Ретичелла

Первые правила Конституции гласили: Каждый правый гражданин нашего государства должен оберегать и защищать другого наравне со своей жизнью. Действия, которые хотя бы один раз будут использоваться Вами, будут строго оцениваться. А именно: - убийство - грабеж - торговля запрещенными веществами - создание своих собственных учреждений, призывающих к неподобающим действиям И ведь ничего такого в этих словах нет, хотя люди существа странные, покажи им то, что нельзя, они первым делом захотят это сделать. И, конечно, в дальнейшем начались первые жалобы. Некоторые законы казались слишком мягкими и если это касалось суда, то наказание вообще никак не влияло на жителя. Наоборот законы казались слишком жестокие, и ведь это сейчас не только про первые правила конституции. Пришло всё к тому, что население имело обратное мнение к монархии, а вместе с этим их взгляды выставляло всегда хуже. Зонтопийцы всегда ждали малейшего повода для бунтарства, и наконец-то его получили. * * * – Ишь как распустили, а Вы, милая, видели её? Так она совсем уж не леди будет, помяните моё слово, еще никто так не опозорился, как она, а уж её судьба уже черна! – Ах, да что Вы говорите неужели и в правду она есть? О.. О.! Куда катится народ, а ведь первые слова... – Первые слова конституции всегда были лишь словами. Их только читай, а что происходит покуда за ними не следят?! – с этими словами уже старая вдова опустила с грохотом корзину яблок. Она смотрела своим туманным взглядом куда-то вдаль и, хрипя своим уже старым голосом, говорила, иногда покашливая. – Знаете мисс, никуда это не годится и наше правительство, и конечно же в первую очередь суд. Казнить таких надо! Ах.. Вот в моей-то молодости еще было может и хорошо, сейчас? Сейчас всё равно плюют на все наши упрёки, уж я-то знаю, мисс, знаю. Девушка, что стояла рядом с ней, только кивала в ответ и с лаской смотрела. Она была напугана и потому внимала каждому слову старой девы. Было ветрено и сыро, а на ней всего лишь шелковое голубое платье, сшитое ее матерью. Поверх него на ней был темно-синий кардиган, что должен был её утеплить, но вместо этого лишь просто болтался. – Не может быть такого, еще ни один человек не мог дойти до такого, это же грех! Ах, маменька, я не верю тебе, нет, нет.... О, Великий Зонтик, смилуйся же перед нами! – и со слезами, молящими о вечном покое ее окружающих, она протянула дрожащие руки вверх. Но старуха видимо считала свою помощницу чересчур наивной, а потому только посмотрела на неё со всей материнской строгостью, и продолжила раскладывать фрукты по полкам. – Полно тебе, еще ни один наш гражданин с моралью не опустился так, как делает эта... Ретичелла? Что за имя, это же просто позор.. Ох, помяни моё слово, ох... Ох Слёзы оставались у глаз бедной дамы. Но после такого, теперь её мысли будут только о своем народе. Да, сохранить его настоящую красоту было сложно, лишив свободы выбора и духа зонтопийцев. Но, как и многие, она просто предпочла больше ничего не говорить, и оставить все мысли у себя в своей голове. Бедная, не её это было дело, но страсть помочь всем рвало её душу и притягивало камнями к земле, причиняя боль груди. Девушка раскрыла мольберт и расставила краски рядом с ним. Её плавные движения руки, сменились дрожащими, она была в ужасе и в то же время хотела успокоить себя творчеством. Конечно, лучше сейчас об этом не думать, но людей возле себя, даже не знакомых ей она ставила часто и выше себя. Это её ставило в заблуждение. Хотелось помочь, но как? Как доказать, что даже самый испорченный человек имеет право доказать свою невинность? Ведь в каждом из нас есть что-то хорошее, и это двигало ей. «Нет, она тоже просто наверное не в том месте не в то время, но что её движет дальше это продолжать? Ах, если бы я понимала её так же, как и свою маменьку, если бы мне с ней хоть раз переглянуться и спросить. » При этих мыслях кисточка выпала у неё из рук и она еще больше испугалась саму себя. Глаза округлились, смотря в одну точку, совсем не замечая происходящего движения людей. «О, как я только могла подумать о таком, ведь после меня будет преследовать вечное презрение. Нет, Мантия, нужно оставить это. Не сейчас, потом, может завтра, но не сейчас. Сейчас я должна успокоиться.» Нагнувшись, она вновь взяла кисть, промыла её, начала вновь рисовать. Сегодня не выходила та яркость, которую она придает её понурому городу в своих зарисовках. Все её тона сходили к тусклым и очередной портрет Великого Зонтика стал печальным. В конечном испортило ещё то, что краска, возле глаза портрета стекла каплей. Возможно, от вида самой картины прохожим становилось не по себе. Но почему-то именно сегодня её волновала не картина, а только то, что она есть. Очередная картина, почти такая же как и все остальные. И ничего нового в ней нет. Мысли переставали доходить до нее цело и лишь только обрывками: "Опять..... Одно....". Бесконечный круговорот. Мантия отошла на несколько шагов от картины и наконец взгляну на неё, проснувшись от своих побуждений. Ее глаза расширились от ужаса на холсте. И хотя всё уже высохло, она пыталась поправить ошибку. Ничего не вышло, картина испортилась еще больше. Теперь лицо было смазано в одну густую кляксу, и только третий глаз оставался и словно следил за её действиями. Не сегодня. Больше она не хотела что-либо делать, всё равно это не выходило, куда ещё хуже? Лучше бы та уже пошла к старой вдове, которую уже привыкла звать Маменькой. Её все так называли, всегда слушали её речи, и всегда верили каждому её слову. Для Мантии та стала как родная мать, и потому, она её берегла как только могла: вниманием, разговорами, подарками и прочим. Вечером, заходя в свою каморку, Мантия опускалась на колени и просила Великого Зонтика помочь ей, простить все её грехи и, конечно же, сохранить душу Маменьки. Сегодня она больше не появлялась и не рисовала, так как решила, что займётся этим завтра, а сейчас лучше пойти к Маменьке и помочь ей с продажей. Заодно с этим она побольше разузнает все сплетни Зонтопии, хотя постоянно они сводились либо к Алебарду, либо теперь к Ретичелле. Это уже стало обыденным. Но, стоит заметить, что с появлением этой дамы, которую за леди вовсе не принимали, народ сам по себе ожил и снова влился в эту неотъемлемую цепь жизни, бушующей в своей красе. Только, к сожалению не так все и хорошо. Хотя, ее появление было точно так же внезапно, как и появление Полдрона, а потому сводить одно к другому вряд ли будет правильно. Это же просто смешно и глупо, а зато повод есть. Ретичелла появилась неожиданно, внезапно заявила о себе, о своем царствовании любви, что всем это конечно не понравилось. Она была самой обычной проституткой, которая зарабатывает этим себе на жизнь. Но если бы она была тихой как мышь, что и делают остальные женщины легкого поведения, то и претензий к ней не было бы. Ее узнавали с каждого угла. Ярко окрашенные в белый волосы, яркая одежда, не голубая, как любили видеть остальные, а режущих глаз цветов. Грудь была слегка прикрыта её обтягивающим платьем алого цвета, а на ногах сетка с вышитыми розами и сердцами. Прикрывало от местного холода её маленькая куртка с пышным мехом наверху, который согревал её шею. Черные перчатки всегда держали огромную сигарету, от которой пахло, стоило к ней подойти. Её также считали ну просто невоспитанной из-за вечной улыбки, такой дерзкой и мерзкой. Она смеялась над всеми, над всей жизнью этих людей, так как они её забавляли. Её янтарные глаза вечно блестели и смотрела прямо в душу, заставляя других закипеть в необъяснимой злости и вовсе сгореть от стыда. Да как, такая как она смогла посмотреть на них? В целом, никто её не принимал как за человека, да и имя у нее было совсем не настоящее. Впрочем, она и сама как то сказала, что это всего-то прозвище. Жила она в огромной квартире, снизу которой была расположена выпивная. Это было только в пользу, в её-то положении очень даже повезло. Но не смотря на все эти негативные упреки, на самом-то деле она была достаточна знаменита и мужчины не говорили о ней ни слова при дамах, так как сами ходи к ней и её тело влекло. Дамы, наоборот проклинали ее до самого гроба, ведь нечего тут устраивать спальную преисподнюю, не то видно еще и потянет за собой молодёжь! Куда там... А, ну и после ее появления и такой резкой вспышки дошло и до разговоров, куда смотрит нынешняя монархия. И больше всего им не нравилось, что она слишком много себе позволяет и болтает просто постыдные вещи. Оскорбляет самого Великого Зонтика! Уж, что-что, а это жители вовсе не стерпели, но говорить в слух ей в лицо не стали. С ней говорить - все равно что лишиться уважения к себе, а это было на первом месте. Хотя, смотря на нее, нельзя было сказать, что ей есть какое-то дело до того, чтобы её уважали. Говорит ли она правда о Зонтике такое? Да разве кто спросит! Чья-то курица запищала, так остальные и понесли гнилые яйца. Когда слухи о Ретичелле дошли до самого Алебрда, он скорее был сильно бессилен и такая штучка как Ретти совсем его взбесила, лишь после того как тот вышел на улицу, он понял, что дело куда проще. Как бы он не хотел, ему просто пришлось сходить с огромным позором в её квартиру и наконец-то закончить с этим. Люди услышат в одно ухо, а пропустят через другое. Поэтому к ней приписывали даже то, чего не было: контрабанду, похоть (причем уже шли слухи и о том, что та является самим посланником демона похоти) и конечно же её речи ставили против всего населения, а значит та угрожает им. Ха, какая-то проститутка? Ну уж нет! Возможно, это было из-за зависти к её деньгам, которых у неё было достаточно, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Никто из дам не мог, даже переступив свое любопытство, начать разговор с ней, тем самым унижая себя перед всей страной. Уж что-что, а слухи здесь распространялись быстрее скорости света. А самой Ретичелле эта обстановка ничуть не мучила, наоборот забавляла. Вместе с этим чувством она жила уже не первый год, и сама эта насмешка над всеми и всем была ее частью жизни. * * * Начинался дождь, темнело, скоро наступит ночь. В это время из света были только огни из домов жителей. Алебард шёл медленно, продумывая свою речь перед особой, которую он скоро встретит. И хотя встреча ему не желанна, но все таки нужно хотя бы что-то предпринять на её счет. Так это продолжаться не могло больше и его терпение потихоньку тоже лопалось. Он – вечно усталый правитель с недосыпом должен сейчас идти решать дела с этой... Ретичеллой. Трудно, очень трудно, когда народ почти полностью восстал против него же, а ему всё равно нужно идти по тонкой нити, не падая. Её дом был виден всем, так как огни и надписи о хорошей выпивке светили и день, и ночь. Он зашёл внутрь, ни на кого не смотря, и поднялся на второй этаж прямо к Ретичелле. Стоя у входа, он постучал, ожидая её прибытия. Его взгляд был решителен, но до того уставший, что лучше бы он оказался в любом другом месте, но не здесь. Зазвенели серьги, и послышался стук каблуков по лакированному полу. – Чем могу быть полезна...? – Алебард увидел её лицо, на котором сверкала полу-улыбка. При виде министра ее глаза сверкнули, а красные ногти поочередно застучали по комоду возле неё. Её голос был похож на мурлыканье кошки, которая грелась на солнце и была полностью довольна. – Ох, дорогуша, проходите, устраивайтесь. Чай, кофе? Или вы любите спиртное? Ха, и не думала, что меня когда-нибудь навестит сам Первый министр! – после её смеха, та прикрыла рот рукой, взмахивая своими волосами и звеня серьгами с бриллиантами. Весь её вид с самого начала показывал, что вся эта обстановка её очень даже забавляла. Сам Алебард лишь кивнул в знак приветствия и прошел в её гостиную. Гостиная была до изумления огромной, изысканной и яркой. Все роскоши в одной огромной комнате проститутки. Рядом с бархатными диванами был стеклянный столик для кофе. От света он так и блестел и манил к себе взгляд. Первый из диванов занял сам министр, сразу сгорбившись и опираясь головой на руку. Ретичелла же легла на второй диван, кладя ногу на ногу на один из подлокотников. Она курила, что было не положено дамам и смотрела своими янтарными глазами на Алебарда. Её рука лежала на спинке бархатного красного дивана, а пальцы приглаживали его. Волосы Ретичеллы были короткими, но жутко пышными и завитыми плойкой. Ретичелла нахально улыбалась, всем своим видом усмехаясь над главой. В её взгляде был азарт, который был виден даже на расстоянии 20 метров. Наконец-то она выпрямилась и посмотрела в окно, ехидно смеясь, и произнесла сладким голосом, растягивая каждое слово. – Давайте не будем медлить и лучше сразу перейдем из пышного к гладкому и чёрствому. Я вижу, дорогой, Вы пришли сюда из-за меня и теперь моё дело узнать почему. Ваш вид желал быть лучшего, Вы отдыхаете? Алебард лишь тихо отмахнулся и властно посмотрел на проститутку перед ним. Сейчас она для него капля дегтя в луже бензина. Он сам до конца не понимал, что из этого лучше и зачем её убирать, ничего уже не уберечь в этой стране подлецов. – Ну и что же такой как Вы делаете у такой, как я? Неужели Вы, душенька, беспокоитесь за свой верный народ и так жаждите его полного и честного признания? А может Вас, мой дорогой, заинтересовало моё место и значение? – при этом она улыбалась, выпуская дым, которым уже пропахла вся комната. – Скажу Вам, что людям нужны хлеб и зрелище, как популярно говорил великий человек. В их гнусной и типичной жизни появилась такая как я, а им это только в пользу! Ах, и приходится же всё разжёванно оправдывать саму себя... К тому же я появилась им на пользу и на пользу Ва-... – Не могу назвать Ваше зрелище, мисс, чем-то по истине полезным нашему Правому государству. Я, знаете, не считаю нормальным, когда о девушке легкого поведения говорят столько же, сколько и о народе! Гм... В прочем меня только интересует Ваше положение и намерения, Ретичелла. Нашему народу стоило быть более дружным и сильным, а Вы, мисс, делаете с ними... Похабные вещи, заставляющие узлы развязываться и падать грузу. Голос министра был уставшим, совершенно холодным и противным от непрерывной работы. Речь Алебарда была уже полностью составлена ещё с самого начала. Всё, что происходило вне его изречений, мучило и изводило ещё больше. Сейчас он сидит перед ней и разъясняется, а мысли о другом. Народ, народ, тяга к желанному... Ничего из этого с ней не совпадало, всё было пустым, наивным. – Мое имя Вэмплейт, "Ретичелла" - всего лишь псевдоним. – Она запустила свою же руку в волосы и начала их перебирать – Позвольте, не я же насильно зову в постель, но даже при том, я не имею никакого отношения, по крайней мере плохого, к нашему, как Вы сказали, Правому государству. Но, погибать в круговороте нашего жизненного свинства я не собираюсь, ха-ха, забавляет, верно? Ну, а если говорить серьёзно. Прошла долгая пауза. В это время дама опустила потухшую сигарету и посмотрела прямо в унылые глаза Алебарда. В это время её детское озорство пропало и потухло, и серьёзная дама в лохмотьях смотрела на министра совсем по-другому. – Вы и сами понимаете, что положение страны в конечном итоге ни к чему хорошему не приведет, и это говорю я! Откройте глаза пошире и загляните хотя бы раз в окно. Вы, душенька, думаете люди ради смеха делают таблички с надписью "Мое мнение", или, что ещё хуже "Сенаты или голосования"? – её голос дрогнул от усмешки. Но теперь она звучала более презрительно и угнетающе. – Насколько я знаю, мы с Вами оба уже не молодые и наивные, а были ли Вы когда-нибудь молоды? Что это - наша молодость? Ретичелла махнула рукой, уже отрицая все свои следующие мысли. Она сама уже думала о своем где-то далеко, не в этом доме, а министр смотрел на неё слегка удивленно. И сколько бы он не хотел этого принимать, но дама перед ним была намного более значительной, чем она являлась в глазах народа. Хотя по её рассуждениям, она вовсе не могла и подумать, как перестать быть проституткой. Спустя еще минут 30 долгого молчания они оба вспомнили друг о друге. Министр не сразу понял, встреча их ни к чему в общем не вела, лишь подталкивала сделать первый шаг. Странно, разговор длился не больше пяти минут, зато за получасовое молчание они сказали больше, чем могли бы. Всё это не столь значимо. Алебард встал, поклонился и молча вышел, совершенно утопая в своих идеях и мыслях о вечном покое, вечной жизни души. Одни мысли шли за другими. Да, нужно было что-то делать, нужно спасать страну и жителей, но как? И, уже забежав в комнату Великого Зонтика, тяжело дыша от бега, он смотрел серьезно на правителя, но вместо слов была одышка. Наконец-то его всё же заметил и сам Зонт.