Сломанный

На следующий день Хёнджин приезжает позже Минхо и, входя в класс и натыкаясь на его взгляд, чуть тормозит и еле заметно приветственно кивает. Прогресс — о-ху-еть. Прямо вот так, по буквам. Сарказм ищите сами, как говорится, Минхо его совсем не скрывает. Он кивает Хёнджину в ответ, и на этом всё их взаимодействие заканчивается на ближайшее время. Или не только на ближайшее, потому что Хёнджин проходит к своему столу, садится и начинает безразлично готовиться к уроку, а Минхо, полюбовавшись на его спину ещё несколько секунд, уныло возвращается к недочитанному конспекту. В остальном день проходит и вовсе уж непримечательно. Исключая, наверное, только ещё одну небольшую, но не самую приятную ситуацию. Когда они приходят в очередной корпус, на парте Хёнджина стоит пачка бананового молока. С одной стороны, это знак симпатии, с другой — это знак симпатии к девушке, а потому воспринимать его можно очень двояко. Однако Хёнджин, по-видимому, не собирается воспринимать его никак: он просто берет и переставляет пачку на подоконник. Минхо интересно, и он, пользуясь тем, что сидит несколько позади, оглядывается по сторонам в дурацкой попытке вычислить дарителя. Шансов мало, плюс всегда есть риск, что кто-то банально перепутал столы, но ему все равно слишком интересно. На Хёнджина в этот момент дольше, чем пару секунд, смотрят три человека: Сынёль, но у нее в глазах совершенно точно не любовь, а скорее зависть, словно к более успешной сопернице; Рюджин — и вот у нее на лице буквально одно большое сердечище; и Джисон. Джисон злится. Итак. Рюджин или Джисон?.. Несмотря ни на что, Минхо склоняется к последнему варианту. И это его знатно напрягает, поскольку Джисон, во-первых, действительно натурал… ну, или был им до последнего, потому что на аккуратные прощупывания со стороны Минхо не реагировал вообще, а, во-вторых, Джисон упрямый как никто. Если бы у Джисона был герб, то на нём нарисовали бы барана, падающего с недостроенного моста (фраза принадлежит не Минхо, папа кого-то цитировал, а Минхо запомнил, просто правда Джисону подходит), потому что препятствий Джисон не видит и последствий — тоже. И, в общем, если это он, то Хёнджина, а, следовательно, и Минхо ждут не самые простые дни. В перерыве между парами Минхо напрягается, но Джисон за это время, напуганный учителем всякими зачетами, вовсе не собирается давить и спрашивать, почему его отвергли. Кажется, тот вообще забывает про Хёнджина, весь перерыв просидев над учебником с надутым лицом, и это не может в каком-то смысле не радовать. *** — Как успехи? — спрашивает вечером отец. Минхо краснеет, потому что вопроса этого он ждал, а ответа у него нет. — Ну, — бормочет он смущённо, — по крайней мере Хёнджин теперь знает, как я выгляжу. И что я вообще есть. — Уже прогресс, — подбадривает отец. — Выше нос, сын! Продолжай в том же духе! Минхо улыбается уже гораздо смелее, и отец, потрепав его по волосам, возвращается к писанине. Как же Минхо его любит! Пусть даже тот и не родной по крови, но отец — тот, кто воспитывал, а не тот, кто, кхм, был сначала. Мама так говорит, и Минхо так чувствует. Отец — этот отец, а не родной, Ли Сыджон, — нашел их с мамой случайно, влюбился в маму, подружился с Минхо и стал с ними жить. По крайней мере, так эту историю преподносили мелкому Минхо; взрослый Минхо крайне подозревает, что без подводных камней не обошлось — и ребенок без отца, и разведённая женщина, и порицание общественности её и его занятием (отец — детский психиатр, работает в полиции Сеула, и у него свой консультационный центр; Минхо подозревает, что мама привела его самого туда на осмотр — так они и познакомились; мама чинит автомобили. У них когда-то была старая, развалившаяся Тойота, и мама вечно ковырялась с ней — а потом начала помогать другим чинить машины, и, уже после того, как встретила отца, открыла свой сервис), но обо всём этом подробно Минхо задумываться не хочет. Ему хватает понимания того, что его не бросили и его бесспорно любят. Он тоже их любит, поэтому, чтобы не мешать, аккуратно вылезает из-за стола и идёт к себе в комнату, где сонно готовится к следующему дню и строит какие-то дурацкие и невыполнимые планы по приручению одного маленького, но очень испуганного хорька. *** На следующий день Хёнджин здоровается с ним снова, и Минхо записывает ещё одно очко на свой счёт, даже если это ничего ему не стоит, ничего от него не требует и технически вообще не считается. Однако вселенная явно на его стороне, так что Минхо, кажется, не нужно прикладывать особых усилий, чтобы события двигались в ту сторону, в которую хочется именно ему. Когда они занимаются айти, то проектор, которым они постоянно пользуются на занятиях, начинает глючить, так что преподаватель вызывает техника. Минхо его видел раньше, но по имени не помнит. Техник невысокий, очень бородатый, улыбчивый — он вообще приятный человек, — но есть кое-что, что Минхо беспокоит. С техником всё хорошо, а вот Хёнджин при виде него (в смысле техника) подозрительно напрягается. Даже нет, не напрягается, а ступорится, замирает, словно мартышка под светом фар. В принципе, это почти незаметно, потому что Хёнджин, уже выполнивший основное задание, просто сидит и рисует в своем обычном скетчбуке, и, когда техник приближается к нему, карандаш Хёнджина останавливается мгновенно и продолжает рисовать тогда, когда техник отходит прочь. Если бы Минхо не сидел там, где сидит, то, наверное, и не заметил бы ничего. Минхо наблюдает за этой картиной, точно заворожённый, до самого конца урока, и только потому не пропускает кое-что ещё. Когда техник в очередной раз оказывается совсем рядом, наклоняется рядом с Хёнджином, лезет к соседнему системнику, чтобы воткнуть флэшку, а потом наклоняется и чуть ли не через него тянется к клавиатуре, то Хёнджин ломает карандаш. Судя по всему, единственный, потому что везде и всюду тот пишет только ручкой, и только рисует конкретным, черного цвета карандашом. Благо что техник быстро доделывает то, что должен был сделать, выдергивает флэшку и сваливает к проектору. Только после этого Хёнджин приходит в себя, и Минхо отчётливо видит, как трясутся у того руки. У Минхо перехватывает дыхание, так ему жаль Хёнджина. Хочется его обнять, утешить, сказать, что всё будет хорошо, что он справится, — но это такая дурацкая идея, что даже пытаться не стоит. Особенно когда Хёнджин в таком состоянии, что даже не слышит, что урок кончается. Особенно если вспомнить, что они друг другу никто. Уже собравшись, закинув рюкзак на плечо, Минхо идёт к выходу и чуть тормозит у парты Хёнджина. Карандаш — его собственный карандаш, который до текущего момента лениво и бессмысленно коротал век в пенале, а теперь вот пригодился, — с лёгким стуком ложится на парту, и Хёнджин наконец приходит в себя. Еле заметно улыбнувшись ему, Минхо отворачивается и уходит на следующее занятие. *** Это медленные шаги. Минхо вроде как сравнивает себя в мыслях с улиткой, потому что он движется к цели слишком медленно, и если экстраполировать, то он раньше школу закончит, чем Хёнджин пожмёт ему руку. В некоторые дни расстояние между ними не меняется вовсе. Минхо остаётся стоять на месте, довольствуясь тем, что уже имеет: Хёнджин знает, кто он такой, и кивком здоровается с ним каждое утро. Хёнджин до сих пор пользуется его карандашом, хотя мог бы купить себе ещё какой-нибудь суперкрутой для рисования. Это ли не успех? В иные дни Минхо, кажется, движется слишком быстро. Во всем снова виноват Джисон; Минхо опять заходит в класс уже в разгар конфликта. Однако если предыдущий можно было назвать ссорой, то этот… этот суть — ненависть, ненависть и слепое бешенство. Весь класс, забросив свои занятия, наблюдает за их руганью — в основном за руганью Джисона, разумеется, потому что Хёнджин снова молчит как в рот воды набрал. — Ты отвратителен, — разоряется Джисон. — Я надеюсь, что ты навсегда останешься одиноким, потому что ты не достоин ничьей симпатии! Кто-то из девчонок приглушённо и несколько картинно ахает. Повторяя прошлый опыт, Минхо пробирается к краю парты Хёнджина, но на этот раз ведёт себя куда смелее: запрыгивает на нее, подбирает ноги и садится вполоборота. Смотрит на Хёнджина. Тот бледен аки конь под одним из четырех всадников апокалипсиса, лицо — безжизненная маска, за которой спрятано вовсе не равнодушие. Почему-то Минхо читает Хвана Хёнджина так, как будто знает его всю жизнь или хотя бы несколько лет, а не вот эти жалкие недели. Прямо сейчас Хёнджин в приступе ненависти к себе чуть ли не кивает на каждую фразу Джисона, а глаза у него больные напрочь, и Минхо на миг удивляется, как этого никто не видит. — Опять не оценил чьи-то слишком навязчивые ухаживания? — по-доброму усмехаясь, спрашивает Минхо почему-то у Хёнджина, а не Джисона. Хёнджин — мир рушится, небо падает на землю — неожиданно кивает. — Хён, ты… — начинает злиться Джисон. — Что «я»? — игриво улыбаясь, наклоняет голову набок Минхо, и, кажется, это срабатывает: тот испуганно сглатывает. Ещё с тех пор, когда они дружили активно, Джисон должен был запомнить, что Минхо слов на ветер не бросает и другим угроз в свою сторону не спускает. — Ничего, — в конце концов говорит Джисон и снова переключается на предыдущую цель, принимается бранить: — Люди к тебе со всей душой, а ты не ценишь! Будешь так продолжать — останешься совсем один, и никто не придёт к тебе на помощь! Джисон не в курсе, Джисон просто пугает — это очевидно, по крайней мере, Минхо, но не Хёнджину. Тот начинает белеть, и, не дожидаясь, пока он порадует класс публичным обмороком, Минхо встревает: — Не останется. — И, натыкаясь на недоумевающий взгляд Джисона, поясняет: — Один не останется. — О! — Джисон вдруг взрывается злым любопытством: — У этой Снежной Королевы кто-то есть? — Да, — Минхо пожимает плечами, потому что ну наверняка же должны быть, вся эта уверенность и внутренняя сила, которыми он так восхищается, на чем-то же да держатся. Почему он пытается за него заступаться, ну, помимо того, что Хёнджин упрямо молчит, Минхо думать не думает. Наверное, принимает всё это слишком близко к сердцу. Или Джисон слишком злит, самодостаточный в своей текущей жизни и без Минхо. Хочется занять чем-то — кем-то — место в душе и в жизни, и, возможно, капельку показать ему, что Минхо и без него существовать в состоянии. Не то чтобы это обида — но это обида, понимает Минхо, и недовольно хмурится. Джисон тем временем смотрит на него с недвусмысленным интересом, разглядывает с ног до головы и выплёскивает сердитое: — Что, нашел себе новый благотворительный проект? У-у-у. Минхо раздраженно закатывает глаза. Опять? — Сон-и, твой психотерапевт недорабатывает, — говорит он, причем частично не только Джисону, но ещё и себе: — Обиды надо проговаривать вслух, иначе ничего не изменится. Ни ты, ни Хёнджин для меня не «проект», — он пальцами изображает кавычки. — И, к слову об обидах, я на тебя тоже обижен за то, что ты начал жить и забыл про меня, как будто костыли выкинул. Без проблем кинув все это в лицо Джисону, Минхо просто откидывается назад, подставив руки, словно под солнышком на полянке сидит. Всё, сказал — дальше это не его проблемы, дальше дело за самим Джисоном и его реакцией. Джисон не подводит. — Хён, ты не костыли! — возмущается он и кидается обниматься. — Давай сегодня посидим, посмотрим что-нибудь… — и тут же осекается, даже ещё не договорив: — Блин, мне же сегодня в студию надо, Чанбин просил прийти, там новая запись… Не в силах сформулировать извинения, Джисон жалобно смотрит на Минхо. — Иди, — Минхо царственно машет рукой, отпуская его. — Я найду, чем заняться. Он имеет в виду полистать что-нибудь из папиных книжек или пересмотреть первый сезон «Семьи шпиона», но Джисон, оказывается, думает вообще про другое. — Заменишь меня им? — предполагает он и переводит ревнивый взгляд на Хёнджина. — Заменишь меня Чанбином? — наклоняет голову набок Минхо — это его любимый жест и любимый посыл. Не на три буквы, но близко. — Это другое! — быстро возражает Джисон. И уже открывает рот продолжить, как Минхо его перебивает симметричным: — Это другое. — И непримиримо складывает руки на груди. — Слушай, — Джисон быстро оглядывается по сторонам и понижает голос — благо, увидев, что конфликт рассасывается сам собой, большая часть пялившихся на них одноклассников возвращается к собственным делам, — если ты нашел себе кого-то, то так и скажи, я не буду так реагировать, ты можешь встречаться с кем хочешь… Минхо открывает рот. Мог бы открыть дважды — так открыл бы, потому что, ну. Даже трижды. Во-первых, это всё слышит Хёнджин. Во-вторых, ему не нравится Хёнджин — так! В-третьих, такие претензии от Джисона!.. — Нет, мы не… — начинает протестовать Минхо, но с таким бешеным опозданием, что Джисон просто смеётся ему в ответ, подмигивает и, насвистывая, горделиво разворачивается, собираясь выйти из класса. В-четвёртых… — Сон-и! — зовёт Минхо, давя мстительную ухмылочку. Джисон разворачивается и получает прямо в лицо: — Это значит, что ты и Чанбин?.. — Нет! — вскрикивает Джисон, судорожно краснеет, разворачивается и буквально драпает на выход, будто кот, который слышит, как на другом конце квартиры открыли консервную банку. По дороге он сталкивается с как раз вошедшим учителем так неудачно, что тот роняет кучу всяких бумаг, что тот нёс в руках, и смущённо падает на колени, принимается их подбирать, извиняясь. Оставляя Джисона в покое, наедине (или не очень) с его позором, Минхо смиренно вздыхает — ну Чанбин так Чанбин, не судьба тогда была, значит, — разворачивается к Хёнджину и натыкается на всё ещё ошалелый взгляд. — Извини за это, — разводит он руками, — с этой квоккой порой невозможно справиться. — Но у тебя всё равно получается, — задумчиво указывает Хёнджин. Минхо согласно кивает: — Мы слишком давно дружим, чтобы это было иначе. Не заморачивайся, — советует он, — Джисон только кажется злым. Хёнджин склоняет голову, пряча глаза за тёмной копной беспорядочно спадающих на лицо волос, и отвечает чем-то неясным, что Минхо даже не может разобрать. — Что? — он чуть ёрзает и наклоняется — не чтобы нависнуть сверху, а чтобы лица оказались на одном уровне. Гибкость благо позволяет, никто из класса не сравнится даже и близко. Так что Минхо заглядывает под челку и ловит безэмоциональный взгляд — то ли Хёнджина снова догнали обвинения Джисона, то ли просто спохватился и натянул обратно маску. — Я говорю, очень сильно кажется, — со вздохом повторяет тот и раскрывает обратно свой скетчбук, всем своим видом показывая, что разговор закончен. Смиряясь, Минхо с хрустом распрямляет ноги и стекает с парты. На этом всё вроде бы и заканчивается, как и должно — и разговор, и иллюзия дружбы, и даже начавшийся урок уже последний, и завтра выходной — но, когда Минхо уже спускается по лестнице к выходу, он вновь застаёт неподалеку знакомую картину — Хвана Хёнджина в окружении «друзей». Однако в этот раз он даже не успевает сообразить, что происходит, — Хёнджин сам грубо проталкивается к нему навстречу, ловит под руку и тащит вперёд с бесцеремонно-громким «Почему так долго, я устал тебя ждать уже». Вслед несётся наглое «Что-то я не видел, чтобы вы вне школы вместе тусили, ни разу», и Минхо, краем глаза ловя панику на лице Хёнджина, тормозит и оборачивается на говорящего. Ынсун, а это он, щерится во все зубы в наглой ухмылке, смотрит в лицо, ищет слабину, чтобы надавить. Вместо ответа Минхо раскрывает рот и попросту, не заморачиваясь, на него шипит, как он это делает дома с кошками. По прошлым, старым конфликтам Ынсун уже знает, что на Минхо где сядешь, там и слезешь, потому что Минхо не жертва ни разу, он отпор даёт только так — и язык его угроз Ынсун уже тоже знает, как знают его все в классе. Шипение — это первая стадия, простое предупреждение. Минхо не лыком шит, Минхо, в конце концов, не просто так занимается не только танцами, но и муай-тай. Мама, когда он, мелкий, отвечая на вопрос, чем бы хотел заниматься в свободное время, радостно выпалил, что, мол, танцевать, несколько замялась и предложила баш на баш: Минхо ходит и на танцы, и на борьбу. Любую, по своему выбору. С тех пор он успел позаниматься и каратэ, и боксом, и даже джиу-джитсу. Ещё он посматривает краем глаза на крутящуюся на одном из уличных экранов рекламу курсов бодигарда, но туда берут только совершеннолетних, поэтому Минхо пока пролетает. Да и вообще пролетает, если всё-таки поступит на медика по стопам папы. И даже если всерьёз займётся танцами, пролетит тоже. Но хочется, ох как хочется. В любом случае, все, на что способен Ынсун, — это недовольно отвернуться, бормоча что-то таким же недовольным прихлебателям, и Минхо, удовлетворённо хмыкнув, тащит замершего было Хёнджина дальше в сторону выхода. — Устал ждать, говоришь? — улыбается он уже за дверью, на пороге школы. Хёнджин сразу же сникает, принимается ковырять носком ботинка цементную заливку верхней площадки крыльца. — Я, когда тебя увидел, вспомнил, что ты тогда сказал в прошлый раз, — признаётся он куда более вежливо, чем сам Минхо говорил с ним, и куда более вежливее, чем Минхо мог бы рассчитывать в ответ. — Они никак не отставали. Извини, Минхо-сси, я не… — Хён, — тут же поправляет его Минхо, настаивая на неформальном стиле общения. — Точно хён? — подозрительно смотрит на него Хёнджин. — Без вариантов, я старше всех в классе, конец девяносто девятого года. Хёнджин тут же сдувается. — Март нулевого, — вздыхает он и, видимо, смиряется: — Хён. — Так-то, — довольно кивает Минхо и спрашивает: — Есть планы на день? Реальные планы, я имею в виду? — Да, — бросает Хёнджин. — Хорошего дня, Минхо-сси, я пойду. И смывается прочь, что тот кот — только его и видели. Минхо вздыхает. Ничего-ничего, Дори, когда его только подобрали, недели три в углах и под мебелью прятался, а теперь, как любимый младший ребёнок, спит только на Минхо. Ничего, думает Минхо. Приручим.