Очень благие знамения

Он облазил всю Вовкину квартиру – хоть там было не так уж и много мест, куда можно сунуть нос. Под рейлом с одеждой нашлась свалка книг, самых разномастных – от глупой фигни для рекламщиков до почему-то томика Аристотеля. В холодильнике было шаром покати – вернее, одна початая бутылка мартини и половинка лимона, что нельзя было считать за еду. Вовка и впрямь жил как одинокая девочка-подросток, впервые вырвавшаяся из-под родительской опеки. Во всей картине не хватало только мягких игрушек – нашлась даже грустная забитая окурками пепельница, примостившаяся возле кровати. Женька подумал, что это странно – он ведь один-единственный раз в жизни видел, как Вова курил, а тут была раздавлена, наверное, целая пачка. Не думая, он снес все окурки в мусорное ведро, потом достал вещи из стирки и развесил в ванной. Шнура, чтобы зарядить телефон, он не нашёл, и понял, что понятия не имеет, сколько времени – а значит, не знает, сколько у него в запасе, чтобы смотаться, если решит. Дожидаясь, пока вещи высохнут, он нагло развалился на Вовкином матрасе, и понял, что зря: белью был не первый день, и вся постель безумно пропахла Вовкой. Этот запах саботировал все трезвые размышления; захотелось вжаться носом в подушку и потрогать себя, воображая, что бы он сделал с Вовкой, окажись тот сейчас рядом. Ведь заякорил, хитрец: ты получишь все, о чем фантазировал. Женька и не знал, о чем фантазировать толком, только понимал, что при мысли о Вовке у него встаёт – а если тот готов показать ему небо в алмазах, то Женька выделываться не будет. Все мысли на тему ориентации улетучились: как бы оно ни называлось, Женька этого очень хотел. Перевернувшись, он уткнулся носом в подушку и с шумом втянул воздух. Если закрыть глаза, можно было представить, что перед ним - Вовкин затылок, а сам Вовка стоит перед ним на четвереньках, готовый отдаться. Уже и без того привставший член дёрнулся, и Женька пару раз толкнулся бёдрами вперёд, наслаждаясь давлением матраса. Было хорошо, а при мысли, что он делает это у Вовки на постели, и вовсе сносило крышу. Женька никогда не занимался анальным сексом, но слышал, что «там» должно быть узко, гораздо уже, чем у девчонок между ног, и при воспоминании о Вовкиных стройных бёдрах думалось, что там – именно так, узко, сладко и горячо. Наверняка его прошлый любовник регулярно трахал его в задницу, подумалось Женьке вовсе не с ревностью, а с каким-то извращенным удовольствием. Разводил крепкими руками упругие половинки и ввинчивался в сжатую дырочку, а Вовка под ним дрожал и скулил как сучка, веля трахать посильнее. Спроси Женьку кто, откуда это взялось в его голове, он бы не смог ответить, будто Вовка самим своим существованием наводил на самые греховные мысли и самые дикие фантазии. Помогая себе рукой, Женька двигал бедрами, и перед глазами у него было одно – страстный, отдающийся ему Вовка, который выгибается под ним и, не затыкаясь, просит драть сильнее, потому что дырка у него уже рабочая и сдерживаться нет смысла. Женька еле сообразил, что не стоит пачкать простыни, и, не выпуская из мыслей страстную картинку, унёсся в душ, где почти сразу кончил на кафель, не успев включить воду. Смывая сперму струей душа, он еле стоял на ногах – до того сильно его накрыло, будто по-настоящему драл Вовку без устали и жалости. Но чем дальше текла вода, тем больше его отпускало, и в голову приходили трезвые мысли. Если послушаться и остаться – это же не только секс, это весь Вовка целиком. А его Женька почти не знал – вернее, знал его только по работе, а не как человека. Но кое-что наверняка было неизменным: Вовка был трудоголик, немного вспыльчивый, но с ним всегда можно было договориться; прямолинейный и честный, иногда даже слишком; ничего не боялся, не стеснялся, но старался быть милым со всеми – и явно не от большой любви к человечеству, а скорее ради большой любви человечества к себе. Женька понимал, что Вовка был эгоистом – но эгоистом всеобъемлющим, который прихватывает в своё эго особо ценные ему жизни и бережёт, как собственную; вот только хочет ли Женька в своём юном возрасте вляпаться в эту человеческую многоножку, он не знал. Все было как-то слишком серьезно, будто ему уже предложили жениться и умереть в один день. Кроме того, быть с Вовкой значило… быть геем. Что бы сам Вовка ни говорил, не станешь ведь объяснять каждому встречному, мол, вообще-то я и по девочкам тоже, просто так вышло… тем более, было важно не кто тебя привлекает, а наслаждаешься ты хуями или нет. Женька ещё не понял своё отношение к хуям, он даже о Вовкином ещё не думал, но понимал, что жить с таким клеймом ему будет сложно. И ладно театральные – они-то всякого навидались и скорее будут хихикать, что Женька склеил босса. А вот старые друзья, которые чуть ли не прямо заявляли, что театральный превратит его в пидора, явно станут плеваться, а может и морду набьют. А уж родители… Короче, доводов против была целая куча. Но чем дальше тянулось время, тем отчетливее Женька понимал – уйти он просто не сможет. Не сможет появляться в редакции только на планерки. Не сможет избегать Вову. Не сможет холодно здороваться с ним, случайно встретившись в коридоре. Не сможет не фантазировать о сладкой тугой заднице, которая прилагается к такому удивительному человеку. И он остался. Одежда давно высохла, пригретая августовским солнцем, и хотелось, подобно морской звезде, накинуть желудок на наиболее напоминавшие еду предметы обстановки… а Вовы все не было. Женька уже начал подумывать, а не розыгрыш ли это все. Может, Вовка решил отомстить ему за пьяные дела, вот и устроил такую головомойку с утра пораньше? Отчаявшись, Женька вышел в ближайший магазин хоть за какой-нибудь жрачкой. Он надеялся, что успеет до Вовкиного возвращения – в конце концов тот, не найдя ключи в почтовом ящике, явно поймёт, что далеко Женька не ушёл. В магазинчике у дома продавалось все подряд, и Женька, почувствовав острый укол информационного голода, раскошелился ещё и на проводок для зарядки. Вернувшись домой, он реанимировал телефон, и, едва тот очухался, ахнул – на экране высветилось пять непринятых от Вовы, и ещё два – от Лены. Женька тут же, забыв про еду, кинулся набирать Вове – но казенный голос сообщил ему, что абонент недоступен. Едва он скинул, на линию пробилась Лена. – Да что с тобой такое, блин! – Заорала она на него сразу. – Никак не дозвониться… – Прости, Лен, телефон разрядился, только подключил… а что такое? – Вовка с тобой? – Всполошенно спросила она. Ленке в данный момент точно было пофиг, что там у Женьки с телефоном. – А почему он должен быть со мной? – Неопределённо спросил он, удивляясь, где уже успел спалиться. – Откуда я знаю, может, вы вчера забухали и проснулись в Мелитополе, – сердито выпалила Лена, и Женька понял, что по ее-то информации они вчера вечером пошли пить пиво, а это значило… – Он что, с утра не приезжал? – До Женьки наконец дошло. – Бинго, дебил, – Ленка кипятилась, но зла была явно не на Женьку, просто жутко переживала за потерянного босса. – Ты когда последний раз его видел? – Эээ… утром, – признался Женька, понимая, что скрытничать тут не стоит. – Часов в восемь. Он к вам ехал. – Бухой что ли? – Трезвый… – Понятно, – фыркнула она, и по ее интонации Женька не определил, насколько и что именно ей понятно. – Слушай, дуй в редакцию. Если Вовка не приходит– это пиздец, и если ты последний его видел – ты нам нужен. Никогда ещё Женька так стремительно не собирался – впрочем, он и так уже был одет. До редакции он долетел в рекордные двадцать минут и застал там весь совещательный орган – Ленку, спортивный отдел в лице Сани, новостной отдел в лице Юры, светскую жизнь в лице Степы и финансовый сектор в лице Бориса Нахмановича, который раньше из своего кабинета никогда не вылезал и публике не показывался. – Это Женя, – отрапортовала Лена, хотя всем присутствующим Женька был известен. Борису Нахмановичу – по финансовым документам, а с остальными они регулярно встречались на планёрке. – Женя видел Вову последним. Когда, еще раз? – В восемь утра, – пискнул Женька. От него не укрылось, что Степа с Юрой многозначительно переглянулись. – И еще он звонил мне… но у меня телефон был выключен. – Звонил? Как? Когда? – Все тут же наперебой начали мучить Женьку. – Около десяти… пять раз. – Очень странно. – А он говорил, куда собрался? – В редакцию, сказал. – А чего так рано? – Так к девяти же. – Мы его сегодня раньше одиннадцати не ждали. – Так куда же он… – Так вот и нам интересно! – Взвилась Лена. Видно было, как она переживает, едва ли в обморок не падает – все-таки за ее крепкой выделкой скрывалось очень чувствительное сердечко. – Он что-то говорил перед тем, как уехать? – Подал голос Степа. Женька изо всех сил постарался не покраснеть и пробормотал невнятно: – Говорил, но… к делу это не имеет никакого отношения. – Нет уж, давай мы сами решим, что имеет, а что нет, – Степа насел, как погонщик на осла, и Женька не выдержал. – Говорил, что я ему понравился. Оставил ключи и сказал, чтобы я был там, когда вернётся, если согласен с ним встречаться, а если нет – чтобы ушёл и закинул их в почтовый ящик. Женька замолчал и увидел, как их военсовет виновато переглядывается. Сначала он подумал, что им стыдно, потому что уперлись и вытащили наружу ненужное и слишком личное, но потом понял, что взгляды были скорее досадливые, чем смущенные, как будто они знали что-то такое, чего Женька знать не мог. – Хочешь сказать… – буркнул Степа, обращаясь к Лене, и та, поджав губы, кивнула. Юра глубоко вздохнул и выдал: – Только не опять… – Что опять? – Встревоженно спросил Женька. Его напрягала висящая в воздухе тайна, и особенно потому, что казалась его напрямую. – Надо ему сказать, – влез Саня, – его это теперь тоже касается. – Степа закатил глаза, Юра кивнул, а Лена пожала плечами. Только Борис Нахманович оставался недвижим, будто происходящее здесь вообще не имело к нему отношения. – Короче, Жень… тут такое дело… ты только не подумай, что мы тут все рехнулись, ладно? – А может, не надо? – Перебил его Юра. – Вдруг человек по делам поехал, задержался… – Ага, конечно, – Степа сочился ехидством. – У нас же Вовка везде регулярно задерживается, никогда вовремя не приходит! – Степа, он, в конце концов, журналист! – Взбрыкнула Лена. – У него много где могут быть дела… – А много ли мест, где он мог пропасть?.. – Никто и не говорит, что он пропал… Поднялся страшный гвалт, и про Женьку словно забыли. Но ему от этого стало ещё беспокойнее: тайна никуда не делась, а наоборот, стала большой, жуткой и какой-то лишней, как петля из-под висельника, не снятая с люстры. Свой крик он услышал словно со стороны, и не знал, что вообще так умеет. – Хватит! – Завопил он. – Живо говорите, что случилось. А то я за себя не ручаюсь. – Жень, ну ты решишь, что у нас тут у всех крыша слетела. – Ага, а у Вовки больше всех. – Выкладывайте, – рявкнул Женька. Происходящее все больше напоминало дурной розыгрыш, и хотелось побыстрее выслушать их бред, чтобы праведно надавать им по шее. Но такого секрета даже Женька вообразить себе не мог.