Сломанный

Бывают и плохие дни, когда с самого начала всё идёт неправильно. В общем-то, Минхо не ждёт чего-то особенного, не считает, что знакомство с родителями к чему-то обязывает Хёнджина, но и к возобновлению игнора оказывается совершенно не готов. В первое же мгновение, когда тот равнодушно проходит мимо, Минхо вскидывается и, не получив ожидаемой реакции — а он, между прочим, только об этом всё утро и думал! — разочарованно оседает обратно на стул. Бежать за Хёнджином, точнее, идти и маячить у него перед носом в надежде, что тот соизволит обратить на него внимание, Минхо, честно говоря, желанием не горит совершенно. Поэтому он просто, коротко вздыхая, возвращается к вычерчиванию задумчивых завитушек на случайном листе бумаги. В течение дня Хёнджин явно пытается стать как можно незаметнее, хотя замена любимой толстовки на школьную форму без капюшона явно ему мешает. Словно сговорившись, учителя практически не обращают на него внимания, упрямо игнорируя даже тогда, когда, казалось бы, иного выхода нет. Минхо даже становится интересно, что такого написано в личном деле Хёнджина, в разделе «медицинские сведения», что все так сходу понимают, что что-то не так. Кажется, что всё идёт как обычно, Хёнджин рисует — даже во время урока, — Минхо смотрит на его спину и его рисунки с той лишь разницей, что его-то учителя как раз замечают, но просто укоризненно качают головой, когда понимают, на кого он уставился. Однако незадолго до перемены случается кое-что серьёзное. Звонит телефон; Минхо даже не обращает внимания, у кого именно, просто отмечает мысленно, что мелодия свежая, тренд прошлого года, играла буквально на каждом углу в своё время, очень танцевальная штука. Они даже хореографию думали под нее поставить, но так и не срослось, и, судя по тому, что происходит далее, хвала всем существующим и придуманным во всех мирах богам, что не срослось. Спина Хёнджина напрягается. Даже сквозь жёсткую ткань пиджака Минхо видит, как очерчивается силуэт сгорбленных лопаток. Не смотрел бы специально, правда, не увидел бы ничего. Не увидел бы, как над линией ворота выступает ровной линией мышца шеи. Кажется, ничего особенного — но мелодия почему-то не замолкает. Минхо панически проверяет: нет, это не его телефон. Спина Хёнджина вздрагивает, но явно не от плача. Это скорее мелкая дрожь, слишком быстро перешедшая в крупную, такую, что Хёнджина буквально бьёт о парту, колотит всего. Ещё секунда — и он уже оказывается не в состоянии удержать скетчбук и ручку. Музыка замолкает. Звук — сначала звонкий, протяжный, когда ручка бьётся о плитку и катится в сторону, а потом сразу же тихий, глухой, когда туда же приземляется скетчбук — в наступившей тишине подобен выстрелу. Ещё мгновение — и Хёнджин, сбивая соседний стул и чудом сам не падая следом, ломится к выходу. Хлопает дверь. Переглядываясь с ошеломленным Джисоном, Минхо спешно принимает решение. Никаких важных уроков в этот день больше нет, так что прогулять не страшно. Тем более, что у него будет веская причина. Он поднимается, подхватывает с пола многострадальный скетчбук и ручку, и принимается укладывать их и вещи Хёнджина обратно в тканевый разноцветный рюкзачок. — Простите, сонсэним, — не прерывая своего занятия, кланяется Минхо учителю, — Хёнджин-а ещё с утра жаловался на то, что плохо себя чувствует и его тошнит. Я провожу его до кабинета врача, как только ему станет легче, и затем принесу сюда справку о том, что его отпустили. Выражение лица учителя Пака не меняется, и на секунду Минхо напрягается, испугавшись, что блеф не прокатит и его не отпустят на поиски Хёнджина. Но — везёт. Опять везёт. — Ты очень хороший друг, студент Ли, — говорит ему учитель Пак, не видя, как хихикает над этими словами в своем углу Джисон. — Только не забудь всё-таки принести справку. — Спасибо, учитель! — кланяется ещё раз Минхо, бросает на Джисона уничтожающий взгляд и с двумя рюкзаками, по одному на каждом плече, выходит за дверь. И замирает в коридоре. А куда идти-то? Куда Хёнджин делся? Рассуждая на ходу, Минхо начинает обход школы с мужских туалетов на этом этаже. Скорее всего, Хёнджин забился куда-то в тихое, спокойное место, так?.. То есть либо сбежал из здания школы вообще, либо туалеты, либо пустые кабинеты — о наличии которых тот вряд ли знает в принципе, — либо какие-то закутки типа каморки для швабр. Наверное. Кажется, ничего не забыл, думает Минхо. Однако оказывается, что он напрягает мозги зря и что одна из кабинок в туалете очевидно закрыта изнутри. Учитывая, что на полу не видно ничьих ног, Минхо делает вывод, что знает, кто в ней спрятался. — Хёнджин-а, — зовёт он. — Как ты? В ответ ему следует только тишина, которую нарушают лишь чье-то громкое, испуганное дыхание, да капель со шланга под раковиной в дальнем углу. — Хёнджин-а, — снова пробует Минхо. — Ты меня слышишь? Можешь ничего не говорить, просто постучи по чему-нибудь, например, я не знаю. Ладно? Он делает паузу, и спустя всего, наверное, секунды две слышит глухой слабый стук о пластиковую дверцу кабинки. — Спасибо, — улыбается Минхо этой самой кабинке и проходит внутрь. Единственное место, которое выглядит хоть как-то чистым и на которое при этом можно присесть — это каменное основание-тумба сдвоенных раковин, и Минхо, сбросив рюкзаки на пол, запрыгивает и устраивается на самом сухом краю тумбы поудобнее. — Я забрал твои вещи, — задумчиво комментирует он. — А теперь пришёл сюда и сел, тебе, конечно, не видно, но я даже нашел, куда именно сесть. Правда, потом нужно будет зайти к медсестре, сказать ей, что тебе было плохо, чтобы она написала справку. Как ты думаешь, что ей лучше сказать: что тебя тошнило или что была паническая атака? У меня были раньше панические атаки, я боялся людей после того, как побывал в давке в толпе, меня чуть не затоптали… Минхо старательно забивает тишину пустым трёпом, то и дело делая небольшие паузы, призванные дать Хёнджину вставить свои пять копеек, если тот захочет. Но тот молчит, поэтому Минхо приходится продолжать, продолжать и продолжать. — И вот после этого я избегаю крупных сборищ, типа фестивалей каких-нибудь, если неподалеку есть тесные переулки, хотя в целом я уже и не боюсь, но просто перестраховываюсь, — заканчивает Минхо и молчит пару секунд. — Хёнджин-а, я тебя там не заболтал? Ты там не спишь ещё? Подай знак, что ли, что я не с унитазом общаюсь… Снова лёгкий стук по двери. — Хотя это было бы забавно, — размышляет вслух Минхо. — Вот вдруг решу я открыть дверь кабинки — ну, знаешь, испугаюсь, что ты умер или типа того — а там никого, и стучит какая-нибудь на соплях держащаяся швабра. И окажется, что я полчаса бубнил про свои страхи швабре. Нет, она, конечно, никому точно не расскажет, и слушатель она отличный, но на этом её плюсы и заканчиваются, дальше только минусы. — Какая ещё швабра? — подаёт хриплый голос Хёнджин. Вздыхает, с грохотом и шумом спускает ноги вниз — Минхо видит знакомые ботинки, — и распахивает дверь кабинки. — Спасибо, что прикрыл, хён. Но я лучше вернусь на оставшиеся уроки. — Я уже сказал, что ты чувствуешь себя плохо, — извиняющимся тоном поясняет Минхо, стараясь не разглядывать Хёнджина так откровенно. Он красный, явно зареванный, с распухшими глазами и надутыми губами — словно обиженный ребенок. — Чтобы тебя не наказали и не засчитали пропуск. Потом экзамены не сдашь. — У меня факультативное посещение, — отмахивается от него Хёнджин. — Так что о себе бы лучше подумал и о своих пропусках. — Но я-то уже ушёл, — фыркает Минхо и хитро косится на Хёнджина: — А теперь мне нужен повод, чтобы не возвращаться. — Хён, ты же хорошо учишься, — неожиданно ругает его тот. — Неужели ты хочешь прогулять такие важные предметы, как… — Японский и плавание? — подсказывает Минхо, и Хёнджин немедленно сникает. По японскому Минхо лучший в классе, а на плавание они оба не ходят: Минхо — предпочитая пресной воде бассейна соль моря, а Хёнджин, вероятно, потому, что не желает лишний раз раздеваться у других людей на глазах. — Японский и плавание, — безнадёжно соглашается тот. — Ладно, хорошо, можно сказать про панические атаки, пойдём, убедил. Он наклоняется, подбирает свой рюкзак, но Минхо всё ещё медлит, и Хёнджин вопросительно оборачивается от двери. — Ты бы умылся всё-таки, — аккуратно советует ему Минхо и сползает с тумбы, чувствуя, что отсидел и отморозил ледяным камнем себе всю задницу. Всё немедленно начинает ныть; с хрустом распрямив колени, он прыгает на месте, чтобы размять ноги и указывает Хёнджину на зеркало. Вернувшись на несколько шагов, тот любуется на своё отражение и неверяще качает головой. Сбрасывает рюкзак обратно на пол и тянется к крану. — Лучше ледяной, — тихо говорит Минхо. — Так краснота быстрее сойдёт. На самом деле, хоть он и выглядит — и является уже — стабильным и уверенным в себе человеком, и у него в прошлом бывали не самые приятные моменты, когда приходилось экстренно скрывать слёзы. — Знаю, — не глядя, отзывается Хёнджин. Минхо мысленно хлопает себя по лбу: действительно, кому он советовать собрался? Наверняка Хёнджин по скрытию следов того, насколько ему было недавно плохо, мастер-классы может давать. Думать об этом грустно, но это, считай, факт. Умытый Хёнджин выглядит уже куда лучше и цензурнее, хотя синяя форма на нем всё ещё делает зрительно ярче синяки под его глазами. Он и так худой — бамбуковый побег, а не человек — и эти синяки и вовсе делают его худобу нездоровой. Но это всего лишь иллюзия: сын медика, Минхо прекрасно представляет себе, как выглядит анорексия на разных стадиях, поскольку сам когда-то попытался начать есть меньше, чтобы убрать эти проклятые бедра. Отец тогда взял его с собой в клинику и велел внимательно смотреть по сторонам. Минхо насмотрелся. Так что худоба Хёнджина не избыточная, по крайней мере, пока что, в очередной раз проверяет сам себя Минхо, обводит его лицо внимательным взглядом и щурится. — Что-то не так? — напрягается Хёнджин. — Нет-нет, — спохватывается Минхо и подбирает рюкзак. Всё его беспокойство по поводу реакции медперсонала оказывается излишним: стоит им только засунуться в кабинет и назвать причину посещения, как, узнав имя Хёнджина, медсестра тут же составляет ему справку и спрашивает у Минхо, проводит ли он Хёнджина до дома. Конечно, проводит, соглашается он — и тут же получает вторую справку на своё имя. Бонус неожиданный, но приятный. — Ты не знал, что ли? — вдоволь попялившись на ошеломлённое выражение лица Минхо, спрашивает Хёнджин, стоит им оказаться в коридоре. — Что тебя тоже отмажут? На миг притормозив, Минхо отрицательно мотает головой: — Даже и не думал, — признается он. Хёнджин никак не отвечает на его слова, но, кажется, прячет довольную улыбку. Чисто теоретически даже можно предположить причину такой его реакции, думает Минхо: технически только что он сам собственными руками, точнее, ртом, признался, что хотел уйти с уроков вместе с Хёнджином, потому что беспокоился о нем, собираясь рискнуть посещаемостью, а не просто примазался ради прогула со справкой. Конечно, звучало всё несколько иначе, но суть всё равно от этого не менялась. Улыбаясь тоже, Минхо цепляет на лицо недовольное выражение обратно только перед самым кабинетом учителя Пака. Проблем со справками не случается, и он возвращается обратно в коридор к Хёнджину меньше, чем через минуту. — Свобода? — спрашивает тот, и Минхо быстро шикает на него. — Подожди хоть, пока наружу выйдем, — предлагает он. И Хёнджин послушно ждёт. Стоит им наконец-то выбраться на улицу, как Минхо, осенённый идеей, поворачивается обратно к Хёнджину и от воодушевления идёт спиной вперёд: — Котокафе? То, про которое я тебе рассказывал? — Почему бы и нет? — капельку устало, но всё-таки улыбается ему в ответ Хёнджин, уже не заикаясь про какую-то там свободу. — Там есть приют, да? Только кошачий, или ещё и собаки? — Всего парочка, из самых мирных, а так в основном кошки, — извиняясь, Минхо разводит руками. — Тогда к машине?.. *** Бывают и плохие дни, когда с самого начала всё идёт неправильно, а даже если в течение дня и становится лучше, то это обманчивое впечатление и иллюзия спадает достаточно быстро. Жаль только, что в этот прекрасный промежуток времени, пока иллюзия всё-таки действует, уже успеваешь расслабиться и даже, наверное, привыкнуть к мысли, что всё неприятное кончилось. Но это не так. Минхо ведёт Хёнджина ко входу в котокафе от парковки и параллельно рассказывает про живущих там кошек: — Диди — большой, пушистый рыжий кот, он очень своевольный, но ласковый. Очень любит обогнать и упасть куда-то под ноги пузом вверх, а потом, когда ты начинаешь гладить пузо — он кусается, хоть и не больно. Додо — толстый, гладкошерстный, рыже-белый и очень трусливый. Боится буквально всего, включая медленно падающий со стола листок бумаги… Хёнджин с интересом слушает. Поднявшись по ступеням, Минхо распахивает дверь, пропуская его вперед, и продолжает: — Здесь сегодня администратором в день Сынмин, он классный, думаю, вы подружитесь… Пройдя мимо него, Хёнджин делает несколько шагов внутрь кафе и замирает. Стесняется, что ли, думает Минхо, и заходит сам. Странное выражение лица Сынмина он замечает не сразу, однако, когда всё-таки замечает, то ему даже не нужно оглядываться на Хёнджина, чтобы понимать, что случилось нечто выходящее из ряда вон. Сынмин бледен, словно призрака увидел, словно произошло что-то страшное и непоправимое. — Сэм?.. — медленно спрашивает Сынмин, и Минхо вздрагивает, потому что именно это имя — Сэм Ли — было написано на тех ориентировках, что он всё ещё помнит в мельчайших деталях. Хёнджин не дышит, стоит, не шевелясь, словно соляной столп. На его лице даже не паника — чистый, незамутнённый разумом ужас. — Сэм!.. — повторяет Сынмин и вскакивает со стула, грохает дверцей, пытаясь протиснуться из-за стойки наружу, не повалив огромные мешки с кормом — видимо, так ещё и не разобрал доставку, — навстречу, и только этот громкий звук выводит Хёнджина из того странного и страшного ступора, в котором он находился последние секунды. Развернувшись, Хёнджин пулей проскальзывает к выходу, хлопает дверью за собой, и только тогда Минхо отмирает. — Блядь, — бросает он, сын своего отца, в жизни никогда не ругавшийся матом. — Блядь, Сынмин-а, какого хера?! И выскакивает наружу следом, торопливо, на подгибающихся от страха ногах. Конечно, потом ему будет стыдно за свою несдержанность, потом ему придётся извиниться перед Сынмином, но это будет потом. Сейчас же он замирает на тротуаре, панически оглядываясь по сторонам: куда делся Хёнджин? Убежал куда-то? Куда? Он же вообще не знает города, не был в этой его части ни разу, и вообще, его родители доверились Минхо, и тут такое!.. Вокруг только полупустые улицы. Повинуясь интуиции, он прыгает обратно в машину и разворачивается через двойную сплошную, пользуясь тем, что нет ни встречных машин, ни камер. Всё потому, что прямо, метрах в ста — ярмарка сельского промысла: рыба, рис, перилла, сто тысяч видов домашней кимчи, перца-кимчи и ещё чего только не. Там не то чтобы куча народу, но он есть, аджуммы яростно торгуются с покупателями, иногда переходя на крики, и Минхо правда не думает, что Хёнджин в таком состоянии побежал бы в ту сторону. Он сворачивает в первый же поворот и двигается по кварталам, кружит, всё время оглядывается по сторонам, боясь пропустить знакомую фигуру, огибает котокафе раз, другой… Бесполезно. В конце концов, бросив машину там, где она и стояла с самого начала, Минхо снова идёт в сторону от ярмарки пешком, волоча ноги. Карман жжёт мобильник с номером отца Хёнджина, и Минхо глупо хлопает себя по лбу — можно же просто позвонить самому Хёнджину и спросить, где тот находится!.. Торопливо выдернув телефон из кармана, Минхо набирает номер и слышит вместо заветных гудков злое «абонент временно недоступен». Он с трудом сдерживается от того, чтобы с силой не запустить телефоном в асфальт, но всё же убирает его обратно в карман, который немедленно принимается снова метафизически жечь бедро. Позвонить отцу Хёнджина — показать, что сдался, не позвонить — возможно, навредить ещё больше… Шагая по улочкам, Минхо колеблется. Страшно и ничего не делать, и сделать что-то не менее страшно. Когда-то ему рассказывали про одну игру, которая называлась «Кто первый». Неважно, кто первый что — просто проигрывал тот, кто делал первый ход, не выдерживал напряжения, давления… И только в некоторых, исчезающе малых случаях, сделавший первым ход выигрывал. Когда-то, когда Минхо слушал, он ничего не понял. Сейчас он думает, что это было не про игру. Это было про жизнь. И понимает он теперь эту короткую историю про игру слишком уж хорошо. Он идёт и идёт, идёт и идёт — бесконечно, бессмысленно, бесполезно, сжимая кулаки, пока сам собой вдруг не забредает на небольшую площадь, усаженную деревьями гинкго, вымощенную темно-бордовой плиткой, с небольшим фонтаном по центру. И, спиной к Минхо, перед этим фонтаном, сгорбившись, стоит кто-то неразличимый издали — но Минхо по одному только силуэту узнает эту фигуру даже несмотря на свое не самое лучшее зрение. Он налетает сзади, от наплыва чувств обхватывает Хёнджина за талию, обнимает и прижимается всем телом. В голове облегчением стучит только одна-единственная мысль, которую Минхо и выдыхает вслух: — Нашёлся, — шепчет он и тут же сгибается пополам от боли. Хёнджин бьёт его локтём куда-то под дых, отскакивает резко в сторону и только потом разворачивается. — Хён?! — вскрикивает он. — Что ты тут делаешь?.. — Кажется, умираю, — стонет Минхо, будучи всё ещё не в силах разогнуться. — Ай, молодец, Хёнджин-а, приложил хёна, теперь я спокоен за твою безопасность… Он и сам знает, что звучит как старик, но такое уж у него дурацкое чувство юмора. Какое уж есть, особенно учитывая, что ему только что достаточно больно прилетело куда-то под ребра. Сами пошутите на его месте получше, если вам так не нравится. Всё ещё держась за живот, Минхо доползает до лавочки и рушится на неё всем весом. — Вот так и волнуйся за донсена, — продолжает выговаривать он, — в следующий раз не побегу за тобой или буду тыкать тебя издали длинной-длинной палочкой, чтобы уж наверняка… У Хёнджина, не сводящего с него глаз, странное выражение лица — будто ему одновременно хочется и смеяться, и плакать, и снова ударить Минхо. — Как ты здесь оказался, хён? — повторяет он вопрос, который Минхо, если честно, в первый раз пропустил мимо ушей. — Шёл-шёл — и нашёл, — пожимает плечами Минхо. — Только перед этим кучу кругов навернул по району. Нашёл бы быстрее, если бы кое-кто телефон включил, правда. — Но зачем? — уточняет свой вопрос Хёнджин. — Зачем ты меня искал?.. …А надо ли объяснять, думает на миг Минхо, когда понимает, что Хёнджин спрашивает всерьёз. Что Хёнджин действительно не осознает сходу, как очевидное, причину, почему Минхо кинулся за ним следом. Да и как ему это объяснить? Чем? Общечеловеческим хорошим отношением? Они не настолько близки, чтобы меж ними было что-то ещё. Жалостью? Ещё хуже. С таким же успехом можно послать Хёнджина на три буквы и уйти, уровень обиды будет примерно тот же самый. — Садись, — вместо ответа говорит Минхо и похлопывает раскрытой ладонью по скамейке рядом с собой. Тянет время, если честно. Слишком большая ответственность ложится на его узкие плечи с одним простым ответом, который он никак не может сформулировать. Хёнджин смотрит на него, словно дикое животное, и приближается так же: большеглазый, испуганный, изучающий, одно лишнее движение — и убежит. Он аккуратно приземляется на край скамейки, поодаль, всё ещё встревоженный донельзя. С ним бы поговорить всерьёз, но не здесь же? И, возможно, не сейчас, после такого всплеска адреналина-то, причём не первого уже за день. Протягивая навстречу Хёнджину раскрытую ладонь — предлагая руку — Минхо на миг в волнении прикусывает губу. — Я забочусь о тебе, Хёнджин-а, — честно говорит он. — И беспокоюсь. Я хочу, чтобы у тебя было всё в порядке, а когда ты сбегаешь вот так и находишься неизвестно где, я не знаю, что ты делаешь и что с тобой может произойти. Мне кажется, здесь скорее нужно было бы удивляться и спрашивать, почему, если бы я не начал тебя искать. — Я не… — Хёнджин шумно сглатывает. — Хён, нам нужно поговорить. Даже в городском шуме его хорошо слышно, и ещё лучше слышно, как он нервничает, видно, как он отводит глаза; с одной стороны, надо ловить момент, когда Хёнджин сам, первый, идёт на контакт, в кои-то веки не сбегая от разговора, а с другой — да кому вообще этот разговор нужен, пока Хёнджин в таком состоянии? Пока его снова трясет так, что чуть ли не скамейка ходуном ходит? — Хёнджин-а, нет, — спокойно перебивает его Минхо и в награду получает ошеломленный взгляд. — В любой момент, когда ты будешь готов, но не сейчас. Ничего срочного в этом разговоре нет. — Но… — непонимающе пытается возразить Хёнджин, и Минхо снова не даёт ему договорить: — Нет. Не сейчас. И, думаю, даже не сегодня. Он требовательно жамкает ладонью воздух, сжимает-разжимает ее напоказ, намекая тем самым, чего вместо разговора хочет. Решение здесь только за Хёнджином, но Минхо изо всех сил пытается выставить ситуацию так, чтобы это решение не казалось сложным или неприятным. Ещё одно сглатывающее движение — кадык ходит туда-сюда, — и Хёнджин несмело, аккуратно, словно девица на выданье, кладёт свою руку в его. Переплетая пальцы, Минхо позволяет их соединённым рукам мягко упасть на скамейку и еле заметным пожатием лишь обозначает свою благодарность. Сначала перепуганный и отстранённый, Хёнджин внимательно рассматривает Минхо, даже, кажется, не чувствуя неудобства от столь пристального изучения. Ну да, если продолжать аналогию с животным миром, то тот отслеживает возможную опасность, куда там стесняться. Минхо под его взглядом не шевелится, лишь уголками губ обозначает намёк на еле заметную ободряющую улыбку. Резкий гудок автомобиля неподалеку разрушает их маленький пузырь, и Хёнджин вздрагивает, сжимает пальцы вокруг ладони Минхо и непроизвольно придвигается ближе, словно ищет у него защиты. Вот это прогресс. Где-то в глубине души Минхо в шоке. — Хёнджин-а, — зовёт он, пока тот не пришёл окончательно в себя, не взглянул на них со стороны и не испугался того, как могут смотреться два старшеклассника одного пола, держащиеся за ручки на скамейке посреди достаточно безлюдной, но всё же не пустой площади. — Пойдем поедим чего-нибудь вредного? Хён угощает. Спустя несколько мгновений раздумий Хёнджин согласно кивает, и, поднимаясь, Минхо тянет его за собой обратно в сторону котокафе, к машине, одновременно сокрушаясь вслух о контрольной работе, которую обещают на следующем уроке корейского. О порыве, заставившем Минхо обнять Хёнджина в первую секунду после обнаружения, они оба старательно не заговаривают, однако весь остаток их встречи — а после еды Минхо отвозит Хёнджина домой и в этот день они так больше и не пересекаются, — Минхо продолжает то и дело ловить на себе изучающий, подозрительный взгляд. Ничего, думает он, смотря, как медленно, на автодоводчике, закрывается дверь подъезда за спиной Хёнджина, и выдыхает, выпускает из себя воздух, горбится и утыкается лицом в сложенные на руле руки — устал. Ничего, уговаривает он себя. Он справится. Они справятся. Хватило бы сил.