Его творения

      Слабо, но ощутимо Джисон сжал руку Минхо, причиняя явный дискомфорт переплетённым пальцам. Ли склонился над парнем, в неверии разглядывая его лицо, и попутно прислушивался к шумному, чудовищно рваному дыханию. Рот был приоткрыт, чтобы втягивать такой нужный кислород, даруемый маской, отчего вздохи слышались слишком приглушёнными, безумно жадными, словно вот-вот возможность дышать могли отобрать. Свободная рука Минхо опустилась на бледную щёку, поглаживая большим пальцем кожу в успокаивающем жесте, как только ему удалось распознать подкравшуюся истерику в чужом теле, выраженную яркой дрожью. — Тихо, Ханни, дыши глубже. Мне позвать врача? — По-по-поче-му темно? — Хан начал крутить головой, будто пытался что-то рассмотреть, отчего провода отвратительно заползали по постели мерзкими змеями. — Т-ш-ш, маленький, — в полнейшей панике шептал Минхо, отдающийся во власть тревоги. Он хотел позвать хоть кого-нибудь, но хватка чужой руки не ослабевала. — У тебя просто повязка на глазах, постарайся успокоиться. Ты пришёл в себя, всё в порядке. Я рядом. — Умер. Я… Умер? Мы… Умерли?       Ли застыл, заметив, как из-под повязки с правой стороны, вытекла слеза. Ему пришлось ласково её утереть, для чего потребовалось сделать шаг вперёд, и тогда же он понял, что устал стоять. Неловко опустился на край кровати, не имея возможности отвести взгляда от сокрытого лица возлюбленного. Истощённое тело заметно разбирала дрожь, а голова нервно дёргалась из стороны в сторону, не полностью, но заметно для пристального взгляда глубоких глаз. Джисон, словно сломанная кукла, в конвульсивных движениях пытался сделать хоть что-то, но не мог найти себя в пространстве. И даже не хотелось представлять, что было в его сознании в тот момент. Погружённый в темноту, Хан был способен только ориентироваться на голос старшего, хотя сам Минхо не понимал, принимал ли это его возлюбленный, ведь вопрос загнал его в тупик своих же безумных мыслей. Джисон живой. Но живой ли? — Всё в порядке. Мы оба живы. Слышишь меня, любовь? Живы. — Не вижу… Ничего… Хён… Это, правда, ты? — говорил Джисон долго, растягивая слоги. И каждое слово давалось нелегко, ведь сознание не могло собрать всю картину воедино. — Ты? Настоящий? — Да. Да, Ханни, это я. И я здесь, — Минхо старался сдержать слёзы и рвущийся плач, поэтому прикусил нижнюю губу, раздражающе дёргающуюся от вспоротых нервов рассматриваемой картины. — Темно. Мне страшно. Я слышал. Тебя. Твой голос. Но. Не мог. Ничего, — медленно, нерасторопно продолжал говорить Хан. — Ты очнулся. Сам. Когда? — Да, да, Ханни, да! Очнулся. И ты очнулся, — дрожащей рукой Минхо снова огладил доступные участки кожи лица, так позволяя почувствовать своё тепло и присутствие. — Пожалуйста, отпусти меня, давай я позову кого-нибудь. У тебя снова кровь, — взгляд Ли зацепился за повязку, вновь пропитавшуюся кровью, видимо из-за того, что Джисон плакал. — Нет. Нет. Не уходи. Не отпускай. Мне нужно понимать. Ты тут. Рядом. Это. Ты, — голос скрипел, пусть и был приглушен маской. Повязка пропитывалась кровью и влагой, пока тело будто начинало пылать лихорадочным жаром. — Снять. Хочу. Видеть. Тебя.       Ослабленная правая рука потянулась к лицу медленно, по наитию, на что Минхо лишь смотрел. Завороженный ужасом диссонанса мыслей в голове и раскрывшейся ярким, но уродливым цветком картины, определённо он был не в силах сделать хоть что-то: его ноги и руки ощущались каменными, а мышцы будто забились, потому было больно даже пошевелиться. Он наблюдал, как тонкие пальцы, зашедшиеся тремором из-за дрожи руки, коснулись края влажной повязки в попытках подцепить плотную ткань, и всё это сопровождалось всхлипами — будто фильм без единой реплики, страшный в своём молчаливом повествовании. Ли потерялся, он не знал, что ему сделать, а дотянуться до кнопки экстренного вызова персонала просто не мог — далеко. Его переплетённые пальцы всё ещё судорожно сжимали, отчего металл колец болезненно впивался в кожу. Беспричинно казалось всё абстрактным, затянутым пеленой мрака и нечёткости, потому что Джисон пришёл в себя тихо, обессиленно, а собственное пробуждение Минхо до сих пор не мог забыть, оно разительно отличалось. И теперь он просто даже не пытался остановить или отвести взгляда от пугающей картины: как Джисон рваными движениями оголял своё лицо. Раскрывая бледную кожу миллиметр за миллиметром. Обнажая выступившие вены, чуть вздувшиеся, мелкие следы от порезов стеклом, заживающие шрамы. Казалось, что он разрывал душу, чтобы её увидел один единственный человек. — Нельзя, Ханни, — совсем тихо, но без действий, — не трогай. Врач… Необходимо позвать. — Страшно. Мне. Очень. Темно. Здесь.       Глухое дыхание сопровождало каждое действие парня. Минхо сквозь полупрозрачную маску мог разглядеть: как были надломлены губы, как приоткрывался рот для более глубокого и частого втягивания кислорода. Его взгляд резко скользнул ниже, к вздымающейся груди, на обнажённой коже которой было закреплено множество датчиков с проводами. Вновь к лицу: Джисону удалось стянуть повязку с правого, закрытого глаза, откуда продолжали течь слёзы. Длинные ресницы дрожали, потому что веки словно не хотели открываться, а глазное яблоко шевелилось быстро под ними, металось из стороны в сторону — жутко. Минхо застыл, когда Хан продолжил тянуть ткань вверх. Только страх тогда ощущался упоительным в своей жесткости к только что начавшему заживать сознанию. И вроде с первыми каплями крови, окропившими сначала кожу лица, а после и белоснежное постельное бельё, хотелось закричать, заорать, но голос застрял в глотке намертво, выдаваясь лишь писком. Правая рука сама опустилась на губы, заглушив судорожный выдох, громкий в своей тональности. Огромные швы тянулись по верхнему и нижнему векам левого глаза, кровоточа, словно кожа не стягивалась совсем. Хирургические нити отвратительно торчали на концах швов, немного дёргаясь при шевелении головы Джисона. От длинных ресниц, что так красиво обрамляли круглые глаза, смотрящие всегда со звёздочками счастья и света, не осталось ничего. Тонкие бордово-синие вены тащились под кожей к глазу, усугубляя внешний вид. Часть лица была опорочена. Джисон сжал повязку в свободной руке и замер, а Ли смотрел за шевелениями под веком правого глаза, отравленный ядом собственного кошмара. — Хён… — Малыш, пожалуйста…       Что именно «пожалуйста» Минхо и сам не знал. Ему было страшно ничуть не меньше, чем Хану, потому что неизвестность пугала слишком яростно. То, что он видел — ужасало. Но будто и пути назад не было, потому Джисон как-то прерывисто проскулил и раскрыл глаза. Время остановилось. Для обоих. А холод окутал их, словно настал конец всем выстроенным надеждам на лучшее. Всё той же правой рукой Хан прикоснулся к нижнему веку менее повреждённого глаза, а после и к верхнему, раздвигая их. Тот кровавый океан, затопивший почти весь белок, не позволял Ли увидеть при тусклом свете даже зрачка, будто его и вовсе не было. В левую сторону он старался даже не смотреть: красная жидкость продолжала вытекать из швов, попадая под веки, а после выбираясь через уголок глаза на свободу.       Шумные голоса парней затихли в порочной тишине палаты, как только они перешагнули порог. Поверженные шоком Бан Чан и Чанбин смотрели на постель своего друга, осторожно прикасающегося к своему лицу. Никто не мог вымолвить хотя бы слово или издать звук. Лишь шумное из-за маски дыхание ощущалось невозможно громким, затыкающим даже писк приборов. Шаг за шагом Чан подбирался к койке, чтобы после застыть за спиной Минхо, содрогающегося от беззвучной истерики. — Я не вижу. Ничего не вижу, — последнее, что произнёс Джисон, прежде чем закричать громко и отчаянно, совсем не отдающий себе отчёта ни в чём.       Минхо вырвал свою руку, отчего рука его возлюбленного тряпкой упала на постель, и закрыл уши, поддаваясь ужасу и начиная тоже кричать. Чанбин оббежал кровать и с силой нажал на кнопку вызова персонала, пока Чан удерживал Ли, прижимая к себе. И заслышав бег в коридоре, он как-то сумел поднять его напряжённое тело, пинающееся и отталкивающее чужие руки, чтобы перенести на другую кровать. Хан плакал, не смолкая ни на секунду, и ковырял пальцами правый глаз, будто желал заставить себя прозреть, однако всё не имело смысла. Врачи сделали сначала укол Джисону, после того, как сумели зафиксировать его хаотично дёргающиеся руки за запястья ремнями к металлу кровати. Только потом добрались до запуганного Минхо, уже стихшего в крике. Хватило десяти минут, чтобы палата вновь погрузилась в тишину. Страшную, мерзкую, мёртвую.       В этот раз даже Бан Чан обратился за помощью в медикаментозном сне, потому что по прошествии двух часов созерцания нагого, изуродованного лица друга, он осознал свою полнейшую беспомощность, а уже сломанный разум не мог даже позволить помыслить о том, чтобы уснуть. В то время как Чанбин засел в кабинете дежурного врача, который консультировал его по состоянию Джисона. Помимо слов «мы не знаем» и «мы не уверены», Со заверили в том, что вероятность того, что правый глаз будет видеть — есть. После отдыха Хана и курса определённого лечения, а вот левый глаз более никогда не будет зрячим, хоть и будет функционировать, как полноценный, ведь сейчас глазное яблоко было зафиксировано от движений. Оперативное вмешательство более не представлялось возможным. От одного представления, что Джисон мог смотреть, но не видеть; моргать; перемещать взгляд, но не быть по-настоящему зрячим — мурашки по коже и ком в горле. И помочь ничем было нельзя. Судьба оказалась слишком жестокой, напоив всех своим ядом, чтобы отравить не только жизнь нынешнюю, но и будущую. Уже в палате Чанбин бережно распустил ремни, освобождая худые запястья от оков, чтобы нежно погладить травмированную кожу и осторожно уложить руки поверх одеяла. А потом неуклюже Со подвалился под бок к посапывающему Бан Чану, обнимая его со спины. Всем было тяжело.       Пробуждение для Минхо оказалось фатальным, потому что воспоминания ночи разом обдали его ледяной волной аж до фантомных покалываний на коже. Он сразу повернул голову в сторону, подрываясь на постели под яркое игнорирования боли в теле. Джисон спал. При дневном свете его лицо казалось менее осквернённым, чем раньше. Повязка не скрывала закрытых глаз, очищенных от крови и слёз, лишь тёмные вены уродливым узором рваных паутин тянулись под кожей. Лежал Хан чуть повернувшись на бок, отчего были заметны немного отставшие от груди индикаторы; пряди волос, упавшие на лоб и лицо, неаккуратно скрывали следы произошедшего; а кислородная маска и вовсе слегка съехала, слабо травмируя и без того израненную кожу. Но парень дышал равномерно и тихо, почти неслышно. Минхо судорожно выдохнул и покачал головой, отвлекаясь от созерцания таких родных черт. Неуклюже поднялся и бросил взгляд на пустой диван: непривычно. Пришлось несколько раз осмотреться, прежде чем увидеть на тумбочке записку, что гласила о возникших делах на студии, а также в ней строго советовали обязательно хорошо поесть ту еду, которую принесут.       О том, что Ли не мог нормально ходить, он будто позабыл, а очнулся уже тогда, когда возвращался из туалета на своих двоих. Медленно, вперевалочку, но самостоятельно и без трости. В палате его встретил Хан, пугливо озирающийся по сторонам и натягивающий на себя тонкое больничное одеяло. Теперь Минхо увидел всё. Обилие крови в глазах, устелившей белок своей насыщенной яркостью; уродливые швы, стягивающие кожу; неподвижное глазное яблоко левого глаза, пусть веки и прикрывались, даже ушитые; повязку на груди в том самом месте, где заполошно билось сердце. И Ли был уверен, что сердце Джисона стучало сейчас столь громко и остервенело, как и у него самого. — Ханни, любовь моя… — подойти к койке было боязно, потому Минхо решил сначала позвать возлюбленного. — Минхо? — пустой взгляд был направлен в сторону, где замер старший. — Это же, правда, ты? Я не… Не в аду? Это не… Не моё наказание? Ты здесь? — Боже, маленький, да, я тут. Всё в порядке.       Те телодвижения Минхо с натяжкой можно было назвать рывком и бегом, но он постарался добраться к койке быстрее, чтобы сразу же взять Джисона за руку. Вот только смотреть ему в глаза не получалось, это было крайне пугающее и ранящее зрелище: кроваво-чёрное полотно, ведь зрачки буквально затопили собой всю сладкую радужку, а кровь спрятала под собой весь свет. Неловко Ли переплёл пальцы их рук, пока свободной ладонью касался шеи и щёк, ласково и трепетно поглаживая. Ни слёз, ни истерик, ни каких-то криков, просто тишина. Более спокойная в своём звучании тишина, ничуть не играющая на оголённых нервах. В ответ Хан сжал переплетённые пальцы, будто привыкал к реальности — тепло любимого человека рядом. — Спасибо, что вернулся. Я очень ждал, — тихо заговорил он, смыкая веки. Ли молчал. — Так боялся быть неуслышанным, что ты ушёл от меня навсегда. Мне нужно говорить тебе чаще, как сильно я люблю тебя. Чтобы ты знал это и никогда не забывал. Было страшно осознать, что мы могли больше не увидеться. Поэтому я сидел возле тебя и говорил, как сильно люблю. Ты слышал? — Да… — Я люблю тебя. Прости за всё, но я люблю тебя. Не держи на меня зла, потому что я люблю тебя. Сильнее, чем смерть любит жизнь, украшая её самыми яркими цветами в момент их соединения, — Хан почти шептал, но Ли слышал каждое слово. — Я не могу тебя больше видеть, но я всё ещё люблю тебя. Всегда буду любить, пока твой голос звучит, а тепло касается моего тела. Буду любить, даже в другом мире, где мы незнакомы. Я отыщу тебя и буду любить, — Минхо вспомнил Сонни, — в иной вселенной буду любить без устали, пока в моей памяти есть твоё имя. Даже если забуду его, я по-прежнему буду любить тебя, потому что ты значишь для меня всё. Ты ценнее для моего сердца, чем что-либо. И я хочу отдать тебе это сердце, но примешь ли ты больное, бракованное? — Джисонни, прекрати… — взгляд Минхо упал на вздымающуюся грудь, вновь созерцая заклеенную рану после операций. — Ты нужен мне весь. Такой, какой есть. Я не оставлю тебя никогда и приму всё, что ты мне дашь, чтобы приумножить это и вернуть тебе. Мы снова вместе, мы сможем всё изменить, если ты дашь нам этот шанс, — Ли поглаживал тыльную сторону ладони возлюбленного. — Я дорожу тобой, пусть своими поступками мог показать совершенно иное. За это время мне пришлось много пересмотреть, понять, ощутить на себе и осознать. Твой голос помогал мне и там, где я был, пока ты пытался дозваться меня. Ты не позволил мне упасть в самую глубину той темноты, которая образовалась из-за повреждений при аварии. Если бы не ты, я бы не выбрался. Никогда бы не выбрался, Ханни. Невозможно сильно я люблю тебя. Хочу каждый день быть рядом. Я буду твоей опорой. И теперь уже точно не отпущу руки, моя ласковая вселенная. Я, наконец, вернулся домой. К тебе. Ты мой дом, Ханни-я. Моя жизнь.       Джисон поджал губы и распахнул глаза. В то мгновение Минхо показалось, что он смотрел точно на него, отчего мурашки разбежались по коже неприятными волнами. Выглядело это пугающе, непривычно. И вот он снова застыл, когда рука Хана подобралась к маске, ощупывая её, прежде чем стащить с лица и вдохнуть самостоятельно. Резинки запутались в отросших волосах, но Джисона это вовсе не беспокоило: ему нравилось дышать, что даже, казалось, уголки губ приподнялись в каком-то подобии улыбки. Вдыхал Хан медленно и глубоко, смыкая веки, смакуя каждый момент и вдох, потому что для него это нечто необычное, будто странное, а Минхо смотрел. Смотрел и не узнавал. Всё произошедшее сильно сказалось на внешнем облике обоих, отчего оставалось только уповать на время, способное даровать возвращение к тому, что было когда-то. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? — обеспокоенно спросил Ли, распутывая резинки в волосах свободной рукой, потому что их пальцы всё ещё были переплетены. — Ничего не чувствую, — беспечно отозвался Джисон, по-прежнему не размыкая век. — Хотя, нет. Радость. Ты со мной. — Мне нужно позвать врача, Ханни. Чтобы тебя осмотрели. Хорошо? — отрицательное мотание головой.       Будто в какой-то прострации Минхо находился всё это время. Вроде бы так много хотел рассказать, спросить, сделать, но всё же поставил в приоритет состояние Хана, даже если он сам был против. Показатели на экране монитора были неплохими, стабильными, однако тревога и волнение никуда не исчезали. Хан казался чужим, и думать о том, что было в его сознании и разуме казалось страшным, ведь вряд ли Джисон в полной мере всё понимал. Минхо сравнивал со своим состоянием неверия, отрицания, непонимания в первые дни происходящего, когда он вернулся оттуда, где уже отстроил свой фальшивый дом. Бережно и ласково Ли погладил возлюбленного по лицу, скидывая тонкие пряди волос в сторону, на что парень лишь судорожно вздохнул, будто не верил, что мог ощутить родное тепло. — Мне кушать хочется, — виновато проговорил Хан, — и чтобы ты был здесь. Даже если это всё моя выдумка. Будь рядом. Прошу, малыш. — Всегда буду, — сердце бешено колотилось в груди от одного слова, пробуждая позабытые воспоминания. — Дай мне немного времени позаботиться о тебе и еде. Если хочешь, я буду продолжать с тобой говорить, только мне нужно, чтобы ты отпустил меня ненадолго. — Я боюсь. Отпущу. Тебя не станет, — Джисон открыл глаза, и слёзы вновь полились градом, стекая из уголков к вискам, чтобы после исчезнуть в мягкости подушки. — Я останусь снова один. В темноте. — Нет, Ханни, теперь нет. Мы всегда будем вместе, а совсем скоро ты увидишь меня, я верю в это. Я люблю тебя, я рядом, — неуклюже склонившись, Ли прикоснулся губами к горячему лбу возлюбленного, чтобы оставить на бледной коже поцелуй долгий и нежный. Хан на это странно фыркнул, будто от неожиданности, и расслабил руку. — Дай мне немного времени, любовь. — Хён, — только Ли сделал неловкий шаг на непослушных ногах в сторону, тихо окликнул его Джисон, — а мы правда живы? Я живой? — Да, мы оба вернулись. Сейчас мы всё в той же больнице. — С тобой всё, ну, нормально? — Хан будто смотрел прямо на Минхо, однако это было не так. — Ты… Как? — Со мной всё в порядке. Много времени прошло с того момента, как я пришёл в себя. Теперь и с тобой всё будет хорошо. Потому что я тебя не оставлю больше. Потому что твои друзья всё время были рядом и ждали тебя. Потому что у нас теперь есть большая, громкая, пусть и странная семья. Всё будет хорошо, Ханни-ни.       Ничего не ответив, Хан улыбнулся привычной забавной улыбкой, не оголяя зубов, и закрыл глаза под шумный вдох. А Ли вернулся к построению своего пути до двери палаты. На его удивление буквально за ней ему удалось поймать медсестру и не тратить силы на поиски врача. И пришлось ждать немало времени, пока Джисона осматривали, проводили необходимые манипуляции и вновь надевали повязку на глаза. Всё это время Минхо держал его за руку, подмечая все гематомы и швы на коже, кои, казалось, теперь всегда будут напоминать о произошедшем. Большую часть грудных электродов сняли, освобождая тело от дополнительной нагрузки, но маску оставили неподалёку, чтобы Хан всегда имел доступ к кислороду. Сам же Джисон всё принимал спокойно, покорно отвечал на вопросы о своём самочувствии и тихо выслушивал рекомендации и назначения, какие ему было необходимо соблюдать в течение дня. И когда последний медицинский работник покинул палату, только тогда парень признался, что слишком сильно боялся, лишь чужая рука, удерживающая собственную, помогала не сорваться в истерику. А потом Минхо принесли еду, заказанную друзьями, и он неловко начал кормить Джисона. Приподнял верхнюю часть кровати, чтобы позволить возлюбленному сесть, сам устроился рядом, расставив всё на тумбочке, где всё ещё благоухал красивый букет. — Что ты хочешь: суп или рис с мясом? — поинтересовался Ли, распаковывая приборы. — Суп? Думаю, да, суп, — рука Хана потянулась вперёд, будто в надежде взять ложку, но Минхо перехватил её, устраивая вновь на одеяле. — Почему? — Я помогу, — ласково, — не пытайся сделать всё сам. У тебя есть я. — Не хочу быть обузой. Я не хочу быть бесполезным, — Ли был рад, что не видел глаз возлюбленного, потому что одного голоса, сотканного из тональностей страданий и отчаяния, хватало. — Мне нужно учиться самому… — Ребёнок, — беззлобно ответил Минхо, перебарывая в себе желание обнять или поцеловать. — Ты не обуза. Ты моя любовь. Давай, просто расслабься. Еда ещё тёплая.       Неуверенно, но Хан открыл рот, когда его попросили об этом, чтобы погрузить туда ложку тёплого супа. И удовольствие само отразилось на полузакрытом лице. Минхо был уверен: если бы не повязка и не травмы, то он смог бы увидеть, как его возлюбленный щурился. Это милая привычка слишком любима его сердцу. Палата погрузилась в тишину, но теперь она не была пугающей, напряжённой или же волнительной. Самозабвенно Ли любовался, как Джисон потихоньку ел, иногда салфетками он утирал капли с подбородка, заглядываясь на яркую щетину, испещрившую кожу. Хану она никогда не нравилась. Раздражала. А вот Минхо любил. Ему нравилось абсолютно всё: касаться нежной кожи, жёсткой щетины, неровностей на теле или выпуклых родинок — что-то домашнее и комфортное. И теперь ему даровали шанс делать всё это снова, лишь необходимо было время, чтобы обоим восстановиться. — А ты будешь кушать? — неловко поинтересовался Хан, когда с его губ салфеткой убрали крошки хлеба. — Да. А ты ничего больше не хочешь? Тут есть кусочек чего-то сладкого. Это не чизкейк, но… — Мне можно поспать? — совсем тихо. — Ты почему спрашиваешь? — Минхо был крайне изумлён. — Ну… Ты… Когда я проснусь, ты будешь рядом? — Хан понурил голову, будто ощущал на себе удивлённый взгляд. — Милый, конечно! Я буду здесь. И Чан-хён, и Чанбин. Мы все тебя ждали.       Кое-как, но Джисон поднял голову и улыбнулся. Смущённо попросил опустить его кровать в исходное положение и удобнее устроился на подушке, закутываясь в тонкое одеяло, как делал обычно. Пока Минхо неотрывно следил за каждым движением. Ему казалось всё таким знакомым, но ощущалось так, что между ними никогда и не было тех прошедших лет отношений. Возможно, это было верным, потому что им необходимо было привыкнуть к тем моментам, кои изменили многое. И настоящая разлука была долгой. Поэтому чувства распускались заново, заставляя сердце трепетать от чего-то привычного, но будто немногого нового. Ли замер, когда Хан огладил правой рукой своё обручальное кольцо, а после ярко улыбнулся: от этого мимолётного действия чуть ли не цветы из кожи полезли на радостях. Хотелось верить в будущее. В каждый новый день, который они обязаны были подарить друг другу. Всё теперь будет верно. Больше никаких ошибок.       День сменялся днём. Бан Чан перестал ночевать в больнице, окрылённый постепенным выздоровлением друзей. Он ударился вместе с Чанбином отвоёвывать студию и все права на песни и музыку, заглядывая только по вечерам. В одно из таких посещений Чан принёс Минхо новый телефон, чтобы иметь возможность поддерживать связь, ведь надежды на восстановление старого не было. Ли же занимался всё больше и чаще, уже имея возможность полноценно передвигаться без чьей либо помощи. Он постепенно готовился к выписке, потому что все его показатели были хорошими, а на свободу вырваться хотелось очень. Пусть возникали и сложности, помимо того, что он стал подопытным кроликом для диссертации. Жить было негде. Хозяин снятой квартиры однажды поймал Чанбина, который приехал всего лишь взять документы, и указал тому срок в несколько дней, чтобы жильё освободили. Джисон тогда на это всё махнул рукой, полностью убитый состоянием возлюбленного. Так что, да, возвращаться было некуда. Но Минхо уже продумывал варианты, советуясь с Ханом.       Джисон шёл на поправку тоже. Намного медленнее, чем хотелось бы. Ему сняли швы, кожа постепенно стягивалась в уродливые рубцы, но дела никому до этого не было. Левый глаз выглядел намного лучше, и даже глазное яблоко привычно двигалось с перемещением взгляда, ведь правый видел. Поначалу немного расплывчато, как объяснял сам Хан, а потом всё стало ещё лучше, чем было до аварии. Конечно, Минхо понимал, что он так шутил, пытаясь привлекать к себе меньше жалости: Ли слышал всхлипы и видел слёзы. Но Джисон становился прежним Джисоном и даже переставал отказываться от еды, потому что хотел скорее набрать вес, окрепнуть и покинуть стены больницы. Его отговаривать начали с самого первого дня, как только он заикнулся про то, что уйдёт вместе с Минхо. Врачи сразу заверили, что не подпишут документы о выписке, на что Хан подготовил заявление об отказе в стационарном лечении. И жизнь постепенно становилась размеренной, не преподнося какие-либо сюрпризы, что казалось каким-то затишьем перед полноценной такой бурей.       И она произошла за несколько дней до того, как парни хотели уйти подальше от белых стен, бесконечного запаха лекарств и разведения руками врачей. В палату пришла мама Джисона, пока парни в обнимку и с переплетёнными руками сидели на диване, о чём-то мирно переговариваясь. Они не затрагивали темы прошлого по просьбе Хана. Отчего-то он боялся и не хотел ничего вспоминать, потому попросил дать себе время на формирование какой-то полноценной истории, а Минхо и не торопил. Ему как-то стало малоинтересно всё произошедшее, когда он почти полностью отпустил всё, что терзало и мучило, отдав своё внимание настоящему. Поэтому их разговоры перетекали медленно от одной темы к другой, не касаясь чего-то конкретного, лишь вопрос с жильём стоял на первом месте. — Почему мне не сообщили?! — влетела женщина в палату, сразу встречаясь с испуганным Ханом.       Почти сразу Джисон отказался от звонков и хоть какой-то возможности связаться с родителями. Когда приходила мама Минхо, она ласково и нежно ухаживала за ним, расспрашивала обо всём и делилась какими-то хорошими новостями, иногда упоминая, что родители Джисона уехали домой, потому что отцу надоело сидеть в чужой квартире и ждать чуда. Тогда и без того израненное сердце болезненно сжалось: парень осознавал, что всё дело в Минхо. Что именно он пришёл в себя первый и пошёл на поправку, а слабый Хан — нет. Ненависть родного отца к выбору партнёра родным сыном казалась для Джисона полнейшим бредом, однако он просто принял его позицию и взгляды, сведя общение к минимуму. Мама металась меж двух огней, но давала понять, что всегда останется на стороне мужа и старшего сына, кто тоже не поддерживал неправильные отношения. Потому он и попросил не сообщать о том, что пришёл в себя. Никто из них даже не додумался просто навестить Минхо и справиться о его здоровье и самочувствии. Просто как о человеке, кто был дорог их родному сыну. — Потому что я так сказал, — тихо ответил Джисон и ухватился рукой за повязку на правом глазу, натягивая её сильнее. — Сынок! Почему? За что ты так со мной? — А за что ты так? — ему неуклюже удалось подняться на ещё ослабленные ноги, а Ли подорвался следом чтобы придержать за талию. — Ни разу не зайти к моему мужу, не спросить, может, ему какая-то помощь требовалась, а просто уехать домой. Что же, я ни на что и не надеялся. — При чём здесь он? — женщина указала пальцем на стоящего сзади Минхо, и тот шумно фыркнул на этот жест. — Если меня беспокоил только ты. Ты мой сын! — Ну, а для госпожи Ли, мы оба — её дети. В том и разница, мама. Спасибо, что хоть позволила нам в одной палате находиться. — Мы переживали за вас обоих, Джисон. Просто твой отец… Посчитал, что Минхо виноват в аварии. — Чего? — Ли немного вышел вперёд, чтобы лучше рассмотреть изумлённое женское лицо. — О, ну, конечно. Он очень хотел оказаться здесь, вместо того, чтобы продолжать полноценно жить, — Хан злился, и Ли чувствовал, как напрягалось тело под его ладонями. — Со мной всё в порядке. Больше не надо переживать обо мне. Ваш больной сын, кто спит с «мужиком» в полном порядке. Лучше бы ты совсем не приезжала! Давай сделаем вид, что у тебя никогда не было младшего сына? — Ханни, не надо говорить таких вещей, — Минхо сильнее приобнял возлюбленного, шепча ему это на ухо. Он всегда старался сохранять нейтралитет, чтобы не разрушить то хрупкое, что существовало, ведь не знаешь, когда можешь об этом потом пожалеть. — Почему ты просто не можешь вернуться домой? Я не против твоих отношений с Минхо, но отец… Мы твоя семья. А не он. Поигрались в любовь, и хватит. Ничего хорошего за всё время жизни с ним у тебя не произошло. Ещё и в аварию попал, где чуть не погиб! — женщина повысила голос. — Если ты сам не решишься вернуться, то мы оформим опеку над тобой, как над недееспособным. Я устала за тебя переживать. — Он мне семья больше, чем вы. Когда мы с Минхо стали друзьями, всё было в порядке, да? Хотя вы и тогда говорили, что он пагубно на меня влияет. Но этот человек подарил мне счастье, любовь! Даже, когда у нас случилась недомолвка, — Ли понял, что имел в виду Хан, и понурил голову, — я ничего тебе не рассказал, потому что знал, во что может вытечь это всё. А мне нужна была просто твоя поддержка, как моей мамы, но ты постоянно на поводу у отца идёшь! Любовь есть любовь! Какая разница, какого пола человек, если я с ним счастлив?! — Джисон, прекрати! — И не пытайся мной манипулировать. Если я плохой сын только из-за того, что люблю мужчину, то откажись от меня! Мне надоело играть в игру, где вы думаете, что мы просто приятели, продолжая за моей спиной искать мне жену. Я люблю Ли Минхо и стану его законным мужем. Делай с этой информацией, что хочешь. Мне сказать больше нечего. — Ханни, садись, — Ли помог усесться Хану снова на диван, потому что того ощутимо разбирала дрожь, а ноги и вовсе не держали. — Госпожа Хан, давайте выйдем?       Минхо спокойно подошёл к женщине и взял её под руку, дабы вывести из палаты. Она была слишком шокирована, чтобы как-то отреагировать на это, потому позволила. Уже за дверью Ли протянул ей салфетки, потому что видеть заплаканное лицо мамы возлюбленного совсем не хотелось — слишком много слёз уже пролито. Та приняла это и утёрла влагу со щёк и глаз, поднимая взгляд на парня перед собой. Во взоре не было злости или ненависти, ничего, что могло бы появиться от сказанных собственным сыном слов, когда он дал понять, что выбрал вовсе не её. — Мне жаль, госпожа Хан. Я могу попробовать поговорить с ним, когда он поправится. — Буду благодарна тебе. Прости, Минхо-я, я рада, что у него есть такой человек, как ты. Позаботься о нём. Наверное, это мы просто неправильная семья. Спасибо за всё. — Всё будет в порядке. Дайте ему время.       Женщина кивнула и пошла прочь, оставляя Ли одного возле двери в палату. Совсем немного постояв, он вернулся обратно к Джисону, бесцельно рассматривающему пол под своими ногами. Минхо сразу сгрёб его в объятия и поцеловал в макушку, тем самым заставляя тело возлюбленного расслабиться. Они остались в тишине, изредка прерывая её крохотными поцелуями, потому что оба скучали по ласке и нежности. А именно они были для них чем-то особенным и приятным, что помогало утолить любую тоску и печаль. Снова вместе, рядом, с переплетёнными пальцами и сшитыми меж собой душами. Наконец, всё было правильно и верно. Оставалось всего лишь вернуться в прошлое, чтобы закрыть все кровоточащие и по сей день раны. Но Джисон всё ещё не находил подходящего момента для этого. Большую часть времени он спал и проводил на процедурах, где тоже спал; или же наблюдал за тренировками Минхо, чьё тело заметно преобразилось, в отличие от пока ещё достаточно худого Хана. Да, он радовался сохранённым мышцам рук, груди, ног, но истощение было заметно и порой пугало, когда он снимал больничную рубашку и рассматривал в зеркало выпирающие рёбра и позвонки — кушать надо было больше, ведь сил на физические упражнения всё ещё не было.       И так продолжали пролетать дни до выписки. Друзья забегали проведать парней, и даже друг Минхо с работы заходил, вырвавшись из графика бесконечных репетиций и тренировок. Хан Хёнджина помнил и сцену своей ревности тоже, но ему было слишком стыдно за всё это, чтобы хотя бы посмотреть в глаза. Особенно молодому человеку Хёнджина — Ли Феликсу, потому что пусть и кратковременное, но приятное общение с ним дало понять, насколько в своё время Джисон был придурком. Ревность — ужасное и бесполезное чувство, кое нужно убивать в самом зародыше. И Хану нравилось наблюдать за пришедшими парнями, от которых прямо веяло нежностью и любовью, отчего ему мечталось, чтобы со стороны он и Минхо выглядели точно так же. Всё ощущалось новым, будто они вдвоём открывали ранее неизведанные горизонты — можно в свой мир пускать и других людей, потому что с друзьями гораздо проще преодолевать трудности, и вся эта ситуация наглядно показала исход. И теперь Джисону казалась неправильной тактика сокрытия Минхо от Чана и Чанбина, потому что они сделали для них так много. А если бы их не было… Никто не знает, где бы Хан и Ли были сейчас. Новая жизнь чувствовалась иначе. Она чувствовалась. — Так, расскажите же, куда мы едем? — не унимался Минхо на заднем сидении автомобиля, хотя с лёгкими смешками Хан и пытался прижать его к себе, утихомирить. — Я не готов жить на улице. Мы же так и не арендовали жильё, Ханни. Куда они нас везут?       Джисон завидел смеющийся взгляд Бан Чана в зеркало заднего вида, а после и лукавый взгляд Чанбина, повернувшего голову с переднего пассажирского. Они покинули стены больницы и ехали в неизвестном только для Минхо направлении, потому что все уже давно знали новое место жительства парней. Поэтому Хан сильнее приобнял возлюбленного, заваливая его полноценно на себя, но сам смеялся заливисто от громких выкриков Минхо. Он так сильно скучал по этим моментам странности Ли и громогласности Со, который вторил на каждое слово старшего несколькими в ответ. — На студии вас поселим, — заверил Чан, уводя машину дальше от центральных улиц Сеула. — Джисонни много работы нужно наверстать. — Какая работа? — Чанбин хлопнул друга по ноге с силой. — Дай ребёнку восстановиться полностью. Трудоголик, блин! — Я тебя сейчас высажу! Смотри, тут нет автобусных остановок. Пешком пойдёшь, — в отместку Бан ущипнул парня за шею, после чего началась шутливая перепалка.       А Хан всё смеялся, ведь ему этого не хватало. Он был так счастлив, будто только сейчас начинал жить так, как всегда хотелось, без оглядки на какие-то собственные барьеры и стены. И стоило ему поймать тёплый взгляд Минхо, как сердце затрепетало в груди: Ли смотрел с такой нежностью и заботой, что аж не верилось, что это всё на самом деле. Джисон сам потянулся чуть вперёд, чтобы под ругательство Чанбином Чана, поцеловать застывшего в моменте ласки Минхо. Не было никаких обсуждений или чего-то такого, они просто всегда касались друг друга осторожно и по-детски, будь то поцелуи или прикосновения к телу. Осознание у Хана было: почему так, но он старательно гнал всё плохое прочь, пообещав самому себе дать ещё времени. Потому Ли не сразу ответил на касание тёплых губ к своим, лишь спустя несколько секунд чувственно смял их, медленно и робко, словно в первый поцелуй. — Ты не хочешь снять повязку? — тихо поинтересовался Минхо, неохотно отстраняясь, когда Хан неосознанно сдавил его плечо пальцами от нехватки воздуха. — Мне так комфортнее, — слабая улыбка. — Не думаю, что смогу без неё появляться в обществе. Только если дома. Даже если мой глаз выглядит нормальным и функциональным, я же знаю, что ничего им не вижу. Тем более расплывшийся зрачок выглядит жутко, у-у-у! И швы ещё не стянулись, так что… — Ты милый, — Ли дотянулся до порозовевшей смущением щеки и оставил там мимолётный поцелуй. — Ты прекрасен. — Эй, молодожёны, — не без толики издёвки позвал Чанбин, — мы приехали, просьба покинуть карету!       Взгляд Минхо застыл на красивой многоэтажке, будто недавно отреставрированной. Он даже немного подзавис, разглядывая огромные панорамные окна и широкие балконы, полностью упавший в непонимание того, зачем они сюда приехали. Почувствовав чьё-то прикосновение, Ли повернул голову и увидел улыбающегося Джисона, тянущего его в сторону здания. Бан Чан и Чанбин уверенно шли впереди, таща за собой несколько сумок с вещами друзей, пока те неторопливо шагали сзади. Лифт привёз их на одиннадцатый этаж, и всё это под сопровождение какой-то странной тишины. Никто не проронил ни слова. Дверь с электронным замком, быстрый ввод пароля Ханом, и она распахнулась услужливо перед парнями: на встречу выбежал толстый бело-рыжий кот. — Суни? — Минхо зашёл и удивлённо уставился на кота, который всё это время жил у его мамы. — Я чего-то не понимаю… — Добро пожаловать домой, — улыбнулся Джисон и стянул с себя тёплую куртку. — Это наша квартира, малыш. Наш общий дом, как мы и мечтали. — Мы тут похозяйничали с Чаном, поэтому, если что-то не понравится, то мы переделаем. Для комфортной и счастливой жизни твоя мама, — Со обратился к изумлённому Ли, — предложила первым запустить твоего любимчика. Привет, Суни-я! — Я пойду приготовлю что-нибудь, осмотритесь пока что, — Чан обул гостевые тапки и потопал в сторону, как подумалось Ли, кухни, пока Со мучил довольного Суни, утаскивая его тоже куда-то прочь из просторного коридора. — Ханни, это как? Чего? — Минхо позволил стянуть с себя пальто, но взгляд его был полностью прикован к возлюбленному. — Я купил нам квартиру. Это полностью наша квартира. Тебе не нравится? — Нет! Я просто… Когда? — После того, как сбежал от тебя, словно трусливый мальчишка. До аварии как раз оформились все документы, только вот всеми делами потом занимался Чанни-хён. Я уже был не способен хоть на что-то, — грустная улыбка. — Но ты же не трогал те деньги, что я откладывал на карту… — Да. Я не хотел их брать. Мне нужно было доказать самому себе, что я не обуза для тебя. Что всё то время, которое я проводил не с тобой, а на работе, было не зря потрачено. Каждый раз, — Хан взял чужое лицо в свои холодные ладони, — когда я приходил поздно домой, ты ждал меня. Всегда готовил для меня и наводил порядок. Я весь быт сбросил на твои плечи, а ведь ты тоже работал и уставал. Всё я видел, хён. И синяки, и мозоли, и слёзы. Давай будем считать это моим подарком тебе. А остальные деньги сможем потратить на себя. На Суни, — Джисон присел на корточки, чтобы почесать за ухом подбежавшего кота. — Ханни-ни… — Я люблю тебя, малыш, — вновь Хан поднялся и посмотрел в глаза, наполненные слезами, — пусть в этом доме нас ждёт настоящее счастье. Давай в этот раз постараемся?       Минхо лишь кивнул и слёзы потекли по щекам, а Джисон кинулся их утирать ласково и трепетно, тихо посмеиваясь от прикосновений к своей талии. Ли притянул его максимально близко к себе, будто хотел впитать в своё тело, поглотить эту нежность полностью. А потом поцеловал, совсем без напора, но так, чтобы выразить всё то, чего не мог сказать словами. Хан тихо простонал от забытых ощущений, когда они оба углубили поцелуй, сжимая друг друга в объятиях хаотично двигающихся по телам рук — приятно. Они потерялись в выплеснутых эмоциях чувственности.       Наблюдающий за происходящим Суни громко мяукнул и покинул коридор, возвращаясь туда, где ему могли хотя бы еды дать.