Его творения

      Всё происходящее дальше выглядело настолько нереальным, что Минхо никак не мог распознать ощущение потери, ознаменовавшейся красной нитью под кожей, степенно разрывающейся при каждом ударе собственного сердца. Койку Джисона со всей аппаратурой вывезли из палаты под сопровождение переговоров врачей. Мягкие игрушки рассыпались по полу, прежде чем с грохотом, как только закрылась дверь, упала и стеклянная ваза со свежим букетом. Яркие лепестки альстромерий, подхваченные водой, украсили серый кафель больничной палаты, в одно мгновение погрузившейся в траурную тишину. С ужасом Минхо смотрел туда, где только что лежал его возлюбленный. Пустое место отражалось пустотой и в душе, заволоченной чёрным мраком: он его потерял. Бан Чан, до этого сжимающий ручки инвалидного кресла, когда откатил младшего от койки, осел на холодный пол и схватился за голову. Даже заплакать не получалось от шока из-за увиденного. За несколько минут вся жизнь, все надежды и вложенные силы надломились, испепеляясь пожаром ужаса. Перед глазами обоих парней стояла картинка красного экрана, будто сломавшегося, ведь то, что на нём происходило попросту не могло быть реальным.       Словно потерявшийся котёнок, обессиленный и напуганный, Минхо неуклюже сполз с кресла на кафель, расположив своё тело на коленях. Медленными движениями он приблизился к разбросанным игрушкам, игнорируя то, что его спортивные штаны намокали из-за разлитой воды, и начал осторожно отряхивать их, причитая: — Ханни расстроится, если увидит такой бардак. Ему не понравится такое. Ханни очень расстроится, когда придёт. — Минхо-я, перестань. — Ханни будет зол, потому что ему не нравится, когда кто-то так обращается с его вещами. Он сейчас придёт и… — Минхо, боже, Джисон не… — Нет! Нужно навести порядок. Помоги, хён. Ой, и цветы. Мне нужно купить ему цветы, — Ли прижимал к груди несколько игрушек одной рукой, пока второй кинулся собирать оторвавшиеся разноцветные лепестки и бутоны погибших цветков среди осколков вазы. — Я схожу за цветами. Ему понравится же, да?       Бан Чан больше ничего не произнёс. Поднялся на ноги и неровным шагом подошёл к Ли, продолжающему самозабвенно что-то бормотать себе под нос, пока сидел в разлившейся воде. Кое-как старшему удалось вытащить из рук Минхо игрушки и мокрые лепестки, кои тот сжимал с каким-то истеричным рвением. И те пустые глаза, что посмотрели на него в тот момент, напугали невозможно сильно. Будто перед ним вовсе не был живой человек. Минхо пал в пучину забвения во избежание нещадного урона и без того разрушенного внутреннего порядка. Вряд ли хоть какие-то слова могли вразумить его: он смотрел своим остекленевшим взглядом на старшего, совсем не моргая, но смотрел и не видел его, словно глядел куда-то сквозь чужое тело. За состояние Джисона Чан переживал не меньше, потому что только что налаженная жизнь в одночасье надломилась, пуская длинные и глубокие трещины по сердцу и душе, что уже начинали кровоточить. Несколькими минутами ранее всё было в порядке, в фальшивом, но порядке, а теперь отобранным стало и это. Однако за Минхо тревога была сильнее только потому, что тот был рядом, непозволительно близко, отчего безумие можно было счесть в широко распахнутых глазах. Игрушки были закинуты на диван, а вот оторвать Ли от пола не получалось. Стоило Бану на мгновение отвлечься, как Минхо вновь кидался собирать лепестки, складывая в дрожащую ладонь. Тут уже и Чан был готов сломаться: из всех причастных к аварии и всей сложившейся ситуации — ему досталось сильнее всех.       Пока Минхо жил в выдуманном мире своей нездоровой фантазии, Чан помогал существовать Джисону, слепому и беспомощному. Пока Хан был заживо погребён во мрак холодного сна, Бан ухаживал за обоими, сходя с ума в тишине, разрываемой нескончаемым писком медицинского оборудования. И те дни с Джисоном, когда мальчишка безропотно отдался панике и боли; плакал; не ел; закрывался в себе — были сущим адом. От самого начала до самого конца. Теперь и Минхо вторил своему возлюбленному, упиваясь в сумасшествии и отчаянии. Бан Чан просто желал, чтобы всё закончилось. Он тоже устал, погряз в болоте боли и страдания, потому что был свидетелем всего. Ему пришлось разрушить всю свою жизнь ради друзей, от того и терять их он не был готов. Проще самому было отдать свою жизнь. Словно увидев отблески смерти в глубоких глазах, Минхо пришёл в себя и вцепился тонкими пальцами в предплечья чуть нагнувшегося к нему старшего. — Хён, хён, хён, хен, — торопливо и сбивчиво, — хён, мы живы. Мы все живы.       Теми болезненными движениями, будто заученными с нуля, Ли удалось встать на собственные ноги, дрожащие и непослушные. Изо всех оставшихся сил он хватался за окаменевшего Чана, призывая посмотреть того на себя, чтобы заверить в трезвости своего сознания. Они были живы, но разрушены до основания. Каждый из них. И дверь невовремя открылась, пока Бан прижимал к себе слабого парня, не в силах взглянуть на его лицо из-за собственного страха. В проеме появился Чанбин, так некстати решивший навестить друзей. Одного взгляда на пустующее место, где ранее стояла койка Джисона, хватило, чтобы понять всё. Пакеты упали на пол. Так они и стояли втроём, не имея возможность проронить хотя бы слово. Ведь Чанбин тоже прошёл многое. Он улетел буквально за пару дней до аварии, а когда узнал о произошедшем, ему пришлось спешно завершать дела и возвращаться, жертвуя всем, чего так хотелось когда-то достичь. Из-за отсутствия Бан Чана, как старшего их коллектива, потому что тот положил себя на заботу о Хане и Минхо, Со пришлось решать все дела с их агентством и бизнесом, ведь жаждалось спасти хотя бы это — ту хрупкую часть их жизней, что сплела трёх парней воедино. И те новостные статьи о гибели юного продюсера, кои вовсе не были правдой, гложили и терзали изнутри, приземляя и отбивая желание бороться. Суды, отсутствие понимания со стороны руководства, конференции, репортёры — всё это выматывало и уничтожало. А теперь, когда перед глазами предстала та картина, коей Чанбин боялся с момента погружения друга в искусственную кому, будто доломала остатки надежд хоть на что-то хорошее.       Все пострадали в случившемся. Не было тех, кого бы не задел судьбоносный поворот.       Минхо же видел скорбь на чужом лице. Хотелось кричать в истерике, потому что, по ощущениям, уже прошла вечность, а про Джисона так и не было известий. Но Ли запретил себе. Он крепко держался за плечи Бан Чана, чтобы не упасть, пока тот осторожно прижимал его к себе, всё ещё потерянный в пространстве и времени. И эта протяжённость безмолвия и непонимания где-то скреблась под рёбрами у всех парней. А вдруг никто из них больше не сможет увидеть Джисона? Вдруг никто не успел даже проститься? Вдруг это конец? Сердце застучало громко, набатом, что аж в горле отдавались удары. Страх дикий, пугающий, будто уже сообщили о смерти. Третьего прощания Минхо не был готов переживать. Колумбарий до сих пор стоял перед глазами: прах, что покоился в урне, и был когда-то его возлюбленным. Чёрные глаза Сона: он собственноручно погубил жизнь Джисона, кого нашёл спустя так много страданий. Каждый раз ему приходилось прощаться. Каждый раз судьба насмехалась над ним, потому что в итоге привела к живому Хан Джисону. А теперь снова отнимала. Игралась. Судьбе было весело. И всем лживым Богам. Ведь человеческие стейки слишком вкусны, чтобы от них отказаться, хотелось растягивать удовольствие на долгие недели. Видимо, Ли Минхо был вкусный в своей «готовности».       Они стояли втроём, застыв. Никто не шевелился, словно всё происходящее можно было сломать одним неверным движением или словом. Время подлым образом тянулось, умерщвляя в сердцах надежду. Оно просачивалось в каждое волокно органа, поселяя там ледяной кошмар, потому что всё происходило наяву, свидетелями чего они все стали. Объятия Бан Чана постепенно ослабевали, но Ли отчаянно хватался за парня, потому что дрожащие ноги не держали, а Чанбин смотрел куда-то за них, в окно, будто сам потерялся окончательно в своих эмоциях. Лёгкие шаги, заслышанные из коридора, казались жутко громкими, несущими худшее. Пульс учащён, страх сковал, холодные капли пота омерзительными змеями по коже, тошнота у горла, ощутимое головокружение от нехватки кислорода. Минхо сползал к полу, уже не удерживая себя, когда завидел лицо врача, зашедшего в палату. На нём его будто не было. И первые слёзы сами скопились в уголках огромных глаз, проливаясь горечью и печалью. Три испуганных взгляда были направлены только на мужчину в белом халате, который, как казалось, слишком долго молчал. — Говорите уже! — не выдержал громкий Чанбин. — Он… Мы… Господин Хан… — Да, блять! — Со схватил мужчину за грудки. — Что. С. Моим. Другом? — Мы не знаем! Это… Это всё невозможно! Он пришёл в себя! — Пиздец, — всё, что слетело с пухлых губ Бан Чана, прежде чем он осел на пол возле Минхо. — Но будто не очнулся. Все показатели стабилизировались так же резко, как ухудшились. Сердце остановилось, но мы только поднесли дефибриллятор к его телу, как оно запустилось само! Такого не бывает. Или аппаратура подводит… Это словно… Словно он был жутко напуган, когда пришёл в себя, но из-за этого страха его сознание отказалось функционировать, передав в мозг ложную информацию… Мы не знаем, как такое возможно! — Так с ним всё в порядке? — тупо спросил Чан, даже не разбираясь в ранее услышанных словах. — Если можно так сказать, то, да. Без сознания. Но из седации он вышел. Ему сделают перевязку, и если всё будет стабильно, то к ночи мы переведём его снова в палату. — Это же не всё, да? — подал голос Минхо, будто не понимающий, какие эмоции ему нужно было испытывать. — Сам дышать он не способен в полной мере, поэтому трубку из трахеи мы извлечём, чтобы не навредить лёгким повышенным давлением, потому что вдыхать господин Хан может самостоятельно, но заменим её на кислородную маску. И зрение… Его зрачки не реагируют на свет. Прооперированный глаз заживает очень плохо. Никаких гарантий по восстановлению мы дать не можем. — А вы, ну, вообще, что-то можете? — раздражённо бросил Чанбин и отошёл от врача. — На протяжении стольких недель только и твердите, что не знаете, не понимаете. — Прошу прощения! Мы делаем всё, что в наших силах. Эти случаи уникальны. — мужчина поклонился. — Мне искренне жаль! Прошу прощения. Я приглашу уборщиц, чтобы навели здесь порядок. — Извините, — Ли неустойчиво поднялся на ноги самостоятельно под удивлённые взгляды, — так, получается, это была вторая клиническая смерть? — Мы не можем ответить. Потому что есть вероятность в сбое аппаратуры, ведь кардиограмма не была создана. Она полностью пустая. — Ещё несколько слов и я прям в Бога уверую, — Со фыркнул и направился к Минхо, чтобы успеть ухватить его шатающееся тело до падения на кафель. — От лица всей больницы мы приносим вам свои извинения, — мужчина в очередной раз поклонился. — Мы проведём исследования и сделаем все экспертизы, чтобы выявить проблему. Пока что остаётся только ждать, когда господин Хан придёт в сознание. Ещё раз… Простите. — Извинения он приносит, — Чанбин с раздражением посмотрел в сторону закрывшейся двери. — Я предлагал в центральную больницу Сеула вас перевести. — Ну, если у тебя есть лишние почки, то, почему бы и да? — Минхо отпустило. Осознание того, что Джисон жив, согревало. Даже если он навсегда останется незрячим. Он жив. — Какой счёт нам выставят за этот санаторий? — Всё бесплатно, — Чан, оклемавшись, тоже поднялся на ноги, замирая возле парней. — Среди наших фанатов оказался человек, кто имеет акции этой больницы, поэтому вы находитесь здесь за его, так сказать, счёт. — Да, от нашей работы есть польза, хён, — ответил Со Минхо, будто в попытке подколоть.       Ли озадаченно и замедленно моргнул несколько раз — забавная привычка. Ему помогли дойти своим ходом до кровати и усесться, чтобы после помочь и со сменой промокшей одежды. Всё ещё тяжело было переварить всю поданную странным врачом информацию, но она однозначно согревала изнутри приятным теплом и волнением: всё должно наладиться. Под кожей вновь зашевелилась нить, видимо, ощущая приближение того, в ком такая же нить засела давно и прочно — они снова будут вместе, сплетутся два сердца меж собой, сошьются две души в новом шансе на счастье. Но только это счастье казалось каким-то тревожным и пугающим, подогреваемое ожиданием ночи. Бан Чан тоже ходил хмурый и расстроенный, совсем молчаливый, только Чанбин старался хоть как-то разрядить сгущающуюся горечью чего-то неизбежного атмосферу. Даже Чана выволок пройтись до цветочного магазина, дав Минхо время покопаться в себе и в тарелке с едой, кою вовсе не хотелось есть. Взгляд так или иначе падал на диванчик, где обычно зависал Чан, ковыряясь в своём ноутбуке или досыпая крохотные часы спокойствия, а теперь там лежало небольшое количество игрушек. Мысли продолжали блуждать только вокруг Джисона.       На мгновение Минхо представил, как сильно испугался его малыш, очнувшись в кромешной тьме. Возможно, его прооперированное сердце не выдержало того ужаса от непонимания происходящего, поэтому всё случилось так, как случилось. Ведь такого рода страх, жуткий и пугающий, когда ты, даже будучи в состоянии видеть этот мир, просто теряешь себя в разрывающих рассудок эмоциях. Много раз Ли такое испытывал, даже за прошедшее время в своем придуманном мире. Но ему и там помогали. Его утешали в собственном воображении, в то время как Джисон оставался абсолютно один в той темноте, где оказался. Конечно, Ли представлял, что и его возлюбленный находился в каком-то таком месте, где было спокойно. Ему хотелось представлять его в небольшом домике, окружённом полями из самых ярких цветов. Виделось, как по утрам Хан неуклюже готовил себе завтрак с подгоревшими блинчиками, а потом утопал в написании каких-нибудь красивых строк, сотворяя на листах светлой бумаги очередное чувственное признание этому миру в чём-либо. Под прикрытыми веками Минхо видел и ребёнка, маленькую девочку, с которой Джисон игрался и нежно отряхивал светло-голубое платье от осевшей на него пыльцы. Плёл косички на длинных чёрных волосах, неровно вплетая цветные ленточки; подвязывал на худеньком теле красивый бант, отчего девочка, скорее всего, громко и заливисто смеялась: он не мог слышать звуки. И та потрясающая улыбка на таком знакомом, но будто потерянном лице, согревала где-то под рёбрами неправильным теплом. Это только воображение Минхо.       Первый раз он уснул днём и без лекарств. Отдав своё сознание во власть приятному наслаждению думами и фантазиями, где уже оказывался и он сам. Прижимал Джисона к себе крепко-крепко, целовал пухлые щёки и смотрел в ласковые в своём взгляде глаза. Они оба выходили на веранду, чтобы усесться на плетёный диванчик, устланный подушками и одеялами, откуда любовались горящим вдали закатом тёплого дня, не выпуская друг друга из объятий. А потом к ним подбегала та самая девочка с восторженными криками, кои теперь Минхо мог расслышать: — Па, я вас так люблю!       Неловко забиралась на колени к нему и обнимала за шею, пока Хан неуклюже обнимал обоих, устраивая свою голову на широком плече возлюбленного. Лёгкий ветер перебирал разноцветные бутоны, а солнце неумолимо быстро уплывало за горизонт. Вот такое счастье хотелось ощущать всегда. Вот так хотелось жить. Вдалеке от всех невзгод и проблем. Своей маленькой семьёй.       И этот сон был настолько чудесным, насыщенным в эмоциях, что, когда Ли проснулся от громкого звука, его ресницы оставались влажными из-за проступивших слёз: снова больничная палата. Взглядом он осмотрел помещение. На тумбочке возле того места, где стояла койка Хана, расположилась новая красивая ваза с высоким и невозможно густым букетом всё тех же альстромерий. Две пары глаз уставились на Минхо с дивана немного лукаво, а губы Чанбина так и пытались надломиться в ехидной улыбке. Парни были подозрительно тихими, слишком странно прижимающимися друг к другу — Минхо чувствовал непроснувшимся мозгом подвох, но не мог понять, в чём именно. Неожиданно Ли вспомнил про громкий звук и попытался взглядом найти источник: тщетно. — Ты так мило спал, аж слюной всю подушку затопил. Чего снилось? Самгёпсаль? Пулькоги? — Со поиграл бровями, тормоша рукой сонного Чана сбоку от себя. — Тебе лишь бы поесть, Бин, — старший откинулся на спинку дивана и потянулся. — Сейчас Джисона перевезут. — А сколько время? — Ли огляделся. Без телефона он до сих пор чувствовал себя непривычно. — Одиннадцать вечера, — отозвался, зевая, Бан. — Я проспал весь день, а вы меня даже не разбудили. — Зачем? Если твоему организму требовалось столько часов сна, да ещё и вызванного самостоятельно, без снотворных, то, значит, так нужно. Ещё бы поесть… Самгёпсаль, там… — мечтательно проговорил Чанбин, за что получил тычок в плечо. — А ты тут почему до сих пор? — Минхо отрегулировал спинку кровати, поглядывая на пакеты с чем-то вкусным, оставленные на тумбочке. — Жду Хана. Сегодня господин Бан потеснится на своём диване. Я очень соскучился по малышу. — Проходной двор, а не палата, — пожилая санитарка зашла в открытую дверь со шваброй в руках.       Всё разом затихли под гневным взглядом женщины, пока та протирала полы в очередной раз за день. Минхо так крепко уснул, что не слышал того, как наводили уборку, как вернулись парни. Ничего. Растворившись в грёзах счастья, пусть и фальшивых. Из коридора стали доноситься голоса и стук колёс о кафель: везли кровать и аппараты. Задержав дыхание, Ли наблюдал, как койку устанавливали на место, фиксируя тормозами, отвратительно защёлкивающимися в одном положении; как расправляли провода, тянущиеся мерзкими чёрными паутинами к рукам и груди Хана; как устанавливали капельницу с каким-то очередным препаратом; как обнажённое лицо, исполосованное метками от резинок, накрывали новой кислородной маской. Ли успел позабыть вид чистого лица. И грустный вздох сам сорвался с губ: от любимых им щёк почти ничего не осталось. Глаза по-прежнему были скрыты за повязкой, видимо, обновлённой, ещё без следов крови. Минхо не смотрел за отточенными движениями медперсонала, ему был важен только спящий возлюбленный, потому, даже когда все ушли, он не переставал разглядывать равномерно вздымающуюся грудь: хоть и с помощью, но Хан дышал сам, без трубки.       Чанбин засеменил мелкими шагами к постели и склонился над Джисоном. Минхо мог поклясться всем, но он первый раз видел Со настолько растрогавшимся, готовым разреветься на месте. Это вызывало смешанные чувства. Чан подошёл следом, заглядывая в лицо спящего друга, а его рука осторожно коснулась запястья, чтобы ласково огладить. — Тёплый, — прошептал с трепетом Бан. — Наверное, температура, наконец, нормализовалась. Всё это время он напоминал мне куклу, — Ли повёл плечами, вспомнив свою куклу. — Такой красивый и совершенно холодный. Джисон-а, возвращайся скорее. Ты нам очень нужен. — Я скучаю, ребёнок, — произнёс и Со, хлюпнув носом. — Хён, — обратился он к Чану, — пойдём поедим чего-нибудь? — Ты же ел недавно… А-а-а, пойдём, — когда его дёрнули за рукав и указали взглядом на застывшего Минхо, Бан Чан всё понял. — Минхо-я, тебе принести что-нибудь горячее? Ты ещё не ел сегодня. — Да, пожалуйста. А поможешь… Ну, к нему… Подойти.       Совсем привычным действием Чан усадил парня в кресло и подвёз к койке, чтобы позволить Минхо находиться по левую сторону от Хана. Ему казался тот огонёк в глазах младшего при виде обручального кольца Джисона слишком нежным и чувственным, потому он и старался делать такие мелочи. Ли благодарно кивнул и парни удалились, дав возможность побыть наедине, пусть и в кромешной тишине. Минхо осторожно убрал с лица пряди сухих волос; провёл подрагивающими пальцами по линии челюсти и замер на коже подбородка, ощутимо колючей из-за пробившейся щетины. Подушечками он слегка погладил то место, поднимаясь чуть выше, к самой границе маски, отчего в сердце немного кольнуло досадой и тоской. Снова рядом, но снова далеко. — Ханни, радость моя, — осторожно Минхо переплёл пальцы их левых рук, созерцая одинаковые громоздкие кольца, — надеюсь, что ты слышишь меня. Ты сегодня очень напугал нас. Наверное, и сам был слишком испуган. Знаешь, мне правда нравятся твои друзья. Уже наши. Нам нужно будет с тобой о многом поговорить. Я знаю, что не только я творил глупости, но и ты пытался меня спрятать ото всех. Мы два глупых ребёнка, которые вовремя не смогли остановиться во лжи к самим себе. Давай пообещаем больше так не делать? Нам стоит снова научиться делиться своими мыслями.       Ли немного склонился, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони парня, проигнорировав провода, тянущиеся по коже и закреплённые пластырем. Вновь в душе разлилось то самое чувство счастья и тепла, кое довелось испытать от яркого сна этим днём. И даже захотелось прикрыть веки, чтобы вновь погрузиться в ту лёгкую фантазию. В тот момент, где у них была полноценная семья. — Джисонни, ты мой свет. Это всё глупо и слишком по-книжному сказано, но это так. Ты же знаешь, что у меня никогда не было много друзей. Я всегда был сам по себе, а на улицы выходил только для того, чтобы показать всем, на что способен. И ты привязался ко мне после одного из соревнований, где я проиграл. Помнишь? Шёл сзади хвостиком, думал, что я тебя не вижу, — легко рассмеялся Ли, не размыкая век. — А потом догнал возле метро и осыпал комплиментами, заверяя, что я был лучше всех. Забавно. Ты смешной был такой. Нескладный, худой, но со своими очаровательными щёчками. Мы не сразу подружились, потому что я думал, что ты сталкер какой-то. Но вот мы где теперь, — Минхо открыл глаза, а его длинные ресницы вновь стали влажными. Слёз трепета сдержать не удавалось. — Когда ты восстановишься, давай сразу отправимся в ту страну, где мы сможем заключить брак? Если хочешь, мы можем и жить там остаться. У меня с английским плохо, конечно. Но для тебя я готов удариться в учёбу. Хочется, чтобы мы были мужьями не только на той бумаге, которая в Корее ничего не будет значить, а настоящими мужьями. Чтобы я тебя мог прилюдно приобнять, поцеловать в щёку, и за это бы никто не осудил.       Под тяжестью осознания реальности пришлось немного склонить голову, позволить крупным слезам капать на чистые штаны светлого цвета, отчего каждая капля оставалась заметной. Пальцы непроизвольно сжали тёплые пальцы возлюбленного сильнее. Раздался громкий вздох. Минхо испуганно вскинул голову, устремляя расплывчатый взгляд на Джисона. Тот казался таким же, как и несколькими секундами ранее. Многозначительно хмыкнув, Ли утёр слёзы. Снова тяжёлый вздох. — Ханни-ни? — Я… Н-и-че-г-о… Не ви-ж-ж-у, — совсем тихо и заикаясь, сломанным голосом. — Ни-ч-ч-чего. — Хан… — Минхо растерянно поднялся на ноги, а те даже задрожать не подумали. — Мой Ханни… — Не вижу, хён. Я тебя не вижу.