо стянул водолазку и взглядом оглядел своё тело: кожа заметно обтягивала рёбра; от прокаченной груди почти ничего не осталось; руки стали походить на две тонкие ветки. Бок до сих пор не зажил полностью, хоть и прошло уже достаточно времени. Боли не было, поэтому Ли и думать про него забыл. Спешно скинул с себя остатки одежды и шагнул под горячие струи воды. Бледная кожа быстро покрывалась красными пятнами от жара и силы потока из лейки, однако Минхо это вовсе не волновало: ему хотелось заживо свариться в кипятке, лишь бы не чувствовать грызущее чувство вины. Тёр жёсткой мочалкой своё тело до большего покраснения, остервенело чистил зубы до крови из дёсен — физическая боль лучше иной. Когда-то он сравнивал свою жизнь с вариациями прожарки стейков и снова к ней вернулся, когда казалось, что нежная кожа просто готова была начать лопаться от температуры воды. Судьба по-прежнему не была к нему благосклонна. Жжение яростными волнами опутало его тело. Пришлось поспешно вылезти из душа и укутаться в халат, проигнорировав желание вытереться полотенцем и высушить волосы, с коих отвратительно капала холодеющая вода. Повседневная одежда рваным движением была отправлена в стиральную машину. Последним, что сделал Минхо, посмотрел на себя в зеркало и нервно выдохнул: он обязан измениться. Стать прежним собой.       В спальне было непривычно темно, ведь за окном давно распустилась непроглядная ночь. Очертания ветвей деревьев были пугающими: будто костлявые руки тянулись сквозь бархатную тьму к нему, желая заключить в ледяных объятиях и навсегда похоронить в пушистых снегах. Оставив дверь приоткрытой, чтобы не ходить в темноте, и позволив свету из коридора разлиться по полу комнаты, Ли прошёл к прикроватной тумбе и включил один из ночников, чьё приятное свечение озарило лицо спящего юноши. Минхо судорожно выдохнул, засмотревшись. Отошёл к двери обратно и плотно закрыл её, но вернуться к постели решился не сразу. Это было странным, после стольких недель ложиться в кровать к тому, по кому так сильно скучал. Даже если это было лишь подобие настоящего, фальшь, игра. Но Минхо же решился играть по правилам жизни, так почему бы и нет? Его рука дрогнула над чужой, сжимающей телефон. Пальцы осторожно вытащили смартфон из расслабленной кисти и ловко разблокировали его. — Ох, Ханни…       Перед глазами предстала фотография, давнишняя, ещё сделанная на Чеджу. Немного смазанная из-за дрожащих в тот момент рук Джисона, но до пульсации в висках тёплая: Хан целовал Минхо. Ли улыбнулся воспоминаниям. Это был один из тех дней, когда Джисон постоянно ныл и не хотел покидать номер из-за обострившихся чувств и страхов. Тогда Минхо вспылил, а нежные поцелуи Хана стали лучшим лекарством от подступающей злости. Тот пытался заснять это всё на камеру, чтобы потом дразнить возлюбленного, ловя его на эмоциях, когда ему в очередной раз с лёгкостью удавалось бы успокоить Ли. Парень хмыкнул приятным моментам из прошлого, столь тепло распустившимся в душе. Убрал телефон и вновь принялся рассматривать такое знакомое лицо. Тонкие пальцы сами потянулись к пухлым щекам, поглаживая, лаская. Несколько прядей чёрных волосы были откинуты с бледного лица. Ли прислушался: кукла дышала. Несколько раз пришлось встряхнуть головой, чтобы отогнать мысли, ведь на один, бесконечно долгий день их было слишком много. Обойдя кровать, Минхо забрался с другой стороны и подлез под одеяло, коим укрылся Сон.       Он оправил полы халата, чтобы не оголить свою ещё влажную кожу, прильнул ближе к вздрогнувшему телу, пышущему приятными волнами тепла, и соприкоснулся грудью с широкой спиной. По какому-то странному зову забытых чувств одна его рука протиснулась между головой юноши и подушкой, на которой он лежал, а вторая нагло опустилась на нежную кожу ноги возле края шорт. Пальцы ласково гладили и сжимали тёплую плоть, проникая под кромку ткани, но Минхо резко себя одёрнул, когда парень, которого он так сильно прижимал к себе, изогнулся в его хватке. Пришлось убрать руку и позволить кукле перевернуться к нему лицом. Ли застыл в изумлении. Даже при свете ночника ему удавалось разглядеть лёгкий страх и непонимание в тёмных глазах Сона. — Прости, что разбудил, — виновато произнёс Минхо, не зная куда пристроить ту руку, которая не покоилась под чужой головой.       Юноша открыл было рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, вспомнив, что такой возможности не имел, просто прикрыл глаза и выдохнул. Ли не был уверен откуда именно исходил звук дыхания, но ему нравилось думать, что перед ним вовсе не искусственно созданное существо. Рука сама опустилась на талию, спрятанную под плотной тканью толстовки, словно по привычке, а Сон распахнул глаза от этого действия. Придвинулся ближе и, к изумлению Минхо, попытался переплести с ним ноги так, как обычно происходило с Ханом. Сердце забилось в груди слишком ошалело, отчего уже собственных мыслей из-за шума крови Ли попросту не слышал. Он невероятно трепетно обнял тело рядом с собой и позволил уткнуться лицом себе в грудь тому, к кому не понимал какие чувства должен был испытывать. Но питал невозможную нежность. Цепкие пальцы ухватились за ткань тёплого халата, словно это единственное, что могло хоть как-то удержать наплаву, и Ли неожиданно почувствовал, как парня крупно разбирала дрожь. Он не был уверен, что это именно реакция тела на прикосновения или ласки. Думал, что так мог работать роботизированный организм, но стоило руке, покоящейся под головой Сона, опуститься ладонью на спину, соскользнув чуть вниз, и начать успокаивающие движения, то дрожь прекратилась. — Ханни, мой родной, любимый Ханни. В этот раз я сберегу тебя.       До самого утра Минхо так и не выпустил из объятий юношу, однако проснулся в пустой постели. Поднялся на тёплом матраце, протёр глаза, чтобы скинуть сонливость, и испуганно подорвался на месте: Сона не было рядом. Липкий страх засочился по венам. Неужели всё было лишь сном? Тёмные глаза проследовали до окна под отчаянное биение сердца: за стеклом ещё только просыпался рассвет на сизом небе. Босые ступни коснулись холодного пола. Минхо рванул на первый этаж, игнорируя мерзкую боль в мышцах от резких движений после короткого сна. В доме стояла полнейшая тишина, все ещё спали. Или же Ли просто хотелось так думать. Он замер в дверях кухни.       Сон стоял возле плиты и торопливо, абсолютно неумело переворачивал блинчики, которые, по обыкновению, подгорали. Эти движения, изредка откидывающаяся чуть назад голова, словно при лёгком спазме в шее, задравшиеся шорты, коих почти не было видно за длинной толстовкой, собранные в неаккуратный пучок волосы: Хан Джисон. Джисон, всё ещё не умеющий жарить красивые блинчики, но по вкусу слишком прекрасные, чтобы их выкинуть. Минхо подкрался к парню сзади. Нервно затянул потуже пояс на халате, словно боялся, что тот распахнётся. Тусклый свет из окна слишком нежно обволакивал бледное, сосредоточенное лицо, на котором застыла гримаса серьёзности и внимательности. До боли знакомая привычка: высунутый изо рта кончик языка. В одной руке зажата силиконовая лопатка, в другой — силиконовая кисточка, на бёдрах подвязан фартук, а на ногах красовались тапочки, выданные днём ранее. Ли слишком шумно выдохнул: не сон. Парень дёрнулся, когда ощутил чужие руки на своих боках, сильнее сжал кухонные приборы и развернулся, отвлекаясь от готовки.       Минхо скучал по таким дням, когда он просыпался позже возлюбленного, хоть это и было редкостью, когда его с утра кормили некрасивыми, но самыми вкусными блинами, а потом вытаскивали на прогулку до ближайшего магазина, чтобы накупить снеков для просмотра очередного аниме или сериала. И та тоска, которая прорастала давно и упрямо, вымещая из сердца тепло и любовь, неожиданно стала увядать под пристальным взглядом тёмных глаз, в коих плескалась еле уловимая неуверенность. Притянув застывшего Сона к себе и проигнорировав запах подгорающего теста, Минхо, лишь на крошечное мгновение задумавшись, резко впился в чужие губы в отчаянном поцелуе. Это казалось неправильным и подлым с его стороны, но он ничего не мог поделать с рьяным желание согрешить. Поцеловать того, кто был всего лишь копией, игрушечной копией его самого любимого и дорогого человека. Его бескрайней вселенной и единственным домом, человеком, без которого жизнь и вовсе не имела смысла.       Он сминал губы нерасторопно, отдавая в этот поцелуй всю печаль, и, конечно, ответа не почувствовал: лишь рот немного приоткрылся, словно в удивлении. Минхо расстроено простонал в поцелуй и отстранился, сразу же отпуская и тело застывшего в изумлении юноши. И то, что Ли увидел, заглянув в бледное лицо, его шокировало. Карие глаза вспыхнули в синем свечении, которое беспрерывно сменялось на красное, мигая быстро и рвано, словно в программе произошёл сбой. Руки парня расслабились и безвольно упали вдоль тела, при этом отпустив и кухонную посуду. Его голова чуть задралась вверх, пока рот открывался и закрывался: хотел вдохнуть и не мог. Ноги подкосились, и кукла упала на колени, пока глаза никак не могли принять хоть какой-то цвет, без конца сменяясь в яркости и насыщенности. Минхо подбежал к нему, подхватив лёгкий корпус за несколько мгновений до того, как тело бы полностью упало на пол. Он испуганно смотрел в лицо юноши, в широко распахнутые глаза, где скопились слёзы, и продолжал прижимать его к себе, поглаживая. — Что же я сделал? — спросил Ли. — Сонни? Сонни, приди в себя.       Глаза стали чёрными, такими же, какими их видел Минхо, когда Хёнджин первый раз использовал аварийное отключение. Но через секунду вновь загорелись синим. Юноша смотрел на него. Ли видел направленный и сфокусированный взгляд. Свечение радужки яркое и безмятежное медленно сменилось на привычный карий цвет. Рука Сона ухватилась за плотное предплечье. Он часто и рвано задышал, словно ему по-настоящему не хватало кислорода. — Как ты, маленький?       Рука сама непроизвольно опустилась на голову, чтобы позволить пальцам запутаться в торчащих из пучка прядях волос. Минхо поглаживал парня, в надежде успокоить, ведь хватка его руки была невыносимо болезненной. Его глаза продолжали смотреть на бледное лицо и застыли на губах. Они медленно шевелились, и только спустя время Ли понял, что Сон повторял одно и тоже слово на корейском, разбив его на слоги. — Нравится? — спросил он, как только разобрался. — Тебе нравится?       Юноша в его руках лишь кивнул и прикрыл глаза, позволив обнять себя сильнее.       Завтрак сгорел.