Его творения

      Встреча с родителями прошла ещё хуже, чем можно было увидеть в самом страшном кошмаре, даже при условии жизни в аду. Всё предчувствовалось изначально, когда ещё только ослабленными пальцами Минхо сжал широкое зеркало, неохотно заглядывая в отражающую поверхность. Он предполагал, что выглядел паршиво, но настолько — нет. Его скудная фантазия попросту не могла отрисовать столь ужасающий в своей отвратительности образ собственного лица. Бледная кожа была испещрена мелкими ранками, уже почти почившими окончательно; глаза красные, невообразимо опухшие, с несколькими лопнувшими капиллярами — жутко; губы бледные, словно потерявшие мягкость и цвет, потрескавшиеся, а уголки ощутимо порваны — болезненно; впалые щёки и ярко обтянутые кожей скулы, из-за чего некогда острый и ровный нос стал казаться ощутимо огромным на фоне остального лица; синяки под глазами глубокие и почти чёрные. Минхо себя не мог узнать. Его волосы некогда вишнёвого оттенка выглядели хуже, чем половая тряпка, что была постелена возле койки: чёрные корни с редкими седыми волосками отросли слишком заметно; сами прядки сухие, ломкие, хоть кусками отрывай; а возле уха так и вообще часть была сбрита ранее, пусть немного и отросла — устраняли кровоизлияние при обширной гематоме. Щетина жуткая, некрасивая, местами плохо пробившаяся — таким себя Ли не видел никогда. Наблюдающий за всем этим со стороны Бан Чан только и мог, что вздыхать, ведь не имел никакого представления, чем мог бы помочь.       Усугубилось же всё, как только мамы обоих парней переступили порог палаты. Те истеричные выкрики, слёзы, стенания могли свести с ума кого угодно в первые несколько минут, и Минхо восторженно смотрел за другом, старательно придерживающим то одну женщину, то другую, причитающих над постелями сыновей. У самого же Ли будто и слёз больше не было, да, в принципе, в нём вообще больше ничего не было. Понять причины тоже оказалось не просто, но разум сослался на обилие транквилизаторов и снотворного, от коих организм ещё не отошёл. К удивлению или счастью, ни один из отцов не пришёл. Увидеть своего хотелось очень, а вот папу Джисона совсем нет. Он не был плохим человеком или же каким-то тираном, но являлся одной из причин бесконечного желания Хана сбежать куда-нибудь далеко, отказаться от собственного имени, потому что тот не то что не поддерживал их отношения, а был абсолютно против, отчего конфликты случались на каждом шагу. Изменилось ли это, Ли не знал, да и знать не хотел. Родительской любви его семьи хватало и Хану, и самому Минхо с головой. Пусть мама Джисона и старалась спустя долгие годы отрицания ориентации и выбора сына встать на его сторону. Всё было не то. — Как ты, мой малыш? — голос мамы тихий, жутко скрипучий. По ней было видно насколько сильно она переживала. — Спасибо, что вернулся. Мы с Джисонни тебя так долго ждали.       С трудом, но Минхо удалось улыбнуться, обнажая верхний ряд немного пожелтевших зубов. Ему предстояло много работы над своим внешним видом. Тепло окутало тело приятными волнами, стоило его маме бережно взять ослабленную руку в свою, а воспоминаниям растечься в голове яркими картинками. Его мама очень любила Джисона. С самого первого дня, когда Ли привёл его домой просто как друга, или котёнка, подобранного на улице, потому что Хан был бунтарём, точнее притворялся им, и буквально представал в образе самостоятельного подростка, живущего улицами. Улицами, гитарой и музыкой. А уже после и танцами самого Минхо. В стенах дома семейства Ли и только перед Минхо Джисон представал той самой нежностью, коей был и по сей день. Он мог часами разговаривать с мамой своего тогда ещё друга, а она заботливо кормила его чем-то вкусным и хвалила, просто за то, что он такой чудесный. И то, как это всё всплывало в запылённой страданиями памяти, отзывалось лаской и трепетом по венам, но один случайный взгляда на отсутствующее лицо мамы Джисона убило то нежное тепло. Она склонилась над койкой сына, что уже не была занавешена шторкой, и безмолвно смотрела ему в лицо, будто ждала, когда же тот откроет глаза: терзающее душу зрелище. Сама женщина на Минхо даже и не взглянула, промямлила что-то наподобие «поправляйся скорее», отчего по коже неприятные мурашки. Нет, Ли вовсе не злился или что-то такое, но было крайне обидно, пусть он и осознавал её состояние. Однако же впечатление и ощущение того, что в какой-то степени она была бы рада, если бы он больше никогда не открыл глаза, поселилось в сердце тёмным пятном. Разговаривать не хотелось, но Ли сумел выдавить что-то вроде, что он в порядке и обязательно пойдёт на поправку. И только когда убитые горем женщины покинули палату, Минхо выдохнул. Это было слишком. С избытком диссонирующих друг с другом чувств Ли решил, что ему надоело себя жалеть и терпеть жалость от других. За ту свою лживую жизнь он изрядно настрадался, отчего теперь просто хотелось чего-то нового, чтобы покинуть болото самоуничтожения. Одни воспоминания о Сонни терзали душу минутами безмолвия Чана, когда тот будто уходил в себя, оставляя и Минхо поразмыслить над своим будущим. Взор сам падал на безмятежно спящего Джисона, и вот тогда-то и скатывалась слеза по щеке. Всё ещё не осознавалась, что какая-то выстроенная, новая жизнь была всего лишь защитной реакцией сознания. Пусть чувство подлое и скверное, порождённое мыслями о том, что Минхо собственноручно убил Сона, было слишком насыщенным в душе. Каждой ночью Ли пытался погрузить себя в тот мир, словно хотел оказаться там на мгновение, понять, что всё отстроилось заново, и Сонни там счастлив с кем-то другим. Возможно, с тем же Чаном, который в его, том мире, был отчасти голосом собственного разума, почти им самим. Но достичь той границы не выходило. Даже снов не было. — Минхо-я, не оставляй меня в тишине, пожалуйста, — тихо попросил Бан Чан, присаживаясь на край смятой кровати. — Когда ты погружаешься в свои мысли так надолго, я начинаю бояться, что снова потеряю тебя. — Прости, — Ли постарался улыбнуться. — Если честно, никогда бы не подумал, что буду чувствовать к тебе такую привязанность. Спасибо за всё, хён.       Время текло неспешно, но Минхо видел, как сильно Чан уставал, и сколько всего он делал для него и Хана. И, пожалуй, понимал, что никогда не сможет рассчитаться за всё это с ним. Бан Чан ангел, другого объяснения у Ли просто не было. Потому что тот без каких-то заморочек помогал ему принимать душ, придерживая за обнажённое тело, ведь стоять Минхо не мог; сбривал уродливую щетину и обрабатывал нежную кожу, чтобы не было раздражения, ведь руки всё ещё не слушались; приводил в порядок волосы, вычёсывая и подрезая, как только Минхо смог полноценно сидеть, пусть и с небольшой фиксацией корпуса тела специальными ремнями. Да Бан Чан даже предложил идею с посещениями массажа, о коей Ли думал, но отчего-то считал бессмысленной.       И если Бан Чан был ангелом воплоти, то Чанбин — сущим демоном. И его образ из того мира значительно разнился с ним настоящим. Никаких поблажек для Минхо не было сделано: Со составил ему целый комплекс восстановительных упражнений, конечно, после консультации с врачом. Стоял над душой, проверял правильность каждого действия, помогал тянуть ремни, придерживал спину, но всячески игнорировал хныканье и просьбы на перерыв. Чан с этого только заливисто смеялся, ведь понимал, что Минхо не был готов сдаваться. Выполнял всё, что требовалось, хорошо питался, проходил все курсы лечения по восстановлению собственного здоровья, постепенно расцветая. Да и сам Ли видел изменения с каждым новым, сменяющимся днём. А когда удалось подняться на ноги, пусть и с поддержкой обоих парней, ему довелось испытать такое чувство радости и облегчения, что аж слёзы по щекам потекли, вызванные гордостью за себя. Но потом снова палата, снова шторка, снова спящий Джисон, в состоянии которого не наблюдалось никаких положительных изменений. Каждый раз, перед пока ещё медикаментозным сном, Минхо долго разговаривал с Ханом, рассказывал, как скучает и ждёт. Или подолгу сидел в инвалидном кресле, для лучшего передвижения по палате, возле койки и держал за руку, просто созерцая бледное лицо. Бан Чан специально уходил в буфет для медперсонала, чтобы оставить этих двоих наедине, потому что сердце всё ещё болезненно сжималось при одном лишь взгляде на то, какими глазами Минхо смотрел на его друга. А потом возвращался, делал укол снотворного и уже сам сидел возле засыпающего Ли, успокаивающе поглаживая его по обнажённой коже руки. Каждодневная рутина, коей не видно было конца. — Хён, я могу задать тебе немного личный вопрос? — Минхо лениво потянулся и уселся на постели, приучая себя к движению с самого утра. — Да, конечно. — Когда ты был в моей… Голове, так сказать, — смущённо Ли отвёл взгляд от внимательного взгляда старшего, — ты говорил, что у тебя возникли проблемы в отношениях. И виной всему стала авария, ну, в моём случае, смерть Джисона.       Минхо поначалу очень стыдился рассказывать кому-то обо всём том, что происходило за гранью реального мира, но потом всё же постепенно делился с Бан Чаном и Чанбином воспоминаниями из фиктивной жизни, чтобы проводить параллель с реальностью. Так было проще не потеряться в лабиринтах сознания, кое по-детски игралось с картинками настоящего и фальшивого существования Ли Минхо, вынуждая его путаться. Единственным плюсом этого всего было то, что парни ощущались ему близкими людьми, пусть фактически он знал их несколько недель всего. — Оу, неожиданно, — Чан рассмеялся совсем тихо, — ты и это слышал. Да, с момента аварии я полностью погрузился в эту ситуацию, жить здесь стал, — рука указала на захламлённый вещами диванчик. — Хану нужен был кто-то, кто бы помогал ему пройти всю эту боль. Я не мог оставить его одного, ведь Чанбин так невовремя уехал в штаты, а просить кого-то стороннего, ну, сам понимаешь, — Минхо согласно кивнул. — Меня тогда поставили перед выбором, и я выбрал своего малыша. Когда мне нужна была поддержка от того, кто, как я думал, меня любил, её не последовало, поэтому, да, мы расстались. — Мне жаль, хён. — Всё в порядке, у меня есть такая странная семья, как вы. Осталось дождаться, когда Джисонни выйдет из сна. Я очень соскучился по нему. — Я тоже, — Ли повернул голову, чтобы взглянуть на неподвижное тело возлюбленного. — Хочется с ним о многом поговорить. Убедиться, что он простил меня… — Простил, знай, что простил, — заверил Бан. — Я знаю, что такое ревность. Не оправдываю твои действия, но, если понимать всю полноту картины, я осознаю, как тебе было тяжело. Мы работали на износ, лишь бы сдать проект. Намучились с ним, жуть как. И все мы, получается, обманывали своих партнёров обещаниями поскорее закончить, раньше вернуться, вот-вот заполучить деньги. Просто, Минхо, у нас вот такой коллектив, спонтанный, шустрый, с завышенной планкой ожидания от самих себя. Один Со Чанбин чего стоит, — парни улыбнулись друг другу. — Если ты позволишь нам и дальше работать вместе, это будет замечательно. Поймёшь суть нашей работы, потому что мы теперь, как мне хотелось бы видеть, хорошие друзья. Джисон, если и обманывал, то вовсе не из каких-то побуждений, нет! Так просто складывалось. И то, что он приготовил для тебя это полнейшее безумие… Ой! — Что? — не понял Ли. — Приготовил что? — Я проголодался. Тебе принести еды? Сегодня обещали привезти тонкацу, м-м-м, вкусно. Скоро вернусь! — Чан пулей вылетел за дверь. — Взял и сбежал, Ханни, представляешь? — раздосадовано Минхо развёл руками, будто его могли увидеть. — Что же ты там такое приготовил?       Пересаживаться с кровати на инвалидное кресло всё ещё было достаточным испытанием для ослабленного Ли. Иногда Минхо даже задавался вопросом: почему так? Всего лишь полтора месяца прошло, а он будто годами не вставал с постели. Возможно, здесь сыграло роль всё, начиная от резкого похудения из-за стресса после «расставания», заканчивая минимумом физической нагрузки в те же дни. Ведь он даже отказался от преподавательской деятельности на время, уйдя с головой в документы и бумаги, в попытках хотя бы так забыться. Но его тело быстро приходило в норму, что, конечно, радовало. Гематомы и синяки сходили с фарфоровой кожи, результаты обследований были приемлемыми, а медицинский персонал, на удивление, был достаточно озабочен состоянием обычного пациента, потому выписывать его не планировали всё ближайшее время. Хотя, скорее всего, им просто нужно было разрешение для написания диссертации. Так думал сам Минхо, но от того хуже вовсе не было. — Ханни, малыш, — парень подобрался к самой кровати, чтобы иметь возможность смотреть в чужое лицо, всё ещё слишком кукольное для живого человека. — Тебе больше не будут делать уколы седативных препаратов, слышишь? — взгляд на монитор, показывающий размеренный сердечный ритм. — Ты же придёшь в себя скоро, да? — дрожащие пальцы к тыльной стороне ладони, нежное прикосновение. — Я очень скучаю. Знаешь, это так странно. Видеть тебя, касаться, ощущать твоё тепло, но понимать, что тебя нет со мной рядом. Ты чувствовал всё то же? — подушечка пальца коснулась обручального кольца. — Я ничего не помню до сих пор. Не помню, как забирал тебя, откуда. Не помню аварии. Совсем ничего. Ты же расскажешь мне всё потом? Да? Я не помню, приносил ли тебе свои извинения за всё, что натворил. Знаешь, думаю, что ты выбрал себе в мужья полного дурака, — Ли печально ухмыльнулся. — Но ты же меня любишь и таким? Мне жаль, что я порой вёл себя, как придурок. Каждая наша ссора до сих пор эхом отдаётся где-то в голове. Но они ведь все пустые. Мы просто ссорились из-за моей блядской натуры. Не понимаю, почему ревновал тебя, Ханни-ни, правда… Я чувствовал, как терял тебя, нашу связь, боялся, что ты уйдёшь от меня, и думал, что выводя тебя на эмоции, смогу вразумить. Только вот не в чем было. Я сломал тебя, да? Честно, помню твой взгляд в тот день, когда ты пришёл за вещами. Так паршиво на душе, потому что в том лишь моя вина. Я причинил тебе такую боль, и она уничтожила тебя окончательно. Но мы же можем всё исправить? — невыносимо трепетно Минхо провёл пальцами по контуру нижней губы Джисона, убирая влагу и засохшие корочки кожи. — У нас же есть шанс? Возвращайся скорее, я очень хочу тебя обнять, моя яркая звёздочка. Моя родная вселенная.       Утерев слёзы, Минхо отстранился, прежде чем поправить несколько игрушек у изголовья кровати младшего. Худое тело, бледное, будто даже медовая кожа потеряла свой потрясающий тон, лежало на идеально белом белье. Отросшие волосы были бережно убраны назад от лица: Минхо нравилось ухаживать за Ханом. Как невинный ангел Джисон лежал и молчал, своим безмолвием погружая Ли во мрак собственной души. Он ничего не помнил, потому боялся, что та встреча, та поездка были финальным аккордом их отношений. А именно авария что-то изменила в Хане. Но письмо. Каждая строчка была реальной. И когда в том мире кошмара, где солнечный мальчик погиб, все слова звучали его голосом, скрипучим и низким, они отражались и в мире реальном, потому что Джисон всё это проговаривал сам. Вспоминал всё, что было меж ними за долгие годы. Маленький Хан был слишком эмоциональным. Наверное, он плакал так громко, что ему приходилось давать успокоительные. А ещё ему было страшно. Почти лишённый зрения, потерявший любимого человека где-то в другой, абсолютно чужой вселенной, подверженный собственной боли — он не мог найти себе утешения. И Ли думал о том, с какими мыслями эта нежность засыпала безмятежным сном. Всё то время они были рядом. По словам Чанбина, Джисон тянулся рукой к постели Минхо, чтобы коснуться в последний раз, потому что видеть не мог. Жил лишь прикосновениями и собственными ощущениями, но у него отобрали и это. — Тебе было очень страшно, понимаю. Мне тоже. Я боялся, что потерял тебя навсегда, — продолжал Ли, расправляя складки одеяла, бережно изменяя положение резинок на худом лице, где уже оставались бордовые следы от пережатия кожи. — Моя жизнь без тебя не имеет смысла, любовь. Прости, что не отозвался на твои мольбы вернуться. Я слышал твой зов, так много раз слышал, но меня что-то не отпускало! Наверное, правда, вина за содеянное. Ты приходил ко мне в тот мир, и даже там утешал меня. Позволял притронуться к твоему телу, что я собственными руками опорочил! Ох, мне так жаль! Я ненавижу себя за это. Никогда себя не прощу, потому что видел, как это произошло! Прости, прости, прости.       Вновь чувство мерзкое и жгучее под рёбрами: ненависть. Сонни. Вновь вспомнился маленький Сонни, являющийся отражением Джисона, такого же хрупкого и нуждающегося в защите в тот момент. Минхо настолько хорошо помнил Хана, что даже в собственном сознании воспроизвёл его образ с точностью: со всеми родинками, шрамами, несовершенным совершенствами лица. Даже характер почти полностью принадлежал Джисону со всей этой умилительной скромностью и живым смехом над глупыми вещами, с искренней тревогой и боязнью потерять своё счастье, с жаждой любить и быть любимым. И так подло Минхо повёлся на всё это, что не очнулся и тогда, когда Хан пришёл к нему в момент погружения в свой ледяной сон. Приходил во снах и тогда, когда умирал, когда сердце остановилось на несколько бесконечных мгновений, потому что боялся больше не увидеть своего возлюбленного. Он же пытался дозваться, бил себя в грудь, ведь сердце невыносимо сильно болело, а после замерло в рваных ударах, но Ли упрям был и слеп, потому решил защитить себя и не посмел покинуть мнимого комфорта и уюта, а теперь, сжимая чужую расслабленную руку, лил слёзы отчаяния, потому что терял связь с возлюбленным вновь. — Помнишь наше последнее свидание? — сквозь всхлипы вещал Ли. — Ты тогда сделал так много для этого вечера. Был настолько красив, что мне захотелось предложить тебе стать моим супругом, пока не вспомнил, что мы уже помолвлены. Твои очаровательные щёки так горели из-за алкоголя, а на каждое моё прикосновение ты реагировал так ярко, что мне оставалось только сходить по тебе с ума. И всё, что было потом. Ох, Ханни, мне хочется целовать тебя, обнимать, не отпускать твоей руки. Даже если ты не сможешь видеть, я не отрекусь от тебя. Если будет нужно, то буду носить тебя на руках. Стоять перед тобой на коленях. Делать всё для твоего благополучия. Только просыпайся скорее, малыш, — слова лились потоками почти бессвязного бреда, но Минхо так сильно хотелось высказаться, будто это было способно облегчить переживания и унять боль. — Я испугался в ресторане сказать, что люблю тебя, безумно люблю. Прости за это. Я чёртов трус, Ханни. И эти браслеты, — он только осознал, что их не было на запястьях, а ведь они значили для него ничуть не меньше, чем кольца. — Ты чего? Что случилось? — Чан подбежал к согнувшемуся возле койки Джисона Минхо, приобнимая его, пока тот намертво вцепился в тонкое запястье хрупкой руки. — Где. Браслеты?! Хён… — Какие? О чём ты говоришь? — ласково Бан Чан приподнял лицо младшего за подбородок, чтобы тот посмотрел на него, потому что он понимал, что Минхо заплутал в своём сознании вновь. — Все ваши вещи в камере хранения. Мне нужно их принести? Минхо-я, ну, всё же в порядке.       Пришлось опуститься на колени, чтобы не терять зрительного контакта с Ли. Ласковые поглаживания по худым ногам и какие-то тёплые слова постепенно приводили в норму испуганного Минхо: он был абсолютно и всецело сломан. На самом деле, он не осознавал, что именно произошло. Будто затянуло какой-то необъяснимой тревогой и страхом, кои невозможно было унять самостоятельно. Даже казалось, что вокруг всё снова фальшивое, потому что Ли не чувствовал своего тела, себя. Хотелось встать и убежать, но было некуда. И липкий страх по венам растёкся, утопляя в собственном безумии. Но вот, дыхание выровнялось, слёзы прекратили течь по впалым щекам, а ледяной ужас утих ядовитым комком тоски в груди. Чан, правда, спасение. Если бы его не было всё это время рядом… Минхо не хотел думать об этом. Он благодарно кивнул другу, и лишь после осознал, что всё ещё держал Джисона за руку. Его взгляд изумлённо застыл, словно в неверии: мизинец холодной кисти задёргался. После зашевелились и остальные пальцы, запутавшиеся в проводах пульсометра и иных аппаратов. Юношеское сердце сорвалось на рваный ритм, абсолютно сумасшедший: экран загорелся красным — вероятная остановка сердца.