Ретичелла

Как-то одной ночью, примерно за день до начала восстания, один джентельмен узнал об интересной особе. Его часто забавляли новые личности, выдающие себя за гениев или, что еще забавнее, философов жизни. Джентльмен был очень удивлен, когда данная особа говорила с ним, насмехаясь над его видом и речью. Её голос был создан для этого. Это ставило в тупик. С одной стороны было совсем неловко и даже стыдно от одной её усмешки в янтарном блеске глаз и улыбки, такой нежной, но в то же время стервозной. С другой, это всё забавляло и самого джентльмена, от чего их следующие встречи явно хотелось осуществить. Чего стоило услышать стук каблуков, звон бриллиантовых серёжек и этот гадкий, но такой привлекательный дым от сигареты над её волосами. Красные платья, обтягивающие её стройное и небольшое тело. Платья, спускающиеся до самого пола, шуршали по полу, а бархат переливался из светлого в темный. Ретичелла была привлекательна и прекрасна, что не сказать о многих дамах, но её саму это даже не смущало. Она уже говорила о своей нейтральной стороне, а на самом деле? Похабность наоборот разрушает то, что цело, тем более во время споров и ненависти всей страны. Она того не желала, не хотела, хотя, кто знает. Никто, никто ещё не знал её настолько хорошо, чтобы читать как открытую книгу с первых слов на её алых губах. Она сидела с высоко поднятой головой всегда, везде и вечно смотрела, улыбаясь каждому, пускай это будет только ухудшать её репутацию. Что же! Репутация уже испорчена, но жизнь продолжается, ведь так? Как ни говори про неё плохого, а ведь путем проституции Вемплейт хорошо так обросла деньгами, стала известна всем и вся, а значит одно из жизненных потребностей выполнено. Борьба. За 27 лет она смогла побороться за себя и свою славу и, всё ещё существуя в вечном брожении, оставила след о себе. Даже если след этот полон искажённых цветов, яркостей и вечно веселых лиц, шедших к ней для своих потребностей. Ноги болели... * * * Возле одного дома стоял уже целую ночь скрипач. Он играл, возможно, свою последнюю песню, песню жизни. Мелодия плавная, но лишь до прерывания, такого резкого. Мелодия, что заставила каждого жителя оглянуться в окно или просто услышать её, не оставив без внимания. Мелодия, состоящая всего из нескольких нот, тянущихся, создающих длинную песню, заросшую в этой стране. Она вырастала, тянула свои стебли и окутывала колючками каждой уголок. Лишь скрипач стоял возле этих колючек, не тронутый, не запутанный с одной лишь скрипкой. Его песня теперь находилась в головах жителей. Всё утро он стоял и настраивал скрипку. Звонкий и противный звук вонзался в уши, скрипел и отдавал железом. Смычок будто специально играл по лезвиям в честь наступления утра, но нет. Он ходил по струнам аккуратно, опасаясь упасть с них. Если бы настройка скрипки резко оборвалась, всё оказалось бы в крови и слезах. Когда же он её настроил, пропал, ведь началась жизнь, а его покой ушел так же случайно, как и началось восстание. * * * Рывок. Бросок. Огонь. Загорелся мусор, разбросанный по серому асфальту. Запахло гнилью. Стало сыро и жарко. Палки обмакнули в мусор, загорели и маленькие вспышки, разбежались по улицам, торопливо поджигая остальной хлам. Смех юных жителей был гоготом и ничем более. Он распространялся так же быстро как и пожары, грязь, гниль и мусор. Солнца не было видно, сегодня и завтра и может даже недели оно больше не будет светить здесь. По крайней мере, его не видно из-за огромного количества серого дыма, от которого пахло костром и сигаретами. Голубые стены страны стали серыми, черными и исписанными, а колючие лозы гниющего процветания очень быстро прорастали, все больше утолщаясь и впиваясь. Вместе со смехом начинались медленные выкрики и кликанья. Звонкий голос и слово "Свобода" Звучали везде, но теперь свобода превращалась в огромную бездну событий и мусора. Слышны взрывы петард. Но кроме всего этого шума и огня на улицах никого. Все сидят дома и боятся высунуться даже в окно, вдруг ещё что случится, а за тебя уже никто ручаться не станет, никому ты не нужен. Так что жизнь надо беречь хотя бы так, пока не закончатся продукты питания. И все это за одно короткое утро. Где местная защита? Где министры... А... Ах, они же среди этих душевных инвалидов, не сознающих свое место и положение. Свобода, свобода любви и действий, так? Достаточно легко же они приписали к слову "свобода" ещё пару сладких слов, делая гроздь с ягодами сладкого винограда. Из него скоро сделают вино. Насколько точно тут понимают когнитивный диссонанс? Нет, видно долго придется мириться со своею судьбой и решением, не со своими мыслями. Жалкие марионетки. Пусть. * * * – Я так больше не могу! Не знаю, к лучшему ли это? Я сама совсем не понимаю, можно ли так относиться к таким как мы. Нет, всё, я больше не хочу. Не хочу! Девушка с силой кинула об пол свои наброски и кисть. После она ногой пнула свои же плакаты. Руки и всё тело было в красной и черной краске, а по щекам текли солёные слезы. Тело шаталось, подрагивало от громких всхлипов и криков ненависти. Она не осознавала уже где находится, что делает. Один лишь крик души и плачь чувств. – Что ты, что ты! Полно Вам, милочка, да не то время, чтобы истерить! Вы, наверное, устали, моя милая. Мантия, иди и выпей теплой воды, слёз в моем доме еще не было и не будет. Слышишь меня? Старушка подошла к девушке, приобняв её своей рукой, медленно уводя на кухню. Шаги их были тихими и синхронными на фоне грохота и треска пыли. Света в квартире не было, как и не было тепла. Всё отключено, окна забиты досками, закрыты шторами. В доме светили лишь свечи и то их было совсем мало, дабы не заметили. Мантия плакала, сильно прижав руку ко рту, пытаясь не выкрикнуть лишнего про себя и других. Старая рука взяла ободок чайника и налила теплую воду в стакан, отдавая его девушке. Та лишь послушно взяла его, вечно трясущейся от слёз и холода рукой, и быстро выпила, моментально всхлипывая. Слёзы потихоньку уходили, матушка поглаживала Мантию по спине и с лаской смотрела на её тело. Такая маленькая, беспомощная девушка когда-то смотрела решительно, смеялась звонко и весело, сияла счастьем. Теперь за это счастье нужно бороться Спустя минуту та вовсе успокоилась, виновато смотря вниз. Она выдыхала паром, в доме становилось всё холоднее и холоднее, а за окном звучали взрывы. Легкий плед уложили на плечи девушки, усадили за стол и дали кисть. Сейчас это её единственное спасение без лишних проблем. Рисовать революционные плакаты в сторону Полдрона и тем самым сберечь себе жизнь. Это всё ради жизни Мантии и её близких людей. Чтобы не было проблем. Она сама это понимала и желала спасения, пока это было ещё возможно. В любом случае, рисуй не рисуй, огромный взрыв может упасть прямо в дом. Но, пока этого не было и, возможно, не случится они были спокойны. Их маленькая квартирка была самой защищённой, закрытой досками и закрытой от всех людей в принципе. Все остальные оставались прежними, и только эта выделялась среди всех уже сразу после конца собрания. Дрожащая рука опустила кисть в воду, вытерла её об салфетку и уложила на стол. Мантия отодвинулась от стола и посмотрела грустными глазами на маменьку. Сейчас и она смотрела на девушку с такой же тоской и сожалением, словно это была лишь их вина. Их вина во всём произошедшем. Кисть вырисовывала человека с тремя глазами, четырьмя руками и белыми крыльями, символизирующими свободу и любовь. Внизу размещались маленькие жители с радостными и счастливыми лицами, протягивающими руки вверх, почти подпрыгивающими. Солнце светило и облака как лошадки бегали по небу, а небо было светлым. Было тепло. Хотелось тепла. – Я устала... – Это еще рано. Кто знает сколько нам жить, ты может ещё протянешь, ты юна и можешь пролезть в любую щель этой лозы жизни. Вот моё положение хуже... – Старушка взяла в руки спицы и начала медленно вязать. Голубой шарф медленно создавался под ее морщинистыми руками. – Полдрон может и прав где-то, да только не свои мысли доказывает. Думаешь, я-то не вижу? Мантия подошла к маменьке, присела на колени и посмотрела прямо в глаза. В этих глазах цвела жизнь с самого начала, с самого появления. Вот, она стоит с тяжелой лопатой, готовая к работе. Вот уже помогает другим освоиться, продает в своей маленькой лавке продукты питания. И сейчас. Сейчас все серо. В этих глазах сияет сигарный дым предательства и унижения перед всеми. Мантия ужаснулась. Слёзы вновь и вновь хотели выйти, но теперь она держала себя в крепкой хватке прутьев. Девушке стало страшно и одиноко. Одиноко, потому что она останется одна и еще потому, что не может по-настоящему молиться за всех, по-настоящему верить. А без веры нельзя. Без веры человек становится еще более эгоистичным, самовлюблённым. Предала она себя или свой народ? Ей было страшно. В голове звучал чей-то знакомый голос, повторяющий одни и те же строчки детского стихотворения. Но откуда оно и почему появилось именно сейчас? Мантия перестала рисовать, отложила это дело, вспоминая стих. "Летела лебедь, Летела милая. Присела у озера, Хотела умыться. Но только видит лебедь, Видит белая, Что в отражении Она черна...." В дверь постучали три раза громко и непрерывно, не успела она вспомнить последнее четверостишие. Обе дамы подскочили с места и, выпрямившись в плечах, сели обратно за стол. Мантия быстро обмакнула в краску кисть, делая вид, что рисует, а маменька тихо вязала. На лицах мгновенно появилось нейтральное выражение, в глазах страх. Руки, дрожа, потянулись к спицам и кистям, продолжая как ни бывало свою работу. Они обе были заняты делом, скрывая свои чувства. В дверь ещё раз постучали ровно так же, как и в прошлый раз. Дверь открылась со скрипом и медленно. Тень из-за неё нарастала и становилась ярче. Сухой кашель дошел до ушей дам, те ещё больше испугались, быстрее занимаясь своим делом, иногда совершая ошибки. Шаг, ещё шаг. Дверь с тем же скрипом закрылась, отдавая грохот эхом. Мужчина снова остановился, давая себе покашлять. Один единственный его глаз сверкнул в этой темноте с мольбой и горем, а руки, одна из которых всё ещё придерживала дверь, потянулась в сторону девушек, что-то держа. Те лишь смотрели. Мужчина часто кашлял сухим кашлем, прикрывая рот рукой и виновато смотря вниз. Может он уже был болен, на улице становилось холоднее и холоднее. Возможно, у него была лихорадка или, судя по крови на концах рукавов, чахотка, что еще больше насторожило. Мантия и старуха внимательно изучали детали пришедшего, всё больше и больше округляя глаза. – М-мистер? Вы ошиблись домом, – громко и быстро проговорила Мантия. Её кисть засохла, она не могла рисовать, потому и отложила это дело. Кисть ушла в воду, по невнимательности художницы, ведь оставлять кисть в воде грубейшая ошибка. Но сейчас на это было наплевать. – О нет, я не ошибся. Не бойтесь дамы, у меня к вам всего один вопрос. Есть ли здесь рядом хороший бар? Я хочу как следует напиться и помереть раньше чем они это сделают со мной. Гм... Дамы, вы читали последние новости, Ваш вид меня смущает, не смотрите так, – его вопрос поставил в тупик. Он шутит или это повод, чтобы как можно быстрее подойти к ним и после убить? Последнее постаралось выйти из головы, оставляя напряжение и нарастающую боль. Он сделал ещё пару шагов к ним, протягивая газету, уже невзрачную и потёртую, но текст на ней можно было разобрать. Мантия увидела мужчину достаточно высокого роста, слепого на один глаз. Его одежда была потёрта, измята, в некоторых местах даже сожжена. Перед ними стоял Щит. Бывший бушующий во славе людей стоял перед ними и улыбался, все ещё протягивая чертовски ужасную газету. Волосы были грязными и жирными, давно же он не мылся, но уже и не успеет, времени нет. Чтобы разглядеть пришедшего как и Мантия, старуха быстро надела очки и, прищурившись, пробормотала что-то по типу: "Батюшки!..". Мантия вырвала газету из рук, быстро читая оглавления. Свободная рука медленно поднималась к своей груди, прижимаясь к холодному телу. Она остановилась, цепляясь за ткань, словно прямо сейчас она её вырвет. Вместе с этим одежда натягивалась и душила её горло. Рот поневоле открывался, губы дрожали, произнося "Не может... Нет". Глаза перечитывали текст, словно он был галлюцинацией, оптической галлюцинацией. Тело девушки упало на пол, пытаясь отказать себе в правде и принять свою ложь, но жизнь взяла своё впервые и, возможно, в последний раз. Художницу аккуратно переложили на диван, оставили одну и прикрыли дверь. Нельзя было допустить, чтобы она услышала что-то когда очнётся, ей нужен был отдых. Старуха отошла к Щиту тихо с неприязнью произнося адрес самого популярного бара Ретичеллы, который даже сейчас горел и заманивал покупателей. Его не тронули, о нет. Его считали чем-то высшим и прекрасным. Чем-то, что сможет порадовать простреленной головой, а не напугать ею. Щит отнёсся к этому более мягко, чем предполагала старая. Через силу, которая оставалась у него он улыбнулся и направился к двери. Он поклонился, запомнил адрес, забрал газету, ведь вдруг тут будет ещё один обморок, а кто поможет? Никто. Никому они не нужны. Только ангелам. Щит ушёл. Ушёл и больше не возвращался в этот дом. Здесь стало намного тише, после его ухода. Можно было бы крикнуть ему: "Останься!", да только зачем это, если девушки давно уже смирились со своим одиночеством вместе. «Ну пусть катится, чёрт. Нечего шастать в такое время по разным домам... Сопьётся он там, уж вид такой, что скорее лучше бы он спился,» – Старуха, медленно шагая, зашла в комнату к Мантии и села рядом с ней на диван, пока та ещё лежала в обмороке. Она потёрла руку об руку. – «Для него это будет лучше, да ладно, уже не моё это дело. А художница наша-то, от слова худо, совсем себя извела. И всё не поймет, что эгоистична чуток. А если поймет, разве изменится... Эх..» Руки никак не могли согреться, она встала, ушла на кухню. Окна были заколочены. Да, может Мантия и не желала проблем и хотела сохранить себе жизнь. Но если при этом жизнь она сохраняет в чужом доме, разве это правильно? Правильно. Но только болели уж слишком ноги. * * * Щит шёл прямо к бару. Его огни нельзя было не увидеть, потому он был почти уверен, что идет правильной дорогой и старуха не отправила его куда-нибудь в больницу или участок. Хотя второе из этого скорее больше уже не работает с момента ораторской речи Полдрона, которого Щит возненавидел. Возненавидел не только за то, что тот настолько открыто заявлял о его мыслях и выдавал их за свои, но и то, что теперь из-за этого самого Полдрона казнь светит именно Щиту. Первого защитили, сказав Алебарду, мол, тот не виновен и он просто один из сторонников, решивших довести дело до конца. Конечно, за это тоже светила бы жестокая смерть, но нет. Каким то чудом люди, сторонники этого самого Полдрона смогли убедить и показать прямо на первого, затянувшего во все беды и начала, Щита. Он начал всё это, втянул Искателей Правды, а теперь все тянутся и Полдрон не исключение. Конечно, если убрать самого первого, все беды прекратятся, а значит.... А это значит только одно. Казнь. Казнь Щиту и одному из его помощников. Тот, что разносил листовки, как раз для Искателей. Эти двое поплатятся за содеянное. Пока что это только отрывок из газеты, что вспоминал по пути Щит. Нет, это будет не сегодня. К тому же его еще только ищут, потому надо бы хотя бы напоследок хорошо напиться, забыть всё и умереть в полном душевном истощении, не понимая своей медленной смерти. Это к лучшему. Как писали в газетах, а теперь только им и верят, то и Щита, и его помощника, которого тот уже не помнил или просто имя забыл, должны распять. Всё по приказу Алебарда, всё согласованно с Великим Зонтиком. «Плевать я хотел! Зонтик, значит, одобряет, да? Наверное этот чёрт старый совсем рехнулся, про Зонтика забыл вовсе, а как казни делать так наш правитель тут как тут, да и ещё ниже, чем указ Министра. Полдрон ещё этот.. Кто он? Подставить таким образом, молчал бы в тряпку. Теперь из-за него город и мирные страдают, так нет. А если бы на его месте был я? Да хотя бы речь правильно поставил, что там!» – Щит пнул камни, смотря вниз на почти порванную обувь. Всё разлеталось пылью. Сейчас на улице тише, вечерело, и многие попрятались по своим конуркам, обсуждая следующие пакости. Конечно, это министр не оставит так, справится и с этим, но пока ещё рано. Надо с Щитом. – «И потом, потом... Нет, все, надо прекращать думать.» Он дошёл до яркой вывески "Красный каблук" с рисунком голубого каблука, возле которого светили желтые, розовые, фиолетовые... Кучи огней. Дверь хлопнула, но из-за музыки внутри здания это вряд ли расслышать. Как и все обычные люди, Щит прошел к стойке, заплатил достаточно, ожидая несколько рюмок крепкого коньяка. Рядом сидели мужчины, что выглядели более хорошо, зато уже пьяные и весёлые. Раздался стук каблуков со второго этажа. Почти все подняли туда глаза, противно улыбаясь и медленно мигая. Красное платье стало видно всем, женщина бережно его подбирала и шла по ступенькам. Щит не остался избранным и тоже украдкой посмотрел. Дама спустилась, села рядом с музыкантами за фортепиано, что-то прошептав им. Началась джазовая музыка. Плавная, нежная, совсем не похожая на то, что творилась снаружи. Это заставляло уйти в другой мир. Мир своих снов и мечтаний. К Щиту подвинули рюмки. Первые две были выпиты полностью и сразу, не медля. Горло почувствовало тепло, как и всё тело потом. Здесь становилось все лучше и лучше, всё-таки алкоголь был хорошим и действовал отлично. Потихоньку мысли уходили, на лице появлялась улыбка, рот открывался. Рюмка за рюмкой и все лучше и лучше... Рядом сидящие люди заметили Щита, выслушали всё, что тот говорил, уже без памяти, не контролируя свою речь. Потихоньку его историю и будущую судьбу слушали все, включая и саму Ретичеллу, уже тихо игравшую на фортепиано. Она по-прежнему улыбалась, но на этот раз ради образа бара. Вскоре совсем пьяного Щита увели из здания. Он почти был без сознания, совсем не понимал где он, кто он. Его встретит уже вся страна. И всё же ноги болели...